Текст книги "Ворожея: Лёд и Пламень (СИ)"

Автор книги: Тося Шмидт

Соавторы: Татьяна Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Думаю я, – проговорил князь. – Ежели он такие чудеса творить может, то как бы он и нам вред не сотворил?

– Меч он завсегда хозяину послушен, вот только сперва хозяином стать надобно, – пояснила Вильфрида. – Только для того надо его призвать да кровушкой своей помазать. А свойства у него и впрямь дивные, – продолжила ведьма. – Порезы от него кровят долго, раны не срастаются, а разрубит он всё, что на пути попадётся. И огонь, и лёд из него исходит, а в руках он лёгкий, будто пёрышко.

– А ты-то откуда знаешь? – посмотрел на неё Светозар, удивлённо приподняв бровь.

Вила плечами пожала.

– Не знаю, будто само в голову пришло, едва глянула, – она и сама тому подивилась.

Пообедав, князь ритуал призывания силы меча провёл, и откуда Вилька только всё это взяла, но едва закончил, и кровь на клинок упала, меч будто ярче засветился, может и правда, работает оно. Передал он меч ведьме, та во двор вышла, замахнулась да как рубанет. И впрямь края воздуха разошлись, увидел князь в прорехе болото знакомое, по которому они сюда и пришли. Потянула Вильфрида его за собой.

Только они на берег вышли, как крики да гомон услышали со двора, со всех ног кинулись туда, а вдруг напал кто, пока их не было.

Городище

– …А я говорю, вертай взад, как было, – орал покрасневший от натуги домовой, пытаясь оторвать банника, вцепившегося в лавку. – Не может он! Мне это, понимаешь, как белке горошина, ты это всё затеял, тебе и исправлять!

– Я?! – возмутился тот. – Это вон всё она придумала! – мотнул он косматой башкой в сторону кикиморы, сидящей на лавке у печи и чистящей свои коготки тонкой щепочкой. – С неё и спрашивай!

– С меня? – Гранька округлила свои маленькие чёрные глазки. – Я что сказала, что в бане проход есть, а ты их тудой поволок, – накинулась она на банника.

Прошка переключился на кикимору:

– Ходит тут, смуту водит. Ежели б не ты, она б туда совсем не пошла! – завопил он, пытаясь схватить кикимору за длинный тонкий хвост, торчащий из-под юбки.

– Так ты, значится, – уперла сухонькие ручки в бока увернувшаяся от него Граня. – Нашёл виноватую, а что ж ты её не остановил?

– Да-да, что ж ты не остановил? – поддакнул банник, за что домовой тут же вцепился в его растрёпанную бороду.

Сцепившись, духи покатились по избе, снося всё на своём пути, со стола, звякнув, упал горшок с молоком, отчего то разлилось по полу среди черепков. Ссора переросла в самую настоящую драку, и вскоре клубок орущих духов выкатился во двор, где играли Тишка и Торяша. Те благоразумно вскочили на плетень и оттуда смотрели, как Прошка мутузит банника.

– Проход им открыл, супостат проклятый! Эта ещё, жаба болотная, подсуропила, – запыхавшись, бурчал он, пытаясь вырвать клок бороды банному духу.

– А сам-то, сам, – вторил тот. – Что делал? Ночью в печь орал, водяной ему, видите ли, сказал, что позвать Вильку надо, всю ночь горланил, спать не давал!

Тишка сдавленно хихикнул, вспомнив, как Прошка после разговора с речным хозяином, крадучись, вышел из избы в ночь и отправился в баню в одних портах. Там он присел у печи и стал в неё орать, Вильфриду звать. До самых петухов кричал, а наутро сказал, что простыл, дескать, вот и голос сел. Услышав смешок, домовой переключился на упыря.

– А тебе, смотрю, смешно, у нас ведьма пропала наша, а им двоим всё б в бирюльки играть да козлами по двору скакать. Никакой печали нет, – вцепившись в ногу Тишки, стащил того с плетня и начал трепать. Насилу от него упырь вырвался и обратно взобрался.

– А ты, кроме орать, сам-то чего сделал? – ткнул разошедшегося Прошку банник, с силой тыча в него пальцем.

– Я?! – от возмущения домовой аж палку выронил, которой собирался кинуть в Тишку, и та со стуком упала на землю.

– Ты-ты, – ехидно поддакнула кикимора, вышедшая из избы и с интересом наблюдавшая за дракой, поправляя сползший на глаза венок из болотных ягод, который зачем-то нацепила с утра.

– Ах ты ж жаба земляная, – Прошка ухватил ту за зелёные волосы, полные спутанной тины, и принялся таскать по двору, отчего та злобно заверещала и вцепилась в его бороду своими грязными когтями.

Торяшка, сидевший на заборе и до того с ленью наблюдавший за происходящим, почесал за ухом и зевнул. «Ну сколько ужо можно, почитай, вторую седмицу только и делают, что дерутся, а кто Вильку спасать станет – непонятно». О чём он и сказал вслух, сплюнув на землю.

Опешившие от такой наглости духи и кикимора тут же набросились на него.

– А сам-то чего сделал, а? – вопила Граня, пытаясь достать коловершу, который разумно предпочёл перебраться повыше на крышу избы.

– А ну слазий! – орал домовой, пытаясь сбить того с крыши шишкой, но тот ловко уворачивался от его бросков.

– Самый умный сыскался? – банник упер руки в толстые бока и присматривал тоже, чем бы кинуть в Торяшку, чтоб, значится, не зазнавался.

Домовой понял, что тут ему ничего не светит, и вновь принялся таскать за бороду банника, который громко орал о том, что его убивают, размахивая при этом руками и пытаясь сбросить с себя противника. За всем этим шумом никто и не услышал, как на берегу с громким хлопком лопнул воздух и в открывшуюся прореху шагнули двое.

Вильфрида, услышав крики со двора, бросилась туда со всех ног, решив, что кто-то напал на её домочадцев. Светозар поспешил за ней, выхватив меч и на ходу проверяя его остроту.

Увидев перед собой дерущихся духов, ведьма сначала выдохнула от облегчения, а потом попыталась их разнять, за что и ей тут же досталось. Банник не глядя пнул её босой ногой в коленку. Охнув, девушка чуть не упала, но князь едва успел её подхватить, обхватив за талию.

– А ну тихо! – его зычный голос разнёсся над болотом, заставив духов замереть на месте.

Духи, услышав чужой голос, тут же отпустили друг друга и накинулись на чужака, даже не поняв, кто перед ними.

– А ты кто такой сыскался? Не видишь, у нас тут беда, ведьма пропала, – орал Прошка, повернувшись к той самой пропавшей ведьме и мотнув в её сторону головой. – Вилька, скажи ему… – он осёкся и бросился к ней. – Вилечка, вернулась. А я говорил, говорил!!! – вцепившись в её цветную поневу, он повернулся к кикиморе и остальным. – Позвать надо было, она и пришла!

Остальные тоже отмерли и заголосили от радости, тормоша Вильфриду и пытаясь утянуть каждый в свою сторону. Один коловерша, спрыгнув с крыши, тут же устроился на руках Светозара и довольно жмурился, когда тот почесал его за ухом.

– Ну, слава чурам, вернулась, – удовлетворённо проворчал банник. – А мы уж думали, совсем пропала.

Успокоив домочадцев, Вила направилась в избу и остановилась на пороге, охнув и прикрыв рот рукой. В избе всё было перевёрнуто: горшки валялись разбитые, будто ичетик прошёлся, но тому взяться неоткуда было, у Грани детей отродясь не водилось, а значит, погром устроили её домашние. Она обвела взглядом притихших за её спиной духов и тяжело вздохнула. Прошка, знавший её тяжёлый нрав, тут же скрылся за печкой; кикимора и вовсе с разбега в болото махнула, а банник разумно сбежал к себе.

– Тишка? – тихим, вкрадчивым голосом позвала ведьма упыря. – Это они тут сколько так беснуются?

– Седмицы две, наверно, – неуверенно ответил тот, заглядывая через её плечо в дом.

Тут Вильфрида заметила синяк под его глазом.

– А это откуда?

– От Прошки, – вздохнул упырь, вспоминая, как домовой кинул в него репой да прямо в глаз попал. – Я их разнять пытался, – пояснил он ведьме. – Да только куда там, – махнул он перепончатой лапой.

– Прошка! – голос Вилы не предвещал тому ничего хорошего, отчего из-за печки донёсся лишь сдавленный звук икоты. – Вылазь, кому говорю, порядки наводи давай!

Вновь икнув, домовой бочком, прижимаясь спиной к стене, опасливо показался наружу, а ну как бить станет, а он и так уже всеми битый. Но вроде бы пронесло; махнув мохнатой ручкой, начал своё домовское колдовство. По одному движению черепки с пола собрались обратно и вновь взлетели на стол – жаль, молока так не вернуть. Метла, вылетев из угла, принялась выметать мусор, накопившийся за время отсутствия Вильфриды; в лохани загремели миски да чаши. Вскоре изба блестела чистотой.

Наконец все смогли сесть за стол. Ведьма покачала головой, глядя на понурого домового. Тот, опустив голову, ковырял пальцем сучки в доске стола.

– И как вы до такого дошли? Чуть друг друга не поубивали? – Вила тяжело вздохнула, обводя взглядом сидевших перед ней духов.

Кикимора вскинулась было что-то ответить, но промолчала, банник тоже закрыл открытый было рот. Что тут ответишь, и правда, что это они чуть не убили друг друга.

– Эх вы, – ведьма вновь качнула головой.

– Вы меч-то сыскали? – подал голос с печи упырь.

– Сыскали, – ответил Светозар, всё также держащий на руках Коловершу. – Теперь в Искоростень пора, ждут меня там, – он перевёл взгляд на Вильфриду. – А без тебя я не сдюжу!

– Да как же я их брошу-то? – она усмехнулась. – Они ж тут снова всё перевёрнут.

– А ты не бросай, все вместе пойдём, – князь положил свою руку поверх её. Вила отдернула ладонь, пряча её под поневу, от его прикосновения будто жаром обдало.

– И куда их там? В твоём тереме свой домовой имеется, а Тишка и вовсе упырь, его горожане на вилы подымут.

– А я вам терем сыщу, с высоким тыном, будете там жить. А Тишке учителя сыщу, чтобы не просто ножичком чикал.

Предложение князя упырю больно по нраву пришлось, отчего тот сразу начал узелок собирать.

– А я чего, тута останусь? – Кикимора поправила изрядно потрёпанный в драке венок. – Я, ежели что, могу морок накинуть и вот так, – она крутанулась, и перед князем уже стояла миловидная женщина лет сорока, невысокая, худощавая, в цветастом платке. Тоненький нос её чуть подрагивал, а сухонькие ручки теребили край темно-зелёной поневы. И не скажешь так сразу, что нечисть перед тобой стоит, баба как баба. Она поправила платок и показала язык домовому. Тот в долгу не остался и через секунду на лавке умывался толстый чёрный кот, сверкая жёлтыми глазами. Дескать, я тоже что-то умею. Обернувшись обратно, он сплюнул собранную во рту шерсть.

– Тьфу, пакость какая, – он нервно дёрнул плечом. – Но ежели надо, я так долго могу, – похвалился домовой.

Тишка вздохнул, морок наводить да в кота превращаться он не умел, так и оставят его тут, как самого бесполезного. Князь мысли упыря угадал и успокоил, что никто никого тут не бросит, ежели Вила пойти согласится, а ему найдут мастера, что молчать умеет, а чтоб в городище мог сходить, так то сама ведьма морок накинет на него. Ведьма тем временем задумалась, домочадцы с затаённой радостью в глазах ждали её решения, больно им в городище хотелось, а чего ради них не сделаешь. Но условие своё поставила. Князь руки к ней не тянет, про суженую не болтает, поможет ему земли спасти, а там уже тогда и поглядят.

Услышав её слова, кикимора подхватила Прошку и заплясала по избе, напевая:

– В городище мы пойдём,

Гране мужа там найдём.

Хорошего, пригожего,

На Прошку непохожего!

От песенки Граньки домовой аж поперхнулся.

– А чёй-то сразу непохожего, ты ж вроде как за меня собиралась?

– А ты мне что сам сказал? То, что тебе домовиха нужна, вот там себе и сыщешь, а я витязя какого найду, буду наместницей аль женой сотника, а то и самого тысяцкого, – прикрыв глаза, размечталась кикимора.

– А ну тихо! – Вила хлопнула ладонью по столу. Ещё никуда не пошли, а они уже судьбу свою там строят. – Нам сперва земли спасти надобно, а вам бы женихаться только!

Обсудив с князем, куда проход открывать станут, ведьма принялась за сборы. Сложила в сундук платья, зелья свои. Огляделась, ничего не забыли ли. Она собиралась вернуться, но кто знает, как судьба повернётся, лучше взять всё, своя ноша не тянет, особенно если тащить её домовому. Тот сперва было возмутился, но потом кивнул и, махнув рукой, спрятал сундук неизвестно куда, будто и не было его.

Оставался вопрос с коловершей, как того спрятать, за кого выдать, но и он решился сам собою. Перекувырнувшись через голову, тот вмиг превратился в ещё одного чёрного кота. Прошка, тоже уже облик кошачий принявший, недовольно фыркнул, но спорить не стал. Отчего-то ему больно хотелось в городище попасть, кто знает, может, и правда там себе жену сыщет, не век же в бобылях ходить, хотя Гранька, которая так и щеголяла в людском обличии, нравилась ему боле, чем в облике кикиморы. Но нет, домовому и жена под стать нужна, а не жаба зелёная. Отчего-то вновь вспомнилось детство Вилькино, как та ему жаб таскала, целовать предлагая.

Проход открывать решили недалеко от городища, чтобы страже не объяснять, как князь в тереме появился. Махнув мечом, Вила вновь прореху создала, куда они все дружно и шагнули. Хорошо тепло оделись, после тепла хлебороста в землях дреговичей древлянское княжество встретило их морозом лютым, будто тут ещё лютень стоял аль лютовей. Холодный ветер забирался под душегреи, надетые под тёплые кожухи из овчины, руки в тёплых рукавицах и те подмерзали. Приплясывая в толстых шерстяных юбках, Гранька да Вила ждали, что скажет князь, его тут земли, ему и решать. А тот махнул рукой в сторону занесённой снегом дороги.

– Пойдёмте к воротам, что ли.

До городища верст десять было, промахнулись они, на краю леса очутились. Решили сперва всё ж обогреться у костра. Наломали сушняка и сели, протянув руки к огню. Ведьма оглянулась, казалось ей, что-то кто-то следит за ними из кустов, и это ощущение никак не проходило. Она озиралась, пытаясь понять, кто же смотрит ей в спину, и наконец заметила мелькнувшие в кустах зелёные глаза.

– А ну выходи! – князь тут же вскочил, хватаясь за меч, мало ли кто там таится, может, тать какой затих да ждёт, когда напасть, или нечисть какая.

Кусты зашуршали, и на полянку вышел Леший, весь в замёрзших сосульках, ветки на голове сухие, даже листочка не видать, сам поникший, пустые глаза едва горели на потемневшем угрюмом лице.

– Опусти меч, княже, – раздался сухой, похожий на треск ломающейся ветки голос. – Не со злом я пришёл. Наворотил делов, – он вздохнул, от чего по поляне разнёсся шорох листьев. – Хотел роду твоему отомстить, а в итоге лес свой сгубил.

Он присел на бревно, опустив узловатые руки на колени, прикрытые штанами из сухой травы. Прикрыл глаза; вспомнилось ему, как много лет назад предок Светозара лес вырубил, а когда леший начал людей стращать, сам заявился с мечом тем самым, что сейчас на поясе у князя висит.

Леший был огромен и страшен тогда. Тело его покрывала густая шерсть, глаза огнем горели. Прадед Светозара тоже был молод, слыл храбрым воем.

Выхватил меч да бросился на лешего. Тот заревел и ударил князя тогдашнего дубиной, что с собой носил. Отлетел тот в сторону, вскочил тут же на ноги и снова бросился в бой. Сражались долго и яростно они. Никто другого победить не мог; воззвал тогда леший к тёмным богам, и вот теперь расхлёбывать всем, что натворили они тогда.

– Так это ты хранителем Великого леса был? – поинтересовалась ведьма. – А говорили, ушёл ты отсюда.

