Текст книги "Голос над миром"

Автор книги: Тоти Даль Монте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Фантастический, неописуемый закат окрасил розовым цветом необозримую пустыню. Я до сих пор вижу большие глаза туземных ребятишек, которые просили у меня не то хлеба, не то просто ласки. Они запали мне в сердце, и я спела им «Ninna-Nanna»,[11]11
  Колыбельная.


[Закрыть] а потом раздала все конфеты и печенье.

По окончании турне я вместе со всей труппой села на пароход в Фримантле, покидая Австралию с тоской и надеждой в сердце. Тоской – из-за разрыва с любимым и с надеждой на счастливое будущее.

Обратное путешествие было для меня подлинной отрадой.

Медовый месяц пока ничем не омрачался, Энцо был нежным и заботливым супругом. Прибыв в Неаполь, я сразу же познакомилась с моими новыми родственниками. На пристани меня ждали мать и сестра Энцо. Они встретили меня очень приветливо, да и впоследствии относились ко мне очень хорошо. Я со своей стороны отвечала им тем же. Целый кортеж машин отправился в Канозу, маленький городок в Пулье.

Здесь, на родине семейства Де Муро Ла Манто, меня окружили весьма многочисленные родственники мужа, все до одного приятные люди, наперебой старавшиеся выказать мне свой восторг и восхищение. В баронском дворце моих новых родичей не прекращались приемы и званые обеды, что подвергало тяжкому испытанию мою выносливость. Моя свекровь, донна Мария, отнеслась ко мне, как родная мать, а ее сестра, тетушка Эмма, к моему великому горю, недавно скончавшаяся в Риме, с первой встречи проявила ко мне большую симпатию.

После торжественного ужина с бенгальскими огнями и иллюминацией мне полагалось дать концерт, который явился бы достойным завершением тех незабываемых дней, но тут вмешался дьявол: как раз накануне я заболела бронхитом и совершенно охрипла.

И я и все семейство Де Муро были в глубоком унынии. До самого последнего момента мы надеялись на чудо. О том, чтобы отложить концерт, нечего было и думать. Пришлось прямо из ложи, где я сидела с моими близкими родственниками, извиниться перед зрителями.

Все были крайне разочарованы, но в моих словах было столько искреннего огорчения, что присутствовавшие наградили меня долгими аплодисментами. Нашлись, однако, люди, утверждавшие, что я зло подшутила над всеми.

Оправившись от бронхита, я выехала в Милан. Там меня и Энцо ждала премьера новой оперы Джордано – «Король». Само собой разумеется, театр «Ла Скала» ставил ее под руководством нашего неизменного Тосканини.

Маэстро встретил меня очень приветливо и спросил, правда ли, что я жду ребенка. Я подтвердила, и он стал относиться ко мне с особым вниманием, бдительно следя, чтобы я не очень уставала.

Мы с Ренцо чувствовали себя счастливыми. Мы безмерно рады были и близкому появлению крохотного создания и предстоящему ответственному дебюту в новой опере.

Для премьеры «Короля» Карамба создал великолепные костюмы и живописные мизансцены. Мой костюм был весьма сложным и массивным; мне предстояло облачиться в тяжелый свадебный наряд прямо на сцене, стоя за ширмой, которую поддерживали артистки балета. Музыка не умолкала ни на миг, и Тосканини, чтобы как-то выиграть время, чаще обычного прибегал к ферматам.

За ширмой царила неописуемая суматоха, и в спешке артистки балета надели мне разные туфли. Страшным мучением было петь труднейшую арию, держа в руках тяжелую корону, да еще нестерпимо болели ноги, а громоздкое платье буквально пригибало к земле. Едва кончилось действие, мне стало плохо.

Счастливому событию, увы, не суждено было осуществиться.

Как только я почувствовала недомогание, то сразу же легла в постель, чтобы соблюдать абсолютный покой, предписанный мне врачом. Я боялась хоть на йоту повредить своему будущему ребенку, но мне становилось все хуже и хуже, пока не произошел выкидыш. Я была просто убита горем. Мне было крайне неприятно и то, что я невольно причинила большое огорчение Джордано. Но что делать? Я и сама изрядно намучилась, особенно морально. Представление «Короля» состоялось через несколько дней. Меня заменила Мерседес Капсир.

* * *

Выздоровев, я возобновила свою артистическую деятельность. В новом, 1929 году вместе с Аурелиано Пертиле я пела в туринском театре «Реджо», затем в римском «Реале», неаполитанском «Сан Карло» и, наконец, снова в «Ла Скала». Во всех этих театрах шла «Лючия ди Ламмермур» Доницетти.

В том же 1929 году театр «Ла Скала» предпринял грандиозное турне по Австрии и Германии. Специальным поездом выехал весь состав театра, включая оркестрантов, хор, балет, рабочих сцены. Даже декорации, бутафория и костюмы и те отправились в длительное путешествие.

Мы везли с собой оперы «Фальстаф», «Лючия ди Ламмермур», «Риголетто», «Трубадур». Тосканини отобрал для гастролей лучших певцов: Аранджи Ломбарди, Мерседес Лиопарт, Альфани Теллини, Эльвиру Козацца, Пертиле, Лаури-Вольпи, Де Муро Ла Манто, Стабиле, Франчи, Аутори, Ригетти, Тоти Даль Монте и других.

Это был настоящий праздник искусства, который привел в необычайный восторг жителей Вены и Берлина. Сказать, что это был триумф и блистательный успех, значит ничего не сказать. Все места на все спектакли были забронированы задолго до начала гастролей, но надо было видеть длиннейшие очереди за дешевыми билетами, которые с раннего утра выстраивались у касс.

Гениальный Тосканини и отобранные им певцы представляли наивысшее воплощение итальянского искусства и его самых благородных традиций бельканто. Услышать выступления «Ла Скала» смогли и наши соотечественники, ибо итальянское радио сумело организовать трансляцию концертов из Вены. Во всех городах, начиная с Вены и кончая Берлином, успех был потрясающий.

В Берлине произошел один трогательный эпизод, который особенно запечатлелся в моей памяти. Вместе с Галеффи и Лаури-Вольпи я пела в «Риголетто». Берлинский «Шарлотенбургтеатр», казалось, вот-вот рухнет под натиском зрителей, заполнявших огромный зал.

Когда я во втором акте кончила арию «Внемля имени его…», раздался гром аплодисментов. После спектакля я беседовала в артистической уборной с одной моей приятельницей-немкой, хорошо знавшей итальянский язык (я же так и не выучила ни одного слова по-немецки). В дверь постучался капельдинер и, страшно волнуясь, объяснил моей подруге, а та перевела мне, что на галерке сидит слепой, который, похоже, сошел с ума. Услышав мое пение, он заплакал, потом стал громко читать стихи, кричать какие-то бессвязные слова, а когда опустился занавес, попросил своих соседей отвести его к Тоти Даль Монте. Капельдинер спрашивал, что делать. Я сказала, что с удовольствием встречусь с этим человеком.

Едва я вышла из подъезда, ко мне приблизилась группка людей; впереди, держа в руке шляпу, шел средних лет мужчина, это и был слепой безумец. Мне показалось, что я разговариваю с человеком неуравновешенным, до крайности возбужденным. Его руки, сжимавшие мои пальцы, дрожали, голос срывался, и он сквозь слезы произносил какие-то отрывочные фразы. Вдруг он сказал что-то такое, отчего все остальные мгновенно умолкли.

Когда я попрощалась с ним и села в машину, моя приятельница воскликнула: «Как жаль, Тоти, что ты не поняла последней фразы этого бедняги слепца! Он сказал, что твое пение доставило ему огромную радость, заставившую его позабыть о своем несчастье – полной слепоте. А ведь он потерял зрение на итальянском фронте, на реке Пьяве!»

* * *

По истечении контракта с театром «Ла Скала» я отправилась в Париж, где в театре на Елисейских полях шел «цикл Россини», а также приняла участие в концерте в знаменитом зале «Плейель».

Затем мне пришлось прекратить всякие выступления. Я снова готовилась стать матерью и не хотела, чтобы повторился печальный случай, происшедший со мной несколько месяцев назад.

Я уединилась на своей вилле в Барбизанелло, недавно построенной моим деверем, архитектором Поссамай. Здесь был полный покой.

Врач разрешил мне вечером гулять по саду, но не больше четверти часа. В эти месяцы терпеливого ожидания за мной заботливо ухаживала моя преданная служанка Ида. Эта скромная венецианка, впоследствии три года неизменно сопровождавшая меня в моих заграничных турне, была удивительно расторопной и толковой женщиной.

Наконец 15 апреля 1930 года на свет появилась девочка по имени Мари. Чтобы еще раз ощутить то волнение и радость, которые всегда вызывали во мне посвященные этому счастливому событию стихи моего друга – поэта и комедиографа Адами, я хочу воспроизвести их здесь:

 
Дорогу! Иду я среди анемон
в саду, где царит поэзия,
прекрасна, как солнце, как утренний сон,
как имя мое – Мария!
 

XXIII. Материнство

Материнство – удивительная радость. Это был самый счастливый период в моей жизни. Я забыла всех и вся – музыку, театр, зрителей – и жила только для моего крохотного создания, наслаждаясь той чистейшей радостью, которую испытывает каждая женщина, недавно ставшая матерью. Я словно отгородилась стеной от всех событий, и все мои мысли были только о столь желанной дочурке. Увы, уже через три месяца мое блаженство кончилось. Пришлось возобновить выступления. Моя первая встреча со зрителями произошла в Венеции на традиционном ночном празднике Redentore.[12]12
  Религиозный праздник.


[Закрыть]

Нет нужды долго объяснять, что значит этот праздник для Венеции: тысячи больших и малых лодок и гондол, пышно иллюминованных, скользят по каналу Джудекка и по Большому каналу, повсюду звучат музыка, песни, громкий смех. И как только с острова Сан Джорджо взлетит в небо фейерверк, на каждой лодке начинается пир и все жадно набрасываются на жареных уток, свежую рыбу, арбузы и вкусное натуральное вино.

В тот год меня вместе с мужем пригласило к себе семейство Аста. Все они были нашими большими друзьями, в особенности Ольга Аста, женщина редкого благородства, владелица знаменитого магазина кружев, отличавшаяся остроумием, тонким вкусом и искренней веселостью. В нашей гондоле, великолепно иллюминованной и разукрашенной, собралась компания примерно в сорок человек, и, когда мы медленно плыли по Большому каналу, меня узнало множество людей. Весть о моем появлении с быстротой молнии распространилось от одного к другому, и вскоре нас окружили сотни лодок и гондол, венецианцы дружно хлопали в ладоши и требовали, чтобы я спела.

Покойный Ферруччо Аста, вооружившись рупором и даже не спросив моего согласия, встал и торжественно объявил:

– Внимание, внимание, сейчас наша Тоти Даль Монте исполнит арию Джильды!

В ответ – неистовые крики радости и оглушительные аплодисменты. На соседней лодке кто-то громко произнес:

– Нам здорово повезло, черт возьми! Не заплатив ни гроша, послушать Тоти!

Хотя я отяжелела от весьма обильных порций рыбы, пришлось снова раскрыть рот, уже не для еды, а для пения. Я исполнила «Внемля имени его…» и бесконечное количество венецианских романсов и песен. Несколько канцон спел и мой муж, которого тоже наградили громкими рукоплесканиями.

Картина была поистине фантастическая, напоминавшая красочные сцены из восточных сказок.

* * *

Выступив на празднике Redentore, я возобновила мою цыганскую жизнь, но в разъездах ужасно тосковала по своей дочурке. Летом я пела в Инсбруке, Вене, Остенде и в других городах Европы, а в сентябре на традиционной ярмарке в Пьяченце выступила в «Лючии» Доницетти. Именно в Пьяченце, которую я обожаю за ее приятные, чистые домики и умиротворяющую атмосферу, я познакомилась с одним удивительно комичным персонажем, и мне хочется рассказать о нем поподробнее.

Речь идет о великолепном флейтисте-самоучке Франческо Эльси, оригинальном, вдумчивом музыканте. Он должен был аккомпанировать мне в знаменитом рондо Лючии и утром явился репетировать прямо в гостиницу. Я только-только проснулась и не имела никакого желания петь.

Вначале я хотела сказать ему, чтобы он пришел в другой раз. Но не в моем характере было важничать и разыгрывать из себя примадонну. Я разрешила ему войти.

В дверь протиснулся маленький человечек, держа в руке футляр с флейтой, и, беспрестанно кланяясь, стал слабым голосом извиняться за беспокойство. Его поведение несколько озадачило меня, и, желая приободрить флейтиста, я заговорила с Эльси на родном венецианском диалекте.

Первым делом я посоветовала ему отбросить всякие церемонии, перестать отвешивать поклоны и смущаться.

Вначале дело пошло неважно, но я сразу поняла, что Эльси совершенно растерян, панически боится не угодить и получить отставку.

В одну из пауз он в отчаянии пробормотал:

– О боже, я ничего не соображаю, синьора, у меня, поверите ли, голова кругом идет! Можете смеяться надо мной, синьора, но только я от страха сам не свой. Клянусь вам, вечером я сыграю куда лучше. Понимаете, синьора, утром мы всей семьей пошли в церковь и молили господа сделать так, чтобы я не провалился. Ведь для меня, синьора, этот вечер очень много значит. Тут, в Пьяченце, каждый малыш знает Эльси, и весь город придет в театр послушать мою игру. Я уже слышу, как друзья-оркестранты подбадривают меня. Держись, Франческо, не робей же, смелее!

Он говорил так искренне и так горестно, что я растрогалась.

– Право же, меня не надо бояться, милый Эльси, я вовсе не собираюсь вас съесть. Я знаю, что вы отличный флейтист, и не имею ни малейшего намерения опозорить вас. Ну, давайте начнем сначала.

После этих сердечных слов Эльси весьма приободрился и мало-помалу освободился от своих страхов. Репетиция пошла куда успешнее, и вечером добряк флейтист играл превосходно. Я была рада не только за себя, но прежде всего за Эльси, который так мечтал не ударить лицом в грязь перед своими коллегами и друзьями.

Именно на него пал мой выбор, когда мне предложили совершить турне по Японии, Китаю и Филиппинским островам.

В конце того же 1930 года я вместе с мужем выступала в венецианском театре «Фениче», вновь поставившем «Лючию ди Ламмермур». После Венеции мы дали ряд концертов в Базеле, Берне, Брюсселе, Цюрихе. Прежде чем отправиться в Париж, а оттуда вновь в Брюссель, я совершила паломничество в Лурд, ибо дала обет принести дары Лурдской богоматери, если роды пройдут благополучно.

Святой город у подножия Пиренейских гор придал мне бодрость и спокойствие.

Сразу после Брюсселя я, как и в прошлые годы, пела в «Ла Скала», выступала в «Дон Паскуале» и «Риголетто». В первой из этих опер большой успех разделил со мной и мой муж.

Из Милана мы поехали в Триест, где меня ждала неизменная «Лючия». Из Триеста наш путь лежал в Барселону. Увы, я никогда не забуду ужасные дни, проведенные в этом каталонском городе.

Хотя муж противился, я взяла с собой Мари, которая была под присмотром пожилой швейцарской бонны.

До приезда в Барселону нам с Де Муро пришлось дать концерт в Ницце. Я взяла Мари в поездку, чтобы девочка могла подышать чудесным воздухом Лазурного Берега и Каталонии, где зима не такая суровая, как у нас.

К несчастью, в те дни в Барселоне свирепствовала эпидемия гриппа. Нам с мужем приходилось бывать на репетиции в театре «Личео», а бонна в это время, уложив Мари в колясочку, отправлялась с ней на прогулку.

Как я узнала позже, почтенная швейцарка питала слабость к спиртным напиткам и частенько останавливалась у лавок, где продавали манцаниллу, весьма крепкое испанское вино.

Поглощенная подготовкой к спектаклю, я не заметила, что моя бонна обычно возвращалась домой изрядно под хмельком.

Несомненно, во время этих прогулок и продолжительных остановок у винных лавок, где всегда толпился народ, Мари заразилась гриппом. Вызванный врач не стал скрывать всей опасности для моей больной дочки. Я чуть не сошла с ума от отчаяния. Мне вскоре предстояло петь, а я даже плакать была не в силах. Между тем газеты вышли с анонсами, оповещавшими о моем выступлении, были расклеены красочные афиши, а на улице Рамбла мое имя сверкало огнями рекламы.

Мне даже не позволили приблизиться к кровати моей дочурки. Я ничего не соображала, перед глазами плыли круги, а температура у Мари поднялась до 39°.

Зал гудел как пчелиный улей, требовательный барселонский зритель приготовился судить о моем дебюте. Я собрала последние силы, и мне удалось сохранить самообладание даже в сцене безумия. Наградой были бешеные аплодисменты.

Словно лунатик вошла я в артистическую уборную и без чувств рухнула на пол. Меня уложили на софу, а спустя одну-две минуты я почувствовала, что кто-то тихонько гладит меня по лбу. Я открыла глаза и увидела рядом врача, который, волнуясь, сказал мне:

– Успокойтесь, милая Тоти. У девочки упала температура, и жизнь ее вне опасности.

По лицу у меня медленно потекли слезы, но это были слезы счастья.

* * *

После «Лючии» я пела в «Севильском цирюльнике». Новый триумф. На душе у меня после выздоровления Мари было легко и радостно.

Я вместе с Де Муро выступала на благотворительном концерте для слепых женщин в одном из приютов Барселоны.

Когда я увидела всех этих несчастных, в большинстве своем молодых девушек, у меня ком подступил к горлу и я не сразу смогла взять первые ноты. С эстрады мне были видны пустые, тусклые глазницы, которые при звуках моего голоса наполнились слезами; напряженные лица слепых постепенно светлели, и глубокая, таинственная радость отразилась на них.

* * *

Наконец наступил февраль 1931 года – начало моего долгого и трудного путешествия по странам Азии.

До сих пор не могу понять, почему импрессарио, по соглашению с агентством путешествий, отправил нас поездом, а не пароходом. Мы с Де Муро подписали контракт на целый ряд концертов в главных городах Японии, а также в Шанхае, Гонконге и Маниле. В состав нашей гастрольной труппы входили также пианист Биццелли, флейтист Эльси и секретарь Минольфи.

Наш путь в Японию лежал через Берлин, Варшаву, Москву, Сибирь и Харбин. Затем мы должны были отплыть пароходом к японским островам.

Я отправилась в это путешествие с тяжелым сердцем, ведь мне предстояла новая разлука с дочерью на целых семь месяцев. Недавняя болезнь Мари заставила меня еще более строго отнестись к моим материнским обязанностям. Но, с другой стороны, как могла я расстаться с артистической карьерой в самом зените славы?! К тому же муж не раз говорил, что и поем-то мы прежде всего ради нашей малышки. И потом у нас есть обязанности перед обществом, зрителями, перед самим искусством; ни один подлинный артист не отказывается от возможности утвердиться в мире искусства, вкусить плоды успехов и расширить границы своих выступлений.

Доводы Энцо были очень разумны, но один бог знает, сколько слез я пролила, прощаясь с маленькой дочкой. Семь месяцев казались мне вечностью.

И вот началось наше новое путешествие, которое обещало быть весьма интересным и полным неожиданностей.

В те времена пересечь Россию считалось делом весьма рискованным, чреватым всякими неожиданностями. Само слово «СССР» пробуждало в душе каждого любопытство, смятение и тревогу. Звезда Сталина стояла почти в зените, его имя было окружено каким-то ореолом и вселяло многим мистический страх.

В России мне довелось побывать вновь двадцать пять лет спустя, и могу уверить моих читателей, что с той далекой поры там очень многое изменилось к лучшему.

Но в 1931 году поездка по Советскому Союзу представлялась многим наивным людям, наслушавшимся враждебной пропаганды, хождением по мукам.

Так как путешествие по России было представлено нам в самых мрачных тонах, Де Муро решил запастись в большом количестве макаронами и консервированной ветчиной, чем весьма утяжелил наш и без того внушительный багаж.

Муж, не в обиду будь ему сказано, был порядочным-таки обжорой, он больше всего беспокоился о «пропитании». И опыт долгого путешествия показал, что он отчасти был прав в своих опасениях.

В путешествие мы все отправлялись с самыми разными настроениями. О заботах моего мужа я уже упоминала. Я сама думала только о разлуке с дочерью, и эта мысль мучила меня, как кошмар.

Эльси и Биццелли, наоборот, были счастливы, как школьники в первый день каникул, они не думали ни о каких опасностях и мечтали лишь об одном – посмотреть новые страны. Минольфи совершенно не представлял себе всех ожидавших нас мытарств.

Путь от Берлина до Варшавы прошел без всяких происшествий, мы и не заметили, как прибыли в столицу Польши. Купе наши хорошо отапливались, меню в вагоне-ресторане было весьма разнообразным, хотя Де Муро, обожавший спагетти по-итальянски, каждый раз недовольно хмурился. От Варшавы до русской границы мы тоже добрались без каких-либо осложнений.

Здесь, на пограничной станции, нам предстояло пересесть в другой поезд, так как в России другая железнодорожная колея. Вот тут-то и начались наши приключения.