Текст книги "Моя любимая жена"

Автор книги: Тони Парсонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Шейн отвернулся.

– Билл, она начала собирать чемоданы. Не в буквальном смысле. Я перестал ощущать, что у меня есть жена. Я остался наедине со своими отбитыми яйцами. Если бы мне в самом деле грозила операция, я думаю, Росалита попросту тихо исчезла бы.

Билл подумал, что Шейн слишком поспешно сделал Росалиту своей женой, не успев даже толком узнать ее характер. Его завораживали ее песни в «Ни дна ни покрышки», и он, скорее всего, верил, что в жизни она такая же, как в песнях.

– Не торопись с выводами, – ляпнул Билл, досадуя на себя за банальные фразы. – Твое несчастье могло раскрыть в ней лучшие стороны. Возможно, оно сблизило бы вас.

Ну почему он не научился просто молчать, когда нечего сказать? По крайней мере, это честнее.

– Есть радикальный способ залатать дыры в браке. – Шейн фыркнул. – Можно задобрить ее дорогими побрякушками. Или накупить кучу тряпок. – Он мотнул головой. – Самое печальное, что я не чувствую в ней своего самого верного и надежного друга.

Билл закрыл глаза. Ему нечем было утешить Шейна. Он с удовольствием заснул бы сейчас, но ледяной холод в крови не давал спать, заставляя морщиться от боли.

– У нас не так, как у вас с Беккой. Мы с Росалитой – совсем другое. Мы не партнеры. Мы… я даже не знаю, кто мы на самом деле. Трахальщики с обручальными кольцами, и только. А после драки я и этого не могу. – Шейн закрыл лицо руками. Билл слушал его тяжелое дыхание. – