Текст книги "Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания"

Автор книги: Уильям Теккерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Раскланяться актер идет.

Не радует подобный миг,

И с окончанием забав,

Ей-богу, невеселый лик

Покажет он, личину сняв.

Пока не наступил финал,

Стихами облеку слова,

И что б в них вам пожелал

По всем законам Рождества?

Как много есть ролей для вас!

Их получить близка пора...

Покойной ночи! Вам сейчас

Навек желаю я добра!

Прощайте! Пояснить готов,

Что вверил я стихам моим:

Весь пыл мальчишеских годов

Мы позже только повторим.

Вам никаких препятствий нет

Мечтать, надеяться, страдать

Что знали вы в пятнадцать лет.

Возобновится в сорок пять.

Не разлучась с борьбой, с бедой,

Мы в жизни то же обретем

Теперь, с седою бородой,

Как и в двенадцать лет, в былом.

И если в юные года

Могли мечтать мы и любить,

Помолимся, чтоб никогда

Огня души нам не изжить.

Как в школе, в жизни путь тернист,

Любой возможен поворот:

Глупцу дадут похвальный лист,

А хилый к финишу придет.

Судьбы неведом приговор

Шутом, глядишь, великий стал,

Удел для мудреца – позор,

И возвеличился нахал.

Но жить ли нам, судьбу кляня?

Хвала Тому, кто дал и взял!

К чему тебя, а не меня,

О Чарльз, могильный хлад сковал?

Все это небом нам дано,

Им жизни ход определен,

И не постичь, кому оно

Несет награду иль урон.

Иной задаст роскошный пир,

Не ведая земных невзгод,

А лучший, голоден и сир,

У врат его подачки ждет.

Пусть Лазаря забрызжет грязь

От колесницы богача

Любых событий примем связь,

Во прахе дни свои влача.

Так небо стоном не гневи

О том, что ввергнуто во прах:

О безнадежности в любви

И о несбывшихся мечтах.

Аминь! Молитва такова:

Да будет на сердце тепло,

Хоть поседела голова

И тяжко бремя лет легло.

И все равно, добро ли, зло ль

Года грядущие сулят.

Им предназначенную роль

Пускай играют стар и млад.

Кому победа и провал?

Взнесись, пади – не в этом суть,

Но, что бы рок ни посылал,

Все время добр и честен будь.

Добр, честен вопреки годам.

(Простите робкие слова.)

Впервые зов стал слышен нам

В день самый первый Рождества,

Чуть песнь до пастырей дошла,

Что стройно пел блаженный клир:

"Хвала всевышнему, хвала,

И людям с добрым сердцем – мир".

На этом песню я прерву

И отложу мое перо;

Как подобает Рождеству,

Скажу: любовь вам и добро,

Дабы, словам согласно тем,

Достойно вы прожить могли,

И людям с добрым сердцем всем

Мир на земли.

Пер. В. Рогова

ВОЗРАСТ МУДРОСТИ (1850)

Взгляните направо, кудрявый юнец,

Еще не знающий парика.

Девица для вас – лучший приз и венец...

Посмотрим, какой вас встретит конец,

Когда вы приблизитесь к сорока.

Ведь мудрость не терпит густых кудрей

Об этом вы вспомните наверняка.

Пока вам бы только гулять средь аллей

Да молча вздыхать у чьих-то дверей...

А с чем вы приблизитесь к сорока?

Вот и тридцать девятое Рождество.

Кудри резко редеют, ум яснеет слегка.

Вы в жизни не поняли ничего,

И это слегка омрачит торжество,

Когда вы приблизитесь к сорока.

Вы к зеркалу сделайте шаг – и в нем

Себя рассмотрите исподтишка.

Увидите мигом: юнец был ослом,

А с дамою входит несчастье в дом,

Когда вы приблизитесь к сорока.

Пусть не было в юности губ алей,

Но участь супружеских чувств горька:

Со временем вы поостыли к ней;

Ведь сердце становится все холодней,

Когда приближаются к сорока.

Я время сумел победить все равно:

Взгляните на мудрого старика.

Та замужем, эта в могиле давно...

Я весел, один, попиваю вино...

Вот так я приблизился к сорока.

Пер. Е. Печерской.

ЛЮБОВЬ В СОРОК ЛЕТ

Красавчик-паж, не бреешься ты,

Нет на лице твоем и пушка,

Парят мальчишеские мечты

При виде женской красоты

Но доживи до сорока!

Под шапкой золотых кудрей

Мудрость ох как невелика;

Что ж, пой серенады, и слезы лей

И нежных словечек не жалей

Но доживи до сорока!

