Текст книги "Состязание. Странствие"

Автор книги: Тур Хейердал

Соавторы: Коре Холт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Затем принимается выдувать грязь из фильтра. Пальцы закоченели, рот полон угольной пыли, он дует изо всех сил, выплевывает набившуюся в рот гадость, снова дует, чувствует, что дело пошло. Вот только некуда положить этот фильтр, пока он ныряет за следующим.

Судно тяжело кренится, тяжело выпрямляется. Крики из машинного отделения: вода прибывает. Он засовывает фильтр в рот и ныряет опять. Внезапная мысль: «Есть ли тут крысы?» Мысль, придающая бодрость. Если на борту есть крысы, еще можно на что-то надеяться. Они не покинули судно перед нашим отплытием? Нащупывает следующий фильтр, вынужден всплыть, снова ныряет, отвинчивает его и тоже продувает, освобождая от угольной пыли.

Но там – еще фильтры. Сколько времени прошло – час, два? Его окликают. Он кричит в ответ, чтобы заткнулись. В полузабытьи погружается вновь и вновь, находит искомое, убежден наконец, что фильтры все у него в руках и очищены от грязи, насколько это вообще возможно.

Судно еще держится на плаву.

Теперь надо вернуть фильтры на место.

Внезапный приступ головокружения, его рвет – рвет угольной пылью. Затем он ныряет. Завинчивать труднее, чем отвинчивать. Отверстия маленькие, надо попасть в резьбу, работая под водой, задерживая дыхание, борясь с сильной качкой.

Проходит еще один час. Вверх-вниз, вверх-вниз. Наконец осталось завинтить последний фильтр.

Он теряет сознание и падает.

Приходит в себя. Кто-то позвал его. Он знает: если хоть один фильтр не станет на место, можно было не трудиться, не чистить другие. Поднимается на ноги. Странная тишина: словно все на борту знают, что происходит в его отсеке, и понимают – теперь или никогда. Он снова ныряет.

И роняет фильтр.

На дне колодца хватает щелей. Он лихорадочно ищет. Вынужден всплыть за воздухом, цепляется за какую-то трубу, слабеет, уходит под воду – все, готов…

Но тут рука нащупывает что-то знакомое: фильтр. Из последних сил он отталкивается ногами и всплывает.

Долго налаживает дыхание, произносит вслух: «Теперь или никогда». И без промаха, сразу вставляет фильтр в нужное отверстие и завинчивает.

Всплывает.

Он стонет, но помощник, просунувший голову в дыру в переборке, все понял. Можно проверять помпы. Восемь человек бросаются к насосам. Они работают. Гонят воду за борт.

Океан возвращает ее. Но в машинном отделении вода уже не прибывает. Восемь человек, мокрые насквозь, вконец измотанные, ходят по кругу, по кругу, и поршни исправно стучат. Насосы откачивают воду. Волны бросают ее обратно. Но развить наступление уже не могут.

Из насосного колодца выбирается человек, весь в мазуте и угольной пыли. Шатаясь, бредет к отверстию в переборке, останавливается, соображая – куда теперь? Наверх или вниз? На этот раз – наверх. Хватается руками за края изрубленных досок, кто-то помогает ему, он просовывает голову, но плечи застревают, словно они разбухли от холодной влаги и не желают покидать трюм.

Он срывает с себя лохмотья, голый протискивается через дыру, дубовые щепки впиваются в кожу. И вот он снова вместе со своими товарищами.

Судно держится на плаву. Кто-то кричит:

– Вода убывает!

Восемь человек на палубе ходят по кругу, по кругу, сжимая рукоятки стертыми, закоченевшими пятернями.

Кто-то набрасывает на плечи Эванса шинель, и он поднимается на палубу.

Один из восьмерки – Скотт.

Еще трех собак смыло за борт волнами. Две лошади сдохли. Молодой парень причитает:

– Две лошади сдохли!

Трупы освобождают от цепей и отправляют за борт.

Шторм продолжает молотить «Терра Нову».

Но судно сопротивляется. Вода в кочегарке больше не прибывает.

На другое утро новое сообщение: вода начала убывать.

Шторм ревет уже не так грозно, судно мало-помалу выравнивается. Среди дня – пошли третьи сутки с начала шторма – удается разжечь огонь в топке.

«Терра Нова», напоминающая подраненную чайку с взъерошенными перьями, начинает приходить в себя. Вот из трубы пошел дым. Судно вновь развивает ход.

На борту нет сухой тряпки, нет ничего горячего, но теперь, когда в топке гудит пламя, можно высушить несколько мешков. Скотт велел хорошенько растереть всех пони, чтобы наладить им кровообращение. Собаки лучше лошадей перенесли шторм.

Животные должны ведь жить, пока не падут во льдах?

Люди все налицо.

Рейс на юг продолжается.

* * *

«Терра Нова» вошла во льды. Судно живет, хоть и сильно потрепано, и люди, не жалея сил, устраняют повреждения. Великая пустыня на юге обдает их ледяным дыханием, гигантские айсберги, голубые на рассвете и ослепительно красные, когда над черными водами поднимается солнечный диск, плывут им навстречу, тая глубоко под водой свои загадки.

В поднебесье, расправив могучие крылья, долго корабль провожали альбатросы, словно безмолвные часовые. Теперь они пропали. Люди остались наедине с океаном, льдами и всевышним.

Льды становятся плотнее. Судно протискивается между льдинами. На палубе – осунувшиеся люди. Обессиленные лошади лежат на боку, их растирают теплыми мешками, налаживая кровообращение. Вновь принимаются выть собаки. По ночам заметно подмораживает. Порывы острого ветра, непривычные узоры высокого звездного неба. И снова рассвет.

А вот и первый тюлень. Затем к судну направляется степенная процессия вышедших на пенсию бургомистров. Они все в черно-белом облачении. Учтиво поклонившись, несколько минут стоят, наклонив голову набок и разглядывая «Терра Нову», потом делают еще шаг вперед. Без приглашения они не соизволят подняться на борт. Ждут – сперва почтительно, потом с легким раздражением. Пингвины.

Ученые на борту оживают. Чью-то светлую голову посещает мысль, что пингвины, возможно, музыкальны. На судне есть граммофон. И вот надо льдами разносится музыка.

Вопреки сомнениям маловеров, предположение оправдывается. Самый молодой пингвин пускается в пляс. Остальные с снисходительным презрением созерцают его антраша. Но затем и старшие вроде бы оттаивают. Медленно покачиваются, словно осваивая технику танца, переступают в такт музыке, весело качают головой, забыв о степенности.

Человек с граммофоном меняет пластинку. Ставит «Боже, храни короля». Новая музыка производит совсем другое впечатление. Пингвинам явно не чуждо чувство национальной гордости, и они уважают гимн Империи. Они вытягиваются в струнку. Однако эта мелодия создает проблемы на борту «Терра Новы». Экспедиция ведь военная. Должны ли все принять стойку «смирно», хотя бы гимн игрался для стаи пингвинов? Мужчины, обросшие густой щетиной, всерьез берут под козырек – не все, кое-кто делает это в шутку. А как поступить начальнику экспедиции, который, поднявшись на палубу, слышит то, что слышит, и видит то, что видит?

Тут проявляется его изысканная гибкость, тактичный юмор, пусть в рамках флотского устава, но тем не менее человечный, теплый. Никаких офицерских окриков, только суховатый смешок, после которого люди, отдающие честь далекому королю, опускают руку и довольно ухмыляются.

Они выводят лошадей на лед. Сейчас люди всего лишь люди, а не командиры и исполнители команд. Всех объединяет сочувствие тощим клячам из Сибири, которые проделали такое долгое плавание и которых люди теперь подпирают с боков, по двое с каждой стороны. Растирают теплыми мешками, уговаривают погрызть кусок сахара, сухую горбушку, вдоволь поят водой.

Но до чего жалко выглядят здесь лошади, в резком солнечном свете на льду, опаршивевшие, полуслепые после заточения в тесных закутках среди рваных угольных мешков на палубе. Их заново учат ходить, и они медленно оживают, меж тем как побитая штормом «Терра Нова» отдыхает у кромки льда и какой-то пес радостным воем приветствует дыхание мороза.

Они встают на лыжи. Многие члены экспедиции впервые в жизни вдевают носок сапога в ремень и пытаются заставить крепление держаться на каблуке. Им объясняют, что лыжа должна скользить по снегу, что для этого следует толкать ее вперед движением всей ноги от бедра. У многих это получается. Даже совсем неплохо. Палка тоже играет важную роль. Ею надлежит отталкиваться в согласии с лыжей.

Скотт говорит доктору Уилсону:

– Что-то меня угнетает. Не пойму, что.

Они с Уилсоном хорошие друзья. Были вместе в первой экспедиции на юг, когда Шеклтон сломался и жизнь всех троих висела на волоске. С той поры дружба Скотта и Уилсона продолжала крепнуть. Во всех своих письмах и дневниках начальник экспедиции с восхищением и даже благоговением отзывается о своем неразговорчивом, задумчивом, очень умном, сердечном друге, который постепенно обнаруживает и незаурядную внутреннюю силу.

С глазу на глаз они могут анализировать слабости друг друга. Указывать на них, спокойно выслушивать мнение товарища, извлекать урок из полученного совета. Чаще всего в роли ученика выступает Скотт. Уилсон, с его мягким юмором, щедрый на похвалу, тактичный и умный советник, делает вид, будто речь идет о его собственных изъянах, чтобы легче было наставлять друга.

– Что-то меня угнетает, Билл. Не пойму, что. Я и в мыслях своих копался, и в совести, меня что-то мучает, точно я был к кому-то несправедлив, а в чем и к кому, непонятно. Это преследует меня, мешает сосредоточиться на том, что сейчас должно быть моей главной заботой.

У начальника экспедиции заведено служить молебен. Не потому, что он чего-то опасается, – страх ему неведом. Справа по борту над черным разводьем неподвижно висит темно-синий айсберг, увенчанный лучезарным солнечным диском. Лошади снова подняты на борт. Команда выстроена на палубе. Над судном звучит его теплый, чуть охрипший, но вполне ясный голос. Он читает из священного писания.

Затем произносит молитву. Эти люди выросли в обществе, где двумя опорными столбами были набожность и честь Империи. Никому не придет в голову презрительно фыркать перед лицом проявлений этих двух форм власти. Они живут тесно и чертыхаются громко. Они не свободны от присущей мужчине скрытой боязни обнаружить свои сокровенные мысли и затаенную слабость. Они дойдут до полюса, залогом тому читаемая начальником экспедиции «Отче наш». Одной из собак захотелось повыть. Но люди стоят «смирно».

Скотту достает ума не затягивать молебен. Он сохраняет достоинство. И он приветлив, как всегда.

Потом говорит Биллу:

– Что-то меня угнетает? Не возьму в толк, что именно.

– Хочешь услышать мое мнение?

– Конечно, дорогой Билл, какой бы горькой не оказалась пилюля.

– Может быть, дело в том, что мы обязаны спасением судна и всех нас нашему общему другу Тедди? Знаю, ты воздал ему хвалу и благодарность, он этого заслужил. Но не завидовал ли ты ему? Ты, начальник экспедиции.

Они смотрят друг на друга.

– Да-да, Билл! Как раз это меня угнетает. Пойти к нему и извиниться?

– Пристало ли это тебе, начальнику? Давай обсудим этот вопрос. Не довольно ли того, что ты знаешь причину своей тревоги и теперь можешь справиться с ней. Он не заметил твоей зависти. Не позволяй своей совести подрывать твой авторитет командира.

