Текст книги "Дика"

Автор книги: Тотырбек Джатиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ГАВРОШ

В тот знойный июньский полдень Седьмая морская бригада Жидилова вынуждена была отойти на Сапун-гору, последнюю перед Севастополем линию укреплений.

…Город опоясан сплошным ураганом огня. В безоблачный день солнце скрыто черными клубами дыма и пыли. Грохот бомбовых разрывов сотрясает Севастополь, немцы вот-вот прорвут линию укреплений и займут северную сторону.

Несколько дней назад был получен приказ эвакуировать морем население и раненых, после чего войска должны были оставить город. Эвакуация шла, а Севастополь продолжал сражаться за каждую пядь земли, сдерживая бешеный натиск фашистов. На последних рубежах враг захлебывался в собственной крови. Каждый шаг к Севастополю обходился Гитлеру дороже, чем взятие Парижа!

Ушакова балка… Отбита пятнадцатая за день атака. Сколько осталось в живых из «дивизии десяти»? Илита не могла ответить сама себе на этот вопрос. Может быть, она да Валерик только и остались на этом рубеже? Но нет, вон свистнул и что-то крикнул Гобаладзе, подал голос из своего окопа Энвербек Азиев, кто-то третий, невидимый за бруствером, крепко выругался справа. Значит, еще живем, еще стоим! Отступать будем, только когда придет приказ…

Итак, пятнадцатая атака отбита, и фашисты примолкли, уползли к своим окопам. Они даже не убрали тяжелораненых и убитых: тела гитлеровцев лежат на ничейной полосе в самых невероятных позах.

Спрятавшись от Илиты за поворотом окопа, Валерик ловко перекинул через бруствер свое тело и, энергично работая локтями, пополз к распластанным на земле врагам. Он знал, что у каждого из защитников балки остались считанные патроны, на исходе гранаты, а на ничейной полосе валялось оружие, автоматные диски, гранаты… Еще неизвестно, когда придет – и придет ли вообще – приказ оставить балку, и каждый патрон может пригодиться.

Подобрав два автомата, Валерик так же ползком вернулся на свое место. Потом, пригнувшись, побежал по ходу сообщения – надо было отдать подобранное оружие бойцам.

Ближе к нему в окопе оказался Аркадий Журавлев. Поспешно скручивая цигарку, вытирая пот с грязного, перепачканного землей лба, он улыбнулся Валерику:

– А, севастопольский Гаврош! С добычей? Значит, мы совсем перешли на подножный боекорм? Ну-ка, давай… Автомат ничего, почти полный диск. Молодчик, Валера! Вот бы еще попить, парень, а? Жаркий день, и на небе, и на земле жара – спасу нет… А спускаться в балку нельзя – того и гляди, опять пойдут, сволочи. Прямо остервенели нынче! Видно, фюрер здорово им хвост накрутил.

– Сейчас принесу попить, – пообещал Валерик и побежал по ходу сообщения к своему месту, где у него был припрятан котелок.

Раньше за водой для бойцов он всегда спускался в балку, где из-под камней бил чистый хрустальный ручеек. Но вчера Валерик заметил в нескольких шагах от линии окопов, впереди и чуть ниже по склону, что в глубокой воронке заблестела вдруг вода. Видно, осколком перебило водопроводную трубу, хотя это и было странно – водопровод в Севастополе перестал работать уже давно… Во всяком случае, в воронку из разорванной взрывом трубы сочилась пресная вода, и Валерик ползал туда вечером, как только землю чуть-чуть прикрывала темнота.

Захватив котелок, он снова перемахнул через бруствер, но на этот раз Илита увидела его. Крикнула:

– Куда, Валерик? Вернись!..

Но он не послушался. Ловкий, как ящерица, мальчик через минуту уже был в воронке и, повесив котелок на торчащую сбоку трубу, ждал, пока он наполнится. С удовольствием напился сам, а потом решил, что, коли выпала передышка, надо постараться напоить Илиту и всех оставшихся в живых, – скоро, наверно, фрицы снова ринутся в атаку.

Вскарабкавшись на край воронки, он вгляделся и вдруг внизу, в соседней с балкой лощине, увидел три танка. Они стремительно мчались, волоча за собой пыльные хвосты, а на броне у них сквозь пыль сверкали красные звезды. Валерик даже не задал себе вопроса, откуда могли взяться в тылу врага наши танки. Разливая из котелка воду, он вскочил во весь рост и закричал что было силы:

– Наши! Наши танки!.. Товарищи, дорогие!..

Услышав его крик, Илита тоже выскочила из окопа, поднялись и другие. Они видели, как танки, развернувшись на дороге, пошли в сторону Ушаковой балки. Самый ближний танк неожиданно повел огонь.

– Это фашисты! – закричала с отчаянием Илита. – Валерик, беги в укрытие! Беги! Это обман!.. Это фашисты!..

Энвербек, Журавлев и другие попрыгали в окопы, и через несколько секунд дробно и гулко забили противотанковые ружья. Схватив давно приготовленную связку гранат, Илита снова выскочила на бруствер, – не могла же она оставить Валерика на ничейной земле! Но было уже поздно: Валерик лежал, а на него, грозя вмять беззащитное тело гусеницами в землю, уверенно и даже, пожалуй, торопливо полз фашистский «ягуар».

Вскинув над головой связку гранат, Илита, забыв обо всем, бросилась танку навстречу. Вероятно, водитель не сразу ее увидел – она подбегала сбоку, – и это спасло Илите жизнь. До распластанного на земле Валерика оставалось несколько метров, когда Илита метнула под гусеницы «ягуара» связку гранат. Взрыв окутал машину, лязгнули лопнувшие траки, и танк завертелся на одном месте. По нему теперь в упор били бронебойными Журавлев и Гобаладзе. Танк загорелся. Откинулась крышка верхнего люка, фашист пытался выскочить из горящей машины, но, высунувшись по пояс, тут же упал, сраженный меткой пулей.

Горел невдалеке и еще один танк, черное облако дыма разрасталось над ним. В дыму мелькали языки пламени. Третий танк повернул назад.

Илита подползла к Валерику. Севастопольский Гаврош был еще жив, но кровь текла у него по шее, пробивалась сквозь ткань гимнастерки. Илита подхватила худенькое тело Валерика и поволокла по земле к окопам. Навстречу ей выскочил Журавлев.

– Убили?! – закричал он.

Валерика отнесли в укрытие, перевязали, но уже ничто не могло помочь маленькому воину. Он бормотал что-то бессвязное, называл чьи-то имена. Один только раз сказал отчетливо:

– Мама Илита! Я тебе воды принес…

Когда Валерик затих, Илита сияла у него с шеи пропитанный кровью пионерский галстук и спрятала у себя на груди. Слезы комком стояли в горле…

Через час во дворе бывшей школы в Ушаковой балке появилась маленькая могила. На нее положили белый плоский камень, на котором Энвербек Азиев выцарапал штыком:

«Волков Валерий. Севастополь. 1942 год. Июнь».

ДО СВИДАНИЯ, СЕВАСТОПОЛЬ!

Вскоре немцы поднялись в новую атаку. Шестнадцатая по счету в этот горестный для Илиты день, она не была столь же яростной, как остальные. Отбили ее сравнительно легко. Видно, фашисты тоже выдохлись. Защитники Ушаковой балки надеялись, что они угомонятся до утра. Но нет, в сумерки началась новая, семнадцатая. На этот раз враги подошли совсем близко к школе; сквозь шум боя можно было даже расслышать их крики. К этому времени фашисты прорвались к северной окраине Севастополя и устремились к центру. Но Сапун-гора, наиболее укрепленная часть севастопольской обороны, еще держалась.

У защитников Ушаковой балки кончились патроны. Перед атакой Илита пробежала вдоль окопа; в живых осталось шесть человек. На шестерых приходилось около сотни патронов, десяток гранат – вот и все. Если бы сейчас немцы предприняли танковую атаку, они без труда захватили бы балку, за обладание которой отдали столько жизней. Но еще дымились перед самой балкой обгорелые, черные, подбитые днем «ягуары», и враги бросили на защитников балки только пехоту.

Конец боя Илита не помнила, как потом ни старалась вспомнить, словно память заволокло дымом последних разрывов. Она помнила только фигуры немецких солдат всего в нескольких шагах от себя, искрометные всплески огня, ослепительную вспышку разорвавшейся где-то сбоку гранаты.

Пришла в себя от истошно злого крика:

– Ага, драпаешь, фриц!..

Автоматные очереди застучали прямо над головой Илиты, потом над ней склонились двое. Они подняли Илиту и усадили спиной к стенке окопа. Один из них принялся осторожно ощупывать ее голову.

