Текст книги "Ворожея: Лёд и Пламень (СИ)"

Автор книги: Тося Шмидт

Соавторы: Татьяна Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Сама Горяшка тоже захаживала, улыбалась князю несмело и всё поддержать того пыталась. Уж не метит ли и она в невесты? Нет-нет да мелькало в голове Светозара.

Вот и опять пришла, князь смотрел, как крепкая и здоровая девка колет дрова. Высокая и статная, с широкими плечами и узкими бёдрами, руки сильные, ей бы в поляницы. У неё были длинные рыжие волосы, заплетённые в толстую косу, и весёлые карие глаза. Лицо Горяшки было круглым и румяным, с веснушками на носу. Она то и дело бросала на князя взгляд украдкою, откидывала на спину тяжёлую косу и смахивала широкой ладонью с лица пот и выбившиеся прилипшие волоски.

Но девица мало занимала его мысли, ему хотелось поскорее отправиться дальше.

Ведьма, что живёт в топях около Бережков, могла оказаться той самой или нет, но узнать он мог это лишь побывав у неё самой.

Наконец Малена сказала, что сил он достаточно набрался и может дальше ехать, подсказала путь короткий, чтобы по пути в Туров не заезжать. По нему-то Светозар коня и направил. Поблагодарил на прощанье Горяшку, подарил ей бусину, глаза девки так и засияли огнём. Князь даже подивился, такой мелочи радуется, но значения не придал, сел на коня и поскакал.

Дорога до Бережков была, считай, не дорога вовсе, так, тропиночка среди густой чащи, но добрался он быстро, за четыре дня. В деревне отдохнул, снял у вдовой бабы угол, баню помог той истопить, напарился. К ведьме решил поутру идти. И лёг спать.

Наутро, умывшись колодезной водой, поблагодарил хозяйку, оставил ей за еду и кров плату, богатую по меркам деревни, – ленту алую да серебряную векшу. И пошёл через пролесок по тропке в сторону топей.

Дойдя до берега болотца, остановился, гати не было видно, и как бабка тут ходит? Само болото было почти не видно из-за тумана, что стелился почти от топкого бережка. Тут и там то и дело торчали чёрные коряги. Вокруг всё ухало и скрипело, со дна поднимались и лопались на поверхности воды пузыри. Покричал Светозар, пытаясь ведьму дозваться, но никто на зов не откликнулся. Выломал тогда батог побольше и сам вперёд двинулся. Идёт, путь прощупывает, ноги в тине путаются. Всё вокруг хлюпает, булькает.

Тут ещё из-за куста анчутка выскочил, князь от неожиданности аж в болото сел, весна была совсем ранняя, и вода оттого ещё холодила тело. А бесу только радость.

Небольшой, не больше пяти вершков росту, покрытый чёрной короткой шерстью, с длинными острыми коготками, бесёнок скакал вокруг упавшего Светозара и что-то неразборчиво бормотал. Князь вытащил меч и начал им пугать анчутку, как известно, они лишь железо да соль и боятся. Тот заверещал и кинулся прочь.

А в тумане послышался каркающий старческий голос:

– Ты зачем это моего беса стращаешь? А?

Мара

Уже больше двух седмиц гостил в избе на болоте варяг. Дров наколол на три зимы хватит. Даже инструмент странный притащил, похожий на меч, но с тупым концом и весь в зазубринах, назвал пилой. Странная приспособа деревья валила лучше топора, а ещё быстро их на чурбаки разделяла. Прошке инструмент понравился, он даже сам попробовал, металл был тонкий и иногда выгибался дугой. Но приноровившись, он оценил придумку варягов. Надо и им такую с Вилькой заиметь в дому. Но варягу, что оценил приспособу, показывать не стал, не-ча, а то возгордится ещё. И так ходит, как петух, хвост распушив. Прошка постоянно сравнивал северянина с этой птицей или с козлом.

Вот и сейчас Эгиль стоял на краю болота, оглаживая рукой короткую бородку, а в голове домового рисовался образ козла в темной рубахе. Он даже сплюнул, когда к тому подошла Вильфрида и рассмеялась от того, что там этот ухарь ей баял. Вечерами варяг постоянно сочинял свои висы, в чем их смысл, Проша не понимал, набор слов какой-то. Кто ж бабу берёзой щита зовёт, тьфу, ладой бы там, лебедушкой, а то берёза. Как чурку какую. Совсем он не понимал, отчего Вила так к этому пришлому тянется.

