Текст книги "Голос над миром"

Автор книги: Тоти Даль Монте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

XXV. Китай и Япония

Снова записи в дневнике.

«„Шанхай. 2 апреля. Наконец-то мы наслаждаемся относительной прохладой. Первый концерт назначен на вечер 6 апреля. Все эти дни мы отдыхали и разгуливали по городу, заглядывая в магазины, эти характерные уголки загадочного Востока“.

На рейде Шанхая стояло военное судно „Ливия“. Офицеры и матросы корабля были в восторге от четырех наших концертов. На первом из них присутствовал весь дипломатический корпус. Последующие концерты состоялись 7, 12 и 16 апреля.

Газеты Шанхая, выходившие на китайском и английском языках, состязались в похвалах „итальянскому соловью“; вместе со мной большой успех выпал на долю Энцо. А теперь мне хотелось бы вернуться к записям, сделанным в предшествовавшие дни.

7 апреля. Превосходный симфонический оркестр Шанхая дал в нашу честь обед в одном из итальянских ресторанов. Прием прошел на редкость удачно, меню было превосходным, но мы проявляли умеренность в еде, помня об ожидавшем нас вечером концерте.

8 апреля. Сегодня мы осмотрели китайский квартал; он произвел на меня не менее сильное впечатление, чем китайские районы Гонконга. Заглянули мы и на птичий рынок, самый большой и фантастический в мире. Я слушала пение редчайших птиц и вместе с ними взяла несколько трелей.

Меня поразило, сколько на каждом базаре доморощенных „зубных врачей“, которые со своими стульчиками располагаются прямо на открытом воздухе. Мне говорили, что местные „дантисты“ достигли величайшего совершенства в умении рвать зубы и что своими корнями это искусство уходит в глубь веков. Однако мы видели, как пациенты корчатся от боли, точь-в-точь как у нас, с той лишь разницей, что здесь страдания бедняг выставлены на всеобщее обозрение. Впрочем, местные жители равнодушно проходят мимо, ибо для них это привычное зрелище.

В магазинах полно тончайших изделий из фарфора, нефрита, слоновой кости, изумительных бриллиантов, всяких кимоно, шалей, шкатулок, красивых безделушек и статуэток. Будь у меня возможность, я бы увезла в Италию целый вагон этих вещей, которые так украсили бы мою виллу в Барбизанелло.

Барбизанелло! Я беспрестанно уношусь мыслями к моей дочурке. Здорова ли она? Что она сейчас делает? Скучает ли по своей маме? Через несколько дней моей Мари исполнится год, а меня не будет с ней.

9 апреля. Мы часто совершаем прогулки по Шанхаю. Сегодня моим спутником был добряк и умница Эльси, один из самых приятных людей, с которыми столкнула меня жизнь. Он из очень простой и бедной семьи. Трудно найти лучшего товарища: он никогда не унывает, в самых сложных и даже щекотливых ситуациях умудряется не падать духом и отыскать наилучший выход.

Остроумный, жизнерадостный, он одинаково легко беседует с русскими, американцами, китайцами, монголами, хотя я просто ума не приложу, как ему это удается. Ведь мне точно известно, что он, кроме своего родного венецианского наречия, не знает ни одного языка. Правда, он умеет говорить и на чисто итальянском, но при первой же возможности предпочитает перейти на живописный и милый его сердцу венецианский диалект. Эльси всецело поглощен заботами о матери и братьях, как прокормить их и себя, и его не беспокоят никакие сложные проблемы. Ко мне он относится с подлинным обожанием.

Сегодня мы еще раз побывали в китайском квартале. Здесь целые семьи проводят почти весь день на улице, у порогов своих жалких жилищ. Тут же готовят пищу и едят прямо на тротуаре.

Уступая настойчивым просьбам одного очень церемонного китайца, мы остановились у палатки хироманта, который принялся внимательно исследовать линии моей руки. Его предсказания были довольно банальны – бесконечные успехи и баснословное богатство. Он наверняка узнал меня по фотографиям, заполонившим город. Этот гадальщик заставил меня вспомнить о совете, который несколько лет назад дал мне в Мельбурне один весьма известный австралийский хиромант. Его предсказания тоже были очень радужными, но он посоветовал мне остерегаться падения. Да-да, обычного падения, физического падения на землю. Быть может, поэтому я не особенно люблю летать самолетом. Что же касается „падений на землю“ в переносном смысле, то здесь, увы, у меня накопился большой и печальный опыт.

15 апреля. Сегодня моему ангелу исполнился год, и мне стало невыносимо грустно, что я сейчас далеко-далеко от нее. Друзья принесли мне цветы и подарки для Мари. Маэстро Биццелли сочинил для моей малышки „Колыбельную“; я непременно разучу ее и буду петь. Чтобы не разрыдаться от тоски, я вышла из гостиницы и купила дочурке сразу три нарядных платьица. Но и это не помогло мне прогнать грусть. Муж тоже не так весел, как обычно, нетрудно заметить, что и он скучает по дочке.

17 апреля. Мы покинули Шанхай на борту парохода „Маккинлей“ и направились в Японию. Прощальный концерт был для нас подлинным триумфом. Сцена буквально утопала в цветах, и я чуть не задохнулась от их терпкого запаха. Мы до сих пор находимся под впечатлением пережитого. Пока море удивительно спокойно, и путешествие проходит как нельзя лучше. И все же нам не терпится поскорее добраться до Японии».

Когда мы вошли в Иокогамский порт, на пристани нас уже поджидали. Среди встречающих был итальянский консул коммендаторе Гаско и множество итальянцев, радостно приветствовавших нас. После непродолжительного отдыха в гостинице мы большой компанией поехали осматривать город. Все эти симпатичные люди проводили нас до железнодорожной станции. Отсюда за какие-нибудь полчаса поезд доставил нас в Токио.

На вокзале японской столицы нас встречало очень много народу, артисты, местные власти, представители итальянского посольства. Меня и моих спутников буквально засыпали цветами и замучили бесконечными интервью. Газеты создали нам широчайшую рекламу, причем меня они величали «королевой легких сопрано» и «наиболее яркой представительницей итальянского бельканто». В газетах и журналах появилась моя биография, составленная в восторженных тонах, портреты, описания моих предыдущих турне. Много похвал досталось и на долю Энцо Де Муро Ла Манто, который своей красотой и живостью завоевал симпатии многочисленных зрителей, особенно среди лиц женского пола.

Мы прибыли в Японию как раз во время цветения вишни. Улицы столицы, широкие аллеи и парки окрасились в розовый, лиловый и красный цвет. На их фоне живописные кимоно женщин, белые и черные костюмы мужчин создавали неизгладимое впечатление, словно вы попали в какой-то сказочный мир.

Меня Токио, третий по величине город в мире после Лондона и Нью-Йорка, совершенно ошеломил. Какой контраст между японским колоритом и западным, «а-ля́ американа», образом жизни некоторых его обитателей.

Этот огромный, шумный город был пропитан паназиатской идеологией, что через десять лет привело Японию к безумной атаке на Пирл Харбор и к трагическому поражению в войне.

В первые же дни жизни в Токио мы побывали в нескольких театрах, и прежде всего в старинном «Ноо». Как великолепны эти спектакли! В странных и непонятных для нас пении и музыке таится огромная сила выразительности и тончайший вкус. А какое богатство костюмов! Главную роль в спектакле исполнял крупнейший японский актер того времени, которого, пожалуй, можно сравнить с нашим Цаккони или Руджери.

Как и в Китае, представления длятся здесь с пяти вечера и до полуночи; зрители едят, пьют чай, уходят, приходят, и это никого не возмущает.

Исполнитель главной роли действительно оказался превосходным актером, великолепным мимом. Мне он очень понравился, хотя речь идет о театре, весьма отличающемся от нашего.

После спектакля мы совершили прогулку по вечернему Токио. Я никогда не видела столь ярко иллюминованного города; повсюду гроздьями свисали лампочки и гирлянды цветов, звучали песни.

Мы посетили домик гейш; красивые черноволосые девушки с вычурными прическами и удивительно белой кожей были одеты в красочно расшитые кимоно. Тонкий запах гардении исходил от них.

Двигались они словно живые куклы, с редким изяществом и грацией. Нам удалось послушать и их песни, которые гейши исполняли проникновенными детскими голосами. А как красиво обмахиваются они веером!

На второй день нашего пребывания в Токио американская фирма «Виктор», которая записала меня на пластинки, устроила в мою честь прием в «Императорском отеле». Здесь собрались сливки общества: известные актеры, певцы, музыканты, критики… Это была дань восхищения и признания итальянского искусства. Хозяева и гости произнесли множество речей на итальянском и английском языках. Конечно, выступила и я, чтобы поблагодарить за гостеприимство.

На следующий день мы дали первый концерт в императорском театре. Огромный успех разделили со мной муж и отличные музыканты Эльси и Биццелли. Зритель жаждал послушать наших классиков: Россини, Доницетти, Беллини, народные неаполитанские и венецианские песни; эти песни словно несли токийцам дыхание нашей лагуны, которую большинство из них видело только на открытках. Меня даже удостоили награды – ордена Фиджи Шимпо; говорят, что им награждают только артистов с мировой славой.

В Токио мы дали еще три концерта: 27, 28 и 30 апреля. Каждый раз успех был необыкновенным и на меня буквально обрушивалась лавина цветов: огромных гвоздик, лилий, сирени, чудесных роз. Я украсила этими цветами алтарь девы Марии в католической церкви Токио. То были счастливые для нас с мужем дни. Особенно меня радовали телеграммы из дому о том, что моя Мари отлично себя чувствует и быстро подрастает.

Нас слегка испугали два чувствительных подземных толчка, но француз-миссионер успокоил нас. Для Токио да и для остальной Японии такие толчки не представляют опасности, это сущие пустяки. После Токио мы отправились в Нагойю. В пути я любовалась зелеными полями и холмами, так напоминавшими мне холмы родного Венето. От созерцания этой чудесной картины меня оторвал лишь выросший на горизонте легендарный вулкан Фудзияма, покрытый вечными снегами.

В Нагойе обычный успех, обычная буря оваций, обычное море цветов… Но здесь нас поджидал и пренеприятный сюрприз – новое землетрясение. Толчки были столь сильными, что я от страха еле дышала, а Эльси вскочил с постели в одной пижаме, и, смертельно бледный, в ужасе забормотал: «Синьора… я еду домой… немедленно домой…» – точно его Виченца находилась совсем рядом, за поворотом дороги. Нечего и говорить, что наше пребывание в Японии было несколько отравлено постоянным страхом перед землетрясениями.

Из Нагойи двинулись в Осаку: еще четыре концерта. Эти беспрестанные переезды заставляли нас без конца упаковывать и распаковывать чемоданы, создавали невероятную неразбериху. Положишь какую-нибудь вещь в один чемодан, а находишь ее в другом. Особой неаккуратностью отличался Энцо, он вечно ругался на чем свет стоит, разыскивая очередную пропажу. Часто только остроумие и шутки Эльси помогали нам избежать ссоры. Мы постоянно пересчитывали сумки, тюки, чемоданы, боясь впопыхах забыть что-либо.

* * *

После короткой остановки и концерта в Кобе мы переехали в Киото, самый японский из всех городов Японии. Какие неслыханные богатства собраны в многочисленных буддийских монастырях! А сколько паломников мы повидали здесь всего за несколько дней! Бесконечные толпы людей вливались по высоченным ступеням в распахнутые двери главных храмов.

В Киото я побывала на чисто японском эстрадном концерте. Десятки гейш, на редкость грациозных, пели и танцевали, утопая в море ярчайших красок, под звуки весьма странной музыки.

Здесь же, в Киото, мне довелось попробовать знаменитый зеленый чай, который в Японии и Китае пьют почти повсеместно. Он слишком пахуч, но зато хорошо подкрепляет силы и в конце концов начинает казаться вам даже вкусным.

Во время этого путешествия по Дальнему Востоку многочисленные обеды стали для нас истинным кошмаром. В Киото нам даже пришлось в разгар убийственно сытного обеда под самым банальным предлогом распрощаться с хозяевами. Но зато уж национальному блюду японцев шиаки я воздала должное. Это необыкновенно вкусное кушанье. Мелко нарезанное мясо долго варят вместе с очень похожими на сельдерей тростниками бамбука и приправой из разных специй и трав. Мне лично шиаки очень нравится. На званый обед в Киото пришел и наш аккомпаниатор маэстро Кито, и мы уговорили его свезти нас в чайный домик. Там хозяева усадили всех нас за низенький столик, уставленный непонятной снедью, прямо на подушки, заставили снять туфли и… принялись угощать. Несмотря на наши смущенные протесты, нам подали холодные спагетти. Энцо отпустил несколько своих грубоватых шуток, но и ему пришлось отдать дань нашему национальному кушанью, пока юные гейши услаждали нас своими прелестными танцами.

В заключение нашего турне мы дали еще два концерта в Токио и один в Осаки и выступили сверх программы по столичному радио. 2 июня мы закончили все выступления. И как раз вовремя, потому что на следующий день я заболела тонзиллитом. Болезнь не опасная, но томительная. 4 июня мне подарили чудесную собачку Мичико, о которой я уже однажды упоминала. 5 июня мы упаковали багаж и погрузились на пароход «Ганж», который должен был доставить нас в Италию.

Я была счастлива, несмотря на то, что еще не вполне оправилась после болезни. Я мечтала вновь увидеть мою дочурку и буквально считала минуты.

«Ганж» был отличным, современным пароходом с настоящей итальянской кухней. Наши попутчики оказались очень приятными людьми, да и немного отдохнуть после стольких трудов совсем не мешало. Впрочем, о подлинном отдыхе не могло быть и речи – ведь наш импрессарио уже на 12 июня назначил концерт в шанхайском театре «Эмбасси». 21 июня мы прибыли в Сингапур, и уже вечером состоялся концерт в «Виктория-холл». Зрители были почти одни англичане, и нам, как и прежде, сопутствовал громкий успех.

Вот еще несколько записей из дневника:

«23 июня. Мы плывем на остров Цейлон, в Коломбо. Попали в муссон, пароход отчаянно качает. Счастье еще, что ни я, ни Энцо не подвержены морской болезни. Большинство пассажиров запрятались в каюты и поручили душу богу. Эльси тоже испарился с палубы.

26 июня. Мы провели в Коломбо чудесный день. Осмотрели чуть ли не все местные достопримечательности. На улицах много слонов; здесь на них возят самую разную поклажу. Я не удержалась от соблазна и заглянула в ювелирную лавку. Остров Цейлон славится своими топазами и сапфирами. В одной из таких лавок я купила великолепный сапфир.

28 июня. Священник отслужил на борту мессу. Я спела „Аве Марию“ Гуно, принеся эту песнь в дар святой деве Марии. Месса в море, на палубе парохода, бесконечно растрогала меня. Звуки моего голоса уносились далеко, к самому горизонту, и проникали в сердца простых людей, прежде всего наших моряков.

30 июня. Остановка в Бомбее. Я впервые ступила на землю Индии. Город очаровал меня. Особенно поразила меня красота женщин, их грациозная походка, удивительная скромность, прелесть их национальной одежды сари.

Мы поднялись на холм Маллабар и осмотрели Башню Молчания, где стервятники пожирают трупы парсов.[13]13
  Парсы – религиозная секта.


[Закрыть] Пока мы с любопытством рассматривали башню, внесли тело очередного покойника, за которым шли родственники в белых одеждах. Я набралась храбрости и пошла за ними. Лицо мертвеца представляло собой какую-то кровавую массу. Я в ужасе выбежала из башни и, желая поскорее забыть об увиденном, отправилась в самый шумный квартал города, где бурлит рынок и на каждом шагу попадаются живописные лавки ремесленников. Особенно много здесь ювелирных магазинчиков. Я купила тяжелый индийский браслет и серьги.

2 июля. Мы снова в пути. И в Аравийском море нас настиг муссон. Пароход отчаянно пляшет на волнах.

Мы с Энцо не утратили аппетита, но едим, только лежа, чтобы не скатиться на пол от внезапного толчка. Почти все пассажиры не выходят из своих кают.

5 июля. Наконец-то муссон перестал нас трепать. Мы прибыли в Аден. Здесь крайне редко выпадают дожди и все вокруг пожелтело и высохло. Нам сказали, что последний дождь шел тут два года назад. Мне вспомнилась картина ада в опере „Мефистофель“, знаменитая сцена шабаша ведьм. Мы осмотрели арабское селение, расположенное на склонах потухшего вулкана. Полуголые мужчины-арабы стройны, очень красивы и напоминают изваяние. Что же до женщин, то я их просто не видела: у каждой лицо скрыто под чадрой. Шофер, возивший нас по городу, сказал, что вода здесь дороже пива.

8 июля. Медленно плывем по Суэцкому каналу; дует легкий ветерок, неся нам желанную прохладу.

9 июля. Короткая остановка в Порт-Саиде. Меня ничто уже не интересует. Я сгораю от желания поскорее увидеть мое сокровище.

10 июля. Вот мы и в Средиземном море. Мысли мои постоянно уносятся к дочурке; утром я неожиданно для самой себя расплакалась от счастья. Просто невероятно, что однажды ненастным зимним днем я выехала из Милана и отправилась на Дальний Восток. Откуда у меня взялись силы, чтобы выдержать столь долгое и трудное путешествие?!

11 июля. Несмотря на свое душевное смятение, я согласилась дать вместе с Энцо благотворительный концерт. Весь сбор пойдет в пользу семьи одного моряка с „Танка“, который умер еще по пути на Дальний Восток, и другого бедняги матроса, который свалился в трюм и сломал обе ноги.

Концерт, прошедший с большим успехом, принес его устроителям сто шестьдесят фунтов стерлингов. Буквально все пассажиры и экипаж корабля, состоявший почти из одних венецианцев, охотно внесли свою лепту.

12 июля. Недолгая остановка в Бриндизи; мы сошли на берег, и Энцо первым делом отправился разыскивать ресторан с неаполитанской кухней. Он заказал спагетти с моллюсками, жареную и тушеную рыбу, вино „Граньяно“. Всего этого хватило бы на целую роту солдат!

13 июля. Энцо занемог. У него поднялась температура. Что с ним могло случиться? Биццелли распрощался с нами. Он поехал в Рим поездом.

Мы уже на подходе к Венеции, а состояние Энцо все ухудшается. Температура поднялась до сорока градусов. Я очень волнуюсь. Не объелся ли он моллюсков? Мне тревожно за него, но радость предстоящей встречи с дочкой пересилила все страхи».

Не стану подробно описывать наше прибытие. Мать Энцо была очень взволнована болезнью сына. А я ничего не видела и не слышала вокруг. Прижала к себе мое крохотное создание и залилась от счастья слезами.

XXVI. Мой муж Энцо Де Муро Ла Манто

Все же радость возвращения и встречи с дочкой была омрачена болезнью Энцо. Врачи нашли у него кишечную интоксикацию. Ему пришлось энергично лечиться, чтобы скорее поправиться. Мне и маме стоило немало трудов уговорить его не вставать с постели и соблюдать предписанную врачами диету.

Очень скоро я заметила, что у Мари совсем не такой уж цветущий вид. Иногда глаза матери видят дальше и лучше, чем даже опытный глаз врача-педиатра. Ведь мною руководил неистребимый материнский инстинкт.

Я выяснила, что няня-немка слишком строго относилась к малышке и плохо ее кормила. Я сама занялась питанием дочки и нашла целебный эликсир в виде бутылки старого, двадцатипятилетней давности, вина, которую отыскала в погребке. Каждый день для поднятия аппетита я давала дочке ложечку живительного напитка.

Когда наш домашний врач узнал об этом, он одобрил мои действия, добавив, что несколько глотков натурального старого вина порой бывает полезнее лекарства. То же самое не раз говорили моя бабушка и отец.

Энцо стал поправляться, и я вместе с ним и дочкой перебралась в домик, снятый мною в горном селении Прадерадего, расположенном на высоте тысячи метров над уровнем моря. Чистый, слегка прохладный воздух, прогулки на лоне природы, простая и вкусная пища сотворили чудо. Муж окончательно выздоровел и окреп, а дочка стала розовой и пухленькой. Отдых был коротким, но таким чудесным; за всю мою нелегкую жизнь актрисы это были, пожалуй, самые спокойные дни. Правда, мне приходилось упорно бороться с неодолимой ленью мужа, который любил вкусно и сытно поесть, а потом удобно развалиться в кресле и вдыхать полной грудью живительный воздух. Но врач прописал ему побольше двигаться, и я упорно не оставляла Энцо в покое и тянула его за собой. Обычно мне все же удавалось расшевелить его и вывести из состояния блаженной дремоты. В такие минуты он напоминал сытого кота, растянувшегося после вкусной кормежки.

В Прадерадего мы не ощущали недостатка в приятелях. Здесь отдыхали многие наши знакомые, которые не давали нам скучать и были постоянными участниками веселых, шумных пикников.

Не раз местный оркестр в полном составе собирался под окнами нашего дома и услаждал мой слух исполнением прелестных серенад. А как не вспомнить о великолепном супе из рубцов, который нам подавали в остерии? Понятно, мы обильно услаждали свои трапезы изумительным белым вином с виноградников Тревизо. Наш отдых достойно завершился балом на открытом воздухе у самого нашего дома. Этот веселый и блестящий вечер навсегда остался в памяти местных жителей и многочисленной колонии отдыхающих. Я чувствовала себя наверху блаженства и заметила, что и Энцо очень счастлив. Но нас ждал концерт в городке Франкавилла, где у Энцо было много друзей. Если бы не это, мы остались бы в Прадерадего на целое лето.

В Франкавилла мы отправились на машине. Мне страшно не хотелось уезжать и было очень грустно, что придется надолго расстаться с Мари, которая не отходила от меня ни на шаг. Возможно, меня томило предчувствие, что с нами случится беда. До Франкавилла мы добрались вполне благополучно. После концерта было решено, не задерживаясь, вернуться назад. По пути мы остановились в Анконе позавтракать и побывали в Лоретском соборе.

Вскоре мы прибыли в Фано. На центральной площади этого городка в нашу машину на огромной скорости врезался другой автомобиль… Мы едва не распрощались с жизнью! У меня оказалась сломанной правая плечевая кость, Энцо раздробило правую ключицу и сильно ранило руку, досталось и бедняге шоферу. В больнице Фано нас заботливо и старательно лечил доктор Зброцци, который поразил меня редким внешним сходством с моим отцом. Я мучилась, как никогда в жизни.

Интересная деталь: спустя шесть лет, когда я вместе с баритоном Монтесанто возвращалась в машине после выступления в римском театре «Терме ди Каракалла», на нас все в том же Фано наехала машина. К счастью, на этот раз дело ограничилось легкими ушибами.

Но вернемся к тому злосчастному 1931 году. После нескольких дней пребывания в больнице мы с мужем смогли добраться до нашего дома в Барбизанелло. Муж отделался тем, что двадцать пять дней пролежал в гипсе, а я вынуждена была носить этот не слишком приятный груз целых два месяца. Волей-неволей пришлось отказаться от всех объявленных ранее выступлений.

После долгого перерыва я выступила наконец 17 октября в концерте в Пьеве ди Солиго. Мне было приятно петь перед радушными жителями селения. Энцо тоже участвовал. Сбор от концерта я пожертвовала в пользу благотворительной столовой, которой по моей просьбе присвоили имя Амилькара Менегеля в честь моего дорогого отца, который покоился на кладбище Солиго. Отныне старики и дети бедняков в мертвый сезон не останутся без тарелки горячего супа.

На концерт в Солиго съехались люди со всего Венето, и мне захотелось спеть им «Валашскую легенду», ту самую песню, которую я впервые исполнила в этом же селении восьмилетней девочкой. Аккомпанировал мне на скрипке мой первый в жизни аккомпаниатор – синьор Сарторио, большой друг отца.

Четыре дня спустя, 21 октября, я согласилась выступить в моем родном городке Мольяно. Там мне оказали поистине королевские почести, я никогда не забуду, как весь городок высыпал на улицу встречать меня и жители преподнесли мне на память изумительную золотую медаль. Еще через четыре дня, 25 октября, в Пьеве ди Солиго в нашу честь был устроен настоящий праздник. Священник прочитал в церкви благодарственную молитву по случаю счастливого избавления меня и Энцо от смертельной опасности. Торжественную мессу служил ченедский епископ, и, конечно, мы не могли не спеть. Я исполнила «Аве Марию» Гуно и «Молитву» Страделлы, Энцо – «Агнус Деи» и «Элегию» Массне. Епископ поблагодарил нас, и в конце церемонии мне подарили небольшой, старинной работы футляр с реликвией святой Терезы. Я до сих пор бережно храню этот драгоценный подарок.

После целого ряда несчастий – правда, вперемежку с радостями – настало время для меня и Энцо возобновить гастрольные поездки. Мы выступили вместе в Тревизо, Вероне, Берлине, Копенгагене, Стокгольме, Флоренции, Чезене, Париже. Оперы, концерты, снова оперы, снова концерты. И так без конца.

С небывалым успехом прошли наши выступления в берлинском «Концертхауз». Для этих, по всеобщему утверждению, «холодных» зрителей нам пришлось пятнадцать раз бисировать. Должна, однако, добавить, что просторный, на редкость красивый «Концертхауз» был одним из лучших в мире залов и концерты здесь собирали самых требовательных зрителей, тончайших ценителей музыки.

Не менее триумфальными были наши выступления в Париже. Один концерт мы с Энцо дали в знаменитом зале «Гаво», второй – в «Торговой палате», где среди наших слушателей был сам президент республики. Особенно пришлись по вкусу парижанам в моем исполнении «Вариации на тему венецианского карнавала». Бешеные аплодисменты выпали и на долю Энцо, исполнявшего романсы и арии из опер «Линда де Шамуни», «Джоконда» и «Риголетто».

После Парижа снова концерты – уже в Льеже. Из Бельгии мы помчались в Катанию, где в театре «Беллини» пели в «Сомнамбуле». Из Катании наш путь лежал в Турин. Там я пела в «Линде де Шамуни». После этого выступления музыкальный критик Андреа Делла Корте, уже тогда приобретший большую известность, посвятил мне одну из самых хвалебных рецензий за всю мою карьеру.

Контракты, бесконечные контракты, успех за успехом, неописуемый восторг после каждого спектакля. Из Турина – в Модену и Геную, из Генуи – в Болонью, Палермо и Падую. Оттуда мы отправились во Флоренцию, а затем – в Пизу.

Здесь на дневном представлении «Сомнамбулы» со мной произошел весьма неприятный эпизод. Я очень устала и чувствовала себя прескверно. В конце спектакля зрители наградили меня бешеными овациями и потребовали исполнить знаменитую арию на «бис».

Я до того обессилела, что была не в состоянии выдавить из себя ни единой ноты. В зале творилось нечто неописуемое. Представление закончилось в весьма накаленной атмосфере. Настроение в зале было явно недружелюбное. Импрессарио встретил меня грубыми упреками, я тоже не осталась в долгу. Меня огорчили не столько резкий выпад импрессарио и несправедливое возмущение зрителей, сколько их нечуткость. Ведь я в самом деле чувствовала себя плохо, а в такие минуты нет ничего обиднее чужой бестактности и невнимания. Мне посоветовали не выходить из театра, потому что многие зрители столпились у служебного входа с намерением освистать меня. Я просидела в артистической уборной целых два часа. Ничего подобного со мной еще не случалось. Я поняла, что и большой, неизменный успех может быть причиной неприятных инцидентов.

