Текст книги "Ворожея: Лёд и Пламень (СИ)"

Автор книги: Тося Шмидт

Соавторы: Татьяна Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

На душе Вильфриды тоже потеплело, но одернула она себя: нет у них будущего, не о чем мечтать ей о таком даже. Тут и наместник в себя пришёл, заворочался, да вниз в тёмную воду и полетел, еле успел его конь зубами за порты поймать, а из воды к Гостомыслу уже было потянулись чёрные щупла чьи-то.

Охнул князь, это ж ежели б он туда сунулся, то и его бы. Спрыгнула Вильфрида с коня. Сердце ее затрепетало, забилось птицей. Чуть было не сорвалась, на шею хотела Светозару, да замерла, одумалась.

Увидел князь, что суженая к нему ринулась, тоже вослед к ней устремился, сердце забилось радостно. Но замерла ведьма, опустились руки белые. Остановилась. И князь остановился. Рано обрадовался, не принимает она его. Помрачнел весь.

Изба

А Вила тем временем зов избы почуяла, по лесенке взбежала, дверь тяжёлую легко распахнула и шагнула внутрь. И будто её обнял кто руками тёплыми да мягкими, запела душа девичья. Разожгла огонь в печи, лучины позажигала. Встала посреди горницы, красота-то какая, будто домой вернулась.

Потемневшие стены дышали теплом, она прикоснулась к ним рукой и будто дух дома почуяла. Прошлась по начисто выскобленным доскам, половики под ногами были мягкими и тёплыми. Коснулась рукой печи в изразцах, что уже нагрелась, поправила горшочки, коснулась трав, висящих над печью. Присела на широкую, покрытую беленой дерюгой скамью около большого стола, в кружках был квас, в миске ноздреватые лепёшки с мёдом. Будто всё её ждало тут. Нарядные рушники в красном углу прикрывали фигурки Чуров.

В другом углу станок ткацкий заметила, подошла ближе. Полотно в нём было закреплено: белое-белое. Пригляделась, а по нему уже узоры дивные раскинуты. Разноцветные нити утка, сплетаясь с белой основной, создавали дивные картины. Вот Мара тянет руки к мужику в чёрном, так то Кощей, догадалась ведьма. А вот василиск на мосту через реку сидит. Выше увидела Макошь, нить плетущую. Жар-птицу. И даже себя со Светозаром нашла на том полотне. А как моргнула, так пропало всё, будто и не было, снова лишь белое полотно перед ней натянуто. Что это было, так и не поняла. Провела рукой, нити трогая, и будто шёпот чей услышала, от которого душу ее всю теплом обдало. Закрыла глаза, теплом этим наслаждаясь, но тут со двора шум послышался, поспешила к двери.

Во дворе тем временем Светозар тряс за плечи побледневшего от страха наместника, его пальцы впивались в шею, словно клещи. Сморщенное лицо старика исказилось от боли и ужаса, глаза безумно вращались в глазницах. Кровь из разбитого носа тонкой струйкой стекала по шее, пачкая и так грязную рубаху. Под ударами кулака князя хрустели зубы.

– Говори, гадюка! – рычал Светозар, тряся наместника, как тряпичную куклу. – Как решился на подлость чёрную, кто надоумил?

Наместник захлебывался собственным страхом, выдавливая из себя слова:

– Н-не знаю… Н-ничего не знаю… Клянусь, княже, попутали бесы, заморочили.

Светозар усилил хватку, сдавливая шею Гостомысла. Тот захрипел, его лицо стало синеть.

– Последний шанс, тварь! – прорычал будто дикий зверь Светозар. – Говори, или сдохнешь прямо здесь!

Наместник, задыхаясь, выдавил из себя:

– Обида великая взяла, княже, прости, бес попутал.

Светозар отшвырнул его в сторону, и старик ударился головой о стену, обмякнув на земле. «Мне бы сейчас нож мой острый, поплясал бы тогда Светозарушка», – подумал наместник.

Князь же широкими шагами мерял двор, сжав кулаки. «И как он только посмел, против самого князя пошёл, против земель древлянских, с богами тёмными спутался», – возмущался он про себя.

Он снова шагнул вперёд и только было собрался вернуться к наместнику, намереваясь закончить начатое, как за спиной послышался шум. Светозар резко обернулся и увидел, как наместник шарит около себя, что-то ища. Нашарил и вскочил с камнем в руке.

