Текст книги "Голос над миром"

Автор книги: Тоти Даль Монте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

XXVIII. Знаменитые певцы

Театральная жизнь, особенно в оперном театре, всегда отличалась неизбежным соперничеством, завистью, глубокими и мелочными обидами, роковым непониманием. Но чем большей славы достигает певец благодаря своим вокальным данным, уму и симпатиям зрителя, тем меньше свойственны ему зависть, злоба и всякие неблагородные чувства.

Для каждого, велик он или мал, наступает день испытания правдой, иными словами, рано или поздно становится очевидным, чего человек стоит. И тогда уже не помогут ни блеф, ни всяческие мистификации. Однажды ими можно обмануть зрителя, но они недолговечны и в конце концов наносят непоправимый вред тому, кто к ним прибегает.

К счастью, я всегда знала свои возможности и никогда не страдала такими пороками, как зависть, подозрительность, злоба; впрочем, даже при желании у меня не хватило бы на все это времени, столь напряженной была моя исполнительская деятельность начиная с памятного февраля 1916 года и вплоть до второй мировой войны. За все годы у меня не возникало неприязненных отношений, ссор ни с одним из моих весьма многочисленных товарищей по сцене, а также с дирижерами, импрессарио, критиками. Я никогда не обижалась на своих коллег, даже если мне и случалось слегка повздорить с ними, что, вообще-то говоря, неизбежно при долгой совместной работе. Я и сейчас не собираюсь полемизировать ни с Лаури-Вольпи, ни с покойным Бениамино Джильи, которые в своих воспоминаниях изображают меня своего рода «слепым чудом природы», а не актрисой, сознающей свои возможности и умеющей работать и добиваться совершенства исполнения. Об этих великих тенорах, украшавших мировую оперную сцену, я храню самые хорошие воспоминания, хотя и не согласна с некоторыми их суждениями обо мне.

Я всегда восхищалась их талантом и, выступая с ними, никогда не испытывала низкой зависти. Мне было так радостно петь с тонко понимающим музыку партнером, что для других чувств, кроме бесконечного счастья, просто не оставалось места. Не знаю, понимали ли они это. Хочу думать, что да.

С глубокой нежностью я вспоминаю об Аурелиано Пертиле, одном из наиболее талантливых певцов, обладавшем поистине отточенным мастерством. С ним меня до последних дней его жизни связывала крепкая и верная дружба, основанная на полном взаимном уважении.

С незабываемым триумфом мы оба пели на премьере «Лючии ди Ламмермур», поставленной Тосканини в «Ла Скала».

Огромную радость доставили мне выступления Пертиле в «Лоэнгрине», «Андре Шенье», «Манон», «Паяцах», «Силе судьбы», «Трубадуре». Навсегда запечатлелась в моей душе его «лебединая песня», когда в конце своей блистательной карьеры он спел в «Отелло». Каким драматизмом была проникнута вся роль Отелло в его исполнении! Но вершин мастерства он достигал в третьем акте в арии «Бог, ты мог ниспослать на меня все беды». Придирчивым критикам тембр его голоса мог показаться недостаточно красивым, но сколько в нем было глубины, истинного пафоса; в сочетании с необыкновенным талантом актера это позволяло Пертиле безраздельно властвовать на сцене.

Благодаря редкой интуиции и артистичности любой персонаж, будь то патетичный Де Грие, необузданный Манрико, трагедийный Канио или вдохновенный Лоэнгрин, оживал в исполнении Пертиле, приобретая свои особые черты и краски.

Пертиле никогда не чванился, не разыгрывал из себя гения, он всегда оставался простым, добрым товарищем по сцене, очень вежливым и внимательным к другим. Одна из тайн его неизменного успеха заключалась в редком самообладании, железной воле, неустанном стремлении к совершенствованию и углублению своей общей культуры.

Голос – это еще не все для таких артистов, как я и Пертиле, пришедших в мир искусства из совсем небогатых семей. Из скромного помощника золотых дел мастера Аурелиано Пертиле стал выдающимся певцом. Однако он добился этого не только благодаря уму и таланту, но и силой огромного самопожертвования и страстной любви к искусству. Его преждевременная смерть была для меня большим горем. Все теплые, дружеские чувства, которые я питала к Пертиле-отцу, я перенесла на его детей, особенно на Арнальдо, ставшего известным судьей, глубоко честным, бескорыстным и на редкость вдумчивым.

Еще об одном знаменитом теноре я вспоминаю с большой любовью и уважением. Я говорю о Тито Скипа, этом «властелине властелинов оперной сцены». Какой он был артист!

Голос певца тембром не поражал, но он звучал так мягко, красиво, а артистическое мастерство Скипы было столь законченным, что я назвала бы его стиль исполнения классическим. Ему в высшей степени были присущи музыкальность, изящество и простота фразировки.

Выступая вместе с ним, я чувствовала себя на сцене удивительно легко, и между нами сразу же установилась полнейшая гармония, столь близки друг другу были стили нашего исполнения. Мы вместе стяжали опьяняющий успех в операх «Сомнамбула», «Дон Паскуале», «Любовный напиток», «Севильский цирюльник», «Лючия ди Ламмермур».

Скипа был искренним, верным товарищем и настоящим рыцарем. И вне сцены он оставался с ног до головы джентльменом.

Однажды вечером мы вместе выступали в «Лючии». Я спела сцену безумия и ушла в артистическую уборную переодеваться. Скипе же предстояло еще петь в третьем акте. Внезапно раздался стук в дверь. Вошел Скипа и сказал:

– Тоти, похоже, зрители требуют тебя. Я несколько раз выходил на вызовы, но публика не угомонилась.

Он так настаивал, что пришлось накинуть впопыхах халат и под руку с ним выйти на сцену, чтобы по-братски разделить горячие аплодисменты зрителей. Сомневаюсь, чтобы в наше время могло произойти нечто похожее!

О Бениамино Джильи я уже писала. У него был удивительно мягкий и нежный голос на редкость приятного тембра. Поистине его голос можно назвать чарующим.

Незабываемое впечатление оставлял Джильи в сцене «грёз» в «Манон». А как мелодично и трогательно звучал голос Джильи в «Тоске» (ария «О эти ручки») и в «Лодолетте» («Вновь увидеть ее в этой хижине!»). Как человек и артист Джильи сумел завоевать всеобщую симпатию благодаря своей доброте, простоте манер и чудесному характеру.

Я уже упоминала и о Джакомо Лаури-Вольпи. В противоположность Джильи он отличался резким, неуступчивым нравом, очень часто и беспричинно переходил от спокойствия к гневным вспышкам. Отлично зная, сколь необыкновенно красив его голос и как подкупает зрителя его артистический темперамент, Лаури-Вольпи умел внушить к себе не только восхищение, но и страх. Его капризы и нетерпимость, возможно, заслуживают осуждения, но на сцене правым всегда оказывался он и никто другой.

В наших совместных выступлениях наибольшее впечатление Вольпи оставлял в «Риголетто». Его герцог Мантуанский был живым человеком, а не сценическим персонажем. Лаури-Вольпи с подлинным мастерством пел в «Вильгельме Телле», а в «Трубадуре» его могучий, звонкий голос был разящим, как острие кинжала.

Превосходным тенором был и Дино Борджоли, с которым я не раз пела в Италии и за границей. Все тайны лирического репертуара были для него открыты. Правда, приятного тембра голос был в известной мере «сделанным», но благородство стиля, выразительность фразировки позволяют причислить Дино Борджоли к плеяде выдающихся певцов.

Поистине «золотой» голос был и у моего партнера тенора Флета. Тенорами с большой буквы можно назвать и Мануриту, и Марини, и, конечно же, моего мужа Энцо Де Муро Ла Манто, который был одним из наиболее прославленных и одаренных певцов в период после первой мировой войны.

А теперь перейду к баритонам! Самым великим баритоном моего времени, конечно, был Карло Галеффи, который после блистательной карьеры и бесчисленных успехов на сцене театров всего мира умер недавно в бедности.

Величайший Риголетто тех времен, Галеффи вместе со мной и Пертиле был долгие годы любимцем Тосканини. Его неподражаемый, мощный, с металлическим оттенком, голос прекрасно подходил к музыке Верди и к таким операм, как «Севильский цирюльник» и «Лоэнгрин».

Особое место в моем сердце занимает Луиджи Монтесанто, законченный артист, высокообразованный, на редкость тонко чувствующий и благородный. Много лет подряд Монтесанто был украшением итальянской оперы. В моей памяти он навсегда останется прекрасным другом и чудесным партнером по многим спектаклям и турне.

Голос у него был бархатистый, теплый и великолепно поставленный. Наибольшей выразительностью отличалось его исполнение главных партий в операх «Риголетто», «Травиата», «Трубадур», «Сила судьбы», «Андре Шенье», «Тоска», «Франческа да Римини», «Тангейзер».

Мы остались в наилучших отношениях и после ухода с оперной сцены, и для меня явилась огромным горем его ранняя смерть. Сколько ценных советов дал мне этот верный друг за время моих выступлений! Вспоминаю наши бесконечные беседы и споры во время репетиций «Травиаты».

Он принимал близко к сердцу мои успехи и огорчался моими неудачами куда больше, чем своими. Не раз, выступая вместе со мной, он бывал растроган до слез.

Мне выпала честь петь в «Риголетто» вместе с великим Маттиа Баттистини. Произошло это зимой 1921 года в падуанском театре «Верди». Я только начинала свой артистический путь, а Баттистини собирался оставить сцену после сорока лет блистательной артистической карьеры.

Я была безмерно горда и взволнована, что пою с прославленным артистом. Но Баттистини меньше всего стремился подавить меня своим авторитетом и славой. Он был со мной очень добр и щедро давал советы. Совершенно уверенный в своем успехе, он помог мне с честью выдержать трудное испытание.

Когда закончились спектакли «Риголетто», Маттиа Баттистини прислал мне очень ласковое письмо, в котором между прочим писал, что голос – это «дар божий» и его надо всемерно беречь.

Довелось мне петь и еще с одним всемирно знаменитым баритоном – Риккардо Страччари. Он был настолько убежден в своей исключительности, что, выступая в Триесте вместе со мной в опере «Линда де Шамуни», проявил определенную бестактность. Возможно, это объяснялось моим огромным успехом в роли героини. Впрочем, ничего особенно страшного не случилось, и я не перестала восхищаться талантом этого уже стареющего певца.

Что же до Мариано Стабиле, то я, не колеблясь, готова превозносить до небес его исполнение партии Фальстафа. В этой роли Мариано Стабиле ждал исключительный успех буквально во всех театрах мира. Почти всю партию Фальстафа Стабиле проходил под руководством Тосканини, и этим все сказано. Поистине это был праздник подлинного искусства и музыкальности!

Как трудно будет современным и будущим баритонам с такой же художественной выразительностью воплотить на сцене этот весьма сложный образ!

О Мариано Стабиле я храню также личное приятное воспоминание. Мы выступали вместе в «Ла Скала» в «Дон Паскуале», и после исполнения знаменитого дуэта зрители долго вызывали нас на «бис».

Из первоклассных баритонов, также певших вместе со мной, хочу отметить еще обладателя удивительного голоса Бенвенуто Франчи, Вильоне Боргезе, Бьязини, Римини, Гирардини, Росси Морелли.

Баритон Аугусто Беуф, в конце своей артистической карьеры певший басом, был моим очень приятным партнером в турне по Австралии и Новой Зеландии. Голос его отличался стихийной силой, и он обладал темпераментом настоящего певца. Наибольших успехов он достиг как баритон, имеющий очень обширный репертуар.

Из всех басов, певших со мной, наиболее яркие воспоминания сохранились у меня о Федоре Шаляпине, одном из величайших артистов всех времен, новаторе и одновременно продолжателе лучших вокальных традиций.

Не говоря уже о потрясающих образах в «Борисе Годунове» и «Дон-Кихоте», незабываемым останется исполнение им партии дона Базилио. В «Севильском цирюльнике» мы пели вместе не только в «Ла Скала», но и в огромном зале Кливлендского театра. В «Ла Скала» Шаляпин осуществил также режиссуру и постановку «Севильского цирюльника», с тем тонким умением и вкусом, который признавали буквально все.

Он был таким педантичным и даже придирчивым в своей роли постановщика, что однажды подверг тяжкому испытанию даже мое долготерпение. Но когда я не удержалась от выражения досады, Шаляпин не только не обиделся, а, похоже, даже развеселился. Возможно, он нарочно хотел меня подзадорить.

– Имей терпение, Тотарелла! – воскликнул он. – Ты сама только выиграешь, если все будет сделано в лучшем виде. – И снова принялся обсуждать с рабочими сцены, как надо повесить занавеси и какого они должны быть цвета.

У этого человека были стальные нервы! Но прав был он, а не я. Как всякий истинно великий художник, он не терпел никаких «приблизительно и примерно», и, выступая вместе с ним, я научилась очень и очень многому. Кроме рассказанного выше случая, Шаляпин относился ко мне очень мило и дружелюбно. Он звал меня ласково «Тотарелла», «моя Тотарелла» и щедро одаривал похвалами и драгоценными советами. Накануне моего первого путешествия в Россию я зашла к нему, в его парижскую квартиру. Он жил в роскошном доме, обставленном в русском стиле. Буквально во всех уголках виднелись реликвии его заслуженной славы и редкие удивительные сувениры.

Шаляпин встретил меня очень радушно, по-дружески обнял и весь вечер был необыкновенно предупредителен и любезен. Я рассказала ему о моем намерении пересечь Советский Союз по транссибирской магистрали.

– Счастливица! – взволнованно воскликнул Шаляпин. – Какое это счастье – ступить на землю святой Руси! Я надеюсь, что рано или поздно вернусь на родину. Езжай смело, Тотарелла! Никто тебя там не съест. Кое-каких мелких неприятностей тебе, конечно, не избежать, но все это пустяки. В моей стране артистов всегда встречали с величайшим уважением. У меня есть все основания думать, хоть с тех пор много воды утекло, что артисты по-прежнему там в почете.

С другим знаменитым певцом, басом Надзарено Де Анджелис, я пела вместе в «Севильском цирюльнике». Наибольшую славу ему принесли партии Мефистофеля и Моисея.

Моими партнерами по сцене были и бас Эцио Пинца, который, перебравшись вскоре в США, создал себе имя как артист кино и телевидения, великолепный комический актер Ди Лелио, Танкреди Пазеро, Залевский, Ригетти и, наконец, Фернандо Аутори, превосходный певец и… карикатурист.

Более многочисленным было «воинство» моих партнерш по сцене, о которых я охотно вспоминаю по сей день.

О сопрано Розе Райза, великолепной певице с отточенной техникой, блиставшей в операх «Норма», «Франческа да Римини», «Трубадур», я уже писала. Она поистине была певицей, достигшей вершин мастерства. Уже завоевавшая к началу моей карьеры всеобщее признание, Роза Райза не раз проявляла ко мне живейшее участие и оказывала дружескую поддержку.

Поэтичной и тонкой певицей была безусловно Клаудия Муцио, у которой редкостной красоты голос счастливо сочетался с талантом актрисы. В ее исполнении больше всего меня поразила Маддалена в «Андре Шенье» и Виолетта в «Травиате».

С большим уважением я всегда относилась к Джаннине Аранджи Ломбарди, чье свежее сопрано особенно подходило к музыке Верди. Ее исполнение отличалось совершенством стиля и прекрасной школой.

О Хуаните Караччоло я уже рассказывала, описывая наше заочное соперничество в роли Лодолетты. Бесконечно талантливая певица, Хуанита Караччоло по праву заслужила свой огромный успех.

Чудесной, очень красивой Розиной в «Севильском цирюльнике» была Эльвира Де Идальго. Настоящим кумиром публики неизменно оставалась несравненная Кармен Мелис, которая не знала себе равных в операх «Девушка с Запада» и «Франческа да Римини».

Непревзойденной Минни была Джильда Далла Рицца, блистательная исполнительница главных женских партий в «Манон Леско», «Маленьком Марате», «Травиате».

Венецианкой, как и я, была Розетта Пампанини, которую Тосканини высоко ценил и не уставал восхищаться ее теплым, чарующего тембра голосом.

Незабываемый образ Эльзы создала в «Лоэнгрине» Мария Фарнетти, певица высокого класса.

Не могу обойти молчанием таких замечательных сопрано, как Эстер Маццолени, Бьянка Скаччати, Лина Скавицци, Джаннина Русс, и легких сопрано – Грациэлла Парето, Ада Сари, Лина Пальючи, Мерседес Капсир, Кассани, Тейко Кива и Тамаки Миура. Две последние прославились исполнением партии Чио-Чио-Сан. Но все же лучшей исполнительницей этой партии была Черви Кароли.

Несколько позже я расскажу о моей встрече с Розиной Сторкьо, величайшим сопрано, чья карьера уже клонилась к закату. Но прежде мне хотелось бы поведать читателям один эпизод с Адой Сари.

Ада Сари была в полном расцвете сил, а я только-только начала выступать в «Ла Скала» и по-прежнему оставалась простой и наивной девушкой.

Я жила тогда в старой второклассной гостинице «Франция». Однажды портье вызвал меня, сказав, что со мной хочет поговорить незнакомая дама. Я мигом спустилась в вестибюль и увидела на редкость элегантную синьору, которая поспешила мне навстречу и горячо обняла меня.

– Меня зовут Ада Сари. Вчера, дорогая Тоти, я слушала вас в «Риголетто», и мне ужасно захотелось повидаться с вами. Ваш голос, стиль исполнения, вокальная школа совсем очаровали меня. Не скрою – прежде чем снова отважиться петь Джильду, я хорошенько подумаю. И поверьте, я всегда буду с волнением вспоминать о вашем безупречном исполнении.

Не могу описать, как меня взволновали ее слова!

К несчастью, мне не довелось услышать Луизу Тетраццини: она к этому времени уже навсегда покинула сцену. О ее изумительном голосе говорил весь мир, и музыкальные критики, особенно в Америке, часто сравнивали меня с этой блистательной певицей. В жизни Луиза Тетраццини была веселой, сердечной и великодушной женщиной.

Когда я пела в «Ла Скала», она прислала мне короткую записку, которую я позволю себе привести здесь полностью:

«Дорогая синьорина, мне, право же, не повезло. Я долгое время находилась в Милане, а вы были в Неаполе, затем я приехала в Рим, а вы очутились в Милане. Мне так и не удалось встретиться с вами. Мое самое большое желание – послушать ваше пение, ибо все в один голос восхищаются вашим талантом и голосом. Я наслаждаюсь, когда слушаю пение настоящего артиста, и мне не терпится увидеть вас и самой пережить то волнение, которое испытывает зритель на ваших концертах. Моя близкая подруга Роза Райза много рассказывала мне о вас, и понятное любопытство заставляет меня обратиться к вам с просьбой – не сочтите за труд сообщить, сколько еще времени продлятся ваши выступления в „Ла Скала“ и в каких операх вы поете.

Прошу извинения за мою настойчивость и желаю вам успеха.

С глубоким уважением Луиза Тетраццини».

Мне остается только добавить, что в те времена великие артисты относились к своим молодым коллегам с любовью и неподдельным интересом. Особенно если молодые певцы подавали большие надежды.

А теперь… Э… лучше не затрагивать эту деликатную тему!

Среди меццо-сопрано пальма первенства, на мой взгляд, принадлежит Габриэлле Безанцони. У нее был красивый, благородного тембра голос, а ее музыкальности и чувству сцены могла позавидовать любая певица. Меня Габриэлла Безанцони больше всего поразила в ролях Кармен и Миньон. Но совершенно потрясающее впечатление произвела она в маленькой роли Слепой в опере «Джоконда». С искренним восхищением относилась я и к Джанне Педерцини, обладавшей отличной техникой. Особенно горячие аплодисменты выпали на ее долю в операх «Кармен» и «Миньон».

Другой меццо-сопрано с превосходной вокальной школой была Кончита Супервиа, предельно убедительная Золушка и Розина.

Я постаралась вспомнить всех, с кем мне довелось выступать на сцене и поддерживать дружеские отношения.

Но я наверняка забыла упомянуть еще кого-либо. И поскольку такого рода упущения всегда неприятны, я снова прошу извинения у тех, кого не назвала, право же, не по злому умыслу.

Признаюсь, меня так и подмывает посвятить отдельную главу импрессарио и театральным агентам, ведь они играли весьма важную роль в тот славный для итальянской оперы период.

В мое время, тридцать-сорок лет назад, опера, драма и театр оперетты не получали столь щедрой помощи от государства, как сейчас. Тогда судьба театра зависела в основном от частной инициативы.

Крупные и мелкие импрессарио одинаково рисковали очень многим и часто с замиранием сердца ждали исхода своего предприятия. Иногда достаточно было случайной задержки спектакля, чтобы разорить самого ловкого импрессарио из провинции. Правда, даже в тех случаях, когда им удавалось заключить выгоднейшие контракты и сделки, умелые импрессарио и театральные агенты кляли свою злосчастную судьбу и божились, что у них нет гроша за душой.

Весь этот мир импрессарио, театральных агентов и всяких представителей был весьма живописным. В те годы они оказали оперному театру действительно неоценимую услугу, и заменить их было просто некем.

Я уже рассказывала о грозном Вальтере Мокки. И если мне, вопреки ожиданиям, удалось в самый разгар турне по Южной Америке уговорить его и он согласился изменить контракт, то это было не меньшей удачей, чем самый крупный выигрыш в лото. Но мне, очевидно, помогли безрассудство и смелость молодости.

Вальтер Мокки был настоящим диктатором и умел превратить в жалкую букашку любого, кто был связан с ним контрактом. Но он был великодушным тираном и помог выдвинуться многим певцам – великим и малым.

Среди наиболее могущественных импрессарио и театральных агентов не могу не упомянуть Лусарди, державшего в своих руках все театральное дело в Италии и за рубежом. Высокий, худой, подтянутый, с неизменным моноклем в глазу, он был весьма авторитетным и уважаемым импрессарио и превосходно знал все достоинства и недостатки певцов, зрителей и разных театральных залов.

Во мне он сразу же угадал будущую известную певицу, и такая проницательность безусловно делает ему честь.

Я до сих пор с благодарностью вспоминаю об энергичном Ренцо Минольфи, который долгое время был моим представителем, неизменно проявляя высокую честность и корректность. Он очень поддержал меня в трудные минуты, особенно в тот год, когда я разводилась с Де Муро. Моей близкой подругой была и осталась его жена Лючия.

Среди итальянских импрессарио я хотела бы упомянуть еще Ферроне и Лидуино; из зарубежных – моего импрессарио в Австралии мистера Тейта и мистера Строка, организовавшего мои гастроли в Китае и Японии.