Текст книги "Голос над миром"

Автор книги: Тоти Даль Монте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

IV. Вольф-Феррари и Тальяпьетра

Решение обучать меня игре на фортепьяно отец принял незадолго до переезда в Венецию.

Он хотел, чтобы я попала в консерваторию Бенедетто Марчелло, которая по сей день слывет одной из лучших в Италии. В то время консерваторию возглавлял самый венецианский из всех композиторов первой половины XX века, Эрманно Вольф Феррари, автор «Четырех деспотов», «Кампуэлло», «Лукавой вдовы», «Ожерелья мадонны», «Секрета Сюзанны». Своим мелодическим богатством он сродни классическим венецианским композиторам славного для Венеции XVIII века. В его музыке ощущается ритм неторопливых взмахов весла, плавно скользящих, изящных гондол, эхо журчащих ручьев, шепот волны в лагуне и прозрачность венецианского неба.

Попасть в эту консерваторию было отнюдь нелегко – очень мало вакантных мест и весьма много желающих. Рассчитывать на влиятельных друзей не приходилось.

К обучению в консерватории допускались лишь те, кто успешно выдержит экзамены по теории музыки, сольфеджио и хорошо сыграет несколько сонатин перед комиссией грозных педагогов. Надо сказать, что в те времена не существовало так называемой протекции.

Полный уверенности в моих способностях и в беспристрастности приемной комиссии, отец выполнил необходимые формальности, и в одно ясное сентябрьское утро мы отправились поездом из Мольяно в Венецию. Я была в новой голубой матроске и черных лаковых туфельках, на голове торчал огромный бант, а шею украшало довольно безвкусное ожерелье. Мне казалось, что вся комиссия любуется моими новыми блестящими туфельками.

А в зале ожидания я так старалась выставить напоказ мои туфельки, что даже не слушала наставлений и увещеваний отца.

Но когда в зале прозвучало мое имя, мною овладел панический страх, лишь тут я поняла, какое меня ожидает испытание. Я поспешно схватила папку с нотами и бросилась к массивной двери, мгновенно забыв о чудесном новом платьице и лакированных туфельках.

Войдя в зал, где происходили испытания, я очутилась перед комиссией суровых профессоров и встала, робко потупив глаза.

Наконец я положила на пюпитр ноты и стала прилаживать табурет, слишком низкий для меня. Возможно, ноты лежали с краю, возможно, я нечаянно толкнула инструмент, но только все мое добро очутилось на полу.

Маэстро Вольф Феррари встал, желая мне помочь, и тут ему бросилось в глаза, что кроме пьес для фортепьяно я принесла немало арий Шуберта и Шумана.

– Ты что же, пришла обучаться фортепьяно или пению? – спросил он.

– Фортепьяно, – застенчиво ответила я, – но папа учит меня и петь.

– Коль так, – сказал Вольф Феррари, – давай попоем.

Он сел за фортепьяно, выбрал одну из арий, и я запела.

Маэстро, видимо, был доволен; я осмелела и пела одну арию за другой.

Наконец маэстро встал и сказал:

– Хорошо, иди, иди, хватит. Сонатину Клементи разучишь в классе. Скажи своему отцу что ты принята.

Я выбежала из зала, сияющая от счастья, но, честно говоря, немного удивленная – мне казалось, что я не заслужила высокой оценки. Ведь я только пела.

Отец вначале не поверил мне, а потом растрогался и крепко обнял. Мне пришлось несколько раз повторить слова директора консерватории, пока он окончательно не убедился в моем успехе.

На следующий день мы получили официальное извещение о принятии меня в класс фортепьяно, и месяц спустя, уже переехав в Венецию, я стала ученицей консерватории. Моим первым педагогом был знаменитый Джарда, отец органиста Гоффредо, а затем я перешла в класс маэстро Тальяпьетры, ученика Бузони. Мне хотелось бы написать как можно больше добрых слов о Тальяпьетре, музыканте редкой интуиции, прекрасном композиторе и подлинном виртуозе игры на фортепьяно.