Когда проводишь ты сорок зим

И прояснится твоя башка,

Придет конец мечтаньям былым:

Они развеются, словно дым,

Коль доживешь до сорока.

Любой ровесник мой, вот те крест,

Готов слова мои подтвердить:

Прелестнейшая из невест

Нам через месяц надоест

И даже раньше, может быть.

Льняные кудри, и алый рот,

И глазок лазоревых нежный взгляд,

И стройный стан, и бровей разлет,

Еще и месяца не пройдет,

До чертиков нам надоедят.

Прах Джиллиан землей одет,

А Марион – верная жена!

Я ж хоть и сед, но забот мне нет,

Я бодр и весел в сорок лет

И пью гасконское до дна.

Пер. В. Рогова

ATRA CURA* (1850)

{* Черная забота (лат.).}

. . . . . . . . . . . . .

Еще богат я был умом,

Когда мне клирик римский спел,

Как злой Заботы дух подсел

На круп за рыцарским седлом.

Сдается мне, мой господин,

Ты тоже едешь не один.

Куда б ты ни направил ход,

Влеком воинственной судьбой,

Забота сядет за тобой

И сердце смелое сожмет.

Покуда конь не кончит бег,

Вы не расстанетесь вовек.

Не рыцарь я, не знаю сеч,

Не обнажаю грозный меч,

Заботе не подсесть ко мне

На длинноногом скакуне:

Дурак я, горю я смеюсь

И на осле вперед стремлюсь.

Пер. В. Рогова

ПОВЕЛИТЕЛИ ПРАВОВЕРНЫХ (1850)

Жизнь папы римского светла

И неизменно весела:

Он в Ватикане без забот

Отборнейшие вина пьет.

Какая, право, благодать,

Всесильным римским папой стать!

Султан турецкий Саладин

Над женским полом господин:

В его гареме сотня жен,

И тем весьма доволен он.

Хочу – мой грех прошу простить

Султаном Саладином быть.

Но папа римский – вот бедняк!

Никак вступить не может в брак.

Султану же запрещено

Пить виноградное вино.

Я пью вино, женой любим

И зависти не знаю к ним.

Пер. В. Рогова

ЯНКИ-ВОЛОНТЕРЫ (1851)

"Офицер медицинской службы армии США сообщает, что, спрашивая ротного командира, он выяснил – девять десятых солдат ушли в армию из-за своих сердечных драм" ("Морнинг пэйпер")

Эй, янки-волонтеры!

В душе такая грусть,

Когда про вас я сказки

Читать берусь.

Прочь, ласковые взоры!

Вкушая соль земли,

Лукавству женской ласки

Мундир вы предпочли.

Неужто в вашей роте,

Что Марсом рождена,

Как брата с верным братом

(Чу, песнь слышна),

В едином развороте

Свела вас навсегда

Под стягом полосатым

Одна беда?

Так звездный трон Венеры

Был презрен без затей,

Бежать сочли вы благом

От сих цепей.

Защита от химеры,

Меч правит торжество

Под полосатым флагом

Для звезд его.

Неужто невезучий

Был каждый, кто в строю

Обрел клинок свой грозный

И песнь свою:

И ты, капрал могучий,

Ты, негр, что на древке

Стяг полосато-звездный

Зажал в руке?

Марш-марш, первопроходцы,

Чеканьте строем шаг,

Сверкайте, эполеты,

И вейся, флаг.

Пускай флейтист зальется,

И ловок и удал.

Летите ввысь, куплеты,

Бряцай, кимвал!

Ответь, кимвальщик черный,

Блеск меди пригаси:

Ужель была обманом

Любовь Люси?

Эй, Джек, флейтист проворный,

И барабанщик Том,

Несущий с барабаном

Победный гром,

Признайтесь, волонтеры,

И ты, мой капитан,

Как римлянин, отважный,

Чей строен стан,

Признайтесь, гренадеры,

Хоть все вы и сильны,

Но женщиной однажды

Вы сражены!

Стальные ваши латы

Шутя она пронзит,

Стрелою неизбежной

Бойца сразит,

И стойкого солдата,

Упавшего ничком,

Придавит ножкой нежной,

Но с каблучком.

Здесь места нет вопросам:

Улыбкой жен борец

Был превращен в пигмея,

В глупца – мудрец.

Геракл остался с носом,

Простак Самсон – без кудл.

Таким и ты позднее

Рожден был, Янки-Дудл!

Пер. А. Солянова

ЗАПИСКА ДЛЯ ГЕНРИ КОУЛА {9} В ДЕНЬ ВАЛЕНТИНА {10} 14 ФЕВРАЛЯ 1852 Г.

Душа в пятки ушла,

Тут же взмыв от привета

Королева {11} рекла:

Дорогой сэр Монета!

Виндзор {12} ждет на обед,

По пути нам,

Будьте прекрасным моим

Валентином.

Пер. А. Солянова

ПЕРО И АЛЬБОМ (1853)

– Я милой Кэт служу, – Альбом изрек,

Меж книг чужих – меж их дешевых щек

И нудных фраков – я надолго слег.

Живей, Перо! Чтоб линия звучала,

Рисуй смешное личико сначала

И к Кэт отправь меня, чтоб не скучала.

Перо

– Три года господину своему

Служу я, написав картинок тьму,

Смешны их лица сердцу и уму.

Когда тебе, Альбом, смогу невинно

Раскрыть дела и думы господина,

Ты поразишься остроте картины!

Альбом

Дела и думы? Да любой пустяк,

Шепни хоть анекдот – я тут мастак

И запиши, мой дорогой остряк!

Перо

Мне как слуге пришлось неутомимо

Идти во след чудному пилигриму,

Писать с нажимом или без нажима

Карикатуру, рифму и куплет,

Немой сюжет, билеты на обед,

Смешной рассказ для тех, кому пять лет,

Его ума глупейшие капризы,

В цель бьющие бесцельные репризы

И речь, как у разгульного маркиза.

Писать, чтоб зарабатывать на хлеб,

Шутить, когда мой мэтр от боли слеп,

Чтоб в час его тоски ваш смех окреп.

С людьми всех званий говорить по суткам,

Быть с пэром равным, с леди – в меру чутким

И отдаваться бесконечным шуткам!..

Старинных яств истлевшее зерно,

В небытие утекшее вино,

Друзья, что спят в земле уже давно...

Банкет, помолвка, похороны, бал

И счет купца, кому он задолжал

На Рождество – я всем им отвечал.

Вот Дидлер угодил под меч дамоклов

Ждет помощи, а мисс Беньон – автограф,

Я в "да" и "нет" – свой собственный биограф.

Мчит день за днем, как строчка за строкой,

Писать за здравье иль за упокой,

Хвалить, смеяться – долг извечный мой.

Так день за днем пишу, пока есть силы,

Как письмоносец ранний, ждет светило,

Чтоб высохли последние чернила.

Вернись, мой славный маленький Альбом,

К прелестной Кэтрин, в свой уютный дом,

Всегда нам рады, только мы придем.

Глаза ее с искринкой золотою

(Пусть груб мой стих под шуткою пустою)

Приемлют все с привычной добротою.

О милая хозяйка! Если вдруг

Мой мэтр начнет писать про боль разлук,

Позвольте мне назвать вас просто "друг"!

Планета изменяется с годами,

Заполнен мир чужими голосами,

Размыты имена друзей слезами.

Пройдут и радость и печаль – пускай.

Альбом, хозяин говорит "прощай",

Чтоб ты вернулся в свой уютный рай.

Он счастлив в благодарности безмерной,

Что найден друг в его заре вечерней

Столь нежный, столь душевный и столь верный.

Пустую фразу обойду всегда. Пришелец!

Мне любая лесть чужда,

И с ложью я справляюсь без труда.

Пер. А. Солянова

ЛЮСИ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ (1854)

В этот день семнадцать роз,

Собранных в одном кольце,

Словно в царственном венце,

Люси, ваш слуга принес.

Свит в венок для вас букет,

В нем олицетворены

Все семнадцать юных лет

И румяный цвет весны.

Пусть символика для вас

Воплощает вновь и вновь

Счастье, радость и любовь!

Век цветите – как сейчас!

Наш взлелеянный цветок,

Да сияет вам лазурь,

Да хранит вас в жизни бог

От ветров, морозов, бурь!

Ваше утро так светло,

Мы желаем вам стократ,

Чтоб вам было днем тепло,

Чтоб был тихим ваш закат.

И цветам моим сродни,

Где б ни жили, дом любой

Вы украсите собой,

Грациозны, как они.

Пер. А. Васильчикова

ДАМЕ ПРЕКЛОННОГО ВОЗРАСТА (1855)

И ты была юна когда-то,

Краснела из-за пустяков,

Беспечна, весела, богата...

Еще не ведала разврата

И отвергала женихов.

А ныне... Ныне все едино:

Весна иль осень – госпожа,

В душе и в доме так пустынно,

И ты у самого камина

Сидишь, дрожа...

Да, скоро, скоро на покой!

Спорхнет ли ангел за тобой?

