Текст книги "Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания"

Автор книги: Уильям Теккерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Снедь, глупец, – тщета, пустое,

ДУШУ мне сжигает боль!

Я велик – нет ровни в мире!

Но тяжка моя юдоль:

Я устал...". Тут кто-то крикнул:

"Кресло хочет наш Король!"

И Лорд-Канцлер чуть заметно

подал знак лакеям тут.

Тотчас двое слуг-гигантов

кресло мягкое несут,

И устало опустился

на атлас Король Канут.

"Я врагов разбил, – вскричал он,

всех, а было их – не счесть!

Где есть в этом мире слава,

как моя, то Бог лишь весть!"

Двор ему ответил эхом:

"Где такая слава есть?!"

"Для чего мне королевства?

Я устал, я стал седой.

Сыновья давно мечтают

видеть труп холодный мой.

Я хочу заснуть спокойно

под могильною плитой.

Совесть жалит грудь змеею!

Как вернуть покой опять?

Я лампады зажигаю

по ночам не в силах спать

Призраки воспоминаний

обступают вдруг кровать.

Всюду кровь, огонь, руины...

Смерть идет по городам,

Девы стонут, жены воют

по зарезанным мужьям..."

"Совесть, – провещал Епископ,

очищает душу нам.

Но, Милорд, о том, что было,

нужды нет и вспоминать:

Все забыла и простила

Вам Святая Церковь-Мать,

На ее друзей нисходит

постоянно благодать.

Ведь по Вашей воле храмы

вырастают тут и там,

Все церковники возносят

славу Вам и Небесам!

Вы ж о смерти говорите!

Это странно слышать нам".

"Нет, – Король ответил, – скоро

я покину этот свет..."

Все, пустив слезу, вскричали:

"Сир, не говорите "Нет",

Вы сильны, бодры, здоровы

Вам бы жить еще сто лет!"

"Жить сто лет?! – взревел Епископ.

Да в уме ли все вы тут!

Тысячу прожили люди,

а божественный Канут

Должен жить гораздо дольше,

чем все смертные живут!

Жил Адам, жил Каин, жили

Енох и Мафусаил {4}

Девять сотен лет. Молюсь я,

чтоб Король их пережил!"

"Так и будет, – вставил Канцлер,

у него достанет сил".

"Вообще, – изрек Епископ,

Королю надгробный груз

Не грозит: не для бессмертных

тот communis omnibus {*}!

{* участь всех смертных (лат.).}

Утверждать иное, Канцлер,

есть безбожье, я клянусь!

Врач в искусстве врачеванья

не идет в сравненье с Ним.

Даже мерзкую проказу

Он развеет, словно дым;

Даже мертвого разбудит

прикасанием своим.

Ведь заставил вождь Израилев

солнце на небе светить

И луну стоять на месте,

чтоб врагов своих разбить {5}.

И Король наш, без сомненья,

может то же повторить!"

"Ты уверен, мой Епископ,

враз Король воспрянул вдруг,

Что смогу остановить я

в поднебесье солнца круг,

И луну, и это море,

что всегда шумит вокруг?

Что отступят эти волны

по желанью Короля?"

"Здесь, – склонил главу Епископ,

Ваши море и земля..."

Встал Канут и крикнул: "Волны,

вам повелеваю Я!

Океан, раб непокорный,

стоя здесь, у бездн морских,

Повелитель твой желает,

чтобы ты, бунтарь, утих!

Прекрати свое дыханье!

Отступи от ног моих!"

Но в ответ ему зловеще

заревел тогда прибой,

И могучая стихия,

издавая страшный вой,

Короля и всех придворных

прочь отбросила волной.

И Канут корону сбросил,

больше не чинил вреда,

Чтил Того, Кому подвластны

небо, суша и вода.

И в тот час, когда погасла

в небесах его звезда

Умер он. Но Паразиты

на земле живут всегда.

Пер. А. Васильчикова

КОРОЛЬ КАНУТ

Духом смутен, вышел к морю погулять король Канут.

Много лет он бился, дрался, резал, грабил мирный люд,

А сейчас воспоминанья короля, как псы, грызут.

Справа от него епископ, слева канцлер, прям и горд,

Сзади пэры, камергеры, шествует за лордом лорд,

Адъютанты, капелланы, и пажи, и весь эскорт.

То тревогу, то веселье отражают их черты:

Чуть король гримасу скорчит – все кривят проворно рты,

Улыбнется – и от смеху надрывают животы.

На челе Канута нынче мрачных дум лежит печать:

Внемля песням менестрелей, соизволил он скучать,

На вопросы королевы крикнул строго: "Замолчать!"

Шепчет канцлер: "Государь мой, не таись от верных слуг:

Что владыке повредило – бок бараний иль индюк?"

"Чушь! – звучит ответ гневливый. – Не в желудке мой недуг.

Разве ты не видишь, дурень, в сердце мне недуг проник.

Ты подумай только, сколько дел у нас, земных владык! Я устал".