– Ах ты ж гадина, – вскричал князь.

Кинулся на него Гостомысл, да промазал.

Светозар заломил его руку за спину и повалил на землю, перехватив камень, занёс над головой наместника…

Но тут на шум из избы выглянула Вильфрида и охнула.

– Вы это что ж тут удумали! А ну быстро в дом оба.

Пришлось князю тащить предателя на себе. Свалил его кулем на лавку, желваки на скулах ходят, глаза огнём горят. Того гляди, опять в драку кинется. Вильфрида покачала головой: на минуту оставить нельзя, чуть не убил наместника князь.

Подошла ближе, положила руку ему на плечо, Светозар вздрогнул от её прикосновения, но будто бы затих. Так и сидел не шелохаясь, наконец ведьма заговорила.

– Не трожь ты его пока, вернёмся как, так и судить станешь, перед всем народом своим, чтоб по чести всё было, по совести, ты ж не тать какой.

Была правда в её словах: негоже ему себя вести, как разбойнику какому. Но кровь в жилах кипела, гнев выхода требовал. Вила, видя, как он весь дрожит от злобы лютой, дров наколоть попросила: труд он и злобу прогонит, и остыть время даст.

Светозар покорно вышел во двор: совсем окрутила девка, подумалось ему, как челядинец какой по её прихоти бегаю. Топор равномерно опускался на чурбаки, стоящие за домом. Наколов дров, занес охапку к печи и пошёл к лошадям, причесал их, почистил. Их гривы и хвосты были все в грязи да репехах, и князь потратил немало времени, чтобы привести их в порядок. Пока чистил да чесал, песни им пел, которые знал.

Закончив, присел у стойла и замолчал. Белая кобыла, только что вернувшаяся, положила голову ему на плечо и тихо заржала. Послышалось ему в том ржании, как она его успокаивает, просит ведьме время дать пообвыкнуться, а там, глядишь, и сладится всё у них меж собой.

Ткнувшись в тёплую лошадиную шею, Светозар наконец успокоился. Отдохнув, вернулся в избу, где хлопотала ведьма. Она что-то помешивала в горшочке на печи. Заслышав скрип двери, обернулась, и прядь тёмных волос упала ей на лоб.

– Вернулся уже?

Князь кивнул и присел на лавку, заботливо прикрытую рогожей.

– Где клинок нам сыскать-то? – задал он вопрос, так его волнующий.

– Не знаю, но где-то здесь он быть должен, – ответила девушка, разливая по мискам ароматную гороховую похлёбку с кусками мяса. – А вот где, я того не ведаю, – развела она руками и, поправив волосы, села напротив, беря кусок хлеба.

На лавке заворочался Гостомысл. Вильфрида обработала его раны, и он мирно спал, а тут голоса заслышал и проснулся. Увидев князя, задрожал от страха и неуклюже свалился на пол и забился под стол.

– Вылазь уже, не трону больше, – угрюмо буркнул Светозар.

Опасливо косясь в его сторону, наместник, будто рак из норы, выбрался обратно и сел на лавку. Всё его лицо распухло от побоев и посинело. Взяв ложку дрожащей рукой, отправил ту в рот и тут же зашипел от боли – челюсть его еле открывалась. Пришлось ему найти совсем небольшую ложечку, чтоб мог хотя бы навару похлебать.

После ужина наместника спать на печь отправили, а сами сели за столом снова и принялись думать, где им клинок сыскать. Гостомысл прикинулся, что уснул, а сам тихо лежал, слушая разговор князя с ведьмой.

– Не знаю я, где он, подсказку ты и сам слышал, но тут кругом тьма, он где угодно быть может, – говорила Вильфрида. – А всё обыскивать нам и жизни с тобой не хватит.

– Значит, что-то мы упустили с тобой, – возразил ей Светозар. – Как там было?

Ведьма помолчала и заговорила:

Отыскал ты, князь, каменья.

Применил ты все уменья.

Отыщи теперь клинок,

Чтобы он тебе помог.

Тот клинок во тьме таится.

Коли сыщешь, пригодится.

Берегись ты, князь, чего-то —

Стащит он тебя в болото.

Гостомысл несколько раз повторил стишок про себя, но так ничего и не понял. Князь, видимо, тоже.