Иль вступишь в бездну ада?

Давным-давно устала грудь.

Паденье страшно, труден путь...

Но в небесах – награда!

Пер. Е. Печерской

СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО ВЕРТЕРА (1855)

Как любил Шарлотту Вертер!

Не любил никто так сроду!

Он ее впервые встретил

Нарезавшей бутерброды.

У Шарлотты муж имелся.

Вертер был моральный малый,

И за все богатства мира

Ей дурного не желал он.

Он вздыхал, в нем страсть бурлила,

У него мутился разум.

И в свой лоб влепил он пулю,

Чтоб со всем покончить разом.

А Шарлотта, видя тело,

Что лежало, как колода,

Как воспитанная дама...

Вновь взялась за бутерброды.

Пер. А. Васильчикова

СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО ВЕРТЕРА

Вертер полюбил Шарлотту

Не на день и не на год

А она, как будто назло,

Уплетала бутерброд.

Замужем была Шарлотта,

Вертер был отменный трус,

Знал он, чем грозит Шарлотте

Нарушенье брачных уз.

Он стенал, рыдал, томился,

Страсть кипела в нем ключом,

Наконец он застрелился

И утешился на том.

Труп узнав, она стояла,

Широко разинув рот,

Но при этом продолжала

Уплетать свой бутерброд.

Пер. А. Ливерганта

СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО ВЕРТЕРА

Вертер был влюблен в Шарлотту:

За нее – в огонь и в воду!

Несравненная особа

Нарезала бутерброды.

Замужем была Шарлотта,

Вертер – самых строгих правил:

Даже мысли о знакомстве

Он решительно оставил.

Он томился и метался,

Страсть гудела в нем, как в улье...

Наконец, он догадался

В глупый лоб отправить пулю.

Несравненная Шарлотта,

Повздыхав при виде гроба,

Стала делать бутерброды,

Как тактичная особа.

Пер. Е. Печерской

СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО ВЕРТЕРА

Был влюблен в Шарлотту Вертер...

Таково любви начало:

Он увидел, как Шарлотта

Хлеб ломтями нарезала.

Вертер был моральный малый,

Был у Лотты благоверный;

Честный Вертер не лелеял

Ни единой мысли скверной.

Как страдал бедняга Вертер!

Он в любви не знал предела,

Но найти Шарлотта выход

Из дилеммы не сумела.

Наконец, свинцовой пулей

Он прервал свои невзгоды...

А Шарлотта продолжала

Чинно делать бутерброды.

Пер. В. Рогова

СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО ВЕРТЕРА

Полюбил Шарлотту Вертер,

Пламя той любви не гасло;

А Шарлотта лишь умела

Резать хлеб и мазать масло.

Он любил жену чужую,

Добродетель грызла душу,

Предпочел он всем богатствам

Преданность супруги мужу.

Чах и чах, глазея нежно,

Парил страсть в котле печали,

Пулю в лоб себе пустил он,

Чтоб мозги не докучали.

А Шарлотта, видя тело,

В коем жизнь уже погасла,

По привычке отдавала

Руку хлебу, сердце – маслу.

Пер. А. Солянова

ТРАГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ (1855)

Мудрец, витавший среди звезд,

Вдруг у себя заметил хвост...

Сей случай был весьма непрост,

Поскольку хвост был сзади.

Что оставалось мудрецу?

Решив, что хвост ему к лицу,

Он дело подтолкнул к концу:

"Хвост переставить сзади!"

Изрек он: "Я раскрыл секрет!

Загадку я извлек на свет!"

Хотел поймать он хвост, но нет!

Тот все болтался сзади.

Прыжок! Скачок! Рывок! Бросок!

Пока совсем не изнемог.

А дело – ни на волосок,

И хвост остался сзади.

Он бегал, прыгал и скакал,

Ловил, хватал, держал, искал...

Но поросячий хвост торчал

Весьма упорно сзади.

Мудрец трудился в тишине,

И был прилежен он вполне...

Но, верность сохранив спине,

Хвост оставался сзади.

Пер. Е. Печерской

ТРАГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Один мудрец на свете жил,

Косичку славную носил.

"Зачем, – он раз себя спросил,

– Висит косичка сзади?"

Смутил его такой курьез,

И, отвечая на вопрос,

На нос косичку перенес,

Чтоб не болталась сзади.

Сказал он: "Знаю, в чем секрет!"

И тут же сделал пируэт,

Но, как и прежде, шлет привет

Ему косичка сзади.

Вертелся он туда-сюда

Вокруг себя, да вот беда:

Опять – ну что за ерунда!

Висит косичка сзади.

