Текст книги "Дика"

Автор книги: Тотырбек Джатиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Дика

Дорогие ребята!

Сейчас вы начнете читать книгу известного осетинского писателя Тотырбе́ка Джа́тиева «Ди́ка».

Дика – так звали на фронте летчицу, а потом разведчицу и защитника Севастополя Илиту Кирилловну Да́урову.

Вы спросите: «Это книга о войне?» Да, о войне. О тех суровых и трудных днях, когда советским людям пришлось драться с фашистскими полчищами, дробя и перемалывая силы Гитлера, покорившие всю Европу. О вере наших бойцов в победу. О легендарных героических подвигах защитников осажденного врагами Севастополя. О братстве всех народов Советской страны – братстве, сделавшем нас непобедимыми. О маленьком герое – пионере Валерии Волкове, кавалере ордена Отечественной войны, отдавшем свою жизнь в борьбе с гитлеровцами.

Но война для советских людей была только суровой необходимостью. Нам навязали войну фашисты. И совершенно естественно, что Джатиев, рассказывающий в книге о тех, кто вступил в суровую и кровавую схватку с армиями Гитлера, видит в своих героях не просто летчиков или связистов, разведчиков или моряков; он видит в них прежде всего защитников мира – пахарей и металлургов, чабанов и токарей, оторванных от созидательного, счастливого труда.

Вы прочтете в книге «Дика», как смело и мужественно сражалась с фашистами первая осетинская летчица Илита Даурова.

Вы узнаете и о том, как она до войны работала в поле, как росло в ней сознание того, что она – член большой советской семьи и, значит, в ответе за все радости и все боли наших людей.

Жизнь и фронтовые подвиги Илиты Дауровой – хороший пример для тех, кто пока сидит еще на школьной скамье, но уже мечтает о настоящих, «взрослых» делах.

А мечтать и всеми силами души стремиться к осуществлению этой мечты очень, очень надо!

Книга Джатиева «Дика» написана взволнованно, искренне. Можно не сомневаться, что эта повесть, основанная на документальном, жизненном материале, будет прочитана вами с интересом.

Тотырбек Джатиев более тридцати лет работает в советской литературе. Он выпустил около двадцати прозаических книг, и большинство из них – книги, посвященные борьбе нашего народа за Советскую власть, книги, в которых герои, верящие в правду Ленина, мужественно и красиво живут и бьются за наше дело.

Борьба за честь и славу Родины – это основной мотив произведений осетинского писателя.

Да, в сущности, вся жизнь Тотырбека Джатиева и была такой борьбой. Его биография – трудная, боевая – шла параллельно с биографией страны.

Ему было десять лет, когда он пошел в батраки. Во время отступления армии Деникина с Северного Кавказа белогвардейские офицеры убили его отца. Тотырбек видел первые шаги Советской власти в Осетии – рождение комсомольских ячеек, борьбу с муллами и ревнителями адата, яростное сопротивление кулаков, боявшихся колхоза больше, чем шайтана.

Джатиев сам стал одним из первых комсомольцев Осетии.

В 1932 году вышла первая книга Джатиева, названная им «Герой революции». Эта книга, как и многие последующие, рассказывала о рабочем классе Осетии в годы гражданской войны, в те годы, когда маленький край раздирали на части, терзали и мучили националисты всех мастей, белоказаки и белогвардейцы.

Позже Джатиева приняли в Союз писателей. Билет творческой организации подписал ему первый пролетарский писатель – Алексей Максимович Горький. Тогда же Джатиев стал студентом Литературного института в Москве.

Однако кончить учебу не удалось. Началась война с белофиннами. Тотырбек Джатиев, как истинный патриот своей Родины, добровольно ушел на фронт.

Он воевал храбро, был тяжело ранен.

В госпитале Джатиев думал о новых книгах. Тема патриотизма, защиты Советского Союза волновала его сейчас еще больше.

Но и на сей раз жизнь дала писателю лишь краткую передышку. Она снова потребовала, чтобы он стал солдатом, – на нашу страну напали фашисты.

Четыре года Джатиев был на фронте: сначала на Северном флоте, потом – на Черноморском, а закончил войну в логове врага – в Берлине.

И, в сущности, только после окончания войны Джатиев всерьез взялся за перо.

Есть разные писатели. Одни пишут о переживаниях товарищей и знакомых, другие черпают материал из собственной жизни…

Жизненная судьба Тотырбека Джатиева – счастливая судьба! Рассказывая о себе, он рассказывает и о других, а рассказывая о других, повествует и о себе. Писатель никогда не отделял себя от народа, да и не мог бы отделить: корни его чувств и мыслей – в думах и чаяниях народа.

