Текст книги "Блюз Сонни. Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах"
Автор книги: Уильям Моэм
Соавторы: Патрик Зюскинд,Герман Гессе,Джон Бойнтон Пристли,Бернард Джордж Шоу,Джон Апдайк,Карел Чапек,Теофиль Готье,Джеймс Болдуин,Дзюнъитиро Танидзаки,Август Юхан Стриндберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
– После этого я уже не могла его любить.
Эпизод был колоритным и захватил воображение Питера. Он вставил его в роман почти без изменений.
– Я рассказала об этом вам обоим под большим секретом, а до вас не говорила ни единой живой душе. Вставить этот эпизод в книгу – значит самым непорядочным образом злоупотребить доверием. Ни для вас, ни для него нет оправданий.
– Но я сотни раз своими ушами слышал, как вы рассказывали об этом. И то же самое мне рассказывала Флоренс Монтгомери о себе и кронпринце Рудольфе. У нее эта история тоже была одной из самых любимых. Лола Монтес рассказывала ее о себе и баварском короле. И я уверен, Нелл Гвин говорила то же самое о себе и Карле Втором. Это одна из самых старых историй на земле.
Ла Фальтерона была захвачена врасплох, но через мгновение опомнилась.
– Не вижу ничего странного в том, что такое случалось не раз. Всем известно, что женщины страстны, а мужчины ужасные скупердяи. Я могу вам показать этот изумруд, если хотите. Конечно, мне нужно его вставить в новую оправу.
– В рассказе Лолы Монтес фигурировал жемчуг, – иронически заметил я. – Полагаю, что он был изрядно поврежден.
– Жемчуг? – Ла Фальтерона одарила меня сверкающей улыбкой. – Я вам рассказывала о Бенджи Ризенбауме и жемчуге? Вы можете сделать из этого новеллу.
Бенджи Ризенбаум был человеком необычайно состоятельным, и все на свете знали, что он долгое время был любовником Ла Фальтероны. Именно он купил ей роскошную маленькую виллу, в которой мы и расположились.
– В Нью-Йорке он мне подарил очень красивую нитку жемчуга. Я пела в Метрополитен-опера, а по окончании сезона мы вместе отправились в Европу. Вы с ним не были знакомы?
– Нет.
– Ну так вот, он был в своем роде неплохой малый, но ревнив до безумия. На пароходе мы повздорили, потому что молодой итальянский офицер уделял мне много внимания. Видит бог, на свете нет другой женщины, с которой можно было бы так легко поладить, но я никому не дам себя в обиду. К тому же у меня есть чувство собственного достоинства. Я его послала куда следует, надеюсь, вы меня понимаете? – а он ударил меня по лицу. Представьте себе, прямо на палубе. Не буду вам говорить, насколько я была взбешена. Я сорвала с шеи нитку жемчуга и швырнула ее в море. «Она же стоит пятьдесят тысяч долларов», – произнес Бенджи задыхаясь. «Я ценила ее только потому, что любила вас», – сказала я, круто повернулась и ушла.
– Вы поступили глупо, – заметил я.
– Я с ним не разговаривала целые сутки. В конце концов он стал совсем ручным. Когда мы приехали в Париж, то первое, что он сделал, – пошел к Картье и купил другую нитку, такую же красивую. – Она хихикнула. – Вы сказали, что я поступила глупо? Да настоящую-то нитку я оставила в Нью-Йоркском банке, так как знала, что в следующем сезоне туда вернусь! А в море я бросила поддельную!
Она начала смеяться: смех ее был веселым и мягким, как у ребенка. Такого сорта шуточки ей ужасно нравились. Она хохотала от души.
– Какое же дурачье мужчины, – сквозь смех выдавила она. – А вы-то, вы-то подумали, что я бросила в море настоящий жемчуг!
Она долго смеялась и никак не могла остановиться. Она была возбуждена.
– Мне хочется петь. Глейзер, поаккомпанируй мне.
Из гостиной послышался голос:
– Вы не можете петь после того, как столько умяли.
– Заткнись, старая корова. Сыграй, тебе говорят.
Ответа на последовало, но через мгновение мисс Глейзер взяла первые аккорды одной из песен Шумана. Она была нетрудна для исполнения, и я решил, что мисс Глейзер знала что делала, когда выбрала эту песню. Ла Фальтерона начала петь вполголоса, но, заслышав, что с ее губ слетают чистые и ясные звуки, дала себе волю. Песня кончилась. Наступила тишина. Мисс Глейзер поняла, что Ла Фальтерона сегодня в великолепной форме и хочет петь еще. Примадонна стояла у окна, спиной к освещенной комнате, и смотрела на загадочно поблескивающее море. На его фоне вырисовывались очертания кедра. Ночь была мягкой и напоенной ароматом. Мисс Глейзер сыграла несколько тактов. Холодная дрожь прошла по моей спине. Ла Фальтерона чуть вздрогнула, и я почувствовал, что ее прорвало.
Это была предсмертная песня Изольды. Ла Фальтерона, боясь сорвать голос, никогда не пела в операх Вагнера, но эту вещь, по-видимому, часто исполняла в концертах. И пусть вместо оркестрового аккомпанемента слышалось лишь фортепьяно – сейчас это было уже неважно. Звуки божественной мелодии словно прорезали неподвижный воздух и летели над водой. В этой романтической обстановке, в этой звездной ночи они буквально потрясали. Голос Ла Фальтероны даже и теперь был великолепным, сочным и кристально чистым, и пела она с редкостным чувством, так нежно, так красиво, с такой безысходной болью, что сердце мое расплавилось. Когда она кончила, в горле у меня словно застрял комок, я увидел, что по лицу ее текут слезы. Мне не хотелось говорить. Она тоже стояла молча и смотрела на вечное море.
Что за странная женщина! Я подумал, что лучше изобразить ее такой, как она есть, – с ее чудовищными несовершенствами, – чем, подобно Питеру Мелроузу, видеть в ней средоточие всех добродетелей. Но тогда меня осудили бы за то, что люди несовершенные нравятся мне больше, чем рассудительные. Конечно, она была отвратительным созданием, но в то же время и неотразимым.
© Издательство «Искусство», 1974 г., перевод на русский язык.© Е. Г. Ванслова, 1991 г., перевод на русский язык.
Джон Бойнтон Пристли
( Великобритания)
ГЕНДЕЛЬ И ГАНГСТЕРЫ
Вероятно, в тот день в лондонском Сити можно было услышать великое множество нелепых дискуссий и споров. Но, конечно, самый странный и самый забавный из них затеяли эти двое. Начнем с того, что они были совершенно незнакомы друг с другом; происходил же их спор где-то между небом и землей в середине шахты лифта в очень высоком здании недалеко от Чипсайда.
Это был один из тех лифтов, которыми пассажиры – как правило, с большой опаской – управляют сами. Первый пассажир, высокий костлявый человек, вошел в лифт на верхнем этаже, где он по поручению одной провинциальной организации, известной под названием Ладденстальского кооперативного товарищества, посетил контору фирмы «Гроссман и Дженкинс, оптовая торговля рубашечными тканями». Лифт начал спускаться, но этажом ниже был остановлен, и управляющий «Юнайтед Тропикал Продактс Лимитед» с поклоном распахнул дверцы перед вторым пассажиром. Второй не был ни высоким, ни костлявым. Это был уже довольно пожилой джентльмен с широким, чисто выбритым лицом; судя по фигуре, он вел сидячий образ жизни, а весь его облик выдавал человека состоятельного и к тому же американца, и, подобно многим состоятельным американцам, он выглядел так, словно его несколько лет продержали в холодильнике. Он вошел в лифт, кивнул управляющему «Юнайтед Тропикал Продактс», закрывавшему за ним внутреннюю и наружную дверцы, и, не обращая никакого внимания на высокого костлявого человека, нажал кнопку с надписью «Вестибюль».
Лифт пошел вниз, остановился, проехал еще немного и окончательно стал где-то между этажами. Американец неодобрительно посмотрел на кнопку с надписью «Вестибюль» и снова нажал ее. Никакого результата.
– А вы как следует нажали? – спросил высокий костлявый человек с заметным йоркширским акцентом.
– Да, – сухо ответил второй.
Высокий приставил к кнопке длинный и всем своим видом вызывающий доверие палец, но тоже не добился успеха.
– Удовлетворены? – спросил американец с иронической интонацией, которая как нельзя лучше соответствовала его низкому и довольно скрипучему голосу.