– Да куда я пойду, со своей земли-то? – Почесав нос, леший вновь вздохнул. – Как прадед его лес вырубил, проход меж мирами закрылся, я стал силу терять, раньше я над всеми лешаками да лесовиками хозяином был, а теперь, – он махнул корявой лапой, больше похожей на сухую корягу. – Но что теперь, бабки твоей нет, прадеда его тоже. А я тогда лютую злобу затаил, богов тёмных призвал в помощь. Они и пообещали мне месть сотворить. Но Светозара побоялись, знали, что при нём меч Харалуг, решили на потомках отыграться. А оно вона как вышло. Лес от холода лютого гибнет, я силы лишаюсь. Сам себя, выходит, наказал. Ты уж прости меня, княже, – повернулся он к Светозару. – Не того я хотел.

Князь кивнул, что ж теперь старое вспоминать, землю спасать свою надобно, а не былое ворошить, да и леший, кажись, свою ошибку осознал, нет, он, конечно, сперва хотел того мечом рубануть, но остыл, покумекал наперво, всё как нянька учила.

– Попытаю я удачи, попробую и земли, и лес спасти, – проговорил Светозар. – Источник и лес Великий не вернуть уже, но что осталось, спасти надобно.

Кивнул леший, соглашаясь, поблагодарил князя за то, что тот обиды не таит, встал, поклонился и ушёл в чащу. Только кусты за ним сомкнулись, как князь тоже поднялся, неча рассаживаться. Через пару часов добрели до городища. Стражники князя своего сразу узнали, ворота открыли, коня подали, но тот на него ведьму да кикимору усадил, бабы с ног, считай, валились, котов, Прошку в смысле да Торьку, им тоже сунул, а сам с Тишкой, на которого Вила морок навела, пошёл рядом.

Тут и Елизар, упреждённый дружинниками, подоспел, в расспросы кинулся. Но князь его остановил, приказал терем, что был кормилице отдан, подготовить да баню истопить, при слове «баня» в мешке заворочался банник, до того прикинувшийся веником. Вскоре разместили Вилу с домочадцами, банник тут же отправился новое место обживать, а вот Прошке не повезло, в дому уже был свой хранитель, а точнее хранительница. Норову похуже его. И едва домовой облик свой принял, как из-за печи на него кинулась да в волосы вцепилась, пытаясь из терема выволочь. Лишь окрик ведьмы и остановил. Притихли оба, стоят, глаза вниз опустили. А Вила думает, как ей теперь их сдружить, никогда такого прежде не было, чтоб в дому два духа жили, окромя семейных. Но Прошка на этой, как он выразился, баламошке жениться категорично не хотел.

– Я лучше на Граньке тогда обженюсь, – заявил он. – Чем на этой маракушке.

– Да я б ни в жисть за такого, как ты, захухрю и не пошла, – ответила домовиха, представившаяся как Фёкла. А тут ещё и кикимора масла подлила.

– Нужен ты мне теперича больно, на меня видел, как сотник смотрел?

Пришлось просто по углам разогнать да в баню идти, решила, потом думать станет, как их всех в одной избе терпеть. После бани решила спать ложиться, приказав всем до утра не шуметь, а там решат, как им быть.

Казнь

Светозар, распорядившись ведьму устроить, в свой терем поспешил, там его уже воевода ждал. Попрощавшись с Вильфридой, он вскочил на коня и пустился по улицам городища, спешил новости узнать. Войдя широким размашистым шагом в горницу, увидел стоящего друга, обнялись они горячо. Елизар присел на лавку напротив князя, налил им квасу и заговорил.

– Мы уж, друже, тебя, почитай, и не ждали, пропал, и ни слуху ни духу, а тут прибегает мальчонка с реки, кричит, тама водяной, воеводу кличет. Я подумал сперва, жар у него, но решил проверить, больно складно он говорил. Прихожу, а там и впрямь речной хозяин, весточку от тебя передал. Коня мы твоего сразу забрали, сунулись было к болоту, но мавки проходу не дали, чуть людей сотник не сгубил там. Решили обратно возвращаться и тебя ждать. Только они вернулись, и ты, считай, следом за ними.

Светозар расспросил его про упырей, что на Вручий напали. Воевода и тут подробно рассказал всё, поведал без утайки, как жрицу Марину сыскали, как нечисть извели, да поймали помощника, который Гостомысла сдал, в Любич кинулись, а того и след уже простыл. Жонка его да девки до сих пор в остроге сидят, куда их поместили ещё до письма от князя, решив, что хуже не станет. Светозар попросил воеводу опосля бани к нему привести их, порасспросить захотелось. А вдруг ни при чём бабы, не хотелось ему их наказывать. Елизар же опечалился, что не сыскали они Гостомысла самого. Тут черёд князя пришёл рассказывать.