– Во тьме, во тьме, – бормотал он. – А кто утащит-то?

Ведьма в ответ пожала плечами, да кто ж его знает, кто там должен утащить князя в болото. Долго они ещё говорили, но так и не смогли догадаться, о чём речь. Наконец наместник уснул под их бормотание, да и сам князь уже носом клевать начал. Вильфрида поднялась и предложила спать идти.

– Утро оно вечера мудренее, – проговорила девушка.

– А трава соломы зеленее, – пробормотал сонный Светозар и рухнул в постель.

Утром Гостомысла разбудил громкий крик князя:

– Вилька, я знаю, о чём там речь шла, в озере он!

– В каком? – Заспанная ведьма вышла из-за шторки, прикрывающей её постель, потирая глаза, босая, в одной рубахе, с растрёпанными ото сна волосами. Она была так прекрасна, что сердце Светозара пустилось в пляс, и он забыл, о чём говорил. – Ну? – Вильфрида непонимающе уставилась на парня.

– Говорю, в озере он, – наконец пришёл в себя Светозар и отвёл взгляд. – Ну вот в этом самом озере, щуплы видала? Они-то небось и должны утянуть, а там и клинок сыщется.

Девушка зевнула.

– А коли просто сгинешь там, а? Кто будет тогда древлян спасать?

Но князь упрямо собирался прямо сейчас отправиться на озеро. И никакие доводы его не останавливали. Наконец Вила предложила ему коней испросить, они тут давно живут, должны знать, что за чудище там обитает. На том и порешили, а Вила растолкала наместника, снова спящим прикинувшегося, да заставила кашу варить.

Стоя у печи, он злобно сверкал глазами, как холопа какого кашу варить подрядила, что она о себе вобще удумала? Он совсем и забыл, казалось уже, что именно она ему сгинуть и не дала, да и от князя защитила. И такая злоба в его душе поднялась, хотелось прямо сейчас эту наглую девку в том самом озере притопить. Еле сдержался, понимая, что такого ему Светозар точно не дозволит. Надо хитрее было действовать, а как, он пока не скумекал.

Потому сварил кашу, да по мискам расклал и сам с краю присел, тоже позавтракать. Месть решил на потом приберечь, как они ему меч сыщут. Как он его отбирать будет, думать наместнику пока не хотелось, надеялся на чудо какое, аль богов помощь, то, что они его сюда бросили, он предпочёл не вспоминать.

После завтрака ведьма с князем в конюшню ушли, оставив Гостомысла на хозяйстве, миски помыть, печь вычистить да пол вымести. Ещё боле озлобился он на Вильфриду, мало того что нет уважения к нему должного, так ещё и бабьей работой его нагрузила, считает себя, видать, важнее, чем наместника княжьего, вновь позабыл он, что никакой он более и не наместник.

В конюшне стоял лишь чёрный конь, он поведал Светозару и Виле, что в озере водяной живёт, а щупла ими виденные, это корни его, коряги, как уж он их оживил, того скакун не ведал, но сказал, что злобный хозяин озёрный, никого не пущает в воду. Решила ведьма сама с ним поговорить. Вернулась в избу, взяла хлеба краюху да кусок сыра, мельком подумав, что надо бы разведать, откуда тут пища берётся, и вышла на берег.

Берег озера был топким и весь поросший густым камышом. Тёмная мутная вода поросла ряской, пахло тиной, и над гладью стоял густой туман.

Вильфрида подошла к самой кромке воды и бросила хлеб с сыром в озеро, произнеся нужные слова. Через несколько секунд вода забурлила, и из неё поднялась огромная голова с зелёными глазами и острыми зубами.

– Кто мой покой тревожит? – раздался хлюпающий зычный голос водяного.

А вскоре и весь он показался, покрытый зелёной чешуёй, с тиной на голове, откуда сверкали огнём глаза и торчал длинный мясистый нос. Под ним шевелились, будто что-то пожевывая, толстые, как у лягушки, широкие губы. Он почесал перепончатой лапой покрытый густой зелёной слизью бок и зевнул.

– Ягиня я новая, пришла познакомиться с хозяином озера, – ответила ведьма. – Хлеба поднести, узнать, как живётся тебе тут.

– Плохо живётся, – забулькал водяной.

