Текст книги "Состязание. Странствие"

Автор книги: Тур Хейердал

Соавторы: Коре Холт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Ты знаешь, как лихо вскидывает руки Эванс, выступая перед аудиторией, где большинство составляют женщины? Представляешь себе его широкую улыбку, ослепительнее снегов Антарктиды, низкий чеканный голос, искрящиеся глаза – все то, что делало его виртуозом в сборе средств для этой экспедиции. Женщины не могли устоять против него. Брать его с собой?

Чтобы он стал покорителем полюса и, возвратясь домой, вскружил голову журналистам? Не будучи нелояльным ко мне ни в одном отдельно взятом вопросе, он сумеет оказаться кругом нелояльным. Взять его?

Он постарается ускорить движение к полюсу, все время будет уходить вперед, оглядываясь назад с улыбкой, выражающей подчинение мне, однако напоминающей, что по справедливости я должен быть его подчиненным.

Он спас «Терра Нову». Он выжмет все из этого случая. И по праву: без него качаться бы нашим телам на волнах где-то к югу от Новой Зеландии.

Взять его?

Он сумеет дойти до полюса, и возможно, с ним мы будем первыми, ради этого он выложится весь. Не пощадит своих легких и мышц, лишится зрения от яркого света надо льдами, позволит солнцу расписать пятнами кожу лица, морозу – избороздить ее трещинами, обморозит все конечности. Возможно, умрет на обратном пути.

Но можешь ли ты положиться на это?..

Что я сейчас сказал?..

Он может выжить?..

Он не вор. Он вовсе не собирается украсть у меня славу. Но и не откажется взять все, принадлежащее ему по праву – праву наиболее сильного, отчаянного, опасного, мыслящего быстрее других, пусть даже не глубже других, и пусть ему суждено потерять все, но до тех пор он сумеет выиграть максимум.

Что же до тебя, то ты составил свои планы и будешь следовать им.

Они уже одолели горные склоны. Перед ними простирается плато. Там, впереди – полюс. Палатка поставлена. Люди забрались внутрь. Он просит их выйти.

– Но с тобой, мой друг Эванс, я хотел бы поговорить. Они остаются вдвоем.

В палатке один из них кричит, рвет на себе волосы, падает ничком на спальный мешок и стонет в голос, вскакивает и едва не забывает, что один – капитан английского флота, другой – лейтенант. Всего полметра разделяют их. Оба возбуждены. Оба правы. Драться нельзя. Над ними властвует железный закон. Ударь Эванс – и он будет арестован, когда вернется в Англию, пусть даже вернется покорителем полюса. Но сейчас он не в силах с собой совладать. Брызгая слюной в лицо Скотта, шипя синими губами, тихо говорит:

– У тебя неблаговидные мотивы…

Он знает, куда целить, и попадает в яблочко. У Скотта теперь двоякий выбор. Побеседовать с человеком. Медленно разъяснить военную обстановку. Предложить подчиненному обсудить вопрос. Приводить свои аргументы, выслушивать ответные, признать собственное несовершенство, откровенно изложить все свои мотивы и закончить ссылкой на бесспорный факт: «Я твой командир. Мой долг – принять решение. Решение принято».

Либо так, либо оборвать разговор коротким: «Попрошу тебя выйти из палатки».

Один сидит понурившись на спальном мешке.

Другой – не знает что сказать.

Кончается тем, что Эдвард Эванс пожимает руку Скотта. Поднимается и выходит из палатки.

На другой день те, кто не пойдет на полюс, отправляются в обратный путь. Прощание окрашено грустью. У всех свои предчувствия. Никто ни словом не выдает своих тревог. Еще с полчаса возвращающиеся помогают тянуть сани, затем приходит пора рукопожатий и добрых пожеланий. Эдвард Эванс – последний, с кем прощается Скотт. Они стоят в сторонке от остальных. Над полярным краем ясное небо.

Скотт:

– Я всегда восхищался тобой, дорогой Эванс. Эванс:

– Сэр. Англии не найти лучшего офицера. И они расстаются.

Но Эванс не простил и не забыл горечи разочарования.

Он намерен достигнуть базы в рекордно короткий срок. Когда их обволакивает туман, он не разбивает лагерь, а заставляет людей продолжать движение. Скоро они сбиваются с курса. Он заводит их в немыслимо трудную местность. Трещина за трещиной, здесь и палатку-то негде поставить. Сделаешь лишний шаг в сторону – и ухнешь в провал. В этот момент, когда все висит на волоске, как это было на «Терра Нове», он один карабкается дальше, убеждается, что трещины не такие уж глубокие и не слишком крутые, они скорее напоминают замерзшие покатые волны. Одолевает один гребень волны за другим, висит на руках над провалами, его товарищи остались позади, упади он теперь – это будет его последнее падение.

Ему удается найти проход.

Он опускается на колени и плачет.

Он весь разбит, обессилен. Его лишили победы, он проклинает Скотта, лезет обратно по собственным следам, не показывает вида, что проиграл, – нет, он тот, кто больше любого другого заслуживал право быть победителем. Проводит своих товарищей через трещины, мимо провалов на прочный лед.

Однако на пути к базе он заболевает цингой. Теряет зубы. Истекает кровью. Временами теряет голову, выскакивает из палатки и кричит, что должен вернуться к Скотту, который движется к полюсу. Приходится силой затаскивать его обратно в палатку. Его укладывают в спальный мешок, один из участников группы уходит на лыжах вперед, отыскивает базу в проливе Мак-Мёрдо и приводит врача, доктора Аткинсона. Жизнь Эванса спасена.

А далеко на юге пять человек идут к полюсу. Руководитель отряда необычно скуп на слова. Время от времени поглядывает на Уилсона и вяло улыбается, как бы извиняясь за что-то, о чем не решается сказать. Один буран сменяется другим. Каждую неделю они теряют часы и дни.

Ночью почти не спят.

В эту пору, когда нагрузка возросла, а силы Скотта уже не те, что были на старте в проливе Мак-Мёрдо, нам слышны в его дневниковых записях более теплые, задушевные интонации. Он вырастает с ростом опасности. В предчувствии гибели находит гордые слова.

Наконец на самом плато выдается несколько дней хорошей погоды и они быстро продвигаются на юг. Место, откуда Шеклтон был вынужден повернуть назад, пройдено. Рельеф несложный. Лыжи идут хорошо. Завтра или послезавтра полюс будет взят.

Никто из них не страдает снежной слепотой.

Но самое острое зрение у Бауэрса.

– Сэр?.. – говорит он, указывая на что-то впереди.

Амундсен VII

Бьоланд спускается первым. Пологий склон, хорошая погода, легкая мгла, температура всего около минус двадцати, дует слабый норд-вест. Собаки тянут еще не совсем согласованно, но с каждым часом бегут все быстрее. Скорость такая, что никакой направляющий не нужен. Амундсен замыкает на лыжах, с трудом поспевая за остальными. Бьоланд никак не может избавиться от привычки забирать чуть вправо. Они наблюдают, как он старается исправить курс. Еле заметно поворачивает собачьи морды и кончики лыж влево, чтобы не уводили его в сторону. Но уже через несколько минут ему кричат сзади:

– Ты забираешь вправо!..

И так раз за разом.

Местность сравнительно несложная. Знакомая по заброскам осенью прошлого года. Они знают – главные трудности впереди. И все-таки мечтают найти среди неведомых гор большую дорогу на юг – через легкие подъемы и пологие спуски до самого полюса. Но это всего лишь грезы. Внезапно сани Бьоланда врезаются одним полозом в снег и опрокидываются.

И начинают медленно погружаться под звуки собачьего воя, который тут же обрывается. Хельмер Ханссен, едущий следом за Бьоландом, поспешно тормозит. Сани Бьоланда все глубже уходят в снег. Сбросив лыжи, он хватается за упряжь, помогая собакам тянуть. Сани все равно погружаются. Бьоланд срывает зубами одну рукавицу, вторую, голые руки не так скользят, отпускает ремни, берется за главную веревку, упирается ногами в снег и напрягает свои богатырские силы, чтобы удержать сани. Собаки стараются зацепиться когтями. Они и смелы и умны. Не хуже человека понимают ситуацию. Если сани совсем провалятся, они неизбежно провалятся следом. У Бьоланда есть нож. Он может выхватить его и обрезать веревку, жертвуя санями и снаряжением. Тогда им придется возвращаться в «Фрамхейм». Тогда полетит весь их график. Сейчас лыжником из Телемарка владеет тот же дух, что и начальником экспедиции: все или ничего. Лучше ухнуть в провал, чем поступиться возможностью быть первым на полюсе.

Хельмер опрокинул свои сани, чтобы собаки не рванули с места. Разбегается и прыгает через трещину. Собственно, ее не видно, он может только догадываться о ее ширине. В прыжке слышит, как за его спиной рушится снег со льдом. Слева открывается черный провал. Хельмер приземляется на ноги Бьоланда. Хватается за веревку, оба тужатся до черноты в глазах – и, влекомые весом саней, вместе сантиметр за сантиметром скользят к трещине.

Они еще видят ящики. Собаки опять отчаянно воют. Появляется Амундсен и перемахивает на лыжах через расселину. Погода начинает портиться. Сгущается туман. Всего минуту назад была хорошая видимость. Теперь они с трудом различают упряжку Вистинга. Похоже, что левее трещина поуже. Вистинг решает рискнуть. Туман не обманул его? Они не знают: согнувшись в три погибели, силятся не выпустить веревку, собаки впиваются когтями в снег. Ящики еще видно. Хассель кричит:

– Ну, угодили в чертову дыру!

Вистинг гонит свою упряжку через трещину. Его сани встают мостом над провалом. Похоже, что они стоят крепко. Хассель живо хватает лежащую на его санях аварийную веревку. Вдвоем они надежно зачаливают сани Вистинга с обоих концов. Есть надежная опора для дальнейших действий.

Амундсен на лыжах пересекает трещину в обратную сторону. Что-то обрушивается под ним. Он берет еще одну веревку с саней Ханссена. Они связывают сани Бьоланда с санями Вистинга. Только успели затянуть узлы, как сани Бьоланда уходят вниз еще сантиметров на тридцать. Задний конец их висит на веревке, передок удерживают собаки и два человека. Бьоланд кричит:

– Больше не могу!

Хассель:

– Вот чертова дыра!

Им удается зачалить передок саней, и они выпрягают собак. Надо бы передохнуть. Однако кругом зловеще потрескивает. Бьоланд плюхается на снег, но почти сразу вскакивает и кричит:

– Надо посадить собак на привязь! Здесь кругом трещины!

Они поспешно сажают собак на привязь. Между тем снег кругом оседает. Разворачиваясь, Амундсен чувствует, как одна его лыжа пробивает снежный покров. Сани еще висят на веревках, но груз перетягивает, и они переворачиваются полозьями вверх. Двое – Вистинг и Амундсен – ложатся на живот по бокам расселины и смотрят вниз. Ящики повисли на веревках, крепящих их к саням. Ящик с кухонными принадлежностями угрожающе болтается. Чалки еще держат. Хассель кричит:

– Вот ведь чертова дыра!

Чтобы поднять ящики, надо спустить в трещину человека. Начальнику экспедиции следует поторопиться с решением. Они смотрят на него. Он замечает их взгляды. Они готовы сделать все, что он прикажет. Не дожидаясь его распоряжения, дружно изъявляют свою готовность. Им и так ясно, что он скажет, потому что его лозунг известен: все или ничего. Возвращаться в «Фрамхейм» за другими кухонными принадлежностями – значит рисковать проигрышем в гонке к полюсу. Он готов пойти на смерть – и повести за собой остальных. Но проигрывать ему нельзя.

А потому решение принято. Все четверо согласны спуститься на веревке в трещину. Никто не требует того же от него. В крайнем случае легче будет обойтись без кого-то другого. Он чувствует прилив сердечной теплоты, чувствует радость, придающую сил. В голове мелькает мысль: «Ты не ошибся в своем выборе людей!» Сухо произносит, что надо спускаться за снаряжением. Вроде бы ты, Вистинг, самый легкий из нас. Придется работать без рукавиц. У тебя крепкие руки. Они обвязывают Вистинга веревкой вокруг пояса. Другой конец закрепляют на санях Хасселя, двое ложатся на снег у края трещины и спускают Вистинга вниз.

Он снял меховую шапку. После они спросили его, зачем он это сделал. Наверно, чтобы лучше видеть, ответил он. Шапка могла налезть на глаза. Возможно, – а может быть, он, если не суждено вернуться наверх, предпочел бы с обнаженной головой уйти в тишину, превосходящую белое безмолвие? Итак, он в расселине. Веревка врезается в тело под мышками. Ему нужно, качаясь на ней, обмотать другой веревкой ящик, затянуть покрепче узел, развязать веревку, которой ящик прикреплен к саням, и подать его в сторону от себя и саней, чтобы четверка наверху могла его вытаскивать, пока сам Вистинг продолжает висеть внизу.

Под ногами не видно дна.

Снизу не доносится ни звука.

Сверху – напряженное дыхание и кряхтение, приглушенная брань, тявканье пса, словно говорящее, что собаки тоже понимают серьезность положения и помогают людям тем, что не рвутся с привязи. Освободившаяся веревка спускается обратно.

Он обвязывает следующий ящик.

Руки окоченели. Он уже не помнит, куда подевалась шапка, ему трудно дышать, потому что обвязка сдавливает грудь. Сорвавшийся сверху кусок льда ударяет его по голове. Он невольно дергается. Веревка относит его в сторону. Ой-ой, кажется, ящик, с которым он сейчас возится, вот-вот выскользнет из своей обвязки. Придерживая ящик одной рукой, Вистинг другой обматывает его подъемной веревкой и выдавливает из себя:

– Вира!

Сверху доносится голос Хасселя:

– Ну и дыра, черт дери!..

Они вытаскивают все ящики. Поднимают сани. И наконец – Вистинга.

А начальник экспедиции уже стоит на коленях перед гладким куполовидным ледяным бугорком, на котором гудит зажженный им примус. Он варит шоколад. Хорошо для согрева. Правда, температура поднялась до минус пятнадцати, но зато сгущается туман. Видимость всего несколько метров. Голос начальника:

– Готово! Подходи!

Бьоланд садится на другой ледяной купол. И тот с треском рассыпается под ним.

Всем становится ясно, что эти красивые маленькие купола, которые до тумана переливались хрусталем в солнечных лучах, внутри полые, и под ними кроется бездна. Таких куполов кругом тысячи. Туман продолжает сгущаться. И новая догадка: все купола соединяются трещинами. Отряд окружен сетью трещин, подобной нервам в коже человека.

Выпив шоколад, они заключают, что вернее всего остановиться здесь. Собак кормят и сажают на привязь. Люди осторожно прощупывают снег лыжными палками, возвращаясь по собственным следам. Не так-то просто найти надежное место для палатки. Один колышек уходит в провал. Слышно, как он ударяется о стены трещины под ними. Они относят растяжку на три десятка сантиметров влево. Здесь колышек держится.

Наконец можно забираться в палатку.

Тотчас псы принимаются дружно выть. Может быть, не видя людей, чувствуют себя брошенными. Туман такой – хоть ложкой черпай. А может быть, собаки воют потому, что влага пропитала шерсть и они мерзнут. Люди сидят в палатке бок о бок. Слышат дыхание друг друга.

Хассель говорит, словно объясняя:

– Мы угодили в чертову дыру.

Вистинг – спокойно:

– Но мы опережаем график.

Бьоланд:

– Надо как-то выбираться из этой чертовой дыры.

Постепенно они засыпают. Один начальник экспедиции бодрствует. Полусидя-полулежа он спрашивает себя: «Вдруг вся палатка провалится? Тогда уж лучше спать?» Чтобы время шло быстрее, решает пересчитать в уме снаряжение. Он держит все цифры в памяти. В ящике номер один 5300 галет, общий вес 50,38 килограмма. Ящик номер два – 112 пайков пеммикана для собак, 11 упаковок сухого молока, шоколад и галеты, общий вес 80,4 килограмма. А как с медикаментами?

Зачем тебе медикаменты – как будто мы можем лечить друг друга на пути к полюсу? Аптечка первой помощи плюс старые зубоврачебные щипцы, которые зимой так и не понадобились. Ты взял их с собой в поход. Взял намеренно. Зубная боль способна душу вымотать из человека. Так что в крайнем случае сможем выдернуть зуб. Но о лечении серьезных заболеваний на пути к полюсу говорить не приходится.

А еще ты захватил бритву.

Тоже не случайно. Ходить с бородой или без нее отнюдь не все равно: длинная борода обрастает сосульками, к ней пристает снег, и вместе получается колтун. Лучше всего короткая бородка. Она защищает лицо. Так что бритва нужна.

В отличие от медикаментов.

Он думает о своих спутниках, и на душе становится тепло. Опасения оставляют его, он уже уверен, что палатка не провалится. Ты знал, кого отобрать. Хельмер Юлиус Хансен, 41 год, он был с тобой на «Йоа», опытный каюр, на него вполне можно положиться. Сверре Хельге Хассель, 35 лет, участник второго плавания «Фрама», обогнул на лыжах острова Рингнеса в Северном Ледовитом океане. Он побывал во льдах еще до знакомства с тобой.

Улав Бьоланд, 37 лет, один из лучших лыжников Норвегии и всего мира, немногословный, но неприветливым его никто не видел, богатырь с душой мальчишки, первый на любой лыжне, незаменимый в самом длинном лыжном переходе, какой доныне видел мир. Оскар Вистинг, 40 лет, флотский офицер, совсем тебе незнакомый, когда ты его нанимал, а теперь самый близкий, если не единственный, друг. Человек, который вполне мог бы стать руководителем, но ему не хватает для этого самой малости, что тебя вполне устраивает. Надежный, коренастый, отнюдь не глупый, хотя мыслителем его не назовешь, и не слишком предприимчивый. А потому как будто созданный быть твоим другом.

Ну, а Юхансена ты сегодня ночью вспоминаешь?

Да, вспоминаешь, меж тем как остальные четверо, лежа на льду, спят, видят сны, храпят на разные лады. Ты знаешь, что сделал правильный выбор. Ты ведь не можешь себя переделать? Скажи себе правду в палатке между расселинами; собаки перестали выть, но чу – не треск ли доносится снаружи, возвещая, что сейчас палатка провалится вместе со всеми людьми? Да, сегодня ночью ты сознаёшься себе: был в группе один человек, способный оспорить твое право на руководство. Поэтому ты не взял его с собой.

Переделать себя? С какой стати? Или ты не лучше других знаешь, что делаешь, чего хочешь, во что это обойдется, или не продумал все до мелочей, перебирая тысячи вариантов, возможных в таких ситуациях? И ты знаешь, что сделал правильный выбор. Только явное невезение может лишить тебя победы. Способен ты себя переделать? В Норвегии ты вынужден был взять Юхансена, потому что этого потребовал Нансен. Догадывался ты уже тогда, что дело дойдет до стычки между Юхансеном и тобой? Ты сделал правильный выбор. Будь он здесь, пришлось бы терпеть молчаливый вызов твоему авторитету, невысказанную критику, терпеть человека, лучше разбирающегося во всем, подтачивающего твою уверенность в себе, которая может даже показаться самонадеянностью. И ты уже не был бы так уверен в себе. Не чувствовал бы себя абсолютно вправе быть руководителем. И сегодня, возможно, раскаивался бы в своем выборе.

Кажется, мы проваливаемся?

В таком случае мы не услышим критики и не узнаем славы. Но тебе хочется – и в момент катастрофы хотелось бы знать, что мир восславит вас, молчаливых отважных людей во главе с бессмертным руководителем, которого настигла смерть во время величайшего лыжного перехода, какой до сих пор видел мир.

Они не проваливаются.

На другой день отыскивают выход из чертовой дыры.