– Посвети, браток, – произнес он хриплым, словно простуженным голосом.

Вспыхнул свет карманного фонарика, и острая боль заставила Илиту стиснуть зубы. Словно издалека слышала она второй голос:

– Ранение в голову, старшина. Осколочное…

– Держи пакет. Перевязывай, – приказал первый и вдруг с удивлением добавил: – А ведь это деваха!..

Илиту мучила жажда, сильно хотелось пить, перед глазами, зажмуренными от жгучей боли, неслась пенная вода Терека, падали с каменных круч, звенели водопады.

– Пить… Пить!..

Она почувствовала прикосновение к губам металлического горлышка алюминиевой фляги и долго и жадно пила. Потом, откинувшись к стенке окопа, с трудом открыла глаза. Спросила:

– Отбили?..

– Удрапали, сволочи!

– А вы кто? – как сквозь сон, прошептала Илита.

– Морские. Комбриг Жидилов и комиссар Ехлаков послали. Снимаем последние посты обороны. Через несколько часов санитарный транспорт причалит. Если пробьется. И все! Отвоевался пока наш Севастополь…

Но Илита уже не слышала объяснений словоохотливого моряка, опять туман заволок ее сознание, снова где-то рядом разорвалась граната, и снова, скрежеща гусеницами, полз на неподвижное тело Валерика «ягуар» с только что намалеванной красной звездой на боку…

– Валерик! – крикнула Илита.

Поднимавшие ее под руки матросы переглянулись.

– Кого это она кличет? – спросил один из них.

– Сына или братишку, должно быть, – предположил его товарищ. – Эй, санитары!..

Они передали почти бесчувственную Илиту подбежавшим санитарам, а сами, припав к брустверу, принялись по-кошачьи острыми глазами всматриваться в тьму, изредка освещаемую ракетами. Им предстояло вместе с группой прикрыть отход оставшихся в живых защитников Севастополя…

В Песчаной бухте, на каменистых склонах, в пещерах, под навесами береговых глыб, лежали раненые. Выли здесь безрукие, безногие, с обожженными лицами, с тяжелыми ранениями в живот и грудь. Наиболее тяжелых санитары уносили на плащ-палатках выше по склону и оставляли там, в заброшенной печи для обжига извести, – здесь постоянно дежурили сестры.

Илита вышла из перевязочного пункта, держась за каменную степу обрыва, прошла немного и села. Голова гудела и разрывалась от боли, болели раны, болели только что наложенные швы, – накладывали их без наркоза, по живому телу: в госпиталях осажденного города уже не было анестезирующих средств.

Илита села, прислонившись спиной к нагретому солнцем камню. Мимо пробежала худенькая, шустрая медсестра, остановилась на мгновение:

– Ну как? Полегче? Скоро должен «Ташкент» подойти, если эти гады не потопят…

Илита кивнула, проводила взглядом фигурку сестры и, глядя на ослепительно сверкающую под солнцем бухту, стала вспоминать о последних днях обороны. «Значит, все-таки оставляем Севастополь. Но ничего, мы еще вернемся, мы с вас, мерзавцы, за все спросим! И за Валерика спросим, за мальчика моего…»

Она перебирала в памяти слова, сказанные ей когда-то Валериком, видела его бесхитростную, милую улыбку, и боль и обида стискивали сердце…

Расстегнув верхние пуговицы гимнастерки, Илита вытащила из-за пазухи единственную оставшуюся после Валерика вещь – пионерский галстук, заскорузлый и жесткий от запекшейся на нем крови… Положив его на колени, Илита, не выдержав, заплакала.

Она не знала, сколько времени просидела так. Привел ее в себя грубоватый укоризненный голос:

– Эдак не годится, товарищ боец… Боль терпеть надо, на то мы и солдаты…

Илита открыла глаза, но сквозь слезы не могла рассмотреть того, кто подошел к ней. А незнакомец, кряхтя, устроился на камешке рядом с ней и, вытянув ноги в сбитых кирзовых сапогах, сказал:

– Закурю… Махорочка – это и от раны, и от всякой душевной хвори первейшее лекарство. Верно тебе говорю… Лезь ко мне в карман, тащи оттоль кисет да зажигалку. Заверни цигарку потолще, курить больно охота…

И только тут Илита увидела, что у солдата повреждены обе руки: из рукава левой торчала забинтованная культяпка, а правая – в гипсе – была подвязана к груди.

Илита неумело свертывала цигарку, а безрукий нетерпеливо следил за ней, приговаривая:

– Жалко мне тебя, деваха, ей-богу, жалко… В окопе вот как трудно, ежели кто не курит. Сидишь – и спать нельзя, и встать нельзя – враз полоснет очередью, и размяться невозможно. Тоска – хоть помирай на месте. А как глотнешь дымку, будто рукой усталость сымает… Даже слезы иной раз покатятся, словно стакан водки одним дыхом опрокинул, ей-богу!

Илита поднесла солдату грубо скрученную папироску – он жадно схватил ее губами, – затем пошарила у безрукого в кармане, нашла трофейную зажигалку, дала прикурить. И солдат, благодарно кивнув, долго дымил, не выпуская изо рта цигарку, с наслаждением щурясь. И только когда она догорела до конца, он, с сожалением глянув на обжигающий губы окурок, выплюнул его.

– Ну вот и порядок. Сразу на душе полегчало… Спасибо, товарищ боец… А ты какого полка?

– Седьмой бригады.

– А! Это, стало быть, Жидилова? Слыхал, будто его сразу в генералы двинули? А? Этот заслужил. Бесстрашный, вроде Бритого Барса. Такого знаешь?

– Да. Я и у него в части была…

– Кто не знает этого черта! Прямо скажу тебе – волк бесстрашный, вот он кто есть. И вся его матросня, полундры эти, вроде урагана. Смелые все и на врага лютые – страсть!.. Тебя звать-то как, деваха? Имя твое какое?

– Дика… А настоящее имя – Илита.

– Да, деваха, нам трудно на войне, а тебе еще труднее… Не женское это дело – воевать… – Солдат беспокойно огляделся. – Э-э! Как же это? Выходит, я свой вещмешок в пещерке оставил?.. А?.. Ведь там и рубаха запасная, и портянки, и табачку осьмушка… Побегу, а то пропадет в суматохе…

Илита против воли усмехнулась:

– Беги, отец, беги. Где головы пропадают, там вещмешку пропасть совсем легко…

Солдат кое-как, с трудом, встал и ушел. Илита осталась одна. Она снова почувствовала себя плохо: кружилась голова и, видимо, начинался жар. Все перед глазами плыло, туманилось, мысли лезли одна на другую… В сознании ее возникали картины только что отгремевших боев, вражеские танки, висящие в небе проклятые «фонари»…

А над Песочной бухтой появилось несколько «юнкерсов». Они промчались к входу в бухту, пронеслись над открытым морем, и где-то там тяжело заухали разрывы бомб. Илита поняла, что транспорт на подходе и враги пытаются его потопить или закрыть ему вход в бухту. Если транспорт потопят, тогда выхода нет – плен или смерть… А у Илиты даже пистолета нет – в пылу последнего боя, расстреляв патроны, она швырнула им в подбегавшего фрица… Вовремя подоспели морячки! Если бы не они, измывались бы сейчас фашисты над Илитой, пытали бы…

Наступал вечер. Изредка открывая глаза, Илита видела, что в море, перед самым входом в бухту, рвутся снаряды и бомбы, а в воздухе наши «ястребки» бьются с «мессерами» и «юнкерсами»… Да, если не удастся кораблю пробиться в бухту и если он не уйдет отсюда невредимым, значит – конец!

Когда в небе над бухтой появились «юнкерсы», большинство раненых попрятались в укрытиях и оттуда следили за ходом воздушного боя. «Ястребки» вели неравный, напряженный бой. Снизу, видимо с палубы транспорта, били по фашистским стервятникам зенитки. Плевались огнем уцелевшие береговые батареи…

Илита то теряла сознание, то снова приходила в себя. Мимо нее несколько раз пробежала та же худенькая, шустрая сестра, которая ее перевязывала. Наклоняясь над Илитой, тревожно шептала:

– Потерпи, потерпи еще, милая… «Ташкент» близко… Отогнали наши «ястребки» этих сволочей… Теперь недолго…

И когда под покровом тьмы, раздираемой светом ракет, к берегу пришвартовался огромный корабль, Илита уже ничего не видела, не слышала. Сестра с трудом подняла ее и потащила к трапу.

– Да держись же ты хоть немного, – ворчала она.

Возле трапа кто-то из матросов подхватил Илиту и на руках поднял на палубу. А она все бормотала:

– Куда вы меня? Куда? Валерик будет искать… – И снова боль железными обручами стискивала голову, и снова кровавый туман застилал глаза…

Илита пришла в себя в стационарном госпитале. Белые стены, белый потолок, в окна заглядывают зеленые виноградные ветки… И – тишина: ни выстрелов, ни разрывов бомб, ни плеска волн, – заполнила ее гаснущее сознание…

СНОВА НА РОДИНЕ

После ранения под Севастополем Илита много месяцев пролежала в госпитале, а когда окончательно встала на ноги, врачи решительно настояли на демобилизации ее из армии: и ранение, и контузия были серьезными. А Илита рвалась в бой, она не могла даже представить себе, как будет заниматься какими-то мирными делами в то время, когда ее товарищи гонят фашистские орды на запад… Но нестерпимые головные боли подтверждали правильность решения врачебной комиссии.

«Да, отлеталась, отвоевалась ты, Дика», – с горечью говорила она себе, шагая по улицам родного Фарна.

Воспоминания о Валерике толкали ее к детям. Поэтому она выбрала для себя работу в детском саду. Ведь именно за этих малышей проливали кровь она и ее товарищи, сотни тысяч советских людей, погибших на войне и погребенных в братских могилах…

Но долго работать Илите Дауровой в детском саду не пришлось. Земляки выбрали ее председателем сельского Совета. И новые заботы окружили бывшую летчицу. Селение большое – восемь тысяч жителей. Пламя войны только что отхлынуло от родного края. Все кругом было разрушено фашистскими варварами. Работы было невпроворот.

А фронт требовал хлеба, мяса, одежды. Надо было налаживать хозяйство, поднимать землю. Не было ни тракторов, ни лошадей, люди сами впрягались в плуги, чтобы хоть кое-как вспахать колхозное поле.

Некоторые потеряли веру в то, что снова может наступить мирная, счастливая жизнь, – надо было побеждать это неверие, надо было будить в людях веру в жизнь, жажду жизни… И Илита всю свою энергию, все свои силы отдавала новому для нее делу.

Строились взамен разрушенных новые дома, проводилось электричество, газ, покрывались асфальтом улицы, росли новые сады… И среди всех забот Илита каждый день находила несколько минут, чтобы побывать в школе, среди детей. С трудом сдерживая слезы, одного за другим обнимала детишек, с волнением слышала их оклики: «Мама Илита!.. Мама Илита!..», когда они бросались ей навстречу. И тогда вспоминала Валерика, его улыбку, не по-детски серьезный взгляд серых глаз…

Фронт отодвигался все дальше на запад, война уже шла на вражеской земле. Читая газеты, Илита радовалась и в то же время грустила: ей не удалось самой дойти до Берлина. Она часто думала о Харитоне, все не гасла ее вера в то, что он жив. Может быть, где-то лежит в госпитале. Ну что ж, она ждала долго, подождет еще…

И вот пришел долгожданный День Победы. О ней возвестил миру залп из тысячи орудий. А Илита Даурова продолжала напряженно трудиться. Но раны, тяжелая контузия… Они давали знать о себе. И снова – госпитальная койка. Илиту освободили от работы. Когда она поправилась, долго сидеть без дела не могла.

А письма на ее имя все шли и шли. Веселая Машенька теперь доставляла их не в детский сад, а в Камбелеевку – в одноэтажный домик из красного кирпича на главной улице селения. У входа в этот дом вывеска – «Камбелеевский Совет депутатов трудящихся Пригородного района Северо-Осетинской АССР». Здесь работала теперь Илита.

Но иногда воспоминания охватывали Илиту с такой силой, что ей хотелось немедленно сесть в машину, на поезд, в самолет и отправиться туда, где она воевала, где погиб Валерик. Ведь он так просил, что, если кто-нибудь из защитников Ушаковой балки останется жив, пусть приедет в школу № 52 и расскажет ее новым ученикам, как обороняли балку…

И однажды Илита не выдержала. Случилось это после того, как в Совет пришла дочь Николая Дзампаева, воевавшего вместе с ней, Илитой, у стен той памятной на всю жизнь школы. Заира стояла, скромно потупясь, путаясь и сбиваясь, рассказывала об отце, какой он был добрый и справедливый. Расплакавшись, достала из сумочки мятый треугольник солдатского письма.

– Вот, Илита Кирилловна, может, вам интересно. Это последнее папино письмо… Оно из Севастополя…

Дрожащими руками Илита схватила исписанный карандашом листок, принялась читать, с трудом разбирая полустертые буквы.

«Добрый день, Митя, Георгий, Гази, Петя, Бабуца! – писал Николай. – Как живете? Как здоровье? Пользуюсь случаем – немного утихли фашистские атаки… Я нахожусь в тяжелом месте. Пули летят, как град. Ноги ранены. Если меня не будет, то узнаете вот от этих людей – Гуриев Таймураз из Карца, два брата Газдановых, Азиев из Зильги, русский мальчик Валерий Волков, Карсанов Дзиба, Арчегов Угалык из Фарна, Гаджиев Коля и наш депутат Илита Даурова из Фарна. Итак, вы меня уже не увидите. Прощайте! Севастополь. Июнь, 1942 год».

Илита и Заира поплакали, обнявшись, над этим письмом, а потом Илита рассказала девушке, как мужественно погиб ее отец и как оставшиеся в живых товарищи похоронили его в пещере на восточном склоне Ушаковой балки…

– Илита Кирилловна! – сказала сквозь слезы Заира. – Вы, наверно, поедете в Севастополь?

– Обязательно поеду.

– Если можно, я поеду с вами. А?

– Хорошо, дорогая…

Когда Заира ушла, Илита достала бережно хранившееся у нее письмо Вани Петруненко: он писал его накануне смерти, тяжело больной. К письму был приложен одиннадцатый номер «Окопной правды», написанный рукой Валерика, тот самый номер, где он завещал оставшимся в живых приехать в Севастополь, на места бывших боев.

Перечитывая листок Валерика, Илита перебирала в памяти: кто же из «дивизии десяти» остался в живых? Жидилов, командир 7-й бригады моряков. Сейчас он, судя по газетным сообщениям, генерал-лейтенант. Жив и Энвербек Азиев. А третья – она, Илита Даурова. Все остальные либо пали в боях, либо умерли от ран…

Как только позволило время, Илита взяла с собой Заиру и поехала в Севастополь. Поехали через Москву – хотелось передать в Музей Советской Армии последний листок «Окопной правды». Идите в музее чрезвычайно обрадовались и показали материалы, которые были получены раньше. Среди них оказалась любительская фотография, где рядом с Валериком и Илитой стояли Николай Дзампаев, Таймураз Гуриев, Энвербек Азиев, Тотырбек Борукаев и другие их товарищи по севастопольской обороне.

Илита, с трудом сдерживая слезы, долго рассматривала выцветшую простенькую фотографию, вглядываясь в родные, но уже полузабытые, стертые временем лица… Когда уезжала, ей подарили в музее копию фотографии, и Илита бережно хранит ее…

В Севастополе к Илите присоединились камбелеевские пионеры, которые совершали поход по боевому пути Валерия Волкова. Это Илите удалось добиться в Орджоникидзе, чтобы ребятам помогли съездить в город-герой.

И вот Илита, Заира и пионеры стоят у нового здания школы-интерната на берегу Ушаковой балки, проходят по линиям окопов – еще можно различить их очертания, – стоят у бережно охраняемой, огороженной могилы во дворе школы… Школа-интернат шумит веселыми детскими голосами, и только в комнатке, которая отведена под музей Валерия Волкова, всегда царит строгая и торжественная тишина…

На знаменитой горе Гарпищенко шелестит листвой молодой парк имени юного героя. Этот парк сажали пионеры, приезжавшие со всех концов нашей страны. Илита прошлась по его аллеям, посидела в негустой тени незнакомых ей северных деревьев.

Благодарна человеческая память! Илита думала, что только она да еще два-три человека вспоминают Валерика, а оказывается, имя его известно повсюду, и повсюду люди благодарны Волчонку за его мужество и бесстрашие…

Не так давно камбелеевскому колхозу был вручен орден Ленина. На митинге в честь этого события Илита Даурова сказала:

– Когда-то мы, горцы, из рук Ленина получили эту землю. Мы с честью отстояли ее от врагов в жестоком бою. А теперь на нашем знамени сияет высшая награда – орден родного Ильича. Не посрамим же нашего знамени! Пусть враги знают, что нет такой силы, которая победила бы нас!..

И снова бегут, летят дни, наполненные работой. К Илите Кирилловне идут с бедами и с радостями, и она охотно делится с людьми своим опытом, мужеством и мудростью.