– Может быть, мне следует быть с ним еще приветливее?

– Возможно. Но надо знать меру. Чрезмерная обходительность может показаться фальшивой. Ты отвечаешь за всех нас. Ты должен выбирать наиболее разумную линию поведения, с учетом всех обстоятельств. Подумай: если ты пойдешь к нему просить прощения за свою зависть, не скажется ли в этом желание подчеркнуть собственное совершенство?

– Так я воздержусь!

– Правильно.

– Билл, – говорит он, – напрасно я взял на себя руководство этой экспедицией. Я не переношу зрелища больной лошади.

Амундсен III

Итак, он в Антарктиде. Икры его ликуют, мышцы плеч напрягаются, когда он мощно отталкивается палками, заставляя лыжи скользить быстрее. После многих недель на «Фраме» он утратил форму, его одолевают вялость и лень. Но уже через несколько дней здесь, на льду, он чувствует, что к нему возвращается энергия. Недаром дома он всегда вставал рано утром, чтобы пробежаться по лесу, пока еще лежит роса. Он улыбается, радуясь одиночеству. Тешится мыслью о том, что не один километр отделяет его от людей. Позади напряженные дни: переброска ящиков с провиантом и материалов для постройки дома, взбадривание собак криками и кнутом. Вечером, мокрые от пота, он и его люди забирались в спальные мешки в палатках. Напряженные – и отличные дни.

Красиво здешнее утро. Небо на севере темное. Оно отражает черную гладь открытого океана. На гранях торосов переливается солнечный свет, не такой еще яркий, чтобы надевать защитные очки. Фактура здешнего снега чрезвычайно разнообразна. Грубозернистый и рыхлый, свежевыпавший – мягкий, как пудра, твердые сугробы, наметенные леденящим ветром. Лыжи сами скользят, можно не напрягаться, он движется плавно, как матерый волк, и знает, что в этих краях мало кто с ним сравнится.

Выходит на край барьера, где открывается вид на причаленный у кромки льда «Фрам».

Он видит два судна.

Протирает глаза, зная коварство здешнего освещения. Оно способно искажать очертания предметов, придавая им другую форму. При снежной слепоте человек не только кричит от боли – у него двоится в глазах. Может быть, у него сейчас двоится?

Он закрывает глаза рукой, отворачивается, трясет головой, как бы освобождая зрительные нервы от необычного зрелища, снова поворачивается к морю и убирает руку.

Там два корабля.

У него вырывается стон. Он быстро заходит за ледяной бугор; так прячется зверь при виде врага. Выглядывает из укрытия. Второй корабль довольно большой, у него высокие мачты, он пришвартован ко льду неподалеку от «Фрама». Ну конечно: это «Терра Нова», судно Скотта.

И сразу к горлу подступает вся та пакость, что за недели плавания вроде бы успела обрасти плотной коркой. Ведь было это: дома в Оппегорде он не подходил к телефону, когда звонил Скотт? Он лгал всем – нет, Леон знал правду, – но остальных он обманул, в глубине души радуясь при мысли, что это было необходимо. Необходимо, чтобы оказаться первым на полюсе. Совершенно необходимо хранить задуманное в тайне. И вот перед ним корабль, судно Скотта. Они нашли его.

Он срывает с руки варежку, плюется, сжимает кулак, долго и яростно чертыхается. Зная: это все впустую. Ну, отведет он душу – все равно они здесь, и ты обязан с честью выйти из положения. Внезапная мысль: «Может быть, скрыться?..»

А? Не так уж это невозможно? Сделай вид, будто ты отправился на юг для заброски провианта. Кто-нибудь из твоего отряда поднимется на борт «Терра Новы», вежливо поздоровается и выразит сожаление. Твои люди тебе послушны. Одного часа тебе хватит на сборы. Так что, придя на «Терра Нову», посланцы будут говорить правду.