"Скорее кресло!" – крикнул кто-то в тот же миг.

Два лакея здоровенных побежали во весь дух.

Принесли большое кресло, и Канут, сказавши "Ух!",

Томно сел – а кресло было мягко, как лебяжий пух.

Говорит король: "Бесстрашно на врагов я шел войной,

Одолел их всех – так кто же может вровень стать со мной?"

И вельможи вторят: "Кто же может вровень стать с тобой?"

"Только прок ли в славе бранной, если стар и болен я,

Если сыновья Канута, словно стая воронья,

Ждут Канутовой кончины, нетерпенья не тая?

В грудь вонзилось угрызенье, мне его не превозмочь,

Безобразные виденья пляшут вкруг меня всю ночь,

Дьявольское наважденье и заря не гонит прочь.

Лижет пламя божьи храмы, дым пожаров небо скрыл,

Вдовы плачут, девы стонут, дети бродят средь могил..."

"Слишком совестлив владыка! – тут епископ возгласил.

Для чего дела былые из забвенья вызывать?

Тот, кто щедр к святейшей церкви, может мирно почивать:

Все грехи ему прощает наша благостная мать.

Милостью твоей, монахи без забот проводят дни;

Небу и тебе возносят славословия они.

Ты и смерть? Вот, право, ересь! Мысль бесовскую гони!"

"Нет! – Канут в ответ. – Я чую – близок мой последний час".

"Что ты, что ты! – И слезинку царедворцы жмут из глаз.

Ты могуч, как дуб. С полвека проживешь еще меж нас".

Но, воздевши длань, епископ испускает грозный рев:

"Как с полвека? Видно, канцлер, ум твой нынче нездоров:

Люди сто веков живали – жить Кануту сто веков.

Девять сотен насчитали Енох, Лемах, Каинан,

Так неужто же владыке меньший срок судьбою дан?"

"Больший, больший! – мямлит канцлер, в страхе горбя гордый стан.

"Умереть – ему? – Епископ мечет пламя из очей,

От тебя не ждал я, канцлер, столь кощунственных речей:

Хоть и omnibus communis, он – избранник средь людей.

Дар чудесный исцеленья небом дан ему в удел:

Прокаженного лишь тронет – тот уже и чист, и цел.

Он и мертвых воскрешал бы, если б только захотел!

Иудейский вождь однажды солнца бег остановил,

И, пока врагов разил он, месяц неподвижен был:

Повторить такое чудо у Канута хватит сил".

"Значит, солнце подчинится моему приказу "стой!"?

Вопросил Канут. – И властен я над бледною луной?

Значит, должен, усмирившись, мне покорствовать прибой!

Так или нет? Признать готов ли власть мою морской простор?"

"Все твое, – твердит епископ, – суша, море, звездный хор".

И кричит Канут: "Ни с места! – в бездну вод вперяя взор.

Коль моя стопа монаршья попирала этот брег,

Для тебя, прибой, священен и запретен он навек.

Прекрати же, раб мятежный, свой кощунственный набег!"

Но ревет осатанело океан, валы бегут,

С диким воем брег песчаный приступом они берут.

Отступает свита, канцлер, и епископ, и Канут.

С той поры речам холопским положил Канут конец.

И в ларец бесценный запер он монарший свой венец,

Ибо люди все ничтожны, а велик один творец.

Нет давным-давно Канута, но бессмертен раб и льстец.

Пер. Э. Линецкой

МОЯ НОРА (1842)

Одна в тени густых ветвей

В бостонских дебрях много дней...

Забыть не в силах я о ней.

Родная Нора!

Слеза туманит ясный взор,

Украшен жемчугом убор,

И шлет нежнейший мне укор

Голубка Нора.

А я? Где я? Моя любовь,

К терпенью сердце приготовь:

Сидишь в тени, а я ведь вновь...

Стою я, Нора!

Здесь баронет и коронет,

Роз и свечей слепящий свет;

Английской знати лучший цвет...

Взгляни же, Нора!

Здесь родовитости парад.

Идут... танцуют... говорят...

На твой весьма похож тот взгляд,

Мой ангел, Нора!

Помедлила... взглянула вдаль...

Заметила мою печаль...

О, ей меня, конечно, жаль!

Как мило, Нора!

Она собою хороша:

Во взгляде – страсть, огонь, душа!..

Смотрю, не веря, не дыша:

Как ты, о Нора!

Она не ходит, а скользит,

Посмотрит – наповал сразит,

А бюст лебяжий пух затмит...

Как твой, о Нора!

О Эмили! Ведь образ твой

Ниспослан мне самой судьбой,

И я навек пленен тобой...

Тобой и Норой!

Пер. Е. Печерской

ЭТЕЛЬРЕД, КОРОЛЬ АНГЛИЙСКИЙ,

"МОРНИНГ ПОСТ"

ЧИТАТЬ ИЗВОЛЯЩИЙ (1842)

Сидел король английский, могучий Этельред,

И, чаем запивая, на завтрак ел омлет,

Он ел омлет и шелестел страницами газет.