«Дика» – это ведь тоже книга о народе, хотя в центре внимания писателя и стоит один человек – Илита Кирилловна Даурова.

За рубежом часто проводятся конкурсы красоты и самых красивых девушек называют «Мисс Америка» или «Мисс Бразилия». Но у советских людей гораздо более широкие представления о красоте. Красота человека – это не только античные пропорции лица и тела. Истинная красота – пропорции души, сердца, деяний.

И если так и считать, то Илиту Кирилловну Даурову, образ которой с такой любовью и жизненностью нарисовал в своей книге Тотырбек Джатиев, следовало бы назвать «Мисс Осетия».

Да, сегодня женщины Осетии, женщины Советского Союза сильны и мужественны, красивы и благородны! Сделал их такими наш советский строй!

Книга Тотырбека Джатиева «Дика» – еще одно свидетельство этому.

Ц. ГОЛОДНЫЙ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НЕЗАДАЧЛИВЫЕ СВАТЫ

Доски высокого забора громыхнули, когда с улицы кто-то сильно и требовательно ударил по ним палкой.

Илита вздрогнула. Уж не хулиганят ли мальчишки? Она окинула озабоченным взглядом возившихся под цветущими яблонями и у песочниц малышей. Нет, дети, кажется, ничего не слышали, они были заняты играми. Так же взад и вперед раскачивались качели, расписанные по бокам фигурками зайцев и лягушат, катился по зеленой лужайке ярко-красный мяч, девчушки продолжали выпекать в своих пластмассовых формочках затейливые пироги из песка…

Стук повторился.

Илита решительно шагнула к калитке, крикнув на ходу:

– Кто там?

Калитка распахнулась, и в сад не спеша вошел высокий, сутуловатый старик в темной войлочной шляпе и поношенной синей телогрейке. В вытянутой руке он держал толстую суковатую палку, держал торжественно и даже, пожалуй, величественно, словно жезл.

– Дядюшка Дза́бо? – удивилась Илита, всматриваясь в морщинистое, темное от загара лицо, на котором остро и молодо поблескивали агатовые глаза. – Проходите, пожалуйста! – Вежливым жестом она пригласила старика к маленькому круглому столику, врытому под старой яблоней.

– Э, погоди, дорогая сестра![1]1
  Осетины называют «сестрами» всех женщин своего рода (фамилии).


[Закрыть] – остановил ее Дзабо, кивнув на калитку. – Я не один пришел. Со мной человек…

«Понятно, – подумала Илита. Еле заметная усмешка тронула ее губы, тонкие смоляные брови строже сошлись к переносице. – Интересно, кого на сей раз привел ко мне беспокойный сват?» Она знала уж порядком надоевшее ей стремление дядюшки Дзабо во что бы то ни стало выдать ее замуж. Нет, Илита не сердилась на старика, она понимала, что делает он это из самых добрых побуждений, и прежде всего потому, что любит ее, желает помочь ей устроить свою судьбу.

– Доброму гостю мы всегда рады, дядюшка Дзабо. – Илита слегка поклонилась, пытаясь спрятать чуть ироническую, понимающую усмешку. – Зови того, с кем пришел…

Но старик все-таки заметил эту усмешку – брови его сердито насупились. Медленно, словно нехотя, он выглянул за калитку:

– Входи! Смелей! Или ты намерен вечно стоять у ворот своего счастья? Не пристало настоящему джигиту робеть перед женщиной, пусть даже красивой. Входи!..

Через порог калитки, с трудом скрывая смущение, перешагнул мужчина средних лет в тщательно отглаженном сером костюме. Он глядел в сторону, словно и не замечал Илиту. Остановился, переступил с ноги на ногу, потом неловко снял фетровую шляпу, такую же серую, как и костюм. Смуглое худое лицо его казалось по-детски растерянным, темные глаза под кустистыми бровями смотрели в землю, будто мужчина что-то потерял и не мог найти. Наконец с видимым усилием он поднял взгляд и виновато посмотрел на Илиту, затем на детишек, что играли в тени яблонь.

– Здравствуй, Илита…

– Здравствуй.

Илита сразу же узнала мужчину, пришедшего вместе с дядюшкой Дзабо: это был Сала́мов, родственник Харитона.

На лицо Илиты легла тень печали: воспоминание о Харитоне, пропавшем без вести двадцать лет назад где-то во вражеском тылу, острой мгновенной болью отозвалось в сердце. За эти годы боль утраты ослабла, стала глуше, но всегда вспыхивала с новой силой, если что-то напоминало Илите о любимом.