Не принизишь ли ты себя в глазах своих людей?

То-то и оно. Под первым страхом кроется второй, более глубокий, лучше скрытый, слышен чей-то издевательский хохот. Если ты скроешься? К чему это приведет в итоге, как бы не было хуже?

До сих пор ведь все шло так хорошо. Они пришвартовали «Фрам» ко льду. Совершили вылазку на барьер. Он присмотрел надежное место для зимовья. Вырубили во льду выемку глубиной побольше полуметра и собрали дом. Выгрузили на берег снаряжение. Никто не сидел сложа руки. Все было продумано, все члены экспедиции оправдали его ожидания. И один оправдал его опасения.

Он знает, что лагерь разбит на льду, который может отколоться и уплыть в море. Но надеется, что все будет в порядке. Ни с кем не делясь своими опасениями, идет на риск, необходимый, чтобы быть к полюсу на градус ближе Скотта, если тот высадился на берегу пролива Мак-Мёрдо. «Фрамхейм» расположен в лощине между торосами. Ему случается в тревоге просыпаться ночью. Шеклтон писал, что от края шельфа могут откалываться километровые айсберги, которые штормовой ветер гонит в море. Твои люди об этом не знают.

А ты помалкивай.

Все шло так хорошо, так легко. С собаками порядок. О лыжах и говорить нечего – какие могут быть проблемы, когда его люди одни из лучших лыжников в мире. А теперь он еще убедился, что они будут отличными каюрами. Бросившись в гущу собачьей стаи, зададут псам хорошую трепку и заставят повиноваться. Что – порвали штаны? Бей рукояткой кнута, пусть воют как одержимые, пусть брызжут слюной, а ты не сдавайся, с нами бог, зато как присмиреют – едят у тебя из рук. Главное, держать их в повиновении.

Теперь нагружай сани и беги следом за ними на лыжах, но собаки, учуяв тюленя, вдруг сворачивают в сторону, ты чертыхаешься, бьешь, обливаешься потом, мороз двадцать градусов, острый ветер. Единственный выход – опрокинуть сани. Собаки пыхтят, а сделать ничего не могут. Ты зол не на шутку. Колотишь их, ставишь сани прямо. Заставляешь упряжку тянуть в нужном направлении.

И так час за часом, кто кого, но ты берешь верх. В них волчья кровь, они обожают драку. Люди, которые дома, на хуторе в Телемарке, ласково гладили кошку, здесь избивают собаку. Они в Антарктиде, и в голове у них одна мысль: они должны быть первыми на полюсе.

К чему тебе совесть? К чему она твоим людям? Кончился напряженный день, наступил вечер. Вы уложились в график. Тщательно составленный график. Расписанный на бумаге еще дома, по дням и часам, столько-то саней с снаряжением, столько-то килограммов доставляется с «Фрама» в лагерь, который разбит на шельфовом леднике и может уплыть в океан. Но об этом известно только тебе.

Все шло так хорошо? Люди отвечают твоим требованиям: сильные, сноровистые, не очень далекие, в мыслители не метят. Но они умеют прокладывать путь в ледяной пустыне. Всем им органически присуще беспрекословное повиновение тебе. Всем, кроме одного.

Того самого, который здесь, в Антарктиде, самый сноровистый. Он знает и умеет все. Никто лучше него не управляется с собаками, не выматывая при этом жилы из себя. Он знает, когда уговаривать их по-доброму, а когда пускать в ход суровые средства. Со льдами знаком, как никто другой из членов экспедиции: шел к далекому полюсу и был к нему ближе, чем кто-либо до него. К тому же за его спиной тень великого метра. Он может обронить:

– Когда мы с Нансеном…

Когда мы с Нансеном – словно укол, но ты должен улыбаться, скрывая за улыбкой зреющую ненависть. Ты не мог отказаться, когда Нансен предложил тебе этого человека. Вынужден был благодарить и изображать великую радость. Когда этот человек явился, он вежливо поздоровался, но не так, как тебе бы этого хотелось.