И в "Морнинг пост" прочел он, что в Маргете туман

И что туда двадцатого приплыл, неждан-незван,

Датчанин Свен с пехотою и конницей датчан.

Король хихикнул: "Он паяц, я это знал всегда,

А Маргет для паяца – местечко хоть куда".

"Ох, – молвил канцлер, – как бы он не прискакал сюда!"

Загоготал тут шут Витфрид: "Ах, ах, какой герой!

Он заяц, а не волк морской, датчанин твой лихой!"

Но канцлер, муж мудрый, лишь покачал головой.

"Пускай прискачет, – рек король, разжевывая корку,

В земле английской припасем мы для зайчишки норку".

"Ох, – молвил канцлер, – как бы он тебе не задал порку.

Бог знает, – канцлер продолжал, – останемся мы живы ли.

Немедля к Свену-королю герольду ехать ты вели:

Нет в Маргете, так в Рамсгете пусть ищет или в Тиволи".

И взял герольд тотчас же билет на пароход,

И в Маргете стал спрашивать он весь честной народ:

"Скажите, люди добрые, где Свен-король живет?"

А Свен меж тем пошел гулять на брег морской песчаный.

Шагал он, вслушиваяь в гул прибоя неустанный.

Шагал он в желтых шлепанцах со всей своей охраной.

"Уехать мне, – так Свен сказал, – нельзя: течет мой бот".

Герольд в ответ: "Перевезет тебя английский флот".

"Я не желаю уезжать", – упрямо молвил тот.

Пер. Э. Линецкой

КОЛОКОЛА МИНАРЕТА (1843)

Диги-дон, диги-дон,

В свете звезд и луны

Ветерку вторит в тон

Звук гитарной струны.

Над рекой голубой

Он струится, за ним

Устремляюсь душой:

Знаю – там мой Селим.

Диги-дон, диги-дон!

Слаще музыки нет!

Колокольный трезвон

Шлет в ответ минарет.

Пер. А. Васильчикова

О, ПРИХОДИ ПОД БУК (1843)

О, приходи под бук,

Нет ни души вокруг,

Будем бродить, мой друг,

Под луной, милый мой, милый мой.

Трепетны на весу,

Листья хранят росу.

Будем бродить в лесу

Мы с тобой, милый мой, милый мой!

Лес полон тайны весь:

Что там во тьме, бог весть!

Только мой Альберт здесь,

Здесь со мной, милый мой, милый мой.

Благославляю бук,

Лес и цветы вокруг!

Я не боюсь: мой друг

Здесь со мной! Милый мой, милый мой!

Пер. А. Васильчикова

РОЗА ФЛОРЫ (1844)

У Брейдской башни, средь всех невзрачных

Один завидный мне мил _цвиток_,

Есть в замке Брейди красотка леди,

(Но как люблю я – вам невдомек);

Ей имя Нора. Богиня Флора

Дарит ей розу, любви залог.

И молвит Флора: "О леди Нора,

У Брейдской башни _цвиточков_ тьма,

Семь дев я знаю, но ты, восьмая,

Мужчин в округе свела с ума,

Ирландский остров, на зависть сестрам,

Твою _взлилеял_ красу весьма!

Сравню ль с _цвиточком_? Столь алым щечкам,

Должно быть, роза ссудила свой

Румянец нежный и безмятежный,

А взор – фиалки синей с _лехвой!_

И нету спора, что эта Нора

Затмит _лилею_ красой живой!

"Пойдем-ка, Нора, – взывает Флора,

Туда, где бедный грустит юнец,

То некий местный поэт безвестный,

Но вам известный младой певец;

То Редмонд Барри, с ним, юным в паре,

Пойти б вам стоило под _винец_!"

Пер. А. Голембы

СУДЬЯ БЛЕКСТОУН (1844)

Судья Блекстоун так учен,

Так в знания проник...

Под париком несет мозги,

Под шляпою – парик.

Судья Блекстоун знает все:

Поднявши к небу взор,

С мудрейшим видом он несет

Нелепицу и вздор.

На всем он мастер руки греть,

Вот почему отныне

Родной язык и здравый смысл

Он схоронил в латыни.

Как сложен стал любой пустяк!

Клиент, объятый дрожью,

Конечно, должен осознать,

Что в этом мудрость Божья...

Гласит Писанье: "Черви мы..."

Увы! Определенно

Мы будем все погребены

Под сводами Закона!

Пер. Е. Печерской

ПЕРЕПОЛОХ В СИТИ (1845)

Крошка Китти Мерример,

Вы нам объясните,

Что сегодня привело

Вас в гудящий Сити?

Продавцы, увидев вас,

На свои прилавки

Ленты выложить спешат,

Шляпки и булавки...

Со смущеньем на лице,

В спешке чрезвычайной

Китти мимо них идет

Со своею тайной.

Миновав соблазнов ряд,

Через многолюдье

Китти прямо держит путь

В царство правосудья.

Молча дверь ей отворил

Тот швейцар, который

В изумлении застыл

Пред своей конторой.

Вопрошает старший клерк:

"Мисс, вы к нам по делу?"

"Да, вы не ошиблись, сэр!"

Китти молвит смело.

"Если это нужно Вам,

Вот письмо, возьмите!"

И суровый старший клерк

Улыбнулся Китти.

Клерку Китти говорит,

Шелестя бумагой:

"Я готова подтвердить

Это под присягой".

Что за странные слова

С дамских уст слетели!

Но, однако, Китти вновь

Достигает цели.

Дамы строгие, меня

Я молю, простите:

Ей я сердце подарил,

Своенравной Китти.

Пер. Е. Печерской

РОНСАР К СВОЕЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ (1846)

Когда вы, постарев,

вечернею порой

Над прялкой при свечах

взгрустнете у огня,

Скажите, прочитав

мои стихи: "Меня

Ронсар воспел, когда

была я молодой".

Когда зимой пред камельком,

Мурлыча старенький напев,

Вы, при свечах, с веретеном,

Среди таких же старых дев

Былые вспомните года,

Скажите, голову склоня:

"Когда была я молода,

Поэт воспел меня".

И тут любая из подруг,

Клевавших носом в полусне,

Мое услышав имя вдруг,

Узнать захочет обо мне,

О том, кто так страдал любя,

О даме, что глуха к мольбам...

Вздохнут старушки, про себя

Питая зависть к вам.

И скажут: "Как мадам бледна,

Ей старость остудила кровь,

Но в пышной юности она

Отвергла верную любовь.

Влюбленный тот – в земле давно,

И никого с ней рядом нет.

Быть одинокой суждено

Ей семь десятков лет!"

О, мысль коснулась мрачных струн!

Зачем сейчас скорбит душа,

Когда влюбленный сердцем юн,

А дама дивно хороша?

Мой друг, любовь отдайте мне

И не теряйте время зря!

Срывайте розы юных дней,

Пока горит заря!

Пер. А. Васильчикова

К МЭРИ (1847)

Средь светской толпы на бале

Я всех кажусь веселей;

На шумных пирах и собраньях

Мой смех звучит всех звончей.

Все видят, как я улыбаюсь

Насмешливо иль свысока,

Но душа моя горько рыдает:

Ты так от меня далека.

Я вижу и лесть и дружбу

От старца и юнца;

Красавицы мне предлагают

За злато свои сердца.

Пускай! Я всех презираю,

Они – рабы мои,

И втайне к тебе обращаю

Все помыслы свои.

Прости! Это ты научила

Сердце мое любви,

Но тайну мою до могилы

Я буду хранить в груди.

Ни слова, ни вздоха о страсти.

Пер. Н. Дарузес

ПЛЕТЕНОЕ КРЕСЛО (1847)

Спят рваные шлепанцы у камелька,

В потертый камзол спрятан дух табака.

Здесь восемь ступенек ведут, как мосты,

В мое королевство поверх суеты.

Пускай до державы моей высоко,

Но жить в ней тепло и дышать в ней легко,

Где так далеко-далеко из окна

Под солнцем лучистым дорога видна.

В державе укромной в чертогах глухих

Полно безделушек и книжек пустых,

Подарков друзей и подделок купца,

Концов без начала, начал без конца...

Помятые латы, в морщинках фарфор,

Расшатанный стол, старых трубок набор.

Богатства на грош в королевской казне.

И что же? – Все мило здесь другу и мне.

Живу я не хуже, чем мудрый султан,

Согрет у огня мой скрипучий диван,

И музыкой дивной я тоже согрет,

Когда заиграет охрипший спинет.

Молитвенный коврик турецких солдат

И медный светильник – близ Тибра он взят.

Снимаю кинжал мамлюка со стены

И грозным клинком поддеваю блины.

Часы бьют за полночь, мы так и сидим,

О книгах, друзьях и былом говорим.

Сирийский табак кольца вьет в полусне,

В том царстве все мило и другу и мне.

Из ветхих сокровищ гнезда своего

Одно для меня лишь дороже всего:

Как сказочный трон, украшает жилье

Простое плетеное кресло мое.

Сиденье источено жадным жучком,

Круты подлокотники, ножки крючком.

Царила в нем Фанни, уйдя в забытье,

С тех пор и влюбился я в кресло свое.

И если бы ожило кресло на миг,

Таинственный трепет в него бы проник,

Я в муке безгласной взирал на нее

Нельзя воплотиться мне в кресло свое.

Платок на плечах и улыбка в очах,

Улыбка в очах и цветок в волосах.

Несло и качало улыбку ее

Простое плетеное кресло мое.

Я креслом, как храмом, теперь дорожу,

Как царскому трону, ему я служу.

Заступница Фанни, сиянье твое

Престол мой пленило и сердце мое.

Угасла свеча – верный мог паладин,

В молчании ночи сижу я один,

Сижу в одиночку как будто вдвоем,

И Фанни все царствует в кресле моем.

Вспять время лучится в мерцании дней,

Где Фанни смеется нежней и нежней.

Несет и качает улыбку ее

Простое плетеное кресло мое.

Пер. А. Солянова

[РОЗА НАД МОИМ БАЛКОНОМ] (1848)

Пунцовых роз душистый куст у моего балкона

Безлиствен был все дни зимы и ждал: когда весна?

Ты спросишь: что ж он рдеет так и дышит так влюбленно?

То солнце на небо взошло, и песня птиц слышна.

И соловей, чья трель звенит все громче и чудесней,

Безмолвен был в нагих ветвях под резкий ветра свист.

И если, мама, спросишь ты причину этой песни:

То солнце на небо взошло и зелен каждый лист.

Так, мама, все нашли свое: певучий голос – птицы,

А роза, мама – алый цвет к наряду своему;

И в сердце, мама, у меня веселый луч денницы,

И вот я рдею и пою, – ты видишь, почему?

Пер. М. Лозинского

КУСТ АЛЫХ РОЗ

Куст алых роз опять заполнил утро ароматом,

Зимой он стыл в тоске усталых грез, зовя весну.

Расцвел улыбчивый рассвет на лепестке крылатом,

Луч солнца пробудился вновь у певчих птиц в плену.

Пронизана листва густая соловьиной трелью,

Где прежде только вихрь шальной в нагих ветвях свистел;

Ты спросишь у меня, к чему звон птичьего веселья

Луч солнца пробудился вновь, и лес помолодел.

Дано песнь птице обрести в сиянье дня земного,

Как и стыдливой розе – цвет пылающих ланит.

Певучий солнца луч заполнил мое сердце снова.

Кто догадался, отчего лицо мое горит?

Пер. А. Солянова

РОЗА НАД МОИМ БАЛКОНОМ

Та роза, что горит зарей, склонившись над балконом,

И в воздух утренний струит пьянящий аромат,

Созданьем странным – без листвы, безжизненным и сонным

Стояла здесь – и не года – лишь месяцы назад.

И соловей, который всем свои дарует трели,

Молчал, пока метель мела и резкий ветер дул...

Запел он, лишь когда ручьи по рощам зазвенели,

Когда услышал он листвы тугой, веселый гул.

Любой играет роль свою в одном большом спектакле,

И если солнце дарит свет и сердцу моему,

И если радости лучи в том сердце не иссякли,

Я вспыхиваю и пою... Вам ясно, почему?

Пер. Е. Печерской

ЛИШЬ ПОКРОЕТ ЛОГ ТУМАНОМ (1848)

Лишь покроет лог туманом,

Холмы позлатит луной,

У креста, что за фонтаном,

Ждет тебя любимый твой.

У креста, что за фонтаном,

У того, что за фонтаном,

Ждет тебя любимый твой!

Много в жизни испытал я,

Много видел разных мест,

Но нигде не забывал я

Тот фонтан и старый крест,

Где мантилия в узорах

Обвивала нежный стан.

В день, когда я Леонору

Встретил, лог скрывал туман.

В день, когда... и т. д.

Много разных стран видал я

Много исходил дорог,

Но долины не встречал я

Сердцу ближе, чем наш лог.

Нет и девушки на свете

И душою, и лицом

Равной той, кого я встретил

Летней ночью в логе том!

Пер. А. Васильчикова

[НАД ТОПЯМИ НАВИСЛА МГЛА] (1848)

Над топями нависла мгла,

Уныло ветер выл,

А горница была тепла,

В камине жарок пыл.

Малютка сирота прошел,

Заметил в окнах свет,

Почувствовал, как ветер зол,

Как снег крутится вслед.

И он замечен из окна,

Усталый, чуть живой,

Он слышит: чьи-то голоса

Зовут к себе домой.

Рассвет придет, и гость уйдет.

(В камине жарок пыл...)

Пусть небо охранит сирот!

(Уныло ветер выл...)

Пер. М. Дьяконова

ЖЕРЕБЕЦ ДЖЕЙКОБА ВДОСКУСВОЙСА (1848)

(Новейшая хвала Дворцу Суда)

Кто шлепает в Уайтхолл-Ярд,

Отыщет без труда

Приют для с-тряпочных затей,

Или Дворец Суда.

Стал курам на смех счастлив тот,

Кто раз попал сюда.

Судейских хиро-мантий власть

Мне горше всяких мук:

Плетет законные силки

Жиреющий паук,

Ограбить город он горазд

В двенадцать миль во-круг.

Судья – носатый крючкотвор,

Сте-рвач, ни дать, ни взять,

Освоил божеский язык,

Как греческий, видать:

Не в силах он без холуя

Двух слов, мудрец, связать.

Здесь к-в-акает на правый суд

Законников ква-ртет,

Позволил им купить места

Не ум, а ш-ум монет;

Шесть адвокатов под ш-умок

Живут, не зная бед.

Шесть плюс четыре – славный счет,

Вот райский уголок:

Пока их перья пули льют,

Тучнеет кошелек,

С овец паршивых клок урвут,

Куш – с пары вшивых с-клок.

Был случай – честный малый жил,

Трубил за свой пятак,

Купил красавца жеребца

Зачем, не знал чудак:

Кажись, и не любил его

Иль повредил чердак.

И скакуна сей джентльмен

Устроил в Тэттерсолл 6;

Торгаш-лошадник тут как тут

И скакуна увел,

Назвав хозяина его;

Каков ловкач-орел?

Но грум – ищейка чудака

Взял злыдня на щипец,

Когда тот мчал на жеребце,

Почуя свой конец;

И закричал от-важно грум:

"А ну с коня, подлец!"

Прохвост был страсть как обозлен

В по-личности своей;

В ответ ржанье жеребца

Грум хохотнул громчей,

Кувырк! – и на своих двоих

Дал деру прохиндей.

Хозяин с радости взопрел,

Глазел с отрадой он,

Как снова найденный скакун

Рысцой бежит в загон.

Как звать хозяина того,

О ком строчу хитро?

Звать Джейкоб Вдоскусвойс, эсквайр.

Воруй и я добро,

Не дай мне, Господи, попасть

В "Таймс" под его перо!..

А тут конюший в дом к нему,

Как рыцарь – ко двору,

Пока хозяин крепко дрых,

Нагрянул поутру

И счет к оплате предъявил,

Склонясь к его одру.

Семнадцать шиллингов и плюс

Два фунта запросил

Он за кормежку жеребца,

На коем вор блудил.

"Я что, по-твоему, дурак?"

Сэр Джейкоб возопил.

"Платить за то, что скакуна

Вор сбондил у меня

И в деннике твоем держал

Как моего коня?

Ан нет уж, дудки, брат, твой счет

Грабеж средь бела дня!"

На том и кончен разговор,

Да вот одна беда:

Решил конюший взять свое

И – шасть! – туда-сюда.

Был Джейкоб Вдоскусвойс, эсквайр

Зван во Дворец Суда.

Шел бедолага в судный храм,

Чтоб правду обрести,

И адвоката нанял там,

Чтоб дело повести,

Где – чисто ангел! – кажет срам

Фемида во плоти.

И дело начал прокурор,

Куда сэр Джейкоб влип,

Провякал что-то адвокат,

Судью талан пришиб,

И Джейкоб В-доску-свойс, эсквайр

Попал как кур-в-ощип.

Тот самый страсть как мрачный день

Пронзил его насквозь:

Семнадцать фунтов долг ему

Враз выплатить пришлось,

Одиннадцать дал за процесс

И мелочь вкривь и вкось.

Взял десять фунтов адвокат

За проигранный спор,

Шесть пенсов к ним дополучив

(Ведь скромность – не зазор).

Храни, Господь, Дворец Суда

И всякий приго-вор.

Не знаю, был ли Джейкоб зол,

Узрев такую мразь,

Да все ж, кажись, бранился он,

С разбоем не смирясь;

Я в двадцать с лишком фунтов чек

Заполнил, сам кривясь.

Дворец Суда, в кручине злой

Несу твою печать

И долг – три фунта – претворить

Обязан в двадцать пять.

Смеешься ты, Дворец Суда:

Чужое горе, чать.

Эй ты, плати за-конный долг,

А ну-тка, не зевай

И паче впятеро отдай

На Божий каравай...

Дворец Суда когда-нибудь

Пошлем мы к Богу в рай!

Изыди с кафедры скорей,

Облыжник и срамник!

Ты, жулик, спутал свой карман

И истины родник.

Изыди, гнусный богохул,

Отсохни твой язык!

Давай, сэр Джейкоб Вдоскусвойс,

Остри перо в руках;

Вставай, Джон Джервис, глотку мне

Заткнуть – один пустяк.

За-конник жирный строит хлев

На нашинских костях.

СТРЯПЧИК ИКС

Пер. А. Солянова

БАЛЛАДА О БУЙАБЕСЕ {7} (1849)

На улице, в Париже славной,

Стоит известный ресторан

(Зовется улица издавна

Поднесь Ru Neuve des Petits Champs) {*}.

{Новая Улица Малых Полей (фр.).}

Хоть заведенье небогато,

Готовят в нем деликатес:

Там часто я бывал когда-то

И ел отменный буйабес.

Прекраснейшее это блюдо,

Я в том присягу дать готов:

В одной кастрюле – ну и чудо!

Найдете рыбу всех сортов,

Обилье перца, лука, мидий,

Тут Гринвич сам теряет вес!

Все это в самом лучшем виде

И составляет буйабес.

Да, в нем венец чревоугодий!

Пора философам давно,

Ценя прекрасное в природе,

Любить и явства и вино;

Какой монах найдет несносным

Меню предписанных трапез,

Когда по дням исконно постным

Вкушать бы мог он буйабес?