Грузный, хмурый с виду, с гривой косматых волос, Тальяпьетра был человеком великодушным, душевным, тонко чувствующим, подлинным артистом.

В течение пяти лет я с огромной пользой для себя занималась у него в классе. Я была прилежной, старательной, толковой ученицей, не уставала заниматься в консерватории и дома под контролем отца, который следил за моими успехами пианистки и певицы, стараясь также поднять мой общий культурный уровень. Необходимо было пополнить мои знания, довольно скромные после учебы в начальной школе.

Но все же главной целью отца да и моей оставалось пение, хотя я очень увлекалась и игрой на фортепьяно, твердо решив получить диплом пианистки. Но когда я готовилась на шестом курсе к экзаменам и играла с утра до вечера, стараясь в совершенстве отработать технику, что было нелегко с моими слишком короткими руками, я однажды ощутила острую боль в большом пальце правой руки. На следующий день я вновь села за фортепьяно, но боль становилась все сильнее. Пришлось прервать занятия. Не на шутку испугавшись, я рассказала обо всем отцу, он тоже забеспокоился, но всячески старался меня утешить. Наутро он повел меня к врачу, и… как это ни печально, оказался разрыв сухожилия.

Врач предписал мне длительный отдых, и, сколько я ни плакала, ни отчаивалась, экзамены в этот год мне сдавать уже не пришлось.

– Не огорчайся так, – повторял отец, – неделька, другая отдыха тебе не повредит. Что страшного, если ты и потеряешь год? Будешь больше заниматься пением.

У отца было много друзей и среди них торговец музыкальными инструментами синьор Фьори. Этот Фьори был знаком со знаменитой Барбарой Маркизио, которая давно уже жила на своей прекрасной вилле в Мира, на берегу реки Бренты, продолжая, однако, преподавать пение в консерватории Неаполя. Барбара Маркизио и ее сестра Карлотта – обе превосходные певицы. Первая обладала красивым контральто, вторая – сопрано. Они были любимицами Россини в годы его пребывания в Париже. Сестры пользовались мировой известностью и познали истинную славу. Реликвии, напоминающие об их искусстве, по сей день хранятся в музее «Ла Скала».

Карлотта Маркизио умерла молодой, и Барбара, глубоко переживая эту утрату, не пожелала больше выступать на сцене.

Когда я впервые увидела Барбару Маркизио, передо мной воскресла благородная синьора XIX века, чудесным образом появившаяся в XX-м. Одевалась она очень просто, по старинной моде: узкая в талии юбка, скромная блузка с вышитыми широкими рукавами и кружевным воротничком. Барбара Маркизио была очень доброй, молчаливой; глаза ее, глядевшие спокойно и дружелюбно, несколько смягчали резкие черты лица.

Мягкая, но сдержанная по характеру, она умела держать вас на почтительном расстоянии и в то же время внушала доверие и симпатию. Гостиная и кабинет изумительной виллы в Мира хранили немало следов ее былой славы.

В годы ее артистической карьеры Барбаре Маркизио посчастливилось встречаться не только с Россини, но и с другими величайшими композиторами и певцами Европы того времени; она была знакома с королями и принцами, и все единодушно признавали ее королевой бельканто.

Жила она вместе с Эммой Горин, своей близкой подругой, женщиной тонкого ума и редкого чувства прекрасного.

Встреча с Барбарой Маркизио оказалась для меня решающей.

V. Барбара Маркизио

Итак, однажды отец, синьор Фьори и я отправились на виллу в Мира. Для меня это было особым событием – предстояла встреча с Барбарой Маркизио и поистине сказочное путешествие. Ведь я никуда не выезжала из Венеции, кроме как в Пьеве ди Солиго. От Венеции до Фузины мы плыли на пароходике, а затем трамваем отправились из Фузины в Мира.

Тут мне впервые открылись прелестнейшие места моего чудесного края, берега Бренты, где высились старинные виллы. Меня поразило название одной из них – «Malcontenta» («Недовольная»). Мне объяснили, почему эту виллу назвали так. Когда-то в ней была заточена знатная венецианская дама, уличенная в неверности мужу.