– Чем же ты недоволен? – спросила Вильфрида. – Может, вместе скумекаем, как-то исправить.

– Да как тут довольным быть, духов нет, мавок нет, русалок нет, людей подношения делать нет? Живу бобылём, – грустно заключил хозяин озера.

– И правда, не дело-то, но то поправимо, думаю, – ответила Вильфрида.

Водяной задумался.

– Да как то поправишь, Мара окромя душ никого не пускает, – сказал он наконец. – Вот ежели б кто смог её победить или сговорить.

– А ежели я попробую, но взамен за услугу? – спросила ведьма.

– Это ж за какую? – тут же подался к ней озёрный хозяин, да так, что вода на берег выплеснулась.

– Клинок мне со дна добудь, а я потом с Марой говорить стану, без него она и слушать не будет. А подношения пока сама делать буду тебе.

Кивнул водяной и тут же скрылся под водой, булькнув напоследок:

– Сыщу, что просишь, но и ты не забудь, обещала.

Вернулась Вила в избу, присела на лавку, оставалось лишь ждать. Она надеялась, что водяной не обманет её и клинок им добудет, тогда лишь последнюю часть сыскать останется. Она перебирала в памяти слова последней подсказки, где ж глава меча спрятана-то, но да ладно, о том после думать станут.

Вскоре и князь вернулся, расчесав лошадь, он вошёл в избу и растянулся на лавке, закинув руки за голову.

– Гостомысл, налей-ка мне квасу, – бросил он наместнику.

Тот сверкнул глазами из-под густых бровей и поставил перед Светозаром кружку. Ну ничего, они ещё у него попляшут, сами ему станут прислуживать, только потерпеть немного.

– Ты б прикрылся, что ли, – князь окинул взглядом Гостомысла, так и щеголявшего в одних портах. – А то как-то неудобно с голым разговаривать.

– Так не во что ж, – пожал он плечами в ответ.

– Как не во что, а вон на сундуке что лежит? – Светозар мотнул головой в сторону большого, окованного медью сундука.

И правда, там как будто из ниоткуда появилась рубаха домотканная и штаны с лаптями. Это что ж, ему, наместнику Любича, в лаптях, будто мужику чумазому, ходить? Сам-то князь вон в сапогах сафьяновых, да и у ведьмы сапожки кожаные, а ему лапти.

Еле подавив злобу, рвущуюся наружу, пошёл одеваться, ещё не время зубы показывать. Нарядившись, ушёл обратно на печь, не мог он их лица видеть, так и хотелось в шеи вцепиться, но сил на то не было, нужно иначе как-то, хитростью что ли какой.

Вечером ведьма снова хлеб водяному отнесла, но вернулась ни с чем. Поужинав, опять его, Гостомысла, готовить заставили, да ещё и попрекали: дескать, плохо кашу сварил и мясо жёсткое, сами бы и готовили. Даже аппетит пропал у наместника, есть не стал и ушёл обратно к себе на печь. Притаился, слушая разговоры Светозара и Вильфриды.

Те снова обсуждали, где им меч сыскать, точнее, третью его часть. Снова ведьма стишок вспомнила:

– Змий лежит и ждёт свой час,

Поджидает где-то вас.

Коль придёшь к нему один,

Не видать тебе седин.

Потому возьми с собой,

Ту, что звать твоей судьбой.

Лишь она найдёт дорогу,

И положит меч к порогу.

Знает лишь она одна,

Где лежит его глава.

Светозар начал рассуждать о том, что змием и Аспид может быть, и Василиск, и Огненный змей. При упоминании последнего у наместника даже зубы свело – помнил он, чем ему встреча с его женской ипостасью окончилась, чуть душу богам не отдал.

Вильфрида же была уверена, что речь тут идёт о василиске, а к нему путь через Полуночный мир лежит. Перед глазами Гостомысла встала картина: снова чудился ему берег той реки, где по ту сторону шёл кто-то. Где на деревьях будто и не листва, а души потерянные. Шепчут что-то губами бескровными, руки тянут к нему, глаза чёрными провалами в душу прямо смотрят. Где в глубинах реки будто увидел, как плещется кто-то в ней… И так захотелось ему туда, вспомнился и мост, а на мосту том глаза змеиные, огнём горящие…

Чуть не соскочил с печи, чтобы туда броситься. Сдержался, надобно сперва дождаться, пока сможет клинок умыкнуть.