Во лбу его седьмая пядь

Кружила вкось и вкривь и вспять,

Тугой косички не видать

Висит упрямо сзади.

Мудрец – увы – лишился сна,

Но голова на то дана,

Чтобы косичка (вот те на!)

Всегда болталась сзади.

Пер. А. Солянова

VANITAS VANITATUM {*} (1860)

{* Суета сует (лат.).}

Премудрый Соломон изрек:

(Как прав и через сотни лет он!)

"Все, чем владеет человек

Mataiotes Mataioteton"*.

{* Суета сует (греч.).}

Сей позолоченный альбом

Листая, скажешь, что едва ли

И в настоящем и в былом

Слова мудрее изрекали.

Француз, германец, русский, бритт

Сюда писали, нам на благо,

На всех наречьях говорит

Альбома плотная бумага.

Повествованья здесь буйней

Всех романтичных исхищрений

Какой парад надежд, страстей,

Превратностей и превращений!

Тут много трезвый ум найдет

Судьбы нежданных поворотов,

Отрад, обид, щедрот, невзгод,

Измен, препон, падений, взлетов!

О павших тронах и венцах

Какое тут повествованье,

О чести, втоптанной во прах,

Об оскорбленном дарованье,

О тьме, что поглощает свет,

О горести, о заблужденье...

О, мир! О, суета сует!

Нелепостей нагроможденье!

Тесня надменного пашу

И добродушного Жанена,

Я проповедь мою пишу

О суете, о власти тлена.

О Всяческая Суета!

Законы Рока непреложны:

Какая в мудрых пустота

И как великие ничтожны!

Но, право, эти словеса

К чему, угрюмый проповедник?

Зачем великих ты взялся

Хулить, ворчун и привередник?

Пора бы, право, перестать!

Уместно ль быть всех прочих строже?

Но, сколько б дальше ни листать,

Везде найдем одно и то же:

Рассказ о бренном бытии,

Про утесненья и утраты,

Как гарцевали холуи

И низвергались потентаты.

Пусть лет немало пронеслось

С тех пор, когда слова печали,

Скорбя, Екклезиаст нанес

На страшные свои скрижали,

Та истина всегда нова,

И с каждым часом вновь и снова

Жизнь подтверждает нам слова

О суете всего земного.

Внемлите мудрому стократ

Про жизни вечные законы:

Поднесь его слова звучат,

Как на Гермоне в годы оны,

И в наше время, как и встарь,

Правдив тот приговор суровый,

Что возгласил великий царь

Давным-давно в сени кедровой.

Пер. В. Рогова

КРЕДО (1862)

I

Вместо притчи в назиданье

Для пристойного собранья

Я про то, на чем стою,

Песнь священную спою,

Песнь священную спою.

Пусть куплет причудлив где-то

Ведь творец того куплета

Древен сам, как и Адам.

_Спою, как Мартин Лютер пел,

Как доктор Мартин Лютер пел:

"Не пьет, не любит, не поет,

Лишь тот, кто круглый идиот!"_

II

Он, по дедовским наказам,

Кубок грел рукой и глазом,

Услаждая под напев

Винный дух устами дев,

Лишь устами добрых дев.

Братья, Богу мы любезней,

Коль войдет с вином и песней

В нашу кровь одна любовь.

_Споем, как Мартин Лютер пел,

Как доктор Мартин Лютер пел:

"Не пьет, не любит, не поет

Лишь тот, кто круглый идиот!"_

III

Кто не примет наше кредо,

Не споет, в пример соседу,

Будь он свят, как свят Джон Нокс {13},

Он уже не ортодокс,

Он уже не ортодокс!

И с пристойного собранья

Изгнан с божескою бранью

Будет вмиг тот еретик,

_Что не поет, как Лютер пел,

Как доктор Мартин Лютер пел:

"Не пьет, не любит, не поет

Лишь тот, кто круглый идиот!"_

Пер. А. Солянова

БИЛЛЬ О СОБАКАХ (1862)

Величие парламента превыше лестных слов.

Пусть новый билль послужит добрым знаком:

Устав от представительства отъявленных ослов,

В нем взор решили обратить к собакам.

Добры и снисходительны Солон и Даниель,

И чувства лучшие в сердцах их живы.

Как родственно – понятны им бульдог и спаниель,

Собачьих душ прекрасные порывы!

Но только вот по зрелищам закон удар нанес,

И менеджеры знают биллю цену:

Отныне предусмотрено, что ни единый пес

Играть не будет выведен на сцену.

И лишь к собакам Лондона вновь милостив закон:

Вот истые, собачьей крови, принцы!

Тут каждый пес уверен, что надежно защищен...

Но каково собакам из провинций?

Премудрости науки достаются только им,

И просвещенья плод не им ли отдан?

Вы прежние иллюзии развеяли, как дым,

Собаки, населяющие Лондон!

Ведь явно, что гуманнейший парламент был неправ

В том, что касается собак окраин.

За что же их лишает он святых гражданских прав?

Не он ли их единственный хозяин?

Пусть чуткий слух парламента смутит собачий лай.

Прислушайтесь, почтенные палаты:

Какое возмущение внутри собачьих стай!

Вы крепко пред ними виноваты.

Пер. Е. Печерской

КОММЕНТАРИИ

1 Уильям Коббетт (1762-1835) – английский журналист, политический деятель и памфлетист.

2 Джо Миллер (1684-1738) – английский актер, автор сборника шуток и весьма популярных анекдотов.

3 Канут [Кнут] Великий (1000? -1035) – король Англии (1016-1035), Дании (1018-1035), Норвегии (1028-1035).

4 Енох, Мафусаил – библейские долгожители.

5 Согласно библейской легенде, израильский вождь Иисус Навин остановил в небе солнце и луну, чтобы не позволить своим врагам, ханаанеянам, скрыться под покровом ночи.

6 Тэттерсолл – место заключения споров на скачках, где встречаются торговцы лошадьми.

7 Буйабес – французское национальное кушанье: рыбный суп с чесноком и пряностями.

8 Чарльз Нэпир (1786-1860) -английский адмирал.

9 Генри Коул – друг Теккерея, сотрудник Сауткенсингтонской школы изящных искусств, а с 1857 г. музея Альберта и Виктории. Фамилия Коул a (cole – вор. жарг. – монета, деньги) не раз давала Теккерею, любящему игру слов, повод для шуток.

10 День св. Валентина приходится на 14 февраля. В этот праздник влюбленные посылают друг другу открытки или карточки с любовной символикой, например, сердце, пронзенное стрелой, или же, напротив, с шутливым сюжетом.

11 Имеется в виду королева Виктория (1819-1901, прав, с 1837).

12 Виндзор – город в графстве Беркшир; здесь находится Виндзорский замок, одна из официальных загородных резиденций английских королей.

13 Джон Нокс – шотландский реформатор, протестант, перешедший в католичество.

ТЕККЕРЕЙ-КРИТИК

Об искусстве, писателях, писательском мастерстве

{* Переводы статей, кроме особо оговоренных случаев, выполнены Т. Я. Киливчинской.}

ИЗ "ОЧЕРКА О ГЕНИАЛЬНОСТИ КРУКШЕНКА" {1}

("Вестминстерское обозрение", июль 1840 г.)

...Было бы неразумно утверждать, будто юмор Крукшенка слишком хорош для широкой публики и наслаждаться им способны только избранные. Лучшими образцами юмора, как нам известно, восторгается и публика, и утонченные ценители. Вряд ли найдется среди англичан такой, что не смеялся бы над Фальстафом и над комизмом "Джозефа Эндрюса", и вряд ли хоть какой-нибудь читатель старше шести лет от роду не понимает и не любит славную историю мистера Пиквика. Одни ее воспринимают тоньше, чем другие, но веселятся все без исключения и рады обратиться к ней в любое время. Доходчивость юмора измеряется его успехом, который в изобилии достался мистеру Крукшенку. Мы слышали, как люди очень понимающие глубокомысленно рассуждали о его блистательной, таинственной манере, благодаря которой он выразил свое время – fait vibrer la fibre populaire {заставил биться все сердца (фр.).}, как похвалялся Наполеон, ответив на назревшую потребность именно своей эпохи. На наш взгляд, секрет тут прост: живя среди людей, Крукшенк сердечно отзывается на все, что их волнует, его смешит все то, что их, в нем обитает дух беспримесного, доброго веселья, в котором нет ни капли мистицизма, он любит бедняков и сострадает им, высмеивает прихоти высокородных и сохраняет искренность и мужество, к какой бы из сторон ни обращался.

РАПСОДИИ В КРАСКАХ

("Фрейэерз мэгэяин", июль 1840 г.)