В наши дни, когда понятия верности и неверности изрядно изменились, «романтическому приключению» никто не придал бы особого значения, но тогда проступок «грешницы», обреченной проводить свои дни в печальном одиночестве, дал необычное имя даже расположенной по соседству с виллой деревушке. До сих пор деревня называется Недовольная.

Вилла Барбары Маркизио была выстроена в стиле XVIII века и окружена роскошным садом со множеством цветов и статуй, как это принято у итальянцев.

Когда мы подошли к вилле, сторож открыл массивные железные ворота и повел нас по длинной полутемной аллее, по сторонам густо заросшей цветами, которых я почти не видела, но ощущала легкое головокружение от их дурманящего аромата.

Наконец мы вошли в огромный зал, который показался мне волшебным дворцом. На стенах под стеклянными витринами хранились реликвии, говорившие о всемирном признании, которое получило искусство этой прославленной певицы.

Мантильи, веера, золотые кубки, диадемы, медали, драгоценные книги с автографами величайших знаменитостей, скульптуры оперных персонажей, воплощенных на сцене выдающейся артисткой, и тысячи других редкостных вещей.

Я совершенно терялась среди этого артистического великолепия, приводившего меня в священный трепет. Но вот отворилась дверь, и на пороге появилась тоненькая фигурка седовласой женщины с необыкновенно добрыми голубыми глазами. Она поздоровалась с моим отцом и с синьором Фьори, протянула даже мне руку и пригласила сесть. Ее интересовало буквально все: где я училась раньше и учусь ли теперь, каковы мои мечты и планы. Папа подробно отвечал на все ее вопросы.

Некоторое время синьора молча, слегка улыбаясь, глядела на меня. Вероятно, ее забавлял вид совсем маленькой девчушки, которая зачарованно уставилась ей в лицо широко раскрытыми глазами, полными веры и великой надежды.

Наконец она заговорила, горячо и страстно. Прежде всего она предупредила, что бельканто требует жертв, иногда на протяжении всей жизни (то же самое я постоянно твержу своим ученикам) и, чтобы научиться петь, надо много не только настойчивости, но и умения мыслить. Потом добавила, что поспешностью тут можно только повредить делу, что профессия оперного певца или певицы одна из самых тяжелых и сложных и нужно быть готовым к самым горестным разочарованиям.

Я слушала ее с величайшим вниманием. Все, что синьора Маркизио произносила своим немного глухим, спокойным и гармоничным голосом, было для меня неоспоримой истиной, не допускающей возражений.

Отец тоже внимал ее словам с восхищением, изредка робко кивая головой в знак согласия. Затем синьора встала и медленно направилась к фортепьяно. Села, откинула крышку и поставила на пюпитр ноты двух сторнелей Баццини, которые я принесла с собой.

Я была страшно взволнована, сердце у меня бешено колотилось, к горлу подступал ком. Постепенно я немного успокоилась и взяла себя в руки. Доверяясь своей музыкальной интуиции, я запела довольно свободно.

Когда я закончила сторнели, наступила тишина. Не высказав своего мнения, Барбара Маркизио спросила, что бы мне хотелось еще спеть. Я без колебаний ответила: «Из „Фауста“… арию с жемчугом… Но только разрешите мне, синьора, не брать в конце чистое „си“, потому что я не смогу».

Синьора Барбара сняла с полки ноты, открыла их и заиграла вступление. Я собралась с духом, зажмурила на мгновение глаза и запела. Когда я закончила арию, обойдя, понятно, подводный камень в виде чистого «си», непревзойденная россиниевская Золушка с минуту молчала, затем поднялась и сказала просто, неторопливо:

– Да, голос у тебя есть, он приятного тембра, но… небольшой. Тебе придется много работать, моя дорогая cità. Кроме голоса у тебя есть, к счастью, темперамент, ты уже умеешь петь, придавать голосу нужную окраску, смеяться… как настоящая артистка.

Это пьемонтское «cita» (малышка) Барбара Маркизио произнесла ласково и неизменно называла меня так все время, пока я училась у нее.

Одобрение синьоры Маркизио бесконечно растрогало меня. Нечего и говорить, что я не смогла сдержать слезы и бросилась целовать руку великой певицы. Должна сказать, что я всецело обязана Барбаре Маркизио, ибо под ее руководством я сформировалась как артистка.

Отец и синьор Фьори тоже были растроганы. Отец сказал, что готов на любые жертвы, хотя его жалованье преподавателя довольно скромно. Но Барбара Маркизио прервала его, объявив, что будет учить меня бесплатно. Она столь твердо сказала о своем благородном решении, что больше об этом разговор уже не возникал. Однако она поставила непременным условием величайшее прилежание и рвение в учебе с моей стороны и беспрекословное повиновение. Она запретила мне продолжать занятия по игре на фортепьяно, объяснив, что это утяжелит мое дыхание, а значит, повредит пению. Потом добавила, что мне следует отдохнуть несколько месяцев и перестать петь до будущей весны. А уж весной, вернувшись из Неаполя, где она собиралась последний год давать уроки в консерватории, она начнет заниматься со мной.

Свой вынужденный отдых я провела в нетерпеливом, трепетном ожидании, часами изучая музыку, итальянский язык, историю искусства.

Наконец пришла долгожданная весна, и я стала три раза в неделю ездить на виллу в Мира. Я садилась на пароходик, полная надежд и мечтаний, и в своем энтузиазме готова была петь тут же на палубе.

Возвращаясь с занятий, я до того была поглощена волшебным миром звуков, открывшимся передо мной, что не замечала ни сияния солнца, ни иссиня-черной лагуны, когда надвигалась буря.

На пристани меня всегда поджидал отец, молча вопрошавший взглядом: как прошел урок?

Барбара Маркизио! Она с бесконечной любовью учила меня правильной эмиссии звука, четкой фразировке, речитативам, художественному воплощению образа, вокальной технике, не знающей трудностей при любых пассажах. Но сколько пришлось петь гамм, арпеджио, легато и стаккато, добиваясь совершенства исполнения!

Полутоновые гаммы были любимым средством обучения Барбары Маркизио. Она заставляла меня на одном дыхании брать две октавы вниз и вверх. На уроках она была всегда спокойной, терпеливой, объясняла все просто и убедительно и очень редко прибегала к сердитым выговорам.

Но кто приводил меня иной раз в отчаяние, так это Эмма Горин, неизменно присутствовавшая на занятиях. Своими упреками она иногда доводила меня до слез. Женщина весьма странная, властная и капризная, она без конца курила сигары, а после уроков провожала меня до остановки трамвая. И по дороге, в зависимости от исхода занятий и своего капризного настроения, то хвалила меня, то ругала. Часто она повторяла в сердцах:

– Бесполезно с тобой возиться! Ты ни рыба ни мясо. Синьора хочет сделать из тебя легкое сопрано, а тебе, похоже, нравится огорчать ее. Ты, видно, хочешь стать драматическим сопрано. Думаешь, мы не заметили?

Это было неправдой, я спорила со слезами на глазах, не в силах выносить постоянные упреки синьоры Эммы.

Впрочем, я убеждена, что ругала она меня не со зла: она просто хотела направить меня строго по пути, начертанному Барбарой Маркизио.

Вернувшись домой, я, понятно, изливала отцу свои обиды, и он, всегда ласковый и спокойный, утешал меня. Отец был непоколебимо уверен в моем успехе. Следуя советам моей наставницы, он каждый день заставлял меня съедать кровяной бифштекс, хотя это и отражалось на нашем скромном семейном бюджете. Всем известно, что певцы должны хорошо питаться, если хотят быть в должной форме и сохранить крепкое дыхание и голос. Бифштекс остается неотъемлемой частью рациона певца, и бессмысленно заменять его разными современными витаминами.

Моя наставница научила меня четкой фразировке, уверенному исполнению арпеджио, гибкости в вокализах, выразительному, полному чувства пению.