В том памятном, вернее, печально памятном для меня году произошло еще несколько событий, заслуживающих упоминания. После исполнения «Сомнамбулы» в Равенне и «Лючии ди Ламмермур» в Анконе мы отправились в Зару. Театр этого города не в состоянии был вместить море людей, мечтавших попасть на спектакль.

Множество любителей музыки так и не смогли достать билеты. По моей просьбе администрация распахнула все двери и окна, и таким образом все «неудачники» тоже смогли послушать оперу. По окончании мне пришлось выходить не только на авансцену, но и на балкон, чтобы поблагодарить «уличных» слушателей, которые отчаянно хлопали в ладоши. После Зары мы с мужем дали концерты в Поле, Аббации и на острове Бриони.

После всех этих выступлений нам, право же, было не грешно чуточку отдохнуть в Риччоне, где у нас была небольшая вилла. Мы, конечно, взяли с собой и Мари, и я была безумно счастлива, что смогу хоть немного побыть с ней.

Однажды нам предложили съездить в Аверну, где находился францисканский монастырь. Мы согласились. Нашим гидом был префект Флоренции, которому удалось провести нас внутрь этого монастыря для юных послушников. Двери монастыря были открыты в последний раз в день посещения его королевой Маргаритой Савойской. Вот уже целых три года юные монахи не видели ни одного постороннего человека, и тем более женщин.

Когда мы вошли, меня попросили исполнить что-либо подходящее для этой торжественной обстановки. Я спела «Аве Марию» Гуно, а затем, по какому-то наитию, стала тихо напевать «Колыбельную» Джени Садеро. Картина была поистине трогательной. Послушники и уже пожилые монахи стояли молча, неподвижно, и я заметила, что у многих из них на глазах навернулись слезы.

Прежде чем покинуть монастырь, я захотела побыть одна и помолиться. Я так нуждалась в утешении, ведь к этому времени мое семейное благополучие дало глубокие трещины. «Классическое» несходство характеров постепенно сказывалось, и горизонт заволокли тучи.

Должна сказать, что я очень уважала мужа как артиста и любила его прежде всего за то, что он дал мне познать радость материнства.

Прошло уже почти десять лет со дня преждевременной смерти Энцо, и сейчас, перебирая в памяти события семейной и артистической жизни, я вспоминаю о наших ссорах, которые в конце концов привели к разводу, с миролюбием и известной снисходительностью. Но в ту пору ни я, ни он, оба молодые, на вершине славы, не умели сдерживать себя.

Все началось с недомолвок, коротких стычек и обид, и мало-помалу у нас не осталось иного выхода, кроме окончательного разрыва. Говорю «окончательного» потому, что я долго колебалась из-за девочки, прежде чем в канун 1933 года приняла трудное решение.

Энцо Де Муро Ла Манто был на несколько лет моложе меня и еще не успел приобрести жизненный опыт, которым я, будучи старше, в известной мере уже обладала. Фортуна слишком рано улыбнулась ему, и он без труда добился артистического успеха. Брак с Тоти Даль Монте не только тешил его самолюбие, но и сильно облегчил путь к славе.

Энцо все чаще предавался безумным кутежам; он был красивым мужчиной, жизнерадостным, остроумным, очень любившим повеселиться на стороне. Я на многое смотрела сквозь пальцы, но все же часто мне было не столько больно, сколько обидно. Я еще мечтала о семейном счастье, питала немало иллюзий и не могла ему этого простить. Как артисту Энцо также были присущи все достоинства и недостатки южанина. У него был сильный, красивого тембра голос, он обладал выразительной фразировкой, а его исполнение отличалось теплотой и страстностью. Единственное, что ему мешало, так это несколько короткое дыхание.