Поведал о том, где с наместником встретился, как тот подлость чёрную творить вздумал, князя сгубить хотел. Рассказал и про побег его с озера, и о том, что после встречи с василиском только тряпица да кусок портов на ветке у моста и осталось от него. Хмыкнул воевода, пряча довольную ухмылку в густых усах, туда, дескать, ему и дорога. Позвал девку сенную, приказал той мёда подать, за встречу да за спасение выпить. Налили чары, отпили. Начал друга Елизар пытать, что за деву тот привёз, хороша была собой, вдруг выйдет в наложницы выпросить, Малка-то его после троих ребятишек обабилась, грузна стала да ворчлива. Издалека зашёл, а то мало ль чего, незачем гневить правителя.

– Ты это кого с собой привёз, друже, никак нашёл ту, что постель по ночам греть стала? – посмотрев на друга, спросил воевода.

– Суженая-то моя, – отведя взгляд, ответил Светозар.

Суженая, ну-ну, пронеслось в его голове, только она на тебя глядеть даже не хочет, отталкивает. А вот его сердце и сейчас к ней тянулось, хотелось бросить всё и бежать туда, обхватить крепко и не отпускать уже боле. Но помнил он их уговор, а потому решил, что потом станет с ней о свадьбе говорить, может, оттает сердце девичье. Но воеводе то знать незачем, видел князь, какие взгляды бросал тот на Вильфриду, вспомнил, и вскипела кровь, но виду не показал, незачем им сейчас ссориться. Тот тоже кивнул, сделав вид, что не заметил, как потемнело лицо княжеское при слове «суженая», видать, не всё так гладко, как показать он то хочет, но, может, то ему и на руку. Приглянулась черноволосая девка Елизару. Вслух же другое сказал:

– Сыскал, значит, её всё-таки, как же до того-то просмотрел?

Князь рассказал, как отыскал свою ладу, задумался воевода, ведьма – это тебе не сенная девка аль горожанка, с такой ухо востро держать надобно, не пойдёт в наложницы такая ради мехов да «глазок», тут иной подход надобен. Но то всё потом, сперва надо насущное решить, от зимы избавиться. А тут и баня подоспела, поднялись да париться пошли. Долго парились, о делах говорили, квас пили ледяной. Опосля бани переоделся Светозар и отправился в горницу, приказал к нему семью Гостомысла привести.

Миларада вошла с гордо поднятой головой, потемневшая лицом, постаревшая, меж тем держалась она хорошо, как и старшая Красимила, а вот Неждана едва вошла, сразу как змея зашипела, даже плюнула в князя, начала кричать, что всё равно изведет его со свету. Не хотел он баб да девок казнить, но такое спускать нельзя было, приказал вывести Нежданку, да обратно в острог поместить. Красимиле же с матерью сесть предложил. Начал их расспрашивать. Мила отпираться не стала, рассказала, как муж задумал подлость да предательство. Себя тоже не выгораживала, лишь сказала, что младшая по глупости да злобе, что князь на ней не женился, такое творит, но просить за неё не стала, понимала, не простит Светозар такое. Лишь Красимилу попросила не губить, ничего не ведала девка.

Кивнул князь, дескать, услышал я тебя. Красимилу попросил рассказать, та что знала, тоже как есть поведала. Замолчал Светозар, думать стал, как ему поступить, решил, что мать с дочкой зазря губить незачем, оставит им жизни их. А вот Неждану ждала берёза, поутру принесут её в жертву богам, привяжут за ноги, за руки и раздерут деревьями. Казнь страшная, но предательство своего правителя страшнее будет, все то понимали.

Отпустил женщин князь, приказал сперва дружиннику дом им сыскать, где они смогут жить, но затем остановил их да отправил к ведьме своей в услужение. Вильфрида незлоблива, но и спуску бабам не даст. Будут ежели служить ей верно, то и жить хорошо станут, о том и сказал им. Отправив баб, лёг спать.

Вила уже тоже спала, сенная девка, доведя семью наместника, указала им на клетушку, где теперь тем жить предстояло, и тоже прочь отправилась. Мила обняла дочь и устроилась с ней на узкой койке: живы остались, и то хлеб. Нежданке с мужем повезло меньше. Вытерла слезы: какая б ни была, а всё дочь, да забылась тяжким сном.

Утром она проснулась от шума в горнице. Выйдя из клети, она обомлела: посреди комнаты дрались двое небольшого росточка – мужичок, весь тёмной шерсткой поросший, да такая ж баба, только шерсть рыжая. Женщина таскала мужчину за волосы, громко крича, чтобы он убирался из ее дома. Это что ж, их хозяйка новая? Не иначе как о челяди она о них с дочерью уже и не думала. Но чтоб к такой в услужение попасть – она ж на человека-то мало похожа.

Позади раздался громкий, но приятный женский голос:

– Это вы что тут снова устроили? – и тут же обратился к Милараде: – А вы ещё кто такие?

Обернувшись, Мила увидела статную черноволосую девушку.

– Так мы это, князь нас послал, сказал: «Вильфриде служить станем». Я жена Гостомыслова, наместника Любича, а это дочь наша старшая, – она притянула ту к себе за плечи. – Красимила.

– Эвона как, – протянула девица, обходя их. Дерущиеся карлы тоже притихли и сверкали глазами-бусинами исподлобья. – Я вас ещё раз спрашиваю, что вы тут устроили? – Девушка села на лавку и отломила кусок лепёшки.

– А я чего, я Вилька ничего, – затараторил мужичок. Ага, вот она, значит, Вильфрида, а это тогда кто? – Это она всё!

– А чего он в моём дому хозяйничает?! – вскинулась баба.

– А ну цыть оба. Не домовые, а ичетки какие будто!

Миларада охнула: домовые, и она с ними вот запросто – да куда ж они с Краськой попали-то? Но виду не подала, а как что сделаешь не то. Вила перевела взгляд на стоящих столбом, теперь уже её, баб. Вздохнула, удружил князь, спихнул свою заботу на неё.

– Я Вильфрида, ведьма, а это мои домочадцы. Эти двое – домовые Прошка и Фёкла, как с ними быть, после решу. Это, – она кивнула на стоящую на пороге бабу. – Граня, можно сказать, тётка моя, кикимора болотная. Упыря Тишкой звать, – на этих словах Мила грохнулась в обморок: ещё и упырь, точно князь их со свету сжить решил.

Придя в себя, увидела оскаленную морду упыря прямо перед собой, и сызнова свет померк. Наконец очухалась, смотрит, а на полу заяц сидит.

– А это Торяшка, коловерша он. Да ты не бойся, они смирные, ну, окромя домовых, но и их усмирю, – успокоила её ведьма.

Да только вот спокойнее не стало. Придя в себя, Миларада спросила хозяйку, чем им в дому заняться. Та предложила на торги сходить, продуктов закупить, да утвари какой не достаёт, даже целую куну дала на это дело. Туда они с Красимилой и отправились, всё не рядом с нечистью быть, но жить им теперь с ними.

А Вильфрида тем временем принялась распекать домовых, те словно два барана на своём стояли, но наконец удалось сговориться, что они поделят обязанности: Фёкла станет за чистоту да кухню отвечать, а Прошка – за безопасность домочадцев.

Граньку Вила найти не сумела, Тишка сказал, что та платок цветной повязала и куда-то в городище ушла. Ведьма вздохнула, ну вот как так можно?

Вскоре в ворота постучали, пришёл мастер, князем обещанный. Знал он, кого учить станет, но страху, в отличие от баб, не выказывал, спросил, где жить станет, и тут же отведённую ему клетушку занял, да Тишку позвал, расспрашивать стал, чего тот умеет.

Торька на печи спал, котом оборотившись, понравилось ему в таком обличии. Кажется, жизнь в Искоростени налаживалась. Оставалось сыскать кикимору, куда ту бесы унесли.