– Теперь удовлетворен, – сказал его спутник, ничуть не смутившись, – раз уж я и сам попробовал. Видно, там что-то заело. Давайте-ка поднимемся немножко, а потом спустимся. Не возражаете?
Американец кивнул и нажал нужную кнопку. Но лифт предпочел остаться на месте. Два пассажира прижались носами к двери и услышали сверху чей-то голос. Они стали кричать, но ответа не последовало. Однако через минуту послышался другой голос, более громкий и властный.
– Все нормально, – прогремел этот голос, обращаясь к ним. – Сейчас мы его починим. Только ничего не трогайте, пока я не скажу. Слышите?
Они в унисон закричали, что слышат.
– Тогда полный порядок, – ответил голос. – Это недолго.
Американец и высокий костлявый человек посмотрели друг на друга.
– Ничего себе полный порядок! – сказал первый, выпятив нижнюю губу, отчего он стал похож на большого бледного младенца. – Я бы сказал наоборот: полный беспорядок!
– Да, вот незадача, – отозвался йоркширец, фамилия которого была Хебблсуэйт. Задержка не очень его раздражала, и он поддакнул из чистого дружелюбия. – Старый лифт, что поделаешь.
– Очень старая модель. Этот лифт давно пора сдать на слом. Одна из ваших древностей, – сказал американец и, поджав нижнюю губу, изобразил легкую улыбку. – Ну что же, слава богу, что это не Крайслер-билдинг в Нью-Йорке.
– Я так и подумал, что вы американец, – сказал другой, явно довольный собственной наблюдательностью.
– Да, я американец. – Он сделал паузу, затем добавил со свойственной ему официальной вежливостью: – Моя фамилия Онгар, сэр.
– А я – Том Хебблсуэйт.
– Очень рад с вами познакомиться, мистер Хебблсуэйт, – улыбнувшись, сказал мистер Онгар. Затем, вспомнив, что он лицо чрезвычайно важное и влиятельное, – а в нем было что-то, наводившее на такую мысль, – он нахмурился, вынул из кармана записную книжку и, нахмурившись еще больше, стал ее перелистывать. Пока он этим занимался, мистер Хебблсуэйт набил трубку, раскурил ее и удовлетворенно запыхтел. Некоторое время оба молчали, а затем мистер Онгар, не отрываясь от своих деловых записей, стал что-то тихонько насвистывать.
Мистер Хебблсуэйт дал своему спутнику посвистеть с минуту, после чего прервал его.
– А теперь я вам скажу, что вы сейчас насвистывали, – добродушно объявил он.
Мистер Онгар поднял глаза от записной книжки.
– А разве я что-то насвистывал?
– Конечно, насвистывал, и я сейчас скажу вам, что именно, – и можете быть уверены, здесь вам никто другой этого не скажет.
– Так что же я насвистывал?
– Арию из генделевского «Иуды Маккавея», – торжествующе произнес мистер Хебблсуэйт.
Действительно, мистер Онгар насвистывал, сам того не сознавая, но мелодия, должно быть, все еще звучала у него в голове, потому что он просвистел несколько следующих тактов. Внезапно его широкое бледное лицо просияло.
– Вы правы, мистер… э-э… Хебблсуэйт, – вскричал он в восторге, – это ария из «Иуды Маккавея». Но если бы мне сказали, что здесь, в лондонском Сити, эту мелодию так быстро узнают, я бы не поверил. Так вы знакомы с музыкой Генделя? Это замечательно! Гендель, по моему мнению, величайший из музыкантов всех времен. Да, сэр, величайший. А вы знаете его о-ра-тории?
– Еще бы мне их не знать! – воскликнул мистер Хебблсуэйт. – Если бы вы состояли в Ладденстальском хоровом обществе столько лет, сколько я, вы бы тоже знали Генделя. Я пел эти оратории, можно сказать, до посинения. Да мы, черт возьми, мы их даже задом наперед знаем.
– Прекрасно! – И мистер Онгар снова лучезарно улыбнулся.
– Только я хочу сказать вам одну вещь, – продолжал мистер Хебблсуэйт дружелюбно, но настойчиво, – Вы эту мелодию насвистывали не совсем точно. Потому-то я и заговорил о ней.
Мистер Онгар был потрясен.