Через минуту она справилась с собой и смогла даже пошутить:

– Вы ко мне в детсад с направлением? – спросила она. – К сожалению, принять вас не могу: у меня свободных мест нет.

Гости подошли к круглому столу в тени цветущей яблони. Деревья уже отцветали, и на столе стаей белых бабочек вздрагивали, колыхались под ветром лепестки яблонь.

– Ты все шутишь, сестра, – с укором сказал Илите Дзабо, присаживаясь к столу. Он поставил палку между колен, положил на стол, прямо на яблоневые лепестки, свои большие, натруженные полувековой работой руки. – Ты шутишь, а человеку, – он кивнул на Саламова, – не до шуток. Да, – повторил он, – ему не до шуток, вот почему я и пришел к тебе…

– Ко мне? – подхватила Илита, поправляя растрепавшиеся на ветру волосы. – Но разве нет в нашем селении женщин, кроме Илиты Дауровой? – Она кивком головы показала Саламову на скамью. – Странно, что для вас свет клином сошелся на Илите… Я не молода. И кругом немало женщин красивее меня…

Саламов устроился рядом с Дзабо; коротким взглядом окинул Илиту, севшую напротив, и в смущении принялся рассматривать игравших неподалеку детей.

Дзабо сурово взглянул на жениха:

– Ну, говори джигит! Раскрой Илите свое сердце. Когда мы шли сюда, ты был так красноречив! Что ж молчишь сейчас? Или проглотил вместе с шашлыком язык?

Илита сидела молча, не поднимая головы.

– Старший прав, укоряя меня, – негромко заговорил Саламов, облизнув сразу запекшиеся, сухие губы. – Мне сейчас действительно трудно объясняться… Я пришел, Илита, чтобы просить тебя… Ты знаешь, Харитон мне не чужой, и если б я хоть на мгновение усомнился в его гибели, разве осмелился бы прийти к тебе со своим делом?

Илита промолчала.

Тут Дзабо решил, что настала его очередь вставить веское слово. Он заговорил, сердито шевеля седыми бровями.

– Я, по праву старшего в роде Дауровых, заявляю: мы, твои родственники, сестра Илита, не хотим терять кровной связи со славным родом Саламовых. Да-да! Мы настаиваем, чтобы ты прислушалась к голосу близких тебе людей. Не нам нарушать обычаи дедов и отцов, Илита. Эти обычаи священны. Харитон был из рода Саламовых, и ты обязана сдержать слово, данное его роду…

Илита улыбнулась уголками губ. В сущности, эта улыбка больше походила на горькую усмешку. Да, она хорошо знала законы адата, касающиеся женщин. Если умирал жених, уплативший калым роду невесты, она должна была стать женой брата умершего; не было у погибшего братьев – права жениха обретал ближайший родственник. Сложившийся веками обычай имел раньше свой смысл: родители невесты могли не возвращать калым, полученный от жениха как выкуп за девушку.

А калым не был грошовым, Илита и это знала по рассказам людей старшего поколения. Для незнатных родов он исчислялся стоимостью двадцати, а иногда и сорока коров. Брали калым и пахотными, и сенокосными угодьями, что при тогдашнем земельном голоде на Северном Кавказе было особенно распространено; брали калым и деньгами, и верховыми породистыми лошадьми, и отарами овец; не брезговали порой и козами, медными котлами для приготовления пищи и даже посудой. И, в случае несчастья с женихом, родители девушки были готовы пойти на все, лишь бы не возвращать полученный калым. Любит или не любит молодая жена своего нового, как говорится, неожиданного супруга, значения не имело.

Старики, знакомые Илиты, частенько рассказывали страшные истории, связанные со старинным адатом. Сколько раз случалось прежде, что девушек насильно выдавали за нелюбимых. А сколько девушек шло на смерть, чтобы только не изменить своей первой любви.

Илита горько усмехнулась.

– Обычаи дедов и отцов… – начала она. – Но ни сам Харитон, ни его родственники Дауровым калыма не платили. Ни единой копейки, ни зернышка. Разве не так? – Она взглянула на дядюшку Дзабо.

– Пусть так, – неохотно согласился старик.

– И вообще пора даже тем, кто шагнул из прошлого века в этот и носит седую бороду, им тоже пора понять, что женщина не корова и не коза, которые продаются и покупаются…

– Хм, – неопределенно кашлянул Дзабо.