Девушка тем временем позвала гостя в избу, налила ему кваса и села напротив. Эгиль опять заговорил про то, что хочет видеть ее хозяйкой Тронхейма.

Вила, уже знавшая о том, что у варягов живут свои домовые, решила спросить его, как он себе представляет уживание двух домовых.

– Просья останется тут, – пожал плечами варяг. – В Тронхейме уже есть гутгин, зачем второй?

Вильфрида даже дар речи потеряла: как это «останется тут»?

– Ты понимаешь, он же погибнет, если не появится новая ведьма?

– Он просто дух, зачем так переживать? – Эгиль искренне не понимал девушку.

– А Тишка, что будет с ним, с Гранькой? – Виле казалось, что вот-вот он рассмеется и скажет, что это была шутка. Но варяг не смеялся.

– Они вообще альвы. Ты станешь кюной конунга Тронхейма, а тебя волнуют какие-то альвы? – приподнял бровь варяг.

– Это не какие-то альвы! Они моя семья! – голос Вилы дрожал от гнева. И вот в это она влюбилась? Бесчувственный истукан!

– У тебя будет большая семья, – он начал перечислять своих родичей. – Зачем тащить нечисть?

Это он сейчас назвал самых близких ей, ну ладно, не людей, но существ, нечистью. Нет, они, конечно, нечисть, но… Терпение девушки лопнуло, и она схватила ухват.

– А ну-ка выметайся живо, – наставив на него рога, она начала выталкивать гостя из избы. – Пошёл, говорю, ну!

Эгиль, ошалевший от напора, свалился с лавки и тут же получил рогатиной в седалище. На шум прибежал и Прошка. С криком «наших бьют!» вцепился варягу в волосы. С притолоки от поднявшегося сквозняка упал ошалевший от всего паук. И свалился прямо на нос орущего благим матом варяга. Тот от неожиданности завопил ещё больше, перевернулся и прямо на четвереньках вылетел из избы. По пути чуть не снеся лбом дверь. Где на него тут же набросился Тишка. Упырь вцепился острыми зубами в ногу северянина и трепал того, что твой цепной пёс.

Отбившись наконец, Эгиль рванул в сторону болота, забыл и про меч, брошенный на завалинке, и про приспособу дивную. Едва он ступил в воду, как его тут же окружили мавки и кикиморы, те тоже на шум явились. Чуть не утопили.

Выбравшись на берег с другой стороны, варяг отдышался, опершись руками о колени.

– Сумасшедшие какие-то, – выдохнул он.

Горячая кровь требовала вернуться и отомстить, но тропинка, как назло, пропала, да и хихикающие кругом мавки уверенности не добавляли. Сунься снова – так точно утопят проклятые.

Осмотрел себя на предмет повреждений – так и есть: все штаны разлохмачены, на ноге следы зубов упыря. Варяг задумался: а ежели помрёт? Ядовитые они или нет? Этого он, к сожалению, не помнил.

Сплюнув, поднялся: нога зудела и болела. Дохромав до ближайшего дерева, выломал палку и пошёл в сторону деревни, решив вернуться на драккар и найти вëльву посговорчивее и желательно без приданного в виде бешеных альвов.

Прошка тем временем утешал ревущую в избе Вилу. Она горько рыдала, уткнувшись носом в тёплую, пахнущую пирогами и пылью шёрстку домового.

– Я ему квас наливала, баню топила, – всхлипывала она. – А он что? Пусть, говорит, помрёт. Разве же так можно? Как это помрёт? А Тишка? Какая Тишка нечисть? Правильно, никакая.

Казалось, она говорила сама с собой, но Прошка лишь молча похлопывал её маленькой ручкой по спине.

– И правильно, мы тебе хорошего жениха сыщем, тутошнего, зачем нам эти дикари.

Но пилу в пылу потасовки, пока Тишка трепал варяга, он всё же припрятал: в хозяйстве сгодится, чай.

– Никакого мне не надо, он тоже скажет, что вы нечисть, – вновь всхлипнула Вила.

– Так ты и его ухватом по хребту погладишь, – усмехнулся домовой. – А мы подсобим.

В избу проскользнула Гранька.

– Чего сырость развели, от сырости анчутки заводятся. А они ой какие зловредные, – кикимора сморщила тонкий носик. – Даже мы их не любим. Вредные они страсть.

Присела на лавку и утащила с блюда румяный пирожок, тут же ухватив кусок побольше мелкими острыми зубками.

– А как вернётся? – всполошилась ведьма. – Это он с нежданки так утёк, а вот вернётся, да с мечом или воев приведёт?

– В болоте притопим, – махнула зажатым в сухонькой ручке пирожком Гранька, уже и повадки мои переняла, недовольно подумал Прошка. – Пусть только сунется.

Пару дней ведьма с домочадцами всё ж провели беспокойно, мало ли явится кто; но, видимо, гость понял, что защитники у Вилы хорошие, и более к ним не сунулся. Водяной сказал, что видели, как драккар от берега отчалил и в сторону севера подался. Ну, то и хорошо, спокойнее стало.

Вила сидела у окна и пряла; веретено споро крутилось в её руке. Задумчивая более чем обычно, она была ещё и молчалива. Прошка решил её чем-то развлечь и рассказал, как девки в деревне Лелин день праздновали.

– Я с горушки наблюдал, – начал домовой. – Ночь ясная была, звёздная; костры запалили большие. Парни с девками через них прыгали, плясали вокруг, песни пели. Красиво как было! Но самое интересное днём, конечно, было. Выбрали Лелю, самую красивую девку в селе. В этом году Жданка ей стала, – домовой покосился на Вилу. – Ежели б ты тама жила, конечно, б тебя выбрали.

– Меня бы не выбрали. Леля – она светловолосая, златовласая. А я? Как ворона! – девушка посмотрела на косу иссиня-чёрного цвета и отбросила ту за спину.

– Но краше других, – начал было Прошка.

– Рассказывай дальше лучше, – перебила его Вила.

– Девы все нарядные пришли, в белых платьях; узоры яркие по подолу вышиты, венки большущие на головах. Усадили Жданку на скамью, дёрном покрытую, и понесли на берег, где гулянье проходит. Усадили в центре и стали ей дары, словно самой Леле, подносить. А как к полуночи дело дошло, парней прогнали, скинули платья, оставшись в одном исподнем, и стали хороводы водить; но я-то смотреть не стал. Сама знаешь, нельзя мужикам женскую волшбу видеть, особенно в Лельник творимую.

Вила кивнула, отложила пряжу и встала, разминая затекшие от работы руки. Тишка уже натаскал в баню воды: вон дымок курился. Банник расстарался, истопит скоро.

Отнесла кусок хлеба овчиннику: тот исправно следил за хозяйством, нужно было не забывать следить за тем, чтобы всегда сытый был. Идя обратно, заметила в кустах странное существо: черное всё, уши длинные, как у зайца, ручки сухонькие, почти человечьи, и огромные желтые глаза.

«Это же коловерша», – догадалась ведьма. «Неужто сила моя просыпается, о которой бабка говорила?» Вила знала, что коловерши служат ведьмам, но раньше никогда их не видела.

Существо моргнуло и скрылось в зарослях ракитника: не готов он еще к ней в услужение пойти, но его появление – знак добрый. Зайдя в избу, рассказала о том домовому. Прошка, чтоб его бесы унесли, решил изловить коловершу и тут же смылся за дверь.

Из кустов послышалась возня, по двору пронёсся чёрный заяц, а верхом на нём – истошно орущий домовой.

– Стой, тебе говорю! Стой, окаянный, – орал Прошка, вцепившись в шкуру коловерши.

Тот метался по двору, сшибая всё на пути, и тоже орал как резаный, к тому же голосом вполне людским.

– Отцепись от меня, нечисть проклятая, – визгливый, словно крик зайца, голос бил по ушам.

– Я на прошлой седмице мылся! – тут же возмутился домовой.

Вила вздохнула и вышла во двор. Схватив пробегавшего мимо коловершу за длинные уши, стряхнула с него Прошку. Тот кулем свалился на траву.

– А ну тихо, оба. Разорались, – голос ведьмы обещал им хорошую трёпку, духи притихли. Один прижал уши к спине, второй потирая седалище.

Ведьма приподняла коловершу, рассматривая его внимательно. Тот замер и прикрыл глаза.

– И зачем явился?

– Силу почуял, но слабо пока, видать, ошибся двором, – буркнул тот. – Ну, аль не проснулась ещё.

Вила вздохнула и поставила духа на землю. И что с ним делать? Тот опасливо отодвинулся, но не сбежал, подергал носом, словно принюхиваясь: всё-таки силой пахло от неё.

– Ежели дозволишь, останусь пока, вдруг пробудишь силу-то, – наконец принял он решение.

Подумав, Вильфрида кивнула. Прошка недовольно сверкнул глазами, но говорить ничего не стал: знал, когда лучше промолчать.

Вечером после бани девушка устроилась на постели и наблюдала, как коловерша с домовым закуток за печкой делят: во все стороны только шерсть летела. Но она решила не вмешиваться: им долго ещё вместе жить. С этим закрыла глаза и погрузилась в сон.

“Она шла по тёмному лесу, над головой светила яркая, почти белая луна, от чего на тропинку ложились тёмные кривые тени. Вокруг ухало, выло, скрипело, наводило тоску и жуть нагоняло. Ей казалось, она идёт уже целую вечность и никак не может придти. Нельзя придти, если не знаешь, куда идешь. Она шла, касаясь рукой шершавых стволов, капель холодной росы на траве, лёгкой дымки тумана. Мир вокруг казался нереальным, а может, так оно и было?

Наконец впереди показалась поляна. Залитая белым мертвенным светом Луны, она словно светилась каждой травинкой. Посреди поляны спиной к ней стояла женщина, высокая, с длинными распущенными волосами цвета воронова крыла. Одета она была в длинное чёрное платье, перехваченное тяжёлым поясом. В её руках сверкал синеватым светом острый серп, лезвие которого покрывали руны. Бледная, почти белая кожа её рук казалась безжизненной, холодной.

Она повернулась к Виле. Её бледное лицо было лишено всякого выражения, а глаза светились холодным, неживым светом. Раздался голос, тихий, словно шелест опавших листьев, что гонимы ветром:

– Пришла? Я давно тебя жду.

– Зачем? – собственный голос казался ягине далёким, словно доносился откуда-то из тумана.

– Хочу предложить дружбу. Стань моей жрицей. Ты получишь силу, власть. Станешь самой могучей ведьмой на Руси. Разве не об этом мечтает каждая ведающая?

Мара, а это была она, подошла ближе и протянула руку. В какой-то момент Виле показалось, что плоти у неё нет и к ней тянется костлявая рука мертвяка, но наваждение прошло. От руки веяло могильным холодом.

– Не готова пока принять, значит, что ж. Пойдём, покажу что.

Она взмахнула серпом и словно разрезала ткань Мироздания. Прореха зияла огромной чёрной дырой с рваными краями. Мара шагнула в неё.

– Идём же. Смелее.

Девушка всё же двинулась за ней. Края разрыва с лёгким хлопком сомкнулись. Вила резко обернулась, но вокруг была темнота, и лишь тусклый свет Луны позволял видеть очертания.

– Где мы? – Вила шла за богиней, стараясь не отставать. Под ногами что-то шуршало, хрустело.

– В подлунном мире, месте перехода в Навь. Войти сюда могут лишь мёртвые, – на этих словах Вила запнулась. – Боги и очень сильные ведьмы. Какой и ты можешь стать. Если поймать душу умирающего здесь, её можно успеть вернуть в тело. Я могу пробудить твою силу, служи мне верой.

– Только ты можешь? – уточнила будущая могучая ведьма.

– Нет, она может и сама пробудиться, но для этого должно произойти что-то ужасное. Но даже это не всегда пробуждает силу. Ты можешь просто погибнуть, – чуть раздражённо откликнулась богиня.

Вила задумалась. Возвращать умершего к жизни, конечно, дело доброе, но не вернётся ли он упырём или ещё какой нечистью?

Впереди показался берег озера. На острове посреди воды стояла избушка. Она была большой и крепкой, срубленная из толстых брёвен, которые почернели от времени. Высокие столбы поддерживали её, поднимая над землёй. Окна были большие и светлые. Крыша была покрыта дёрном, на котором рос мох.