– Вот что: если я могу хоть чем-то горди-иться, – сказал он очень медленно, взвешивая каждое слово, – так это хорошим слухом, чутким к музыке вообще, а к музыке Генделя в особенности. И если я насвистывал эту мелодию, сэр, то вы можете дать голову на отсечение, что она должна звучать именно так, как я ее просвистел.
– Я не дал бы и двух пенсов, не то что голову, – воскликнул йоркширец. – Нет, вы свистели неправильно. И сейчас я вам покажу, где вы ошиблись. Слушайте!
И без лишних слов он довольно приятным баритоном спел свою версию этой мелодии, отбивая такт рукой.
Американец покачал головой.
– Нет. Я ничего не имею против этой мелодии. Я рад, что услышал ее. Но это не-е ария из «Иуды Маккавея» Генделя. Не знаю, что я насвистывал раньше, потому что я думал о другом, но я просвищу ее теперь, и вы сразу услышите, где вы допустили ошибку.
И мистер Онгар с серьезным видом вытянул свои пухлые губы и засвистел, отбивая такт по рукаву собеседника.
Теперь настала очередь мистера Хебблсуэйта покачать головой, что он и сделал. После этого два энтузиаста, отрезанные от мира в своей висячей клетке, начали жаркий спор и совершенно забыли, где они находятся. Им было не до того: они старались подавить друг друга своими музыкальными познаниями, а поскольку ни один из них не отличался чрезмерной скромностью, заняты они были основательно.
– А я вам говорю, – твердил мистер Хебблсуэйт, наклонившись почти к самому уху мистера Онгара и тоже слегка похлопывая по его рукаву, – что Ладденстальское хоровое общество… и заметьте, хоть Ладденсталь не такой уж большой город, вам придется немало побродить по свету, прежде чем вы найдете лучшее хоровое общество… так вот, Ладденстальское хоровое общество давало «Иуду» трижды, и я, можно сказать, насквозь пропитался этой музыкой… я ее знаю, как собственное имя.
– Я не говорил этого ра-аньше, – вскричал мистер Онгар, – но перед вами Джеймс Старк Онгар, глава фирмы «Онгар Тро-пи-кал Продактс». Никому об этом не рассказывайте, потому что я не хочу лишнего шума вокруг моей маленькой поездки за океан. Но теперь, раз уж вы знаете, кто я, знайте и то, что последние десять лет я финансирую Генделевский фестиваль Онгара – крупнейший музыкальный фестиваль нашего времени.
– А когда старый Джо Клаф… это наш дирижер… велит что-то выучить, так ты должен это выучить без дураков. А когда ладденстальские певцы поют ораторию, то не кое-как, через пятое на десятое, а вызубрив ее всю от корки до корки. И мы исполняли «Иуду» не один раз, а целых три…
– Теперь позвольте мне сказать вам кое-что. Я собрал лучшую коллекцию рукописей и писем Генделя – лучшую не в Америке, а в мире. Перед вами человек, который отдает музыке Генделя лучшие минуты своей жизни… не занятые бизнесом… и тратит на нее немало долларов; человек, в чей дом в Нью-Йорке приходят величайшие дирижеры, чтобы побеседовать с ним о Генделе. И уж если я насвистываю мелодию Генделя, то насвистываю ее правильно. Я не могу ошибиться.
Тут они неожиданно заметили, что находятся на дне шахты лифта; швейцар и какой-то человек в комбинезоне открыли им дверцы и принялись подробно объяснять, почему лифт так долго стоял. Но мистер Онгар и мистер Хебблсуэйт только отмахнулись. Их больше не интересовали лифты. Они были слишком заняты своим спором. Перебивая друг друга, они вышли на улицу, где американца ждал большой прокатный «роллс-ройс».
При виде этой машины у мистера Онгара родилась одна мысль.
– Послушайте-ка, мистер Хебблсуэйт, – сказал он с необычным для него пылом. – Вы человек занятой. Я – тоже… вы даже представить себе не можете, как я занят. Но мы просто обязаны решить этот спор. В моем номере в «Палейшл» лежит партитура «Иуды Маккавея» – в натуральную величину издание восемнадцатого века, я купил ее всего два дня назад… давайте сейчас подъедем туда и все выясним. Мне бы не хотелось весь остаток дня думать о том, что я так и не доказал вам вашу ошибку. Что вы на это скажете?