Не изменилась обстановка:

Все та же вывеска, фонарь,

И улыбается торговка,

Вскрывая устрицы, как встарь.

А что Терре? Он ухмылялся,

Гримасничал, как юркий бес,

И, подлетев к столу, справлялся,

Гостям по вкусу ль буйабес.

Мы входим. Тот же зал пред нами.

"А как мосье Терре, гарсон?"

Тот говорит, пожав плечами:

"Давным-давно скончался он".

"Так минули его печали

Да внидет в царствие небес!"

"А что б вы кушать пожелали?"

"А все ли варят буйабес?"

"Mais oui, monsiur *, – он скор с ответом,

{* О да, мосье (фр.).}

Voulez-vous boire, monsieur? Quel vin?"*

{* Прикажете вина, мосье? Какого? (фр.).}

"Что лучше?" – "Помогу советом:

С печатью желтой шамбертен".

...Да, жаль Терре! Он распростился

С отрадой вскормленных телес,

Когда навеки вас лишился,

Бургундское да буйабес.

В углу стоит мой стол любимый,

Не занят, будто на заказ.

Года прошли невозвратимо,

И снова я за ним сейчас.

Под этой крышей, cari luoghi *,

{* Дорогие места (ит.).}

Я был повеса из повес,

Теперь, ворчун седой и строгий,

Сижу и жду я буйабес.

Где сотрапезники, что были

Товарищами дней былых?

Гарсон! Налейте из бутыли

До дна хочу я пить за них.

Со мной их голоса и лица,

И мир исчезнувший воскрес

Вся банда вкруг стола толпится,

Спеша отведать буйабес.

Удачно очень Джон женился,

Смеется, как и прежде, Том,

Огастес-хват остепенился,

А Джеймс во мраке гробовом...

Немало пронеслось над светом

Событий, бедствий и чудес

С тех пор, как здесь, друзья, Кларетом

Мы запивали буйабес.

Как не поддаться мне кручине,

Припомнив ход былых годин,

Когда я сиживал, как ныне,

Вот здесь, в углу, – но не один?

Передо мною облик милый:

Улыбкой, речью в дни забот

Не раз она меня бодрила...

Теперь никто со мной не пьет.

Я пью один – веленьем рока...

Стихов довольно! Пью до дна

За вас, ушедшие далеко

Пленительные времена!

Так, не печалясь и на тризне,

За все, в чем видел интерес,

Останусь благодарен жизни...

Несут кипящий буйабес!

Пер. В. Рогова

БАЛЛАДА О БУЙАБЕСЕ

Все эту улицу в Париже

Зовут Rue Neuve des Petits Champs;

Прост перевод, да вот поди же,

Мне с рифмой он не по зубам.

Открыт там кабачок уютный

Для тех, кто далеко не Крез.

Мне часто в юности беспутной

Здесь подавали буйабес.

Полубульон, полуокрошка

Роскошный рыбный кавардак.

К Парижу Гринвич тянет ложку

И не дотянется никак.

Чеснок, шафран, тарань с плотвою,

Горсть мидий с зеленью в замес

Терре положит вам с лихвою

Вот что такое буйабес.

Хвала похлебке духовитой;

Философ в истине нагой,

Природной красоте открытый,

Возлюбит этот дар благой.

И чада нищего Франциска

Услышать рады глас небес,

Когда им в пост отыщут миску

Терре и Бог под буйабес.

Как там Терре? Промчались годы...

Да, домик цел и цел фонарь.

Вон ecaillere * сидит у входа,

{* Продавщица устриц (фр.).}

Взрезая устрицу, как встарь.

Терре с ужимкою смешною

В живучей памяти воскрес;

Стоит, бывало, предо мною,

Чтоб похвалил я буйабес.

Как прежде, зальце перед нами.

"Что там месье Терре, гарсон?"

Гарсон слегка пожал плечами:

"Давным-давно скончался он..."

"Один удел, что свят, что грешен,

Вот и добряк Терре исчез..."

"Чем может быть месье утешен?"

"Еще готовят буйабес?"

"Oui, monsieur" – Ответ бесценен.

"Quel vin monsieur desire-t-il?"*

{* Какое вино месье желает? (фр.).}

"Получше". – "Шамбертен отменен,

С печатью желтою бутыль..."

Я сел в любимый свой закуток,

В уют без сказок и чудес,

Куда Терре носил средь шуток

Бургундское и буйабес.

И вновь минувшее воскресло

Близ ног скрипучего стола;

Когда-то сел я в это кресло

И – глядь-поглядь, а жизнь прошла.

Раз вас узрев, cari luoghi,

Я был безус, как юный бес,

Теперь сижу, седой убогий,

И ожидаю буйабес.

Не болтуны и не гуляки,

Где все вы, верные друзья?

Гарсон! – вина из старой фляги,

За их здоровье выпью я.

Передо мной всплывают лица

И речи молодых повес;

О, как умели веселиться

Мы под вино и буйабес!

