Текст книги "Ворожея: Лёд и Пламень (СИ)"

Автор книги: Тося Шмидт

Соавторы: Татьяна Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Тося Шмидт, Татьяна Смит
Ворожея: Лёд и Пламень

Находка

– Отдать!!!

– Сожрать!!!

– Порвать!!!

– Продать!!!

– А я говорю отдать!

Ведьма со скучающим видом уже почти час наблюдала, как трое упырят пытаются отобрать у четвёртого, Тишки, какой-то ворох грязного тряпья. Наконец ей это надоело, хоть бы что новое затеяли, каждый день одно и то же, и она стукнула посохом о камни тропы, ведущей к избушке.

– Нишкните!

Упырята замерли, выпустив из покрытых бледно-зелёной кожей лапок уже трещавшую ткань. Тишка, такой подлости не ожидавший, а оттого тянувший свой комок с прежней силой, кубарем полетел в болотную жижу, прямо под ноги старой ведьмы.

– Что там? – ведьма властно протянула руку с длинными острыми, пожелтевшими от времени ногтями. – Показывай!

Тишка, отряхнувшись, как собака, передал ей свёрток. Ведьма раскрыла грязные мокрые тряпки.

– И это вы хотели сожрать и порвать?! – голос старухи не предвещал ничего хорошего замершим посреди бочага упырям. Они развернулись и бросились прочь, хлопая перепончатыми ногами по мутной воде и путаясь в тине. Тишка же двинулся следом за ней.

– А ты куда? – Ведьма остановилась и посмотрела на упыренка.

– С тобой. Помочь! – От страха он аж выпустил пузырь из носа, который тут же утер рукавом давно грязной, всей в прорехах рубахи.

– Уже помог. Принёс, а не сожрал. Нишкни, сказала! – Ведьма махнула рукой, прогоняя его прочь.

Зашла в избу и закрыла за собой дверь. Там, уложив свёрток на стол, размотала грязные, пахнущие болотом тряпки и достала чудную девчушечку нескольких месяцев от роду. Та смотрела на всё с интересом, чёрные глазенки блестели на бледном личике. А ещё она совсем не плакала. Даже во время потасовки ни разу не пискнула.

– И какая же ехидна тебя выбросила? На болоте упырям оставила, – голос ведьмы был удивительно мягким, таким его давно никто не слышал. – Такую крохотулечку, красотулечку, кто бросил? – старая Ясиня сделала козу и, подбросив дров в печь, поставила греться воду в лохани, чтобы искупать девчушку. – Нечисти они боятся, а сами-то. Даже упыри, вон, о младших заботятся, а эти… – она махнула рукой. – Тоже мне, люди.

Искупав найденыша, завернула её в тонкий отрез льняной ткани и огляделась: куда же её положить? Не найдя ничего лучше, сунула в котёл над очагом. Пусть там полежит, точно не вывалится.

Из-за печки выглянул сонный, покрытый тёмной короткой шёрсткой домовой. Похожий на небольшого росточка мужичонку с вечно недовольным лицом. И тут же сунул свой любопытный нос в котёл.

– Обед готовишь? По правилам её нужно запечь, а не варить. – Тут же вынес он вердикт. – Косточки обглодать и на них же покататься. Чтобы утина не было.

– Сейчас я тебя запеку, Прошка. Совсем одичал, пока один жил? Кто ж детей ест?!

– Ты! – ковыряясь мизинцем в ухе, ответил домовой. – Ты ж яга, а значит, на лопату её и в печь. А потом…

– Не забыть зашить рот домовому, который совсем забыл о своих обязанностях. – Закончила за него Ясиня. – Нишкни. – Повторила она любимую присказку.

Но об обеде подумать стоило, девчушку точно нужно покормить, а ещё придумать ей имя.

– И как же тебя звать, Дареной? Ты, конечно, дарена мне, но нет. Виданой? Сколько ты всего успела повидать и ещё успеешь. Аль ещё как?

– В животе-то какая разница, как звать будут? – Никак не успокаивался Прошка.

– Внучкой она мне станет. Свои знания ей передам. Мне боги детей не дали, а вот Марена подарила.

– Ты, помнится, сама из дома сбежала от сватовства, – Прошка вальяжно развалился на лавке, жуя пирожок с зайчатиной. – Чтоб ведьмой стать. А теперича, значит, детей тебе подавай?