– Что победителем буду я, – ответил мистер Хебблсуэйт. – Посмотрим, как выглядит эта ария на бумаге, а если окажется, что я ошибся, можете обругать меня последними словами. Но я не ошибся.
Они тут же поехали в «Палейшл» – один из самых роскошных отелей, о которых мистер Хебблсуэйт немало слышал, но ни разу в них не бывал. Его зеленое с золотом великолепие произвело на мистера Хебблсуэйта должное впечатление.
– Ого, видно, дорогое удовольствие жить здесь, – заметил он, когда уже другой лифт уносил их наверх, к номеру мистера Онгара.
– По-моему, это наилучший вариант, – сказал мистер Онгар небрежно. – Отель очень удобный. И к тому же не слишком большой.
– Что верно, то верно, – иронически промолвил йоркширец. – Вот именно небольшой. Можно даже сказать, скромный. Всего-навсего с городок средних размеров. С одной стороны, недолго и заблудиться, а с другой стороны, никогда не уйдешь дальше, чем на полмили.
Мистер Онгар прошел в зеленую с золотом гостиную.
– Садитесь, мистер Хебблсуэйт, – сказал он не без иронии. – Располагайтесь поудобнее – ведь сейчас вам предстоит убедиться в своей ошибке. Вот партитура.
Он подошел к столу и взял в руки огромный том в кожаном переплете. Больше мистер Онгар ничего не успел сделать, потому что в этот момент послышался чей-то неприятный насмешливый голос.
– Так, так, отлично! – произнес он, и из двери, которая, по-видимому, вела в спальню, вышли двое молодых людей. Один сразу же занял позицию у входной двери, второй внезапно рявкнул «руки вверх» и вытащил устрашающего вида пистолет-автомат. Мистер Онгар и мистер Хебблсуэйт не успели опомниться, как уже стояли с поднятыми руками; молодой человек с пистолетом быстро и ловко обшарил их карманы и остался очень доволен, убедившись, что эти два джентльмена не имеют обыкновения носить при себе огнестрельное оружие.
Мистер Хебблсуэйт вдруг почувствовал себя действующим лицом какого-то кинофильма. На экране ладденстальского кинотеатра «Плаза», куда он часто ходил с миссис Хебблсуэйт, он видел молодых людей, которые двигались и разговаривали так же, как эти. Ему нравились голливудские гангстерские фильмы, но он всегда считал их чем-то весьма далеким от реальности. Теперь он поспешно пересматривал свой приговор. Двое молодых людей были вполне реальны, и все же они словно сошли с экрана. Они были роскошно одеты – в яркие полосатые костюмы, шикарные галстуки и скрипучие ботинки – и явно гордились своей внешностью. Они напоминали пару злых павлинов. Но в их щегольстве не было ничего по-настоящему молодого. И лица их тоже никто не назвал бы молодыми. Это были лица людей, которые живут на свете не так уж долго, но выглядят гораздо старше своих лет – просто потому, что приходится лишь удивляться, как это им все-таки удалось прожить столько, сколько они прожили. Тот, кто стоял у двери, произвел менее отталкивающее впечатление, хотя был выше ростом и сильнее. А вот второй, поменьше, с пистолетом выглядел на редкость мерзко. У него были волнистые черные волосы, лицо светло-оливкового, почти зеленого цвета, колючие маленькие глазки и жесткий кривой рот. Чем дольше мистер Хебблсуэйт смотрел на него, тем больше он задним числом верил тому, что видел в голливудских гангстерских фильмах.
– Так, так, отлично! – снова протянул черноволосый, двигая только одной стороной рта. – Вы, кажется, удивлены, мистер Джеймс Старк Онгар.
Он говорил чистую правду. Онгар действительно был удивлен.
– Ничего не понимаю. В чем дело? Кто вы такие?
Стоящий у двери хрипло рассмеялся.
– Да просто двое ребят, которые решили для развлечения отправиться в приятное путешествие, как и вы, мистер Онгар, – сказал он, радуясь собственному остроумию.
– Погоди, Сэм. – Черноволосый предостерегающе взглянул на своего товарища. Затем он подошел вплотную к мистеру Онгару и ухмыльнулся прямо ему в лицо. – Я открою вам маленький секрет, мистер Онгар. Должны же вы знать, какой мы вам приготовили сюрприз. Я Чарли Банетти.