Он умеет все.

Ставить палатку в буран.

Укротить бастующий примус.

Стоя спиной к метели, починить ремни лыжного крепления – да так, что уже не порвутся.

Найти за ледяным бугром единственное место, защищенное от ветра, молниеносно рассупониться и облегчиться, не набрав полные штаны снега.

Искусство, от которого – кто знает? – зависит: дойти ли тебе до полюса или умереть.

Чужой корабль. Он выглядывает из-за бугра, сознавая, что это судьба. Он должен спуститься. Поход на юг для заброски провианта? Не годится.

Еще куда бы ни шло, не будь здесь Ялмара Юхансена. Тот сразу поймет, что начальник струсил. Возможно, другие тоже поймут, но только он осмелится сказать об этом вслух.

Медленно спускается к кораблю.

Сейчас он узнает то, чего предпочел бы не знать. А именно: что думают англичане о его решении идти на юг вместо севера. Возможно, услышит, что писали об этом газеты, что сказал Скотт. Дойдет ли дело до перебранки, когда он поднимется на борт? Они не могут заставить его уйти отсюда. Но он предпочел бы оградить себя от всего стороннего, сосредоточиться на одном: дойти до полюса. Вернуться оттуда победителем или же окончить жизнь в великой пустыне на юге.

Победит – люди скажут: «Он правильно поступил!»

Умрет – скажут: «Он был героем!»

Но до чего же ему неохота встречаться с англичанами здесь лицом к лицу.

Надо. Он медленно спускается вниз, к «Терра Нове».

Скотт III

На краю открытого всем штормам мыса Эванса в проливе Мак-Мёрдо стоит без верхней одежды Скотт. Крепкий ветер треплет жидкие волосы, волны штурмуют берег залива. Влекомый течением, вдали плывет большой айсберг. Переливаясь белыми и голубыми бликами, он тяжело разворачивается на волнах, и кажется, по крутым граням стекают в темное море струи ядовито-зеленой краски. А между двумя островками сидит на мели «Терра Нова».

Выходя из залива, корабль очутился слишком близко от берега и врезался носом в мель. На базе забили тревогу. И начальник экспедиции прибежал на мыс, чтобы быть возможно ближе к судну. Да только надо бы еще ближе… Он знает: если судно пойдет ко дну, шестьдесят человек в проливе Мак-Мёрдо обречены.

Через год-другой тугодумы в какой-нибудь конторе дома, в Англии, направят письмо в другую контору, поднимая вопрос о возможной отправке на юг вспомогательного судна. Выдержат ли они так долго? «Терра Нова» прочно сидит на мели.

Сейчас разгар прилива. Стало быть, нечего надеяться, что прибывающая вода снимет корабль с мели. Зимний дом на берегу готов. Он прикреплен к скале болтами и будет стоять, сколько бы море и шторм ни напрягали свою мощь, чтобы раздавить обосновавшихся тут букашек. За домом высится вулкан Эребус [14]14
  Эребус – действующий вулкан высотой 3794 м на западном побережье моря Росса. Имеет форму конуса.


[Закрыть], его макушка часто скрывается в тумане, но сегодня сверкает белизной в прозрачном воздухе. Над горой висит облачко дыма. Неожиданно вверх взлетает огненное послание, словно палец тычется в небеса, однако снег быстро гасит искры и пламя. Леденящий ветер усиливается. Нос «Терра Новы» задрался кверху.

Только что от берега отчалила шлюпка, она везет на судно канаты ледовых якорей. Скотт видит, что на «Терра Нове» разгружают носовой трюм, перенося уголь на корму.

Машина работает на полную мощность; из трубы валит черный дым. Корабль точно сжался в комок, чтобы противостоять усиливающемуся волнению.