Около избы паслись три лошади. Одна была белой, как снег, с длинной гривой и хвостом. Вторая была чёрной, как ночь, с блестящей шкурой. Третья была рыжей, как огонь, с густой и пышной гривой. Лошади были прекрасны.

Озеро было окружено густым лесом. Деревья были высокие и могучие, их ветви сплетались над головой, образуя непроглядный шатёр. Листья на деревьях были тёмно-зелёными, почти чёрными, а в воздухе витал запах хвои и сырой земли.

– Они могут стать твоими, – увидев интерес в глазах, произнесла Мара.

– Кто они? – Вила понимала, что это не просто кони.

– Ночь, Утро и День, три помощника Яги, той, что сильнее всех, той, что живёт на озере в Подлунном мире. Ты можешь стать ей.

Но Вильфрида не хотела жить здесь, одна, посреди чёрных вод озера. Она любила своё болото и свою избушку.

Мара вновь пошла вперёд, девушка, бросив ещё один взгляд на коней, поспешила следом.

Вскоре они вышли к реке, берега её поросли прекрасными цветами, вода была чистой, прозрачной, а на том берегу ярко светило солнце. Вила уже было шагнула на деревянный мост, изукрашенный резьбой, как холодная рука схватила её за локоть.

– Тебе туда рано.

– А что там? Где мы?

– Это река Смородина, Калинов мост. Видишь, – Мара указала на людей, идущих по мосту, – это души, спешащие в Навь. – Пойдём, покажу, как видят Калинов мост с другой стороны.

Она взмахнула рукой, и они оказались в совершенно другом месте. Мимо них текла огненная река, чадил дым, мост был ветхим и, казалось, вот-вот развалится. Посреди моста замер, закрыв глаза, василиск. Теперь понятно, почему души не рвутся из Нави, подумала ведьма.

– Ты видела много, подумай. Если решишь, позови меня, я приду, – Мара вновь взмахнула серпом, и они оказались на той же поляне, откуда начали свой путь.

– Сила ждёт тебя, ведьма, ты мне матерью обещана, но дитём неразумным, не могу потому неволить, сама придти ко мне должна, – Мара шагнула в туман и словно растворилась в нём“.

Вила подскочила на постели. Холодный пот покрыл лоб мелкими бисеринками, сердце глухо ухало в груди, словно кузнечный молот. Это всего лишь сон? Она откинулась на подушку и замерла, пытаясь отдышаться. Или не сон? Она не понимала, где проходит граница яви и сна. Всё вокруг было таким осязаемым, что ей казалось, будто она до сих пор пахнет дымом реки Смородины.

Опустив босые ноги на пол, она дошла до кадушки. По полу тянулся тонкий луч бледного света Луны. Попив из ладони, она опустилась на лавку и задумалась. Тут из-за печки вылез коловерша, а за ним – заспанный домовой.

– Чего по ночам колобродишь? – Прошка протёр глаза кулачком и зевнул.

Вила рассказала ему про сон, который был таким явным. Прошка задумался. Появление коловерши, Мары – всё говорило о том, что Вильфрида и правда сильна, но сила пока спит. И коль явилась сама Мара, то ведьмы она боится. Об этом он и сказал Виле.

Та задумалась. Как же ей поступить? Отказаться от силы, которой нет ни у одной из живущих на землях славянских ведьм, или же спасти Русь от беды, что на неё надвигается? Но принять силу Мары значило и своих домочадцев бросить, а этого она не могла. А потому силу придётся самой добывать. Потрепав коловершу между ушами, она вновь легла в постель. Как говорила бабка, утро вечера мудренее…

Клятва

Светозар сидел на лавке и осматривал избу. В центре избы, отбрасывая причудливые тени на стены, пылал огонь в печи, увешанной пучками сушеных трав. Воздух был наполнен горьковатым запахом полыни и терпким ароматом чебарки. На стенах висели вылинявшие шкуры, а у одной из них стояли старые деревянные кадушки и крынки с неизвестным содержимым. Возле них висели засушенные птичьи головы и чьи-то рога. В углу высился деревянный идол с вырезанными рунами, отбрасывая зловещую тень.

Бабка Цыба полностью оправдывала свое имя. Эта грязная старуха в лохмотьях была похожа на ожившую Ягу из сказок. Ее сморщенное лицо было покрыто сетью морщин, а глаза сверкали недобрым огнем. Под большим длинным носом торчали остатки гнилых зубов, а длинные седые волосы были спутаны в колтуны. Старуха была одета в грязную холщовую рубаху и юбку, которые когда-то были белыми. Ее босые ноги были покрыты мозолями и бородавками.

Сгорбившись, она суетилась у печи, помешивая что-то в большом котелке. Ее костлявые руки с длинными кривыми ногтями непрерывно двигались, добавляя в варево неизвестные ингредиенты.

После нападения анчутки она вышла из тумана и долго ворчала о том, что ходят к ней всякие, шастают, беса её пугают. Но в дом пригласила и даже налила в грязную глиняную чашку какого-то отвара.

Пить князь брезговал и оттого вертел башкой, как сыч, разглядывая жилище ведьмы. Та же, закончив варить что-то пряно пахнущее, присела у края стола, смахнула оттуда пару жирных мух и уставилась на Светозара.

– И с чем пожаловал?

Князь рассказал, что приехал он, дескать, привет передать от князя Светозара, правителя земель древлянских.

Эта бабка его прадеда, как оказалось, знала.

– Эт который одну свою ведьму сгубил, а вторую погнал? – рассмеялась она, показывая остатки гнилых зубов. – И сам свои земли источника воды дивной лишил? Слыхивали мы о таком, но знать я его не знаю. Ты, кажись, ошибся, соколик, не ко мне тебя послали, видимо.

Князь такому обороту обрадовался и решил расспросить, а не знает ли она, к кому ему надо. Как оказалось, не знает, но слыхала, что подле Белого камня живёт древлянская то ли ведьма, то ли ворожея, и по времени, как она там появилась, сходилось.

Пришлось Светозару откланяться и обратно идти. Анчутка, правда, более не пугал и даже совсем не появился. Бабка же проводила его до берега и даже доброго пути пожелала.

Переночевав в той же избе, что и накануне, наутро он двинулся обратно. Получалось, что ему вновь в сторону Любича путь держать, но, не доезжая своих границ, в леса уйти и там уже искать село Камень, что на речушке, а скорее на большом ручье Белом стоит. Где-то там, в глухих чащобах, на болоте и жила ведьма, что пришла много лет назад из его земель.

Но тревожило его сейчас не только это: наместник Гостомысл, что за ним по лесам рыскал, никак из головы князя не выходил. Зачем за ним поехал? А главное, где сейчас того бесы носят? С этими думами он гнал коня вперёд; вскоре должна была появиться деревня Теребовка, где Светозар думал и сам переночевать, и коню роздыху дать.

Гостомысл тем временем и вправду волком серым по лесам рыскал. В Турове князя не видели, но гонец от него был; многие то знавали. Потолкавшись на базаре, наместник решил к Радмиру не ходить: незачем тому знать, что он князя ищет. Воев отправил в корчму квасу испить да поесть чего. А сам тем временем коня нового взял и из города выехал. Пущай его ищут, думают, что лиходей какой убил аль выкрал.

И вот уже целый час плутал по лесу, куда ему путь бабка-ведунья указала, сказала, что там, в Бережках, и живёт ведьма древлянская. Гостомысл на радостях ей целую куну отдал. Но леса тут были дремучие, и он, кажется, заблудился.

Ему казалось, что каждая ветка так и норовит его за тяжелое корзно зацепить. Надо было одеться попроще, но любил Гостомысл роскошь и всегда наряжался в лучшее. Он не понимал Светозара, который в полюдье аль поход выряжен был, как воин простой. Но теперь пожалел о своём решении. Тяжёлый плащ из тонкой шерсти, богато украшенный вышивкой, только мешался. А скинуть его – так замёрзнешь.

Поняв, что сам дорогу он не сыщет, присел на корягу.

– Никак нечисть какая мне следы путает, – заговорил он вслух, чтобы страх отогнать. – Ну так покажись, что ты, как выторопень какой, прячешься?

Зашумел лес вокруг; боязно стало Гостомыслу.

И тут из-за дерева вышел мужик. Высокий, плечистый, с длинной бородой и волосами, заплетёнными в косу. Одет он был в простую рубаху и штаны из грубой ткани, на ногах – лапти. Но глаза его были странными: зелёными, будто трава по лету. Взгляд был тяжёлым, проницательным, словно он видел Гостомысла насквозь. Лицо обветренное и загорелое, а руки – большие и грубые, как у какого челядинца. – Чего кричишь? – прозвучал грубоватый голос.

Наместник приосанился, разговаривать с челядью он умел:

– Ты мне потыкай ещё, мужик чумазый, а всё туда же.

Мужик рассмеялся:

– Ты хоть знаешь, с кем говоришь?

– А что тут знать, лапотник? – наглость мужика начала злить Гостомысла.

Покачав головой, мужик вдруг стал увеличиваться в размерах. Его одежда лопнула по швам, а тело покрылось густой шерстью. Перед наместником стоял уже не мужик, а настоящий леший – хозяин леса. Его рост был выше человеческого, руки превратились в лапы с длинными когтями, а лицо вытянулось и стало звериным, но всё же сохранило человеческие черты. Глаза лешего светились недобрым огнём, а изо рта торчали острые клыки.

Гостомысл понял, что совершил большую ошибку, разозлив лешего. Он оскорбил хозяина леса, и теперь тот был полон решимости наказать его.

– В лес мой явился, ещё и хамить удумал? – заревел он.

Потемнело в глазах наместника, помутилось сознание.

Очнулся он в тесной пещере, осмотрелся вокруг. Пещера лешего была просторной, но низкой. Тусклый свет от костра позволил ему разглядеть немногое. Земляной свод поддерживали грубые деревянные столбы, а стены были покрыты мхом и плесенью. С потолка свисали корни, а на стенах ее росли грибы. Воздух был сырой и холодный, пахло прелой листвой. В дальнем конце горел костёр, отбрасывая причудливые тени на неровные стены. Там же стоял грубый топчан, покрытый шкурами животных. На полу валялись мелкие кости животных и птиц.

Сам же наместник висел на стене, прикованный за руки корнями; комья земли больно впивались в спину. Лешего не было видно.

Попробовал Гостомысл разорвать путы, что руки его обвили, но коренья только сильнее сжали запястья.

– Чего извиваешься, будто уж? – в круг света шагнул хозяин леса. – Хотя ты скорее аспид какой.

Он свалил в дальнем углу хворост и сел на лавку, ковыряясь пальцем в ухе.

– Ну, рассказывай, зачем ты в мой лес пожаловал, – леший оперся могучими руками о лавку и чуть подался вперёд.

Гостомысл задумался, а что рассказать, правду аль придумать чего?

Покумекал, вспомнил, что прадед Светозара в давние времена обидел какого-то лешака, авось этот чего о том знает и тоже обиду за сородича держит. И начал рассказывать о том, что на землях древлянских творится, о замыслах князя молодого. От себя приврал, конечно, что, дескать, задумал нынешний Светозар всех леших с помощью меча волшебного, что Харалугом зовётся, извести. И он, Гостомысл, то бишь, хочет тому помешать, спасти хозяев леса. И оттого надобно ему, первому, ведьму ту сыскать, у которой меч и хранится. Сказали ему люди добрые, что в Бережках та ведьма, вот он и поехал. А что накричал, так то с испугу, а вовсе не со зла. Да и не признал сразу великого хозяина лесного. А так бы он да никогда не посмел. Ему казалось, что голос его звучит величаво, уважительно и очень убедительно.

Но леший лишь рассмеялся, услышав его рассказ.

– Складно баешь, но я ж твою душонку подлую насквозь вижу. Не желание спасать тобой движет, а алкаешь ты, наместник княжий, славы, власти. Но то похвально, ежели люди власти не ищут – слабы они духом. Хотя и ты слаб. Перед более сильным вона как лебезишь. И сдаётся мне, попади этот меч в твои руки – несдобровать ни богам, ни духам.

Снова заговорил Гостомысл. Принялся убеждать, что готов служить верой да правдой, ни единым помыслом вреда не принести тёмным богам да духам.

Задумался леший. Врал наместник, как гадина какая, которую в костёр бросили, извивался. Но был способ думы его чёрные в пользу свою обернуть.

Хлопнул он ладонями по коленам:

– Верой говоришь, да правдой?

Замер Гостомысл, что это лешак такого задумал? Вон как светится весь, точно подлость какую. Но жить очень хотелось, а потому кивнул.