Такая возможность ему предоставилась уже на утро. Принесла ведьма с озера клинок, замотала в тряпицу да и убрала в сундук, а сами они с князем пошли к коням, вот и тянет их туда. Схватил Гостомысл тряпицу и выскочил во двор, добежал до берега и плюхнулся в воду, поплыл на тот берег. Гребёт, торопится, лишь бы водяной не ухватил, на середине озера его догнала огромная волна, поднятая шлепком щупла тёмного по воде, не утопила, лишь на берег выкинула, поднялся он и потряс кулаком: «Вот я вам, обдурил, смог сбежать». Оставалось лишь сыскать дорогу к мосту, где змия видел.

Светозар, увидев, как наместник убежал, хотел было вдогон кинуться, но ведьма его остановила, улыбнулась загадочно:

– Не спеши, Светозар, пусть бежит.

– Так ведь меч, – начал было князь.

– Не тревожься, пусть бежит, а нам с тобой тоже собираться пора, ждёт нас с тобой мост Калинов и змий на нём.

В Яви

– …А я говорил, нельзя её одну отпускать было, – горячился Прошка, размахивая руками, вот уже третий час он мерил шагами небольшую избу. – Что будет, что будет, – передразнил он упыря и банника. – Вот куда ты смотрел, ты её зачем туда отпустил? – Короткий, покрытый шерстью палец ткнулся в голый живот духа, от чего тот сдавленно пискнул. – Проход у него, значит, имеется, а открыть он его не может. А ну открывай, я тебе говорю! Сию минуту открывай! – Вновь напустился домовой на банника.

– Я тебе ужо говорил, – вскочил тот с лавки, от чего веник, прикрывавший его хозяйство, упал. – Не знаю я как, оно само! – Большой рыхлый живот банника свисал, считай, до колен, а при каждом движении колыхался, словно холодец. – И не пущал я её никуда, сама она туда нырнула, я и сделать ничего не успел, сама она. Раз – и как не было, как корова языком слизнула. И её, и князя в ту дырку и затянуло.

– Сама, оно, сама, – передразнил он духа. – Да прикрой ты срам уже, – Прошка кинул в него веником. – Мало того, что пользы от тебя никакой, так ещё и срам по всей избе выставил. Всё-то у тебя само, а нам теперича как быть, где нам, я тебя, паскудник, спрашиваю, их искать. Ну князя, положим, искать и не стану, но ведьму мне чтоб возвернул!

– А ты будто сраму того не видел, – напустился на него банник. – Мне одетым быть и не положено. И как я тебе её верну-то, ежели нет туда хода никому, нет и всё!

Тишка с Коловершей сидели в дальнем углу и играли в бирюльки, решив в эту ругань, длившуюся уже почитай седмицу, не встревать.

– А ежели и видел, так что ж теперича везде им трясти? Да и было б чем там трясти, – домовой вновь заходил по избе. – Как вернёт он, хода нет. Они ж туда как-то попали, извернулися.

– Могу вобще не приходить. А то как не приду, ты только кричать и горазд, – обиделся дух.

– Правильно, лишь бы не помогать, – Прошка снова ткнул пальцем в банника. – Затаиться у себя и сидеть, а Вилька пущай сгинет непонятно где, куда ты её и послал. Смотрите, у меня проход есть, такой проход, что ни у кого боле не имеется. А толку-то? Толку! Ежели ты, жаба земляная, открыть его не можешь. А ну открывай, тебе сказано!

– Это кто это тут жаба, ах ты ж мышь болотная, – вскинулся банник и, скорее всего, вцепился бы в волосы домового, но тут распахнулась дверь, и в избу вошла кикимора.

– Вы это чего это тут устроили, оглашенные? А ты чего голый колобродишь? Там водяной к Светозару явился, письмо из Искоростеня принёс. Ну, я сказала как есть, письмо тебе покуда передать велели, – она сунула свиток Прошке и села на лавку, нащупала лапкой пирожок и понюхала. – Эт они у вас с чем, с тиной что ли?

– А вот пришла б да приготовила, – тут же переключился домовой на Граньку.

– А тебе что, жена, что ли, готовить ему ходить? – Не осталась та в долгу.