Священные каноны бельканто были мне преподаны Барбарой Маркизио с поистине монашеским терпением и с непоколебимой верой в мои силы. Ей я обязана моим стилем пения, который хвалили музыкальные критики всего мира.

Природный артистический темперамент и способность к перевоплощению довершили мое формирование певицы.

У Барбары Маркизио в Мира была еще одна ученица, Роза Райза. Когда я начала заниматься, Роза Райза была уже великолепным сопрано и вскоре с огромным успехом дебютировала на сцене. Русская еврейка, высокая, темноволосая, она отличалась умом и красотой. Будущая блестящая исполнительница Нормы Роза Райза сразу же выказала мне свою дружбу и симпатию. Как человек экспансивный и доверчивый, я, понятно, сразу ответила ей тем же.

Кто мог тогда знать, что я вместе с Райзой буду дебютировать на сцене «Ла Скала»?

С Барбарой Маркизио связаны мои воспоминания и о чудесных цветах ее сада. Желтая акация, жасмин, розы, анемоны, которые Эмма Горин осторожно срезала и дарила мне после особенно удачных занятий, были для меня самой желанной наградой, и отец, видя, что я возвращаюсь с цветами, безмерно радовался этому доказательству моих новых успехов.

VI. Птичка должна летать

После нескольких месяцев занятий Барбара Маркизио объявила, что переезжает в Рим, где собирается провести зиму, и посоветовала мне последовать за ней в столицу. Там она будет продолжать регулярно заниматься со мной все так же бесплатно. Я не знала, как сообщить об этой новости отцу, у меня просто не хватало смелости поговорить с ним. Ведь речь шла о немалых расходах на дорогу и на мое содержание вдали от дома.

Наконец я собралась с духом. Не знаю уж как, но мой дорогой папочка все устроил. Он подыскал для меня в Риме скромный пансион и однажды вечером отвез меня на станцию, поручив заботам Барбары Маркизио и Эммы Горин.

Прощание с отцом было очень трогательным и взволновало нас обоих. Меня и его обуревали два противоположных чувства – ему было горько расставаться со мной, хоть он знал, что это необходимо для продолжения моей учебы, мне тоже разлука была тяжела, но уж очень хотелось увидеть Рим.

Впервые в жизни я отправлялась в столь далекое путешествие.

Едва поезд тронулся, я залилась горючими слезами, а затем забилась в уголок и предалась своим радужным мечтам.

Прибыв в Рим, я проводила Барбару Маркизио и Эмму Горин до их дома на виа Баббуино и в том же экипаже добралась до моего нового жилища, расположенного возле Пантеона. Хозяйка пансиона встретила меня довольно неприветливо, она предупредила, что ее жильцы все люди степенные и она не потерпит никаких вольностей. Очень скоро я обнаружила, что в доме царит ханжество. Почти все обитатели пансиона были приезжими священниками.

Я почувствовала себя как-то неуютно, и не столько из-за соседства священников, сколько из-за гнетущей, мрачной атмосферы нашего пансиона.

Такое уныние и тоска охватили меня, что я немедля приняла решение поскорее выбраться оттуда. В самом деле, как я могла спокойно заниматься и петь бесконечные вокализы? Ведь каждую минуту мне могли помешать: дверь моей комнаты не запиралась даже изнутри. Под тем предлогом, что мне надо купить в лавке почтовые марки, я вышла на улицу и словчилась даже найти дорогу от Пантеона до площади Испании.

Барбара Маркизио, увидев меня, сразу поняла по моему возбужденному виду, что случилось что-то неладное. Узнав, в чем дело, она совсем не рассердилась и не стала меня бранить, а тут же подыскала мне другой пансион. Я поселилась у сестер Пачифико, на соседней виа Кроче.

Сестры Пачифико оказались на редкость приятными людьми, комната была уютной, и в ней стояло фортепьяно.

Мои новые хозяйки увлекались музыкой, искусством, литературой.