Мистер Онгар вздрогнул от неожиданности.
– Банетти! – прохрипел он, вытаращив глаза. – Что вы тут делаете?
– А мне тоже захотелось прошвырнуться за океан, – ответил тот, скаля зубы. Потом он мрачно продолжал: – Мы с вами вроде бы не знакомы? Но вы обо мне все знаете, так ведь? Ну, еще бы. Вот и я о вас все знаю. Мистер Джеймс Старк Онгар – один из лидеров великого очистительного движения. Только Чарли Банетти ты еще не вычистил, старый болван! А я приплыл на том же пароходе, чтобы устроить тебе маленький сюрпризик. Теперь начнется чистка по эту сторону океана, только здесь чистить буду я.
– Это точно, – сказал Сэм у двери, все еще продолжая веселиться.
– Ни с места! – закричал Банетти.
– Послушайте, – сказал мистер Хебблсуэйт, решив, что пришло время вмешаться. – Не уберете ли вы эту штуку подальше?
Банетти бросил на него быстрый презрительный взгляд.
– Вы ведь можете случайно выстрелить, – серьезно продолжал мистер Хебблсуэйт. – А у нас в Англии вешают за неосторожное обращение с такими вещами.
Лицо Банетти от уха до уха перерезала свирепая мерзкая ухмылка, а холодные маленькие глазки уставились на мистера Хебблс-уэйта.
– Ах, вешают, вот как? Что-то ты у нас разболтался. Тебя спрашивали, нет? Ну и помалкивай. – С этими словами он шагнул вперед и одним презрительным движением пальца выдернул галстук мистера Хебблсуэйта из-под жилета. – А будешь еще вякать, я тебе так задам, что ты и не вспомнишь, в какой стране – в Англии или еще где. – Он ткнул мистера Хебблсуэйта в живот тупым дулом пистолета и скомандовал: – Марш туда, живо!
Мистер Хебблсуэйт очутился в спальне и дверь за ним захлопнулась. Он был зол, как никогда. Что себе позволяет этот Банетти! Особенно его взбесил выдернутый галстук. Никто, а тем более иностранец, а тем более ухмыляющийся американский гангстер, не может безнаказанно выдернуть галстук у джентльмена из Ладденсталя. Однако некоторое время мистер Хебблсуэйт хранил молчание. Он осмотрел спальню, и хотя это была прелестная комната, восхитительно отделанная и выдержанная в знакомых зеленом и золотом тонах, удовольствия от созерцания ее он не получил. Окно здесь выходило не в ту сторону, что окно гостиной, а во двор, выложенный белым камнем. Не было ни пожарной лестницы, ни другого пути к бегству. В комнате, конечно, имелось множество звонков, но, обследовав их, мистер Хебблсуэйт убедился в том, что он сильно недооценил предусмотрительность Банетти. Звонки были на совесть испорчены. Больше никакой связи между спальней и отелем не существовало. Была еще дверь в ванную – великолепную ванную, не дававшую, однако, никаких возможностей для побега, кроме канализационных труб. Потратив минуты две-три на изучение местности, мистер Хебблсуэйт обдумал план действий. Он казался сейчас совершенно спокойным, но на самом деле все еще кипел от злости. Будь рядом с ним другой ладденсталец, он, несомненно, сразу бы это почувствовал.
Мистер Хебблсуэйт начал осуществление своего плана с того, что нацарапал что-то на листке почтовой бумаги; затем сунул в карман кусок мыла из ванной и забарабанил по запертой двери. Очевидно, стук встревожил Банетти, потому что тот довольно скоро распахнул дверь и спросил, что это, черт побери, означает.
– Я хочу выйти отсюда, – заявил ему мистер Хебблсуэйт.
– Да ну? – вскричал Банетти в своей обычной манере. – Хочешь, значит, выйти? Ну, слушай, ты, чучело долговязое. Сиди на месте. Будешь сидеть тихо – никто тебя не тронет. А нет – пеняй на себя. С виду ты деревенщина, да и по разговору тоже, а я мелкой рыбешкой никогда не интересовался, так что не хочу и руки марать. Но смотри, дядя, будешь лезть куда не надо – всыплю.