А бесы её на торжки снесли: решила Гранька послушать, что люди говорят о возвращении князя, да о том, кого он привёз. Две дородных бабы, что отозвались о Вильке как о девке какой, что так и норовит в княжескую постель заползти, аки змея какая, долго потом гадали, как оказались на отшибе городища, сами не помнили, как туда пришли, да чуть в отхожее место не сверзились. Кикимора ж, глядя, как они туда пошли, довольно потерла сухонькие ручки – а неча про её Вилу всякое языком чесать.

Пакости она, как и любая другая порядочная кикимора, любила, а оттого и на торги пошла, знала, что там досужих пересудов найдёт много. Но большая часть горожан была рада, что Светозар вернулся, да и не один, считали, пора ему уже семью заводить и наследника иметь. А то, что дева пришлая, то князю виднее, кого рядом на престол садить. Да и про суженую, что сама Макошь выбрала, знали многие, оттого и не роптали.

Но и недовольные были, в основном жёнки мужей княжьих, которые своих дочерей в тереме видеть хотели. Вот на них-то Гранька свои пакости и испытала: кому дорожку спутала, кому пряжу, на торгах купленную, кто на ровном месте споткнулся да нос расквасил, одной, самой болтливой, так и вовсе птицы весь повой изгадили, долго плевалась. Купив яблочко наливное да стакан сбитня у коробейника, что меж рядов шастал, хотела уже было домой идти, как сотник её увидал. Ещё вчера приметил он бабу, что рядом с суженой князя, а то, что дева та князева, никто и не сомневался, хороша была, хоть и худая. А он уже третий год обабком ходил, как жена его померла родами, один с тех пор дочь воспитывал, и баба в дому была нужна.

Прихватил калач медовый и подошёл. Представился, как и положено, о делах испросил да пригласил Граню на казнь Нежданки глянуть. Та подумала да согласилась: казни смотреть, может, дело и не шибко весёлое, но она ещё их не видела, чего не глянуть-то.

Пришли на гору, где росли две берёзы, крепкие, но гибкие, туда и Неждану уже притащили, орала она, извивалась, но дружинникам-то нипочём, не к такому привычные. Привязали за руки промеж стволов согнутых да отпустили. Тело Нежданы выгнулось неестественным образом, раздался жуткий хруст ломающихся костей, и из её рта хлынула кровь. Берёзы разогнулись, разорвав тело Нежданы пополам. Только и раздался крик, что кровь в жилах застыла, да капли горячей крови багряной во все стороны брызнули.

Откусив кусок калача, кикимора задумалась: она ждала от зрелища большего. Чем немало подивила сотника, он уже готов был ловить её, а она стоит, калач жуёт, будто и не страшно ей вовсе. Тут её князь и заметил, да сотника рядом. И чего это она удумала, мелькнуло в голове Светозара, но виду не подал, кивнул только, здороваясь. Потом то обсуждать станет, сейчас ему пора было на встречу с волхвом Беловидом спешить.

Кикимора ж калач доела, пальчики снегом обтерла да домой идти решила. С сотником, конечно, весело, но надо и меру знать, она всё же нечисть, а то как чего заподозрит. Потому отклонялась и поспешила в терем, где тут же нагоняй от Вильфриды получила: передал князь весточку. А тут ещё и Прошка накинулся, дескать, нечего ей, нечисти, с людьми таскаться, всех так подведёт. Кто знает, как люди примут вести о том, что князь нечисть в городище притащил?

Обидно стало: она же всего лишь хотела немного тепла, что всем бабам хочется. О чём тут же и сказала.

Домовой ещё пуще разошёлся.

– Счастья ей бабьего надобно, ишь чё удумала, – кричал он, уперев руки в боки. – Да какая из тебя баба?

– А самая обычная, а то и сам не ам, и другим не даёт, – не отставала Гранька.

Вернувшиеся с торжков Мила с дочкой лишь ахнули: посреди горницы самая настоящая кикимора стояла, в юбке из тины, волосы зелёные, стоит да на домового кричит. Страх взял, но виду не подали. А Прошка их заметил.

– Вона, ходят везде, всем разболтают, утопить их, и делов. Незачем они нам.

Сердце Миларады в пятки ушло: не за себя боялась, за дочку. Упала в ноги вышедшей на шум Вилы, не губи, прошу, дочку, заголосила. Та, уже уставшая от шума, разогнала всех по углам, а Милу за собой позвала. Села в горнице на лавку, усадила перед собой бабу.