Облегченно вздохнув, я сразу же принялась устраиваться, а оставшиеся часы первого дня своей жизни в Риме решила посвятить благотворному сну. Уже на следующее утро начались занятия. Моя преподавательница сама приходила в дом к сестрам Пачифико, хотя жили они на четвертом этаже, а лифт работал не каждый день. Страстная жажда побольше узнать заставляла меня заниматься с огромным увлечением и старанием. Иногда после уроков синьора Маркизио брала меня с собой на прогулку по городу. Конечно, в те времена Рим не был похож на современную шумную столицу, но после тихой, спокойной Венеции он показался мне городом с поистине бурным ритмом жизни.

В доме сестер Пачифико собирались молодые музыканты, которые часто забавы ради вторили моим песням и вокализам. Однажды эти весельчаки сыграли со мной апрельскую шутку. Взяли да выдумали, что у церкви Сан Паоло меня ждет какое-то весьма важное лицо, желающее меня прослушать.

Сгорая от волнения и надежды, я помчалась на место встречи, захватив множество партитур, и, подойдя к церкви, стала поджидать «важное лицо», но из-за колонн внезапно выскочили эти обманщики, включая сестер Пачифико, и с шумом и хохотом окружили меня, довольные, что я попалась на удочку. В первый момент я, правда, очень обиделась и чуть не заплакала, но быстро отошла и стала смеяться вместе со всеми.

Весной Барбара Маркизио вернулась на виллу в Мира, и я возобновила свои поездки туда. Так как за несколько лет я сделала большие успехи, Барбара Маркизио от тщательных занятий по вокальной технике перешла к изучению партитур. Я начала разучивать партии в операх, которые затем целые тридцать лет составляли мой репертуар: «Сомнамбула», «Дон Паскуале», «Севильский цирюльник», «Любовный напиток», «Риголетто», «Искатели жемчуга».

Зимой 1914/15 года синьора Маркизио решила не ехать в Рим. Италия стояла на пороге войны, и обстановка была тревожной.

Однако синьора Маркизио сочла необходимым покинуть Мира и перебралась в городок Монтегротто. Там она поселилась в гостинице «Терме», разумеется, вместе с неразлучной Эммой Горин.

Постоянные поездки в Монтегротто были бы для меня затруднительными, но моя наставница еще раз показала, как она добра и великодушна, поселив меня в той же гостинице «Терме», Там мне жилось очень хорошо, было уютно, а главное – тепло.

Впервые я жила в настоящей гостинице и чувствовала себя в эти счастливые деньки почти как Арлекин в роли принца.

Однажды, когда мы гуляли по Эуганейским холмам, синьора Маркизио ласково обратилась ко мне:

– Моя дорогая малышка, что же мы будем делать дальше? По-моему, ты вполне готова… птичка должна вскоре расправить крылья! Не бойся, маленькая, я издали буду руководить тобой, поручу заботам моей любимой Маргериты, которая отлично заменит меня.

Я была ошеломлена и не находила слов, не знала, смеяться мне или плакать. Наконец я пролепетала что-то, посмотрела в лицо своей дорогой наставнице, подступившие к горлу слезы неудержимо хлынули из глаз, и я с плачем обняла ее.

После Монтегротто я целый месяц безвыездно пробыла на вилле синьоры Маркизио в Мира, а следующим летом уже пела на благотворительном концерте в чудесном зале виллы Фоскари.

Публика собралась самая изысканная; многие знатоки специально приехали из Венеции, чтобы послушать и увидеть, чему научила меня Барбара Маркизио.

Среди присутствующих, конечно, был и мой отец, вначале дрожащий от волнения, но бесконечно счастливый после концерта.

Для меня этот концерт вылился, осмелюсь сказать, в опьяняющий успех, достигший своего апогея, когда я исполнила каватину из «Севильского цирюльника» и вместе с тенором Макнец дуэт из «Дон Паскуале».

В сентябре Барбара Маркизио, дав последние напутствия, проводила меня в Милан. Она направила меня к своей любимой племяннице Маргерите, дочери ее сестры Карлотты Маркизио. Маргерита незадолго до этого вышла замуж за Карло Клаузетти, директора известного музыкального агентства «Рикорди». Благодаря этому я могла с полным основанием считать себя «в надежных руках».