– Но послушайте, – нетерпеливо сказал мистер Хебблсуэйт. – Я пришел сюда с мистером Онгаром, потому что мы с ним поспорили и хотели выяснить, кто из нас прав, посмотрев в ноты, которые у него тут лежат. Вы же можете позволить нам разрешить наш спор, прежде чем начнете заниматься своим делом. Всего одна минута, а вам будет гораздо легче толковать с мистером Онгаром, когда он перестанет думать об этом.
– А, ну тогда, конечно, другой разговор, тогда мы тебя сейчас выпустим, – с издевкой произнес Банетти. – За идиотов нас принимаешь? Не волнуйся. Ты еще долго там просидишь.
– Да не в этом дело, – правдиво сказал мистер Хебблсуэйт. – Я просто хочу покончить с нашим спором, вот и все. А потом я вернусь туда и буду сидеть тихо.
– Еще бы, – мрачно заметил Банетти. Потом он спросил через плечо: – Это верно, Онгар?
– Да, – ответил мистер Онгар устало. – Мы поспорили о музыке и пришли сюда, чтобы узнать, кто прав.
– Видите ли, мистер, – смиренно сказал мистер Хебблсуэйт гангстеру, – я записал на бумажке, как я представляю себе мелодию, из-за которой мы поспорили. Может быть, вы все-таки разрешите мне заглянуть в ноты – это займет полминуты, не больше, – и тогда я отдаю свою записку мистеру Онгару, если окажусь прав, или просто выброшу ее, если я ошибся, вот и все. Ничего больше. Зато мистер Онгар успокоится и внимательнее отнесется к вашим словам, когда все будет выяснено.
– Мистер Онгар и так очень внимательно отнесется к моим словам, куда внимательней, чем раньше, – протянул Банетти и с пренебрежением добавил: – Ладно. Можешь взглянуть.
Мистер Хебблсуэйт подошел к столу, раскрыл огромную, переплетенную в телячью кожу партитуру и, достав из кармана листок бумаги, произвел сравнение.
– С ума сойти! Нет, вы только подумайте! – воскликнул он раздосадованно и пристыженно. – Оказывается, вы были правы, мистер Онгар, а я ошибался. Я выброшу записку, а то вы увидите мой позор и посмеетесь надо мной.
Он подошел к открытому окну и выбросил записку. Через секунду снизу донесся такой звук, словно бумага во время падения сильно прибавила в весе и обо что-то ударилась.
– Понимаете, – почтительно сказал мистер Хебблсуэйт, поворачиваясь к Банетти, – я не знаю, интересуетесь ли вы музыкой, но вот эта мелодия… – И он протянул Банетти раскрытую партитуру.
Гангстеру не оставалось ничего другого, как посмотреть. Никто бы на его месте не смог удержаться. И вот в ту самую минуту, когда Банетти соизволил посмотреть в ноты, мистер Хебблсуэйт из неповоротливого простачка мгновенно превратился в человека стремительного действия, ибо можно носить очки и служить агентом по закупкам в кооперативном товариществе и все же быть человеком действия, особенно если учесть, что мистер Хебблсуэйт некогда был сержантом Западного Йоркского полка и получил на Сомме медаль «За безупречную службу». К концу этой минуты у Банетти уже не было пистолета, а сам он с трудом держался на ногах после неожиданного и сильного удара увесистой генделевской партитурой.
– Ловите! – крикнул мистер Хебблсуэйт, бросая пистолет мистеру Онгару. – И следите за вторым.
Затем мистер Хебблсуэйт быстро снял очки и обратился к Банетти, который все еще не мог прийти в себя.
– Ну, приятель, – сказал он зловеще, – сейчас мы с тобой займемся одним делом. Нам надо кое-что выяснить. Не вмешивайтесь, мистер Онгар. Следите за вторым. Ну, а теперь посмотрим, кто кому всыплет.
Гангстер был достаточно воинственно настроен, а что касается умения драться, то он прошел хорошую школу и, кроме того, был моложе мистера Хебблсуэйта. Но бессонные ночи и алкоголь свели это преимущество на нет. К тому же мистер Хебблсуэйт сам прошел неплохую школу и тоже умел драться; вдобавок он был тяжелее своего противника и обладал большим радиусом действия. Сражение длилось минуты четыре, но за это время Банетти основательно досталось.