...Взгляните на портрет мистера Диккенса {2}. Какая соразмерность линий, что за богатство колорита, какая светотень, какое поразительное сходство – и зеркало не отразило бы его лицо вернее. Перед нами живой, настоящий Диккенс; чтобы создать такое совершенство, нужно было постичь и душу, и наружность Боза {3}. Каким бодрым умом светится взор и высокий лоб писателя! На крупных, полных губах, возможно, слишком страстных и подвижных, играет нежная, открытая улыбка. Если бы месье Бальзак, этот плодовитый писатель-физиономист стал изучать этот портрет, он, несомненно, истолковал бы каждый оттенок, каждую морщинку: и твердые линии точно вылепленного носа, и широкие, изогнутые ноздри – признак таланта, по утверждению месье Бальзака. Лицо любого человека хранит печать и прошлого, и будущего, говорит Жан Поль {4}. Если он прав, это лицо сулит нам самые чудесные плоды. В нем нет ни тени вялости, усталости, упадка сил. Да будет долгой жизнь твоя, о Боз! Владычествуй над своим царством смеха и обложи нас вековечной данью в три пенса за еженедельный номер или но шиллингу за ежемесячную книжку {5}, это уж как тебе будет угодно. Могучий государь, скромнейший из твоих слуг Титмарш приносит тебе клятву верности, склоняясь к твоим царственным стонам, и воздает свои смиренные хвалы.

МАДАМ ЖОРЖ САНД И "НОВЫЙ АПОКАЛИПСИС"

ИЗ "ПАРИЖСКОЙ КНИГИ ОЧЕРКОВ" (1840)

Сегодня главное слово это пантеизм, все как один испытывают besom {необходимость, потребность (фр.).} в религиозном чувстве, вследствие чего у нас завелся целый пантеон богов: месье де Бальзак переживает божественные откровения, Виктор Гюго – это божество, мадам Жорж Санд – тоже божество, этот безвкусный гений Жюль Жанен {6}, который сочиняет театральные обзоры для "Debats", тоже не чужд божественных прозрений... Парижские философы сумели бы растолковать, какие перемены претерпело сознание мадам Санд, какие испытания, трудности и муки пережила она вначале, прежде чем достигла нынешней благословенной стадии умственного озарения. Открывшуюся ей премудрость она преподносит в форме притч, длиною в два-три тома каждая, из коих первая – очаровательный роман под названием "Индиана" – представляет собой красноречивое ниспровержение брака...

Давайте согласимся, – в порядке допущения, – что брачное законодательство, особенно французское, и впрямь жестоко ущемляет права несчастных женщин. Но если нужно честно разобраться в этом или каком-либо ином вопросе, нам, право, лучше пригласить на роль третейского судьи какого-нибудь человека непредвзятого. Так, кражу носовых платков и табакерок можно считать или не считать проступком, но, чтобы рассудить вопрос по справедливости (коль скоро нам не хватает собственного разумения или желания вникать во все подробности и тонкости), негоже все-таки просить совета у карманника. Легко предположить, что он лицо небеспристрастное, тем более, что убедительные аргументы – буде ему достанет логики – способны вызволить его из-за решетки. Это, конечно, лишь нехитрое сравнение, которое мы привели здесь только потому, что у мадам Жорж Санд, если верить французским газетам, был очень суровый муж, и, если верить тем же газетам, ей довелось искать "сочувствия" на стороне и, значит, доводы ее не вовсе лишены пристрастия и принимать их нужно не без осторожности... Но мы бы хотели посвятить страницу-другую "Спридиону", ибо он представляет собой религиозный манифест писательницы. Провозглашая в нем свою пантеистическую доктрину, она открыто нападает на каноническое христианство, которое, по ее мнению, изжило себя и больше не соответствует нуждам и развитию культуры в современном мире. Хотя здесь вряд ли стоит возражать ей по всем правилам, разумно рассмотреть ее мировоззрение в общих чертах, и не только из-за большой красноречивости и таланта сочинительницы, но и из-за того, что по нему можно судить о взглядах огромного числа людей, ибо она не просто излагает собственные мысли, но и с великим пылом пересказывает чужие, и оттого ее слова так часто напоминают слова других людей, или, если угодно, чужое так похоже на ее, что эта книга, можно считать, отражает мнения целой группы лиц во Франции...