– Так не от детей же.

– А дети откель берутся? От мужа. – С умным видом заключил домовой.

– На Ярилину ночь и от богов можно понести. – Ведьма перебирала кувшины, ища козье молоко. – Ты что, всё молоко выпил?!

– Не всё, там, в высоком, должно остаться, – махнул лапкой с зажатым в ней пирогом Прошка. – Эй, постой-ка! Ты этой собралась отдать моё молоко?! – Взвился домовой.

– А ты тоже не сиди, иди лозы собери, люльку ей сплетешь, не будет же она в котле спать. А завтра за молоком сходишь в деревню. Свежего принесешь.

– Там ей, между прочим, самое место. А в деревню, я тебе что, вестовой что ли? – буркнул Прошка, поднимаясь с лавки.

– А кто пойдёт, Тишка? Так его или самого вилами забьют, или же бабы со страху поперемрут. Сходишь, я сказала! Иди за лозой.

Спорить с ведьмой было себе дороже. Поэтому он отправился на берег за ивой, бурча под нос:

– Приволокли же, проклятые, не могли на месте сожрать. А Проша теперь ножки стирай, ручки труди. У-у-у-у, я вам! – Погрозил он небольшим кулачком стоявшим в стороне упырятам. Те тут же попрятались в кустах. Характер домового болотной ведьмы был хуже, чем у неё самой, мог и камнем кинуть, ежели что ему не по нраву. А находка упырят, судя по недовольному виду, радости ему не принесла.

Надергав прутьев, Прошка присел на камень и жаловался кикиморе на долю свою тяжёлую. Да на то, что ведьма на старости лет совсем с глузду двинулась, притащила человечье отродье и теперь с ним нянькаться. Кикимора его тоже расстроила, подобрав юбки из мокрой тины, рванула к избе. Посмотреть, видите ли, кого там Тишка принёс.

Сплюнув, домовой собрал прутья в охапку, взвалил на спину и отправился обратно.

Бабы в избе уже сюсюкались с найденышем. А ему ведьма приказала люльку плести.

Разложив на полу лозу в форме солнца, Прошка принялся сплетать из самых толстых прутьев днище.

– Крепче плети, чтоб не выпала. – Наказала Ясиня и снова заагукала над ребятёнком.

Домовой злобно глянул в сторону лавки из-под косматых бровей, но ослушаться не посмел. Рука у ведьмы была тяжёлая. Как и характер. После того как её турнули из Белоземья, места на границе миров, где был Великий лес, она стала злобной и несносной. Только и терпела, что его да упырёнка Тишку с кикиморой. Остальным хода на болото не было.

Деревенские, которым требовалась её помощь, передавали послания через Прошку, что ходил три раза на седмицу в деревню. Отдавал мази, травы и забирал молоко с мясом да творог с маслом. Которыми шёл расчёт с Ясиней за ворожбу.

Проверив люльку на крепость способом немудрёным, загнала в неё Прошку, повесила ту на крюк, вбитый в матицу.

Ясиня, присев на лавку, посмотрела в окно. Имя девке дать требовалось: звучное, красивое. Вспомнился варяг, которого она лечила как-то. Тот рассказывал ей про их ведьму, Вальдис, что являлась почти что дисой, духом-хранителем. Покумекав, бабка переиначила имя на свой лад, хлопнула руками по столу и озвучила решение:

– Вильфридой будет. Фрида у варягов красивая значит, а вилы завсегда ведьмам покровительницами были. Хорошее имя. Сильное.

Прошка буркнул под нос, что из этого отродья ведьмы не вырастет, но тут же был бит веником, поэтому благоразумно замолчал и отправился за печь с неизменным пирожком в мохнатой лапке. На утро сходил в деревню, принёс свежего молока.

Уставшая за ночь ведьма ещё спала. Домовой покачал головой, нашёл коровий рог, почистил его, помыл, натолкал туда хлебного мякиша, смочил молоком и сунул девке в рот. Та тут же зачмокала.

– Жри ужо, – Прошка качнул люльку и сел на лавку смотреть, как дите ест. Не обманула баба в деревне, хорошо с рогом придумала. Но приходилось придерживать.

Накормив найденыша, домовой сел строгать из палки шарканок, выскоблив небольшие отверстия, натолкал туда камушков и рыбным клеем залил дырочки. Потряс. Хорошо гремит. Из люльки тут же донесся тихий писк – тоже услышала, и подавай ей сразу, недовольно подумал Прошка, но игрушку сунул.

Ясиня долго исподтишка наблюдала за тем, как домовой, ворча, возится с девчушкой. Ещё вчера он был категоричен: выкинуть назад, и всех делов. А сегодня и молока принёс, и игрушку смастерил, и даже покормил.

На этой мысли она вскочила с полатей.

– Ты рог хоть обварил? – ведьма засуетилась, кипятя воду.

– Зачем? – Прошка недоумевающе почесал лохматую голову.

– Я за много лет врачевания поняла одно. Ежели тряпицу, к примеру, для перевязи раны проварить, то реже тогда раны гнилости поддаются, заживают лучше. Рога детские тоже, ежели варить в воде, то детей проносит реже. Помирают меньше. Почему бабы того не подметили, не знаю. – Пояснила ведьма. – Молоко тоже лучше топлёное давать, аль просто сварить.

Окатив рог, она заменила тряпицу на конце на чистую и снова сунула Виле. Ела она с аппетитом, забавно причмокивая и пуская пузыри.

– Прошка! – домовой дёрнулся от резкого окрика и даже выронил очередной, только что стащенный со стола пирожок. Никакого покоя.

– Что?

– Ты Вилу видел? – ведьма вышла на порог, слеповато щурясь на солнце. Она тяжело сгибалась от болей в пояснице и постоянно её потирала.

– К кикиморе ушла, лягух ловят. – Сунув пирог в рот, Прошка вытянул ноги и оперся о бревенчатый сруб избы. Вокруг простиралось болото. Зрелище было наводящим ужас и страх. Всюду, куда хватало взгляда, торчали корявые чёрные пни и рогоз. От избушки тянулась едва различимая тропинка, уходящая вглубь топей среди покрытых мхом кочек. В тумане, который тут был вечным, виднелись тёмные силуэты мёртвых деревьев, с которых свисал сухой мох, а на поверхности чёрной, стоячей, покрытой ряской воды булькали пузыри. Говорят, это водяной чихает. Но домовой не верил. Водяной он небольшой, тут скорее чудо-юдо какое на дне живёт, да шепунов пускает по ветру. Запах был именно таким – гнилостным и противным. Додумать мысль ему не дали.

– Каких лягух? Иди приведи её домой. Пора зелье варить.

Пришлось вставать. Прошка подумал, что пока Вильфрида лежала в люльке, она ему нравилась больше. Теперь же то и дело приходилось за ней следить. Юркая и бойкая девчонка минуты продыха не давала. То с упырятами ускачет куда, то с кикиморой на конец болота уйдёт. А он ходи ищи её. Как ходить научилась, а это почитай года четыре назад, так и нет ему покоя.

– Все лапти стоптал ужо, а всё ты! – злобно сверкнул он глазами в сторону затаившегося в кустах Тишки.

Притащивший девчонку упырь фыркнул, от чего в носу надулся пузырь. Который он с шумом втянул назад.

– Сожрал бы лучше. – Домовой махнул лапкой, из которой вылетел и упал прямо в жижу только что начатый им растягай. – Тьфу, ещё и пирог из-за тебя упустил.

Упырёнок тут же стащил выроненное и запихал в зубастую пасть. Перепончатые лапы, покрытые бледной серой кожей, помогли затолкать приличных размеров добычу и были обтерты об обрывки штанов, что болтались на поясе, перехваченные бечевой. Прошка сплюнул, вновь махнул лапой и отправился на поиски пропажи.

Девчушку он нашёл быстро, ещё издалека заслышав звонкий смех.

«У-у-у, негодница, ещё и радуется, что Прошеньке ходить за ней», – злобливо подумал домовой.

– Вилька! А ну быстро домой! – он вышел на топкий берег болота. Кикимора Гранька, завидев его, тут же сморщила тонкий, похожий на сучок носик. Небольшого росточка, слегка горбатая, в драной, из болотной тины рубахе и юбке, она смешно дёргала носом и щурилась.

– Просиний Белянович, с чем к нам пожаловали? – Она кокетливо сложила сухонькие ручки.

– За ней вон! – отрезал Прошка, которому ужимки кикиморы порядком надоели. Раньше он только рад был бы. Но теперь, когда эта несносная нечисть постоянно утаскивала девку, а ему приходилось их искать, вызывало только раздражение.

Схватив Вильфриду («выдумала ж имечко, старая») за маленькую ручку, Проша потащил её за собой. Выговаривая на ходу, что её там все ищут, а она, негодница эдакая, по болоту лягух гоняет.

Вилька тараторила без умолку, рассказывая, что лягухи – это заколдованные витязи и ежели найти такого и в уста поцеловать, то он обратно обернётся, и девки ладные тоже есть, и надо бы ему, Проше, найти такую. Домового аж передёрнуло при мысли, что придётся целовать склизкую холодную жабу, а то, что ведьма заставит, лишь бы внучке угодить, он даже не сомневался. И потому начал отговаривать девчушку от мысли про поиски ему суженой среди болотных жительниц.

– Баушка, мне Пьоша сказай, – в силу малого возраста девчушка плохо выговаривала многие слова, чем тоже немало раздражала и так вечно недовольного домового. – Сьто ягухи это – не князи.

«Ягухи, – мысленно передразнил её Прошка, – сама ты ягуха, а они жабы». Холодные и противные. Он с детства не любил их, почему и сам бы не смог объяснить, просто вот терпеть не мог их холодные перепончатые лапки и липкие тельца.

Ведьма меж тем увела внучку в дом, что-то той рассказывая. Лишь бы не то, что невесту там ему сыскать можно, обратился к богам с просьбой домовой. С этой станется. Его снова передёрнуло. Он ярко представил себе, как целуется с каждой жабой в болоте.

Но вроде бы боги миловали. Ни завтра, ни через неделю никто его целовать квакух не заставил. Зато старательно рассказывалось о том, какая Граня чудесная. Как она сети из тины плетёт, как травы нужные находит. «Решили зайти с другой стороны», – понял Прошка. Ведьма давно его оженить пыталась, теперь и мелкую дрянь надоумила, и та всё чаще притаскивалась домой вместе с кикиморой. А та, в свою очередь, приносила настойку мухоморовую, которую он очень уважал. И потому каждый раз, как приходилось отодвигать от себя чару, сердце его обливалося кровью. «Ну что за коварные люди, так издеваться над несчастным домовым». Но сдаваться он не собирался. Привыкший жить бобылём, он им оставаться планировал и далее.

Шли месяцы, девка росла, набиралась ума и знаний. Прошка относился к ней спокойнее, привык, что ли. И даже тревожился порой. Как вот и сейчас, спустя почти пятнадцать лет бабка наконец стала отпускать девку от себя.

Вильфрида собиралась на первую в своей жизни Ярилину ночь. К людям ведьма её не пущала, но разрешила погулять с мавками да русалками, что собирались на лугу возле реки Белой. Там они водили хороводы до утра и пытались изловить неосторожных парней, что, загулявшись, забредали в их владения.

Бабка учила её, что в реку лезть не стоит, а то водяной, который хоть и побаивается ведьму, но сегодня разгуляется и может и её к себе утащить.

Девка покивала, венок на башку нацепила и рванула по тропке в сторону леса. Ясиня сперва хотела домового вслед отправить, но подумала и позволила той учиться быть самостоятельной.

На берегу было весело: духи леса праздновали Ярилину ночь.

Мавки были прекрасны. Их длинные зеленые волосы струились, стекая по гибким телам. А кожа была бледной, на которой выделялись глаза, тёмные и глубокие, как омут. Покрытые венками из полевых цветов, они весело смеялись и бегали друг за другом.

Русалки водили большие хороводы. Их волосы были зелеными, будто трава, а глаза синими, как море. Разодетые в подаренные им сегодня девками новые белые рубахи, они совсем не походили на утопленниц.

Лесавки были более дикими и необузданными. Их черные волосы, словно вороново крыло, были спутанными и украшены листьями и веточками. Наряды из луговых трав и листвы шелестели при каждом движении. Спрятавшись в ветвях, они пугали пробегавших под ними мавок и весело смеялись.

Вильфрида заметила сидевшую в стороне ото всех утопленницу и подошла ближе.

– А ты чего не веселишься?

– А она только вчера утопла…

– Замуж идти не хочет…

– Домой хочет…

Наперебой защебетали тут же окружившие их русалки. Они тянули свои тонкие бледные руки к тёплому человеческому телу, стараясь коснуться Вилы.