– И коли так, – продолжала Илита, – ни к чему вспоминать о старых обычаях. – Она наклонилась к старику. Ей хотелось смягчить резкость своих слов. – Я понимаю, не все старые обычаи плохи. Есть ведь и хорошие. Но этот, – Илита окинула быстрым взглядом Саламова, – мне не по душе… Да и какой женщине он сегодня может нравиться?

Дзабо долго не отвечал, только коричневые узловатые руки его нервно блуждали по столу, роняя на землю лепестки яблоневого цвета. Илита поднялась и с мягким укором смотрела на старика. Она понимала его чувства. Ясно, Дзабо любит ее, как родную дочь, хочет, чтобы она тоже получила свою долю женского счастья, чтобы в этом детском саду, которым она заведует, вместе с другими ребятишками играли бы и ее дети. Вот о чем думал Дзабо, выступая в роли свата. Но при чем здесь адаты предков? Если б она снова полюбила – тогда другое дело, тогда бы Илита не придиралась к словам дядюшки Дзабо…

– Пусть так, – повторил Дзабо, не глядя на Илиту. – Мы, Дауровы, не брали за тебя калым, это верно. Но ведь мы отдавали тебя Саламову! Харитону Саламову! Каждый народ должен жить по своей совести, – он поднял вверх большой палец, – и по своим обычаям… У нас, горцев, есть и такой обычай: дал человеку слово – сдержи его! Пусть будет тебе сто раз трудно – сдержи! Иначе ты замараешь честь своего рода. И потом, сестра… ведь Саламов любит тебя, он будет холить и беречь тебя, он будет тебе хорошим мужем… Мы, старики, скоро в землю ляжем. Кто, если не муж, станет тебе защитой в беде, в несчастье?

Илита не разомкнула губ и сейчас. Лишь щеки ее покраснели и вновь сошлись к переносице тонкие черные брови.

– Твой Харитон погиб за Родину – честь ему, слава и вечная наша благодарная память! – продолжал старик. – Но твои слезы, твоя тоска уже не воскресят его. Будь же благоразумна! Человек, которого я привел сюда, любит тебя, любит давно…

– Это правда, – торопливо закивал Саламов, с надеждой глядя на Илиту. – Прости меня за откровенность, но… я любил тебя еще до того, как ты стала невестой Харитона. Если бы не Харитон, ничто бы меня не удержало. Я выкрал бы тебя из родительского дома! Поднял бы сто всадников, сто джигитов, и мы бы похитили тебя, – пусть бы потом мне грозила тюрьма или смерть. Ты же знаешь, Илита, как мы, горцы, умели похищать девушек, коли они показывали свою гордость и не желали добром выходить замуж. А любовь приходила потом… Джигиты…

– Джигиты? – перебила его Илита, вставая. – Не слышала я, что ты такой отважный джигит, Саламов! Не верится мне, что это так. Харитон был отважен, и, когда нужно было, он встретил врага грудью… А ты? Говорят, когда осенью сорок второго ты услышал у Эльхо́товских ворот вой немецких снарядов, твоя отвага козлом в горы поскакала и ты вслед за ней. Она за Крестовый перевал, ты – за ней! Или врут люди?

Лицо Саламова налилось кровью; он судорожно провел ладонью по лбу, утирая пот, и опустил взгляд в землю.

– На войне всякое случалось, – глухо произнес Саламов. – Тебе ли не знать этого? Ты сама была на фронте. Как же ты можешь упрекать меня, если порой перед фашистами отступали целые армии? Ты несправедлива, Илита.

– Несправедлива? – вспыхнула Илита. – Но кто первый завел речь об адате, кто первый вспомнил о так называемой доблести джигитов, похищавших беззащитных девушек? Не я, а вы! – Она в упор посмотрела на дядюшку Дзабо и Саламова. – И как похищали: десяток здоровенных молодцов – на одну девчонку! Мне обидно вспоминать об этом. Но есть прошлое, которое я не забуду! Доблесть тех джигитов, что во время походов и войн показывали чудеса героизма, – вот что навсегда, до смертного часа, останется в моей памяти! – Она снова присела на скамейку и уже другим, спокойным и твердым, голосом закончила: – Разве я могу забыть годы войны с фашистами? Разве забуду смерть родных мне товарищей? А могилу бесстрашного мальчугана Валерика Волкова… Ведь я думаю о нем, как о сыне, как о погибшем сыне!.. Сотни тысяч славных джигитов дрались с фашистами не на жизнь, а на смерть… А что делал ты в это время, Саламов?

Саламов рывком поднялся из-за стола; руки его, державшие шляпу, дрожали.

– Ты хочешь напомнить мне о плене? Да, я был в немецком плену… Но разве после войны я не искупил свою вину? Я работал за десятерых, я давал стране лес – тысячи и тысячи кубометров сибирского леса дал я народному хозяйству! Ты, Илита, всегда была справедливой, недаром мы выбирали тебя в Верховный Совет… Почему же сегодня ты несправедливо судишь меня? Почему?

– По-разному можно жить и в плену, – сказала Илита.

Саламов молчал. Затем вдруг заговорил, злобно блестя глазами:

– Всю жизнь несчастья преследуют меня! Был еще мальчишкой, когда отца назвали кулаком… Каково было мне жить с тавром последыша кулака?..

– Ну-ну! – сердито замахал руками Дзабо, будто отгоняя от себя страшные сны. – Что нам вспоминать старое? Кто его вспомнит, тому глаз вон! Пусть у него ночью зубы болят, пусть в дороге его конь падет, пусть зимой его дом сгорит… Не затем мы сюда пришли, чтобы старину вспоминать…

Илита улыбнулась.

– Видите, что получается, – сказала она, поглядывая на Дзабо. – То вы всё на старину кивали, а теперь – конь падет, дом сгорит… Чему же мне верить?

– Ну и язык у тебя, сестра! – Старик покачал головой. – Тебе слово, а ты поперек – двадцать. В мое время женщина на седобородого и глаза поднять боялась…

– Ха-ха-ха! – от всего сердца расхохоталась Илита, блеснув сахарной полоской зубов. – Опять старину вспомнили, дядюшка?

– Ладно. Хватит. Перестань шутки шутить да зубы скалить! – сердито одернул Илиту старик. – Ты Саламову прямо ответь. И извини, если что не так сделали. Может, зря к тебе на работу с этим разговором пришли? Может, домой надо было?

Лицо Илиты снова посуровело. Она резко ответила:

– А какая разница? Что на работу, что домой. И дома, и здесь – везде у меня для вас один ответ. Вы это знаете, дядюшка Дзабо. Так чего же вы от меня хотите? – Она смотрела только на старика, словно тут и не было никакого Саламова. – И пора бы забыть о тех обычаях предков, которые оскорбляют женщину. После революции немало лет прошло, а некоторые все еще жуют старину, назад оглядываются. Неужели не надоело?

Дядюшка Дзабо снял и снова надел свою войлочную шляпу. Затем он заговорил. Слова его звучали грустно, задумчиво.

– Ах, Илита, Илита… Ты еще не знаешь, что такое старость. И ты не вечно будешь молода… Где найдешь ты друга на старости лет? На кого обопрешься? В конце концов, зачем живет женщина, а? Я скажу тебе: чтобы рожать детей, служить украшением семьи, дома…

– Вот мой дом! Вот моя семья! – Илита улыбнулась и показала на малышей, игравших под яблонями. – У меня – сами можете посчитать – сто детишек! Мало? А кроме того, дядюшка Дзабо, есть у меня целый выводок племянниц и племянников. Я с радостью вожусь с ними… Вам, мужчинам, этого не понять.

Дзабо круто повернулся к Саламову. Тот стоял неподвижно, глядя куда-то в сторону.

– Пойдем, джигит, – окликнул его Дзабо. – Видно, не здесь твое счастье. Она у нас умнее всех, – старик грустно усмехнулся, бросил на Илиту короткий взгляд, – думает, завтра или послезавтра Харитон вернется. Нет, даже на́рты[2]2
  На́рты – мифические предки осетин. То же название носит и осетинский народный эпос.


[Закрыть] не могли осилить смерть! Харитон умер, а тебе жить надо, понимаешь, жить!

– А я – живу! – отозвалась Илита. – И верю, что надежда сильнее смерти. Всякое случается на свете. Вы знаете, дядюшка Дзабо, бывало, что и похоронку домой пришлют, и в газетах напечатают о гибели человека, а он возьмет и вернется. Вспомните Дахци́ Кубати́ева… И вот вернется вдруг Харитон и увидит, что я с другим. Что скажет он мне? Он скажет: «Изменница». И у меня не будет ответа – ни словечка не будет для него. Стыд сожжет мою душу, испепелит сердце… Дядюшка Дзабо, не нужен мне никто, кроме Харитона. Нет его – я буду одна. Не водите ко мне женихов, прошу вас! А то ведь и я умею сердиться…

– Это мне известно, – вздохнув, произнес старик. Он кивнул Саламову, приглашая его за собой.

Сват покидал территорию детского сада с поникшей головой. А на жениха смотреть было жалко – он словно бы даже похудел за этот час.