Когда мы покидаем мрачный, мглистый Лондон и вместо дыма и бурого тумана вдыхаем чистый, лучезарный воздух Франции, он поначалу ударяет нам в голову – мы ощущаем жар в крови и ликованье духа, какого не испытываем дома более трех раз в году, да и то не иначе, как уехав за пределы Лондона. Но, может быть, подобное похмелье, спрашиваю я себя, привычно для аборигенов, и все их дикие причуды следует приписать особому действию местного воздуха?.. Будем же снисходительны и согласимся, что мадам Жорж Санд чрезмерно надышалась этим веселящим газом, когда писала "Спридиона"... Ей неизвестно что, надо сказать, и само по себе достойно удивления, – за сколько времени человек развился от первобытного до нынешнего состояния, и неизвестно, за сколько времени он превратится в ангела! Что толку в хронологии или в истории? Мы были дикими зверями, но знать не знаем, когда освободились от хвостов, мы станем ангелами, но не знаем, когда у нас начнут прорезываться крылья. Тем временем, о гений человеческий! последуй нашему совету: живи приятно, не тревожась ни о чем, и, главное, не помышляй о долге, который существует только для рабов; на все упреки отвечай упреками – используй свой язык и громкий голос; если свободным изъявлениям твоих чувств мешает чопорная, устарелая мораль, отбрось ее, словно стесняющий тебя корсет, и следуй беспрепятственно велениям природы; ну а пресытившись полученной свободой и осознав, что к прежней скромной жизни путь тебе заказан, прокляни мир, проникнись к нему презрением и будь несчастен, как лорд Байрон и мыслители его разбора; а можешь сделать следующий шаг – обзаведись еще более чудовищным самомнением, еще более жалкой, разнузданной и никудышной философией, исполнись вдруг слезливого участия к собратьям человекам и пробуй врачевать их по своему рецепту.

ВИКТОР ГЮГО, "РЕЙН"

ИЗ "ПАРИЖСКОЙ КНИГИ ОЧЕРКОВ" (1840)

...Тяжел удел пророков и людей того возвышенного положения, какое занимает месье Виктор Гюго: им возбраняется вести себя, как прочим смертным, и воленс-ноленс приходится хранить величие и тайну. Вспомните хорошо известную историю пророка Магомета, который после приступов падучей, нередко с ним случавшихся, всегда оправдывался тем, что дух его витал на небесах за миллионы миль от распростертого ниц тела и собеседовал там с ангелами. Так и пророк Гюго не может даже малости исполнить в простоте и ищет для всего особую причину... Короче говоря, трудна участь пророка, трудна и неблагодарна. Конечно, звание у вас высокое, но себе вы не принадлежите. Даже во время мирной прогулки по полям, как знать, не притаился ли за изгородью ангел с наказом свыше, куда вам отправляться дальше в вашем путешествии? Впрочем, в одном пророк имеет преимущество перед своими ближними: если обычным людям, чтобы постичь "народ", нужно изрядно потрудиться над словарем и изучить чужой язык, пророк-миссионер усваивает его сразу и интуитивно...

ИЗ "ПИСЕМ ОБ ИСКУССТВЕ"

("Пикториал таймс", 18 марта 1843 г.)

...Я убежден, что простые люди Англии окажут более великодушное покровительство искусству, чем титулованная знать, которой роль его опекунов была доверена, но которая его не опекала. Аристократам было невдомек, как следует ценить художника и его творение. Какой художник может похвалиться, что получил не менее выгодную должность, чем самый неумелый адвокат, десятикрат худший солдат, удачливый врач, олдермен, ловко заключивший сделку, или помещик, представляющий свой городок в парламенте? Аристократы никогда не признавали существования искусства, ибо никогда не признавали художника. Самые красивые мужчины и женщины, они лишь дозволяли живописцу запечатлевать свои жеманные лица на портретах, но сделали ли они хоть что-нибудь, чтобы возвысить искусство? Нет, это не друзья таланта, и отшумело время, когда они считались таковыми. Друзей искусства нужно теперь искать в других стенах. Пусть эти люди грубоваты и неотесанны, зато энергичны, щедры и пылки. Возможно, искусство ныне вкушает более простую пищу, но больше не живет в лакейских и не подбирает крохи с барского стола. Равенство – воздух, которым оно дышит, заинтересованность – условие его существования...

* ОЧЕРКИ МАКОЛЕЯ {7}

("Пикториал таймс", 1 апреля 1843 г.)

{* Маколей Томас Бэбингтон, Критические и исторические очерки, публиковавшиеся в "Эдинбургском обозрении", в 3 тт., Лондон, Лонгмэн, 1843. – Примеч. автора.}

В сегодняшнем номере газеты нам хочется сказать лишь несколько приветственных слов по случаю выхода из печати этих благородных очерков. Непозволительно высказывать о них поспешные суждения, как мы надеемся, они еще доставят нашим читателям немало успокоительных часов. По всеохватности и силе памяти, по живости изображения, по восхитительной ясности познаний сегодня в Англии нет равного ему писателя, и обаяние его манеры в такой же мере объясняется ее великолепием, как и теплотой, и доброжелательностью автора: он покоряет душу читателя искренней сердечностью, так же как тешит его вкус блеском, поэзией и остроумием.