– Водяной её сегодня новой женой сделает…

– А она печалится…

Снова зазвучали звонкие, словно весенние ручейки, голоса.

– Он же противный. – Вила вздрогнула, представив, как толстый, покрытый склизкой серой кожей водяной тянет свои перепончатые лапы к этой бледной, но такой красивой девушке. Как лапает её белое тело и целует слюнявым обвислым ртом с длинными налимьими усами.

– Он царь водный, это честь…

– Честь…

– Царицей на год станет…

Вновь затараторили кружащие подле них русалки. Сами-то небось уже забыли, как им было в первый день.

– Завсегда царицей та становится, что первой накануне Ярилы утопла.

Отмахнувшись от мельтешащей вокруг нечисти, девушка спросила утопленницу, как так вышло.

Та рассказала, что пошла по воду, а Умилка, её подружка, в воду её столкнула и выплыть не дала. А всё из-за Добромысла, парня, что краше всех в их деревне, он её сватать хотел, а Умила его любит.

Виле стало жаль бедную девку, и она подарила той свой цветной кушак. Говорят, что ежели русалке кушак подарить, то она сможет в Навь уйти, а не жить на дне речном. Но настроение веселиться пропало, и она отправилась домой.

Там её поджидал, сидя на лавке и жуя пирог с капустой, Прошка. Бабка Ясиня уже спала, и потому Вилька, налив себе простокваши и тоже отломив кусок, рассказала о встрече домовому.

Тот усмехнулся.

– Всех жалеть, никаких кушаков не напасёшься. Ты ведьма, Вилька, какая жалость? Тебя люди бояться должны и духи. А ты что? Эх, – он махнул лапкой. – Спи, иди ужо, жалостливая.

Сам же задумался: тяжко ей придётся, ежели она всех вот так-то жалеть станет. А многие этим ещё и пользоваться станут. Стоит о том с ведьмой поговорить. Она совсем стара стала, скоро и на краду идти, а девка к жизни ягини пока совсем не готова, слишком мягкая растёт.

Тёмные боги

Она шла, держась рукой за тын из тонких кривых жердей. Темные, покрытые потрескавшейся кожей руки цеплялись за неровные палки. Завидев людей, она тянулась к ним, повторяя раз за разом:

– Дочка, вы не видели, где моя дочка?

К юродивой бабе привык весь Любич: лет шестнадцать назад она потеряла ребенка. Муж, кузнец Бажан, тогда перепил хмельного меду, избил женку и вытолкал ее с ребятенкой в ночь. Где она шаталась три седмицы, никто не знал, но вернулась почерневшая лицом и одна. А Бажан спустя несколько дней сгинул. Поговаривали, что она его топором зарубила. Но свидетелей не было, а сама баба с глузду двинулась. И вот уже почитай шестнадцать годков ходила по улицам, ища потерю. Те, кто пожалостливее, кидали ей порой еды.

И сейчас ей от торговки калачами прилетела горбушка хлеба, в которую жадно вцепились узловатые руки. Хищно впившись зубами в ноздреватую мякоть, она торопливо заглатывала подачку, не замечая падающие крошки. За ней, как обычно, следовала целая стайка воробьев, чирикая и ссорясь из-за упавших хлебных крошек.

Её тёмные, глубоко запавшие глаза постоянно рыскали по сторонам, словно она всё ещё надеялась найти свою потерянную дочь.

Чирикая, птахи устроили свару за еду прямо под ногами бабы, то и дело схватываясь в борьбе. Но, заслышав топот копыт и громкое ржание, тут же разлетелись кто куда. А женщина словно не замечала вылетевшего прямо на нее всадника на вороном коне.

Высокий, широкоплечий, с копной непослушных пшеничного цвета кудрей, выбивавшихся из-под шлема, он чуть было не сшиб бесноватую. И разразился бранью, махнув коротким мечом. К нему тут же подскочил местный гончар.

– Не серчай, княже. Юродивая она. Сама не понимает, что творит. А ну пошла отсель, кыш, Любавка! – махнул он крепкой рукой, прогоняя бабу. Та сверкнула глазами, но шмыгнула прочь.

Всадник смерил юродивую презрительным взглядом и, пришпорив коня, поскакал вперёд, оставив за собой облако пыли.

Князь Светозар, а это был он, уже как год сидел на престоле древлян. В Любич он ездил, помня о словах няньки Малуши, помершей вместе с отцом в прошлом году, что именно там живет его суженая. Всматривался в лица всех девушек, но сердце пока огнем так и не загорелось. Вот и сейчас, возвращаясь из полюдья, заехал в городок.

Проехав по улицам, мощёным дубовыми плахами, свернул к терему наместника Гостомысла. Тот, уже предупреждённый воями, ждал князя у ворот, одетый в домотканую рубаху и штаны, заправленные в сапоги из сыромятной кожи. Поклонившись, пригласил Светозара в дом: сходить в баньку да потрапезничать.

Зная, зачем князь ездит в Любич, Гостомысл завсегда приказывал дочкам за столом чару подносить тому, а вдруг всё же хмель сердце огнём охватит и породниться получится. Но пока всё пустое.

Вот и сейчас Нежданка с Красимилой крутились вокруг стола, наряженные в лучшие рубахи из белёного тонкотканного льна, расшитые узорами из красной нити, да яркие понёвы из плотного сукна. Очелья звенели монетками и бусинками-глазками. А сами девки то и дело смеялись, да погромче, показывая ровные белые зубы.

Светозар их словно и не замечал. Развалившись на лавке среди своих дружинников после бани, он отправлял в рот куски сочного тушеного мяса и делился с Гостомыслом, как прошло полюдье. Рассказывал, сколько дымов не смогли собрать шкурок и отдали по сыну ему в вои. Жаловался, что дороги все позамело, обозы еле тянулись. Елизар, его воевода и друг детства, сидел рядом и кивал, подтверждая слова князя.

Рассказал, что около Барановичей волки лютовали, пришлось задержаться, чтобы стаю извести. Совсем жизни людям не давали, проклятые. Словно гнал их кто. Лесорубы говорили, что волки стали с севера приходить, голодные и злые.

Гостомысл кивал, а сам всё на дочек поглядывал. Подливают ли они князю в чару, улыбаются ли. Те и сами были не прочь уехать в Искоростень, а потому улыбались широко, двигались мягко, женственно, да всё в чару мёда подбавляли. Елизар, глядя на их потуги, лишь в усы посмеивался, знал он, что князя таким не пронять.

Жена Гостомысла, Мила, глядя на всё это, аж лицом потемнела. Надо же так, дочек, как рабынь на торгу, подсовывать. Будто у них другого приданого нет, кроме телес белых да услужливости. Но муж не оставлял попыток сосватать их за князя и потому от жены каждый раз лишь отмахивался.

А девки у них были умницы, рукодельницы. Такую любой бы рад в жены взять. Но Светозар и головы не поворотит. Женщина досадливо поморщилась. Родичи княжеского рода – это, конечно, хорошо, но пренебрежение, выказываемое князем раз за разом, уже порядком ее злило.

Князь же, казалось, вообще не замечал красавиц. Он лишь изредка поднимал глаза от чаши с медом, чтобы обвести всех присутствующих хмурым взглядом. Сидевшие мужи от этого взора глаза отводили, умел он глянуть так, что хотелось в нору поглубже забиться и там приезд княжеский пересидеть.

Допив очередную чарку хмельного меда, князь поднялся. Тяжело хлопнув ладонями по столу, он отправился наверх, в отведенную ему опочивальню. А Милослава зашипела на мужа, едва за князем закрылась дверь.

– Видишь же, плевать ему на дочек наших! Зачем девкам с воями крутиться рядом? Выдай их за Ярослава, вятичи давно хотят с нами породниться. Дался тебе этот Светозар!

Муж шикнул на разошедшуюся бабу и со стуком поставил чашу на стол. Тяжело поднялся и тоже отправился отдыхать. Князь встанет рано, и ему, Гостомыслу, тоже придется вставать.

Милослава проводила мужа хмурым взглядом и пошла в горницу, где спали ее дочери. Девки уже почивали, утомленные плясками и угощениями. Милослава постояла над ними, вздохнув, и поправила одеяла.

– Спите, мои красавицы, – прошептала она.

Проснувшись, Светозар плеснул в лицо ледяной водой из глиняного кувшина, прогоняя остатки хмеля. Надел любимую рубаху, на белом полотне которой яркими нитями были вышиты обережные знаки рукой его кормилицы. Подпоясался и спустился в трапезную, где его уже поджидали Гостомысл и Елизар, его верный воевода.

Налив из бочонка кваса, Светозар отпил. Хорош, кисловатый, холодный, то, что нужно после вчерашнего застолья.

Но сердце покоя не давало. Как всех девок пересмотришь? Вдруг ту самую пропустишь? Его осенило. Точно, надо просто всех собрать. Об этом тут же было сказано Гостомыслу. И дан день, чтобы собрать всех девушек от тринадцати до двадцати лет от роду. Чтобы князь мог на них посмотреть.

Гостомысл досадливо крякнул, но воле князя перечить не посмел. И отправил воев по домам, девок собирать.

Смотрины прошли за три дня. Девушки шли чередой, одна красивее другой, но сердце князя так и молчало. Нет среди них его суженой. В отчаянии Светозар расспросил наместника, не уезжал ли кто из городища. Тот поморщил лоб, сказал, что несколько семей уехали. Но было то давно, и куда – он не ведает.

Светозар помрачнел. Как найдешь теперь, что богами ему послана? Ежели она неизвестно куда родичами увезена. С этими думами засобирался в путь. Пора было и домой возвращаться.

Выехав за ворота Любича, Светозар пришпорил коня и пустил вскачь по дороге. Елизар припустил следом. Князь в последнее время ни о чем, кроме той, что бабка ему обещала, не думает. Догнав Светозара, поехал рядом.

– Друже, не гневись, но оглянись вокруг. Неужели ничего не видишь? Совсем тебе эта девка ум застила, – проговорил воевода. После смерти отца он занял место подле молодого князя и был тому верным другом и соратником.

– Вижу, – буркнул Светозар. – Снег кругом.

– То-то и оно. Снег. А уже снегогон. А снег и таять не думает.

Светозар резко натянул поводья, тормозя коня. И словно пелена упала с глаз. И правда. Не слышно первой капели. Метель метёт, будто лютень на дворе. Как он этого не замечал?

Соскочив с лошади, выхватил меч и хотел было по берёзе ударить. Елизар мягко остановил его руку.

– Древо, княже, ни при чем. Не вымещай злобу на нем.

Тяжело дыша, Светозар воткнул меч в снег. Прав был воевода. Пора за ум браться, а не по Любичу в поисках девки, как пес, поднявши хвост, носиться.

Успокоившись, он сел обратно в седло. Махнул мечом дружине, чтобы за ним следовали, и отправился к ближайшей деревеньке Крутогорке. Там их должен был уже ждать староста Буян. Гонца к нему отправили еще три дня назад.

Съехав с пригорка, увидели деревню. Над высоким частоколом вились дымки топившихся изб. Но ворота были закрыты. И лишь когда обоз подтянулся ближе, стражники распахнули их. Рядом с воротами стоял сам староста Буян, широкоплечий мужик с окладистой бородой, в теплой овчинной шубе.

– Княже! – воскликнул он, кланяясь. – Ждали мы тебя.

– Какими новостями порадуешь, Буян, – ответил он, спешиваясь. – Что скажешь?

– Пойдём в избу, княже, – качнул головой Буян. – Недобрые вести у меня. Упырь завёлся.

– Упырь? – нахмурился Светозар. – В Крутогорке?

– Да, княже. Повадился он к скотине да людям. Троих уж уволок. Кровь всю выпил, да нутро повыел.

– Надо что-то делать, – князь нахмурился и направился к избе старосты. – Вечером с воями в дозор пойду.

– Да зачем же, княже, сам-то, – заметил староста, семеня рядом. – Сейчас мужей соберу, и с дружиной пошлю.

Войдя в избу, Светозар сел на лавку у стола. Староста налил ему квасу из глиняного кувшина.

– Рассказывай, Буян, – князь отпил из кружки. – Когда это началось?

– Да вот, княже, с месяц назад, – ответил тот. – Сначала скотина пропадать стала. Овцы да коровы. А потом и люди.

– И что вы сделали?

– Да что сделаешь, княже? Стали запирать скотину в хлевах, да по ночам караулить. Но упырь хитёр, обходит все ловушки.

– Не иначе как местный, – задумчиво произнес Светозар. – Знает все тропы и повадки.

– Так и есть, княже, – согласился Буян. – Полагаю, кто-то из наших обратился.