Теперь они вынуждены убить первую собаку. Сука по кличке Жеманница была щенная и не могла идти дальше. Они отмечают свой путь на юг пирамидками, чтобы легче было найти дорогу обратно. Восемь неродившихся мертвых щенят кладут на макушку такой пирамидки. Будет корм для других собак на обратном пути.

Рядом лежит их мертвая мать.

Но когда они возобновляют движение на юг, кто-то всхлипывает. Кто именно, остается неизвестным. Их окружает густой туман. Они исследователи, однако слабости друг друга – не предмет их исследований. Одна из собак в упряжке оборачивается и воет.

Зарабатывает удар кнутом.

Дальше на юг.

Кто-нибудь слышал тишину? О ней не стоит говорить. Говорить о тишине в царстве тишины – все равно что указывать пальцем, приманивать ее, превращая в существо, которое будет вгрызаться в тебя, станет частью твоей плоти, заставит оглядываться по сторонам, когда ты будешь вылезать из палатки, оказываясь наедине с тишиной и зная, что здесь тебя подстерегает смерть.

Не говори о тишине.

На другой день три собаки срываются с привязи и бегут назад по собственным следам. Не иначе, все три были кавалерами Жеманницы. Теперь кобели хотят ее отыскать.

Они найдут ее.

Сожрут Жеманницу и щенят.

Дальше на юг.

Туман рассеивается. И тут – поразительное зрелище – с севера прилетают две большие птицы, описывают круг над ними и летят дальше на юг, словно хотят раньше них достигнуть полюса. Может быть, вознамерились пересечь весь материк?

Опять сгущается туман, опять хоть ложкой черпай, но все равно они делают приличные переходы – каждый день около тридцати километров. Собаки в прекрасной форме. Люди знают, что скоро они начнут тощать и слабеть, настанет день, когда придется гнать их вперед кнутами. Самим людям еще будет хватать еды. Но и их силы не беспредельны, тогда все будет зависеть от воли, тогда-то и станет ясно – годятся они в покорители полюса или нет.

Туман рассеивается. Настает утро с высоким, ясным, синим небом.

И они видят на юге горы – могучие, далекие, но все равно такие близкие в удивительно прозрачном воздухе. Через эти горы им надо перевалить. За горами – полюс. Они останавливаются и смотрят.

Да, за горами полюс.

Никогда еще не видели они таких высоких, таких могучих, таких крутых гор с пламенеющими на солнце ледяными шапками, под таким сверкающим небом.

Они продолжают идти на юг.

* * *

Они не ожидали, что горы будут так давить на душу. До сих пор в основном двигались по ровному льду, протискивались между торосами, перебирались через трещины, заглядывая в смертную бездну и подбадривая друг друга смехом. Шли до сих пор по укрывающему Антарктиду великому, необъятному ледниковому щиту с тайнами и буранами, внушающими человеку ощущение полной заброшенности. Теперь глазам их предстал собственно материк, который до них видели только Шеклтон и горстка его отважных спутников, – горы без имени и без лика, холодные и безвестные, с крутыми, иссиня-черными в лучах солнца склонами, с осыпями, где не держался снег. При лунном свете – словно застенчиво обнажающиеся королевы, непостижимые для человеческого ума, дикие в своем великолепии, недоступные для обыкновенного человека.

Они не подозревали, что горы будут так давить. Последние десятки километров лыжи скользили отменно, погода держалась хорошая, легкие тучки смягчали солнечный свет. Теперь перед ними возвышались горы. То один, то другой великан словно чихал от гнева при виде приближающихся людей, и вниз по склонам катились огромные лавины, разбрасывая камни и глыбы льда. Горы сдавливали грудь, припечатывали человека к снегу, выжимая из его глаз изумление и страх, так что каждый из пятерки отводил взгляд в сторону, избегая смотреть на соседей. Вот как действовали на них суровые, могучие, неодолимые горы Антарктиды.

Туда им идти. Но пока что – молчи об этом. До сих пор ты странствовал в тумане между бездонными трещинами. Ну и что? Ты мог погибнуть, ты выбивался из сил, петляя между победой и смертью. И все же можно было сказать, что это были цветочки. Ягодки впереди – там, куда тебе лезть.