– Значится, и клятву готов Чернобогу да Маре на крови принести? Аль соврал мне сейчас? – навис он над побледневшим наместником.

Клятва на крови была нерушима, это знал любой пострел. И её сейчас предлагали ему принести, да не абы кому – тёмным богам. Но ежели откажешься, то не дожить же до вечера. А клятва, может, как и удастся вывернуться.

Снова кивнул Гостомысл.

Леший рассмеялся утробно, громко. Хлопнул в ладоши, и упал, будто лист осенний, наместник на пол. Потёр затёкшие руки. «Что дальше будет, кто ведает?»

А лешак тем временем нож достал, круг очертил и протянул тесак Гостомыслу.

– Режь, – приказал он. – Да капай в круг и слова клятвы говори.

Дрожащими руками взял тот нож, провёл по запястью, и первые горячие капли упали в круг. Втянулись в чёрную землю с шипеньем, будто та раскалённой была. Заговорил, слова будто сами собой на ум приходили. Казалось ему, что каждое слово, каждая упавшая капля наполняют его силой тёмной. Договорив, он устало опустился наземь, нож выпал из ослабевшей руки.

– Ступай теперь прочь и помни, клятвой ты связан, ежели что удумаешь, в тот же миг падешь замертво.

Леший вытолкал его из пещеры, и тут же земля сомкнулась, будто и не было там ничего. Обессиленный Гостомысл свернулся калачиком и погрузился в тягостный сон.

«Очутился он вновь в пещере. Тёмной, лишь от идола, что стоял в середине, еле видный свет исходил. Пещера была огромной, её своды подпирали массивные колонны из чёрного камня. Воздух был тяжёлый и влажный, с запахом сырости и чего-то древнего, потустороннего, – будто в могильный дом попал. Стены были покрыты странными письменами.

В дальнем конце находился алтарь, подле которого, почти у самой середки, и стоял идол самого Чернобога. Идол был вырезан из цельного куска чёрного дерева и изображал могучего мужчину с суровым лицом и длинной бородой. Глаза его были сделаны из яхонтов, которые светились тусклым, зловещим светом.

Перед ним стояла чаша, наполненная тёмной жидкостью, которая пузырилась и испускала отвратительный запах. Рядом с чашей лежал кинжал с изогнутым лезвием, на котором были выгравированы древние руны.

А перед алтарём стоял мужчина. Чёрный тяжёлый плащ, почти как корзно Гостомысла, спускался до самой земли. Массивная его фигура внушала страх. Он обернулся, чёрная густая борода скрывала черты лица, и так неразличимые в полутьме. Раздался голос, громкий, разнёсшийся по всей пещере и гулким эхом отдававшийся от её стен.

– Клятву мне, значит, принести решил? А знаешь, что будет с тем, кто её ослушается?

Наместник икнул – сам Чернобог с ним заговорил. Взяв себя в руки, поклонился – негоже сейчас выказывать неповиновение.

– Знаю. Но не страшит меня это, я её рушить и не думал даже.

– Ой ли? – казалось, бог ему не верит. – Подлая чёрная душа твоя иное говорит, но не уйти тебе от данной на крови клятвы. Даже не пытайся!

Чернобог взмахнул рукой, и Гостомысл словно вылетел из пещеры и…»

И проснулся. Уняв бешено колотящееся сердце, сел. Приснится же такое. А всё леший со своими запугиваниями. Ну да чуры с ними, аль бесы, кто у них там. Пора в Бережки добираться, только вот как? Едва подумал, как увидел среди леса тропку – никак хозяин проводить решил, подумал наместник.

Тропинка вывела его прямо к болоту. Туман стелился над водой повсюду, куда хватало глаза. Где-то в нём хрипло каркала ворона, метались тени. Гостомысл боязливо поёжился, место было неприветливым. Осмотревшись, он вроде как заметил тропку среди кочек и мха. Взяв валявшуюся на берегу слегу, он двинулся вперёд. Под ногами влажно чавкало. Почва мягко пружинила, и казалось, ещё шаг – и провалишься в трясину.

Тут ещё и анчутка из тумана выскочил и вцепился в ногу. От неожиданности и страха наместник заорал не своим голосом и кинулся вперёд, не разбирая дороги. Ему казалось, что ветки, словно кривые чёрные руки, хватают его, и отовсюду доносится хохот.