– Надо найти его и убить, – князь постучал пальцами по столу. – Иначе он всех вас перебьёт.

– Верно, княже, – кивнул староста.

Вечером князь вместе с воями вышел в дозор. Положив руку на навершие меча, он внимательно осматривался, выискивая упыря в ночных тенях.

Меч у него был знатный. Клинок из вороненой стали был прочным и острым. Рукоять из резного дерева удобно лежала в руке. Навершие меча было сделано из серебра и изображало голову волка с оскаленными зубами.

Светозар получил этот меч в подарок от своего отца.

Меч для воя был не только оружием, но и символом власти и чести. Носить меч имел право только свободный муж. Рабы и челядь прав владения оружием не имели. И берёг князь свой меч как зеницу ока.

Оглаживая пальцем волчью голову на навершии меча, Светозар чутко прислушивался к шорохам. Деревенька жила своей жизнью. В хлеву мычали коровы, позади слышалось блеяние овец. В крайней избе, где жила вдовая бабка, чему-то смеялись девки. Небось на вечерки собрались да играли в лычки и козла. Вон и парни из других изб так и шмыгали.

Внимание Светозара привлек излишне громкий шум из дальнего хлева. Махнув рукой, он позвал с собой Елизара и, держа меч на изготовку, распахнул дверь.

Над задранной коровой склонилось существо, похожее на человека, но с неестественно бледной кожей, горящими красными глазами и острыми зубами. В руке с огромными когтями были зажаты потроха коровы.

– Упырь! – воскликнул Светозар, обнажая меч.

Существо обернулось и посмотрело на князя. Его глаза вспыхнули еще ярче, а клыки обнажились в жуткой усмешке. Растопыренные огромные уши чуть дернулись. И упырь резво перемахнул через загон. Выскочил в окно, используемое для проветривания хлева, и был таков.

Дружина кинулась по следам, на ходу выпуская стрелы по нежити.

Тварь перескочила забор и кинулась в сторону леса.

Елизар остановил князя, сказав, что дружина и сама справится. Через час они и правда притащили голову нежити, насаженную на кол. Рассказали, что догнали его в подлеске. Тварь пыталась достать воев кривыми когтями, но ее быстро упокоили длинные копья. Сердце упыря, как и положено, пронзили осиновым колом, а тело разрубили на куски и раскидали.

Светозар кивнул. Он был спокоен, что упырь наконец-то уничтожен. Теперь можно возвращаться в деревню.

Староста наутро почти час кланялся и князю, и его дружине. А Светозар задумчиво смотрел вдаль. То волки в Барановичах, то упырь в Крутогорке. Зима, что не уходит. Всё это пугало сына князя Пересвета. Такого на его памяти ещё не было. Стоило поспешить в Искоростень, поговорить с волхвом Беловидом. Он мужик умный, гляди, что подскажет. А что не знает, так то боги ему расскажут.

Собрав дружину, Светозар отправился в путь. Ехали молча, каждый думал о своем. Светозар думал о том, что происходит в его княжестве. Почему волки стали нападать на людей? Почему появился упырь? Почему зима никак не кончается?

Добравшись, князь сразу вызвал волхва Беловида. Стоя на гульбище, он смотрел, как по двору спешит высокий мужчина. В тяжёлой, богатой шубе из соболиных шкурок, с тяжёлым посохом в руке. Посох Беловида был предметом многих перешептываний. Сделанный из тёмного дерева, с поверхностью, покрытой замысловатой резьбой. На верхушке посоха был вырезан лик Велеса. Поговаривали, что посох был вырезан из самого мирового древа, которое соединяло Явь, Навь и Правь. Бабы даже шептали, что посох может открывать двери в другие миры.

Поднявшись к князю, волхв поклонился. Светозар слегка склонил голову в ответ. И рассказал Беловиду, что по пути приключилось. Задумался Беловид. Затянувшаяся зима грозила мором землянам древлянским.

Не посеешь вовремя поля – и не будет урожая. А тут еще и нечисть повылазила.

Ушел он на капище, богов испросить. Но и боги не смогли внятного ответа дать.

Порешили тогда, что надобно задобрить Змея, что в реке Уж живет. Выбрали самую красивую девку да утопили в полынье. Но и опосля этого Лель не проснулась, и весна не пришла.