– Ну вот тогда положь, где взято, и не умничай, – вновь раздухарился Прошка. – Ходят тут умные все больно, а никто ничего дельного посоветовать не может. Вы там чего расселись, нашли время играть, – наконец заметил он притихших Тишку да Торяшку. – Целыми днями сидят, играют, будто и не пропадала наша Вилька. Будто у меня одного о ней сердце болит. А им всем хоть бы что. Говорил я, – он отпил кваса, смачивая пересохшее горло. – Не доведут эти её женихи до добра. Сразу его гнать надо было взашей. Уволок нашу Вилечку не пойми куда, так и сгинет она там, – запричитал он.

– Да что ты её уже на краду-то споклал, – не выдержала кикимора. – Вернётся она, куда денется. Она ж ведьма сильная. Ну чего ты, – она поклала сухонькую ручку на голову всхлипывающего домового.

– Я ей с пелёнок пестовал, как я без неё теперь-то?!

– Ты ж её сам сожрать велел, – наконец подал голос Тишка.

– Нашёл что вспомнить, а как шаркушнки резал, а как жаб ловил, то не помните, да? – Проша снова взьярился на домочадцев. – Один я о ней радею, а вы… – он махнул лапкой и выскочил из избы, хлопнув дверью.

– И чего он? – упырь почесал лысую голову. – Я ж правду сказал.

– Волнуется он, давно уже Вилы не видать, вот и бесится, – пояснила кикимора. – Ниче, счас побегает да успокоится.

Она всё же откусила от пирога и, поморщившись, сунула его обратно под рушник. «Ну какую ж они гадость жрут, надо и правда приготовить им что ли чего», – подумалось ей.

Поднялась, нашла передник и принялась месить тесто. Вскоре по избе вкусно запахло щами да пирогами. На запах и домовой вернулся.

– Чего это ты удумала-то? – спросил он.

– Потравитесь ежели, то кто ж Вильку спасать станет, вот решила, пока ей нет, буду я у вас за хозяйку, – решила не разжигать новую ссору кикимора.

– И то дело, мужикам-то, сама понимаешь, несподручно это. Оно всё ж больше ваше, бабское.

Хотела Гранька съязвить, что, дескать, домовому положено хозяйство вести, но не стала – чего зря ругаться-то им.

Накормив всех ужином, хотела было уйти, но Прошка ей постелил на лавке.

– Чего бегать-то станешь, живи тут, чай, место есть, – похлопал он по набитому травой мешку, что приготовил для кикиморы.

Та зарделась, и в мыслях у нее промелькнуло: «А может, чего и сложится, прикормлю я своего домового…» Но решила события не торопить. «Нраву крутого её соколик, что не по-евоному сделай, сразу в крик пустится», – подумала о том да и легла спать.

Прошка же никак не мог уснуть, всё думал о том, как ему свою ведьму из беды выручать, а что она в беду попала, в этом он даже не сомневался. Послушал, как возятся, укладываясь, домочадцы: Тишка всё что-то шептал коловерше, небось опять сказку, он ему часто их баять стал, а как Светозар пропал, Торя совсем загрустил, и упырь его всячески развлекал. Посмотрел в оконце и лишь под утро забылся тяжким сном.

В тесной пещере около грубого каменного стола сидела женщина, в полумраке её лицо выделялось бледным пятном, она была высока, худощава, с длинными чёрными волосами, её тёмные глаза внимательно следили за тем, что виделось ей в большой чаше с водой. Сейчас она наблюдала за тем, как тот, что принёс им клятву, пробирается по мрачному подлеску.

Гостомысл крался по дремучему лесу, освещенному лишь луной. Его осторожные шаги не нарушали тишины этого места, но каждый шорох заставлял его сердце уходить в пятки. Он шёл, прижимая к груди свёрток из тёмной тряпицы, так будто это было самое дорогое в его жизни. Озираясь по сторонам, он походил на загнанного охотниками старого, потрёпанного жизнью волка.

Тьма вокруг него словно жила своей жизнью, наполненная звуками и шепотом, она пугала бывшего уже наместника. Скрипели чёрные деревья, будто стонали от боли, а невидимые тени нашептывали ему свои замыслы; слышал он в том шепоте угрозы и погибель. Каждый куст, каждый камень казался ему живым, готовым в любой момент кинуться на него, да уволочь в непроглядную тьму и там сожрать.

Тусклый свет луны пробивался сквозь густую листву, отбрасывая на землю тени, но его не хватало, чтобы осветить лес. Воздух в нём был тяжелым и влажным, наполненным запахами гниющей листвы и сырой земли. Казалось Гостомыслу, что он в склеп попал, да там навеки и останется.

Мужчина, несмотря на грузность, двигался бесшумно, будто рысь; его уши ловили малейший шорох, и он тут же замирал на месте, оглядывался и, успокоившись, двигался дальше. Одетый в простую рубаху да штаны с лаптями, он казался сейчас обычным челядинцем, и лишь стать выдавала в нём знатного человека.

Он шёл уже долго, и усталость начинала брать своё, но страх гнал его вперёд, знал он, что ежели не доберётся до моста, не сыщет рукоять меча, то останется тут навек. Потерявший счёт времени, спешил он отыскать то, к чему так стремилась душа.

Тонкая бледная рука с длинными чёрными ногтями, украшенными серебряными узорами, тронула воду в резной медной чаше.

– Надоел, – красивая черноволосая женщина с бледным лицом, обрамлённым двумя длинными прядями, откинулась на троне из чёрного камня, обитом волчьими шкурами. – И кто надоумил его клятву нам принести? Он же бесполезен. – Она слышала стоны и плач его души, видела все его помыслы. И были они такими жалкими, что ей становилось брезгливо, будто жабу тронула.

Мара, а это была она, устало прикрыла чёрные глаза. Позади раздался тихий голос, похожий на северный ветер.

– Я вообще был против этой затеи; смысл морозить земли, проще было просто извести весь княжий род, и дело с концом.

– Тебе б, Карачун, только кого извести, – усмехнулся высокий крепкий мужчина в чёрной шубе, отороченной мехом соболя, и шагнул к столу. Его чёрные глаза сверкали в свете факелов.

– Так жертв меньше станет же, ежели мы всех древлян изведем, – откликнулся седой старик в покрытой сосульками дохе, подпоясанный верёвкой.

– Зато какая будет жатва, – Мара зажмурилась от удовольствия. Её бледные, мертвенные губы растянулись в хищной улыбке.

Она вновь провела кончиками пальцев по воде и вгляделась в новое видение.

“По тёмному лесу шли двое. Мужчина и женщина. Он был высок, статен и светловолос; она чернава, пригожа и фигурой хороша. Шли они не таясь, громко смеялись чему-то, порой бегали, прячась за деревья, и будто совсем чернота их не пугала. Слышались шёпотки, скрипели деревья; где-то вдали ухнула сова. Взлетели ночные птицы; хлопки их крыльев гулко разнеслись по лесу. Но ничто не пугало парочку…

– Ну-ну, весело им, – пробормотала жница и щёлкнула тонкими пальцами. По воде побежала рябь, а картинка в чаше изменилась. Мысли этой парочки её злили, в них не было ни страха, ни обречённости. Они упрямо шли вперёд и совершенно не боялись гнева тёмных богов. Рябь исчезла, и картинка изменилась.

Мужчина стоял в напряжённой позе, заслонив собой девушку и обнажив короткий меч. Перед ним, капая слюной, замер вурдалак. Князь изготовился к бою и приказал ведьме спрятаться за деревом. Широко расставив ноги, он обеими руками обхватил рукоять меча и замер, ожидая атаки. Вурдалак скалился, обнажая острые зубы. Его глаза горели красным огнём, а изо рта капала густая слюна, тягучими каплями падая на землю. Посланник Мары готов был принести эти две души ей в угоду.

Светозар не первый раз встречался с этими порождениями тьмы, знал, что его меч, выкованный из чистой стали, страшнее всего для нечисти. Но вурдалаки были хитры, изворотливы, а ещё очень и очень быстры. Потому решил князь хитростью его взять. Он сделал вид, что отступает, и даже меч чуть опустил, наблюдая за противником из-под упавшей на лицо пряди светлых волос. Нечисть, утробно зарычав, тут же кинулась в бой; увернулся Светозар от удара когтистой лапой, пропустил над головой, подрубил ногу твари ниже колена. Взвыл вурдалак, отступил на шаг. Стоит, пошатывается, но не сдаётся, силы большой тварь, такую перерубленным сухожилием не взять.

Князь же меч перехватил, шаг в сторону сделал, махнул мечом в обманном ударе; снова нечисть подставила бок ему открытый. Вновь потекла чёрная гнилая кровь. И тут кинулся вурдалак, низко опустив голову, прямо на Светозара, едва не располосовал того когтями, подвела хромая нога, подставился прямо под меч княжий; но извернулся и пронзил князь тварь прямо в чёрное сердце.

Взвыл вурдалак от боли и упал замертво. Князь меч вытащил, об шерсть обтер и обернулся к ведьме…“

– Ежели он меч сыщет, – начал глядевший в воду через плечо Мары Чернобог.

– Не сыщет, вон клинок у Гостомысла, – она вновь провела по воде. – А без него толку от рукояти им нет.

В воде вновь показалась фигура крадущегося наместника, тот всё так же прижимал к груди свёрток. Он нервно озирался по сторонам, казалось, его не покидает ощущение, что за ним кто-то следит, ну пущай, целее будет. А то расслабится да погибнет, не выполнив то, что ему предначертано. Он спиной ощущал следящие за ним глаза. Страх уже вовсю пустил корни в сердце Гостомысла, хотелось сломя голову вперёд броситься, но сдержался, во тьме и шею сломать недолго.

– Вечно ты чего-то боишься, – женщина усмехнулась. – Да даже если сыщет, что он, юнец, сделает против трёх богов тёмных? – она посмотрела на своих соратников, те молчали. – То-то же, ничего.

Карачун в их спор решил не вступать, пусть сперва сыщут меч аль не сыщут, а там он и поглядит, как ему быть, всегда он таким был, не кидался без памяти в бой. Как они его только на это уговорили, сам не понимал. Но то дело уже пустое, нечего о нём и думать более. Мара и Чернобог долго ещё спорили, а он, кажется, даже прикорнуть успел, ну и пусть дале спорят, коль им делать больше неча, а он подождёт, а как время придёт, решит, чью ему сторону взять. Мара вновь над чашей склонилась, что-то там высмотреть пыталась, Чернобог же тоже вон спать завалился, то и правильно, пусть людишки покуда сами разбираются. Карачун тоже запахнулся поплотнее и замер в своём резном кресле, погружаясь в дрему, его время ушло, а он всё ещё на земле, оттого и в сон так клонит, устал уже.

В избе тем временем разгорелся новый спор. Прошка вновь требовал от банника проход ему открыть. Тишка покачал головой, ну вот, опять всё с начала начали. Они с Коловершей забрались на печь от греха подальше и сидели там, как мыши за веником, а то и им прилетит, домовой в последние дни совсем разошёлся.

– Да пойми ты, не знаю я как, не знаю, хоть зажарь меня, я не смогу, – пытался тот объяснить наступавшему на него домовому, что это невозможно.

– Ну откроешь ты проход даже, а дальше что? – вторила ему кикимора. – И Вильку не спасёшь, и сам сгинешь. Как ты её там искать-то станешь? А ежели нападёт кто? Тебя ж сожрут сразу, – пыталась она образумить его.

– А я, по-твоему, вот такой, да, немощный, что сожрут сразу? – разъярился Прошка и даже покраснел от гнева. – Так чего ж ты за мной, таким убогим, таскаешься, сыскала б себе какого получше, чего не сыщешь? Такого, которого не сожрут.

– А был бы, и сыскала бы, – разозлилась Гранька. – А токма где ж его взять-то, получше? Или ты места такие знаешь, так скажи, я поищу!

– Вот как ты теперь заговорила, получше ей бы сыскать кого, ну так иди ищи, чего ко мне как репях прицепилась-то, – грохнул он кружкой по столу. – Лучше она сыскать собралась, иди ищи, чего расселась? – он ткнул пальцем в направлении двери. – А то ходит, пироги свои печёт, будто я твои помыслы не знаю, змея болотная!

– А вот и пойду! Пойду! – Кикимора обиженно отвернулась от домового. – И найду, а то ишь какой, цены себе сложить не может. Сам-то всё на Агашку смотришь, будто я того не знаю. Так и бегаешь в деревню к ней, а всё якобы молока да масла принесть ему надобно. Пироги ему мои не по вкусу, а что ж жрёшь-то тогда? – Выхватила она из его лапы надкушенный пирог. – А то как жрать их, так ты первый!