– А теперь я выдерну твой галстук, приятель, – проревел мистер Хебблсуэйт; и когда гангстер еще раз пошатнулся и упал, мистер Хебблсуэйт, прыгнув вперед, так свирепо рванул этот ни в чем не повинный кусок шелка, что половина галстука осталась у него в руке. Честь Ладденсталя была восстановлена.
К этому времени Сэм, несмотря на пистолет, которым завладел теперь мистер Онгар, видимо, тоже собрался принять участие в военных действиях, как вдруг, к несчастью для него, события приняли совсем другой оборот. Входная дверь, возле которой он стоял, распахнулась, и прежде чем Сэм успел что-нибудь сделать, а его шеф подняться на ноги, в номере появились еще четыре человека – помощник управляющего, два швейцара и дюжий полицейский. Верный традициям нашего до нелепости старомодного острова, для которого все еще характерна известная узость взгляда на таких людей, как Банетти, полицейский отнесся к именитым посетителям без всякого сочувствия и помог препроводить их туда, где им предъявили целый ряд обвинений.
– Одного я в толк не возьму, – сказал мистер Хебблсуэйт полчаса спустя. – Какая у них была цель?
Он курил огромную сигару, распространяющую сказочный аромат.
Сигара, которую вынул изо рта мистер Онгар, прежде чем ответить, была ничуть не меньше.
– Я думаю, это своего рода рэкет, – медленно произнес он. – Банетти знал, что я один из руководителей движения за очистку городов от гангстерских шаек. Если бы он заставил меня выписать чек прямо здесь, в Лондоне, я бы остался в дураках, а он бы и посмеялся и денежки положил в карман. У него уже был приготовлен чек, на котором не хватало только моей подписи. Они бы нас связали, через десять минут получили бы деньги и ночью уехали бы в Париж или Берлин. Но благодаря вам, мистер Хебблсуэйт, так далеко дело не зашло.
– Да, когда этот тип выдернул мой галстук, он не знал, что сам себе роет яму, – задумчиво проговорил мистер Хебблсуэйт.
– Но как вы вызвали сюда этих людей – швейцаров и полицейского? – спросил мистер Онгар. – Вы что, кричали из спальни?
Йоркширец усмехнулся.
– Это была тонкая работа, хотя, признаться, я не думал, что у меня что-нибудь выйдет. Когда мы только зашли сюда, я выглянул в окно и заметил внизу веранду со стеклянной крышей. Ну, а дальше я написал записку – о том, какие у нас дела делаются… и вы сами видели, как я ее выбросил. Только я завернул в нее большой кусок мыла, вот что самое главное. Я подумал так: либо стекло разобьется, либо мыло хорошенько об него стукнется – в любом случае записку кто-нибудь да заметит. Так оно и получилось. Я не мог выбросить ее из спальни, потому что там окно выходит во двор и никто бы ее не увидал.
Мистер Онгар воздал должное этой тонкой работе, затем с чрезвычайно торжественным видом обратился к своему собеседнику.
– Мистер Хебблсуэйт, – начал он, словно предлагая тост за его здоровье на большом приеме, – вы как раз такой человек, который нам нужен в «Онгар Тропикал Продактс». Как вы на это смотрите? Ваши условия?
– Вы знаете, я уже столько раз слышал такие разговоры в кинофильмах, – радостно воскликнул мистер Хебблсуэйт, – и всегда думал, что это сплошная выдумка, а вот теперь – надо же! – это случилось со мной самим. Я вам очень благодарен, мистер Онгар, но я не могу принять ваше предложение. Понимаете, я как раз такой человек, который нужен и в Ладденстальском кооперативном товариществе. Я не говорю, что не был бы рад получать чуточку больше денег, но лучше всего, если вы сами напишете им об этом.
– Я очень, очень вам признателен, мистер Хебблсуэйт, – сказал американец, явно начиная новое публичное выступление, но мистер Хебблсуэйт прервал его.
– Теперь я вижу, вам хочется что-то сделать, но вы не знаете что. Вы же не последний раз в Англии… все время ездите туда-сюда. Ну так вот. Дайте мне слово, что приедете в Ладденсталь послушать, как наш хор поет «Мессию»… вы услышите настоящего Генделя, и если вам понравится, суньте руку в карман и сделайте хорошее пожертвование в пользу Ладденстальского хора. Мы были бы рады такому покровителю.