Стоя на мысу, Скотт понимает: это одна из тех минут, когда он может либо все потерять, либо хоть что-то выиграть. Если «Терра Нова» затонет, жди полного поражения. Он останется с людьми, парализованными отчаянием. Безнадежно павшими духом, способными думать лишь об одном: сумеем мы выжить и дождаться, когда к нам придет вспомогательное судно? Но ведь никто не знает, что мы вошли в пролив Мак-Мёрдо. Как они нас отыщут у этих нескончаемых берегов? И даже если на этот раз удастся снять «Терра Нову» с мели – подобные ситуации могут возникать снова и снова. Мысль о возможных бедах терзает его по ночам. Не замечая сильного ветра, не замечая мороза – минус пятнадцать, – он стоит на мысу и кричит, но никто не слышит его криков. Внезапно в голову приходит мысль, которая отчасти успокаивает его. Даже если «Терра Нова» затонет – почему бы все равно не повести своих людей на полюс?

Правильно. Мы выполним то, ради чего прибыли сюда. Хоть и не будет корабля, чтобы везти нас домой, мы продолжим движение на юг. Он проводит рукой по лицу, замечает, что на щеках замерзла какая-то влага, жалеет, что нет рядом с ним Уилсона, единственного в жизни человека, который ему по-настоящему близок. Но Уилсон – на шлюпке, что пытается подать на «Терра Нову» канаты ледовых якорей.

Тебя всегда преследовали неудачи? До катастроф не доходило, но мелкие неудачи тебя не покидали? Они подтачивали твои силы. Многое делалось не так, как ты хотел. Может быть, все дело в том, что твои планы недостаточно основательно продуманы? Ты собирался устроить базу на мысе Крозье, где обитают большие императорские пингвины. Никто еще не видел их яиц. Они насиживают их при морозе в минус шестьдесят по Цельсию. Не ты ли однажды вечером говорил с Уилсоном, дескать, вот бы обосноваться по соседству с колонией императорских пингвинов – можно было бы, не выходя из дома, сделать снимки, каких еще не видел мир. Умный, рассудительный Уилсон пришел в совсем не свойственный ему, казалось бы, восторг. Говорил о том, как замечательно было бы подержать в руках большие пингвиньи яйца, измерить их, описать окраску, зарисовать, узнать про них все-все, быть может, даже своими глазами увидеть, как пингвиненок в шестидесятиградусный мороз высовывает голову из скорлупы и выживает. Мы громко смеялись. Но высадиться там не удалось.

Не нашли места, где можно было бы пришвартоваться. А то ведь оказались бы на целый градус ближе к полюсу. Взяли курс на запад, вошли в пролив Мак-Мёрдо у мыса Эванса. Подыскали площадку для зимовья возле могучей горы Эребус с красными туманами над снегом. Фантастическое зрелище. Он записывает в дневнике: «Невероятно!» И добавляет: «В том, что мы обосновались здесь, есть свой плюс – заодно можем изучать вулкан». Но по ночам выходит один наружу из дома, устремляет взгляд на юг и видит, что здесь будет непросто продвигаться. Может быть, и вовсе невозможно?

Их остановил шельфовый ледник, и пришлось по нему доставлять снаряжение на материк. Ничего, справились. Пони обессилели за время плавания, но люди помогали им и не падали духом. Каждый растирал своего пони сеном, угощал хлебом и толкал сани сзади, отгоняя собак, чтобы не набрасывались на лошадей в надежде отхватить кусок сырого мясца.

Моторные сани тоже работали. На ровном снегу не подводили; правда, шли медленно, зато груз несли большой, как это было в далекой Норвегии. Моторы быстро перегревались. На неровной местности приходилось дружно толкать сани через бугры. Больше людей в работе – больше расход провианта. Для его транспортировки требуется горючее, которое доставляют люди, которых опять-таки надо кормить. Он принял решение. В первом походе на юг для заброски провианта моторные сани участвовать не будут, останутся на базе. Он держит при себе свое разочарование. Уилсон – единственный, с кем он говорит начистоту, – слишком умен, чтобы утешать его. Но когда весной придет время для броска к полюсу, они, быть может, накопят достаточный опыт и смогут использовать моторные сани?