Джек Гименею счастлив сдаться,

Огюст ведет кабриолет;

Все так же Том готов смеяться,

Фред-старина еще в Gazette;

Над Джеймсом травы зашептали

В слезах заупокойных месс:

С тех пор не видит он в бокале

Бордо и в миске – буйабес.

О Боже, как горьки утраты!

Дожив до старческих седин,

Сижу теперь, как и когда-то

Сидел я тут, но не один.

Лицо красавицы горело,

Я мог с ней вечность говорить,

Она в глаза мои глядела...

Мне чару не с кем разделить.

* * *

Пью, как нашептано мне Паркой,

Рифмуя трезвость и вино,

Чтоб вспомнить за печальной чаркой

Все, что прошло давным-давно.

Сюда, вино в любой печати,

Не терпит трапеза словес.

Сиди и внемли благодати

Несут кипучий буйабес.

Пер. А. Солянова

ЮНЫЙ БИЛЛИ (1849)

Написано на мотив французской песенки о маленьком корабле, популярной в то время. Поскольку существовало множество вариантов этой песенки, автор "имел честь предложить ее оригинал".

Три морехода из Бристоля

Пустились в лодке за моря.

Крупу, горох и солонину

Везли в далекие края

Обжора Джек, Жирняга Джимми

И юный Билли – у руля.

Когда они прошли экватор,

Осталось лишь два сухаря.

Обжора Джек захныкал:

"Джимми, Я голодаю. Так нельзя!"

Откликнулся Жирняга Джимми:

"Еда у нас иссякла вся".

Сказал Обжора Джек: "Но, Джимми,

Пусть Билл послужит пользы для;

И жирно будет нам, и сытно:

Съедим-ка Билла, ты и я!"

"Разденься, Билл, ты будешь съеден,

Не трать слова, все будет зря!"

Услышав это предложенье,

Заплакал Билл, судьбу хуля.

"Позвольте мне прочесть молитвы,

Как матушка учила мя".

"Давай скорей!" – Джек ножик вынул,

От нетерпения горя.

У главной мачты на колени

Пал Билл, Всевышнего моля.

Двенадцать заповедей Билли

Прочел и вдруг вскричал: "Земля!

Что это за страна такая:

Цейлон или Австралия?

На Адмиральском судне Нэпир {8}

Стоит под флагом Короля!"

Утоплен Адмиралом Джимми,

Обжору Джека ждет петля,

А Билли сделан Бомбардиром

Беспушечного корабля.

Пер. А. Васильчикова

МАЛЮТКА БИЛЛИ

Однажды три старых волка морских

Из порта в Бристоле отплыли.

Копченой свинины и сухарей

Они на борт погрузили.

По бурным морям, доверяясь волнам,

Они к экватору плыли:

И жирный Джек, и верзила Джим,

И с ними малютка Билли.

Сказал долговязому Джиму Джек:

"С едою немного туго:

Мы съели свинину и сухари.

Придется нам есть друг друга!"

Ему отвечает верзила Джим:

"Мы жестки и жилисты жутко,

Но молод и нежен малютка Билл.

Подходит он для желудка!"

"Эй, Билли, тебя мы зарежем сейчас.

А ну, расстегни жилетку!"

Тут Билли достал носовой платок

В большую красную клетку:

"Позвольте молитву мне сотворить..."

И, с хохотом беспричинным,

"Молись!" – Джек сказал и полез в карман

За ножиком перочинным.

И к мачте малютка Билли пошел,

Пред ней преклонил колена...

Всего лишь пятнадцать псалмов пропел

И вскакивает мгновенно:

"Я вижу Египет и Мадагаскар,

Свет Новый, а также Старый,

А также прекрасный британский флаг

И прочие аксессуары!"

...Они втроем к адмиралу пришли.

В стремленьи к добру неустанном,

И Джимми, и Джека он вздернуть велел,

А Билли стал капитаном.

Пер. Е. Печерской

ЦЕРКОВНОЕ КРЫЛЬЦО (1849)

Я в церковь не вхожу,

Но медленно брожу

Все вдоль ограды.

Жду у церковных врат,

Мечтая встретить взгляд

Моей отрады.

Средь шумов городских

Зов колокола тих,

Он умолкает.

Чу! Загудел орган,

И вот девичий стан

Вдали мелькает.

Она идет, она!

Пуглива и скромна,

Спешит, не смея

Прекрасных глаз поднять...

Господня благодать

Пусть будет с нею

Я не войду с тобой.

Молись же, ангел мой,

Излей всю душу.

Невинный твой покой

Недолжною мечтой

Я не нарушу.

Но на тебя позволь

Смотреть, скрывая боль,

Моя святая;

Так у запретных врат

На недоступный сад

Бросает скорбный взгляд

Изгнанник рая.

Пер. Э. Линецкой

ЭПИЛОГ (1849)

Спектакль окончен, поздний час;

Замедлен занавеса ход,

И с публикой последний раз