Ни слова об этом.

Ни слова собакам – они то и дело ложатся и глядят вверх, потом вопросительно смотрят на человека. Ни слова друг другу. Не позволяй проблеме тяготить тебя раньше времени. Поставь палатку.

Последняя ночь на барьере, прежде чем ты – если того пожелает всевышний и тебе будет сопутствовать удача – возвратишься сюда. Обнажил ли ты голову в знак почтения к полюсу, и может ли все равно – гнетущая мысль – оказаться, что не ты будешь там первым? Вернешься ли ты назад в таком случае? Он знает – да и остальным, надо думать, тоже понятно: если, придя на полюс, они увидят там другой флаг, у них не будет особого желания вернуться сюда живыми. А пока – не выходи из палатки, не смотри на горы.

Они ждут тебя в лунном сиянии, разбухая в потоках света, которые скатываются к палатке по снежным склонам. Не говори о них! Кажется, горы навалились на спальный мешок и сдавливают тебе сердце. Ты умеешь управлять собаками, ходить на лыжах, петлять между трещинами. Но сумеешь ли ты пройти через горные теснины, одну теснину за другой, минуя бездонные пропасти, сумеешь ли найти путь туда и обратно?

Они дают горам имена. Упоительное чувство властителя – указать на гору и произнести: «Эту гору назовем именем Нансена!» Не обладая изощренным темпераментом, присущим начальнику экспедиции, остальные четыре члена группы не догадываются, какие подспудные источники питают сейчас его радость, гордость и, возможно, не очень ясное чувство мести. Мести кому? И за что? Гора Нансена неприступна. Не исключено, что начальник ловит себя на ошибке – не ту гору выбрал для этого имени… А то ведь стоило бы взойти на нее – пусть для этого пришлось бы крепко попотеть, потратить лишний день, все равно – стоять на вершине и думать: «Это гора Фридтьофа Нансена. Я открыл ее. Я дал ей название. Я стою на ее вершине…»

Но гора неприступна. Начальник экспедиции не скупится на имена для других вершин. Фамилия каждого, кто дал денег на экспедицию, увековечивается в названии гор Антарктиды. Энергичным почерком, с причудливой орфографией, он записывает их на бумаге. Четыре вершины получают названия в честь его спутников, и те не в силах скрыть свою гордость. Они не лишены многочисленных слабостей человека и его страсти лазить по горам.

И вот они пробираются через теснины, поворачивают в поисках другого пути, карабкаются по осыпям вверх и скользят вниз, видят, что половина дня потрачена впустую. Только не поддаваться унынию. Всевышний и погода милостивы к ним во время перехода через горы. Солнце окутано легкой мглой, оно припекает, но не обжигает кожу лица. Тумана нет. Буранов нет. Они выходят к пропасти, глубина которой никем не будет измерена. Над пропастью горбится снежный мост – узкий, но крепкий, быть может, он выдержит одновременный вес двух человек, а повезет, так, пожалуй, и собак проведут. Глядишь, обойдется без потерь. Они должны решать. Он должен решать. Конечно, опасность провалиться и кануть в небытие есть, может грохнуться один, а могут и все, но если переправа пройдет удачно, мы выиграем время. Можно и повернуть назад, искать в горах другие пути, упираться в другие пропасти, осыпи и карнизы, где не пройдет никакая упряжка. Терять дни, а то и недели.

Один человек ступает на мост…

Улав Бьоланд не ощущает головокружения, но что-то зудит в затылке и в мышцах ног. Ему чужда романтика; перейдя на другую сторону, он не размахивает шапкой. Напротив: для надежности он привязал к сапогам шипы и теперь наклоняется, чтобы потуже затянуть один ремешок. Итак, мост выдержал. Он возвращается.

У одного края пропасти свет проникает вглубь. Забавное зрелище, заметил Бьоланд – потом, когда они ушли далеко от этого места.

Теперь испытывать прочность моста идут сразу двое, Хассель и Ханссен.

Хассель останавливается и несколько раз подпрыгивает.

Мост держит.

Здесь над ними возвышаются три вершины, две с одной стороны пропасти, третья с другой. В небе парит легкое облачко. И тишина – тишина, от которой можно свихнуться.

Только слышно, как прыгает Хассель.

Мост держит.

Они выпрягают собак, впрягаются сами, вес каждых саней – четыреста килограммов, они тянут медленно, вот перешли двое, за ними еще двое, они стараются ровно распределять нагрузку, что-то потрескивает под ними, но мост держит, и вот уже сани на другой стороне. Можно перетаскивать вторые.

Дальше следуют остальные, под конец и собаки, умные создания, понимающие, что не следует спешить, переходят через мост без перил, с бездонными провалами по бокам и с такими покатыми краями, что вся надежда на когти.

Все переправились.

И тут один из них – обойдемся без имен – вдруг чувствует головокружение. Он падает на снег. У него все кружится перед глазами. У начальника все предусмотрено, он знакомился с опытом альпинистов и знает о возможности таких приступов в горах. Присев рядом со своим товарищем, он успокаивает его. Ну-ну, ничего страшного. Скоро пройдет. Не придавай значения. С кем не бывает. Скажи спасибо, что раньше голова не закружилась. Я и сам неважно чувствовал себя, когда переходил через мост.

Остальные трое тактично отвернулись.

Начальник и на это горазд? Они и не подозревали, что он умеет шутить, успокаивать человека, обращаться с ним, как ласковая мать с ребенком, когда взрослый мужчина, поваленный навзничь страхом и горами, лежит на снегу, кусая рукавицу. А в голове у него непонятный шум, и он мечтает о таком далеком сейчас зеленом пригорке у родного дома.

Надо идти дальше.

Они обливаются потом на подъемах, нахлестывая собак, и мучаются жаждой. Организм выделил так много влаги, а взамен получил самую малость. Глоток-другой шоколада или чая на снеговой воде. Где ты, большой ковш колодезной воды? Сейчас, когда организм жаждет влаги, они фантазируют о воде. Сосут лед. Чуть-чуть помогает. Но много ли проку от толики прохлады на языке, от нескольких капель, после которых жажда еще сильнее. Останавливаясь передохнуть на подъеме, они говорят о воде. О прозрачных ручьях на родине, о ковшах с холодной водой – запрокинул голову, и лей в рот… Кто-то сердито кричит:

– Нельзя ли заткнуться? Хватит душу выматывать!..

Собаки ходят, свесив язык. Едят снег. Наклонив морды, рыскают в поисках воды. Не находят. Они отощали.

Едят все, что попадется. Не убрал лыжные крепления – исчезнут в жадной пасти. Собаки пожирают собственный кал. Люди замечают за собой, что с ростом жажды тупеет ум, грубеют нравы, глаза становятся злее, речь вульгарнее. Они уже не отходят от палатки на десяток метров, чтобы справить нужду. Два шага в сторону – и хоть бы все видели.

Им снится вода.

Мысли о воде не дают спать по ночам.

Они ищут проходы и перевалы, находят – или думают, что нашли, – скользят по крутым откосам, обматывают полозья веревками, чтобы не ухнуть вниз по склону и раз навсегда утолить свою жажду. Им попадается гора, где можно карабкаться вверх по бесснежной осыпи и стоять на голой скале. Давненько…

Странное чувство: сняв рукавицу, подержать в руке камень, такой же твердый, как дома в Норвегии. Надо захватить несколько камней домой, – если им суждено вернуться, если эти горы пропустят их и они благополучно одолеют обратный путь.

Собранные камни оставляют на очередном складе. На полюс тащить их незачем.

Кто-то говорит:

– Если нас опередили…

Но и другая мысль приходит им в голову: «Что, если мы придем туда одновременно? Вежливо поздороваемся, поболтаем, выпьем по чашке шоколада – так, что ли? Или все будет иначе?..»

Стенка на стенку, палка на палку, учинить расправу, и пусть снег заметает следы? Пройдя такой путь и застав там других, неужели не постоим за свою победу?

Но они знают: все это бред мучимого жаждой человека, и не больше того. Они продолжают рваться вперед. Одолевают последнюю гору, и перед ними открывается широкий простор.