Сразу после их высадки на мысу Эванса произошел ужасный случай. Сибирские собаки известны своим умом. Их держали на привязи. Появились пингвины, важные, точно священники, приглашенные на трапезу в епископскую усадьбу. Собаки срываются с места, но цепи их не пускают. Шествие степенных богословов останавливается; черные головы склоняются набок, как бы осуждая столь недостойное поведение. На другой день собаки держатся иначе. Лежат, не натягивая цепей, – голодные волки с желтой мудростью во взгляде. Снова являются птицы в черно-белом облачении, такие же неторопливые, как накануне, наделенные тонким чувством юмора.

Правда, они тоже помнят вчерашний урок. Знают, как близко можно подходить без опаски. Псы прикинулись спящими. Цепи лежат петлями на снегу. Неожиданно псы бросаются вперед. В несколько минут птичья стая растерзана в клочья, псы захлебываются птичьей кровью, летят перья, хрустят жадно разгрызаемые косточки.

Он видел это, но помешать не мог. И его вырвало.

Настроение было испорчено. Но доставка снаряжения на базу прошла благополучно. Пони оправились и прилично тянули сани. Тут кстати и льды расступились.

Можно подводить «Терра Нову» почти к самому берегу, где стоит дом, прочно закрепленный цепями, чтобы устоять против штормовых ветров. Будет легче выгрузить остатки снаряжения, после чего судно выйдет в море и возьмет курс на Новую Зеландию.

Но перед тем «Терра Нова» пройдет вдоль побережья и попытается высадить несколько человек на Земле Короля Эдуарда [15]15
  Земля Короля Эдуарда – современное название полуострова Короля Эдуарда VII. Расположен к востоку от шельфового ледника Росса. Открыт в 1902 г. экспедицией Р. Скотта.


[Закрыть]. Кроме того… Впрочем, об этом Скотт помалкивает, не доверяет свои тайные мысли ни бумаге, ни кому-либо из спутников, даже Уилсону, который может посчитать такие рассуждения недостойными. И все же: вдруг Амундсен укрылся где-то в той стороне? Скотт не будет чувствовать себя спокойно, пока не получит ответ.

Итак, «Терра Нова» подходит к берегу и пришвартовывается ко льду. Последним на берег доставляют пианино.

Под розовеющим конусом Эребуса, на снегу и ветру, в окружении толпы бородачей, смущенно улыбаясь и стараясь не замечать запаха крови, мяса и внутренностей растерзанных пингвинов, садится за инструмент музыкальный зимовщик. Что сыграть? Бетховена?

– Да! Да!

– И «Боже, храни короля». Все снимают шапки.

А теперь проститься с теми, кто пойдет дальше на «Терра Нове». Судно отчаливает и садится на мель.

Стоя на мысу, Скотт кричит, его никто не слышит, люди на судне перебегают с одного борта на другой. Ясно: пытаются раскачать корабль. Машина включена на «полный назад». Море неспокойно. Течение несет айсберг прямо на «Терра Нову». Если он врежется в борт прежде, чем судно снимется с мели, оно разлетится в щепки, и людям каюк.

Вдруг его осеняет: если пасть на колени? Не будет ли это игрой, будешь ли ты честен пред ликом господа? Он кричит и вскидывает вверх руки. Знает, что, посылая «Терра Нову» на запад, думал не только о Земле Короля Эдуарда. Он думал также об Амундсене.

Труба извергает густой черный дым. Машина работает на пределе, люди бегают по палубе взад-вперед, взад-вперед. Кажется, судно начинает покачиваться? И тут «Терра Нова» соскальзывает с мели.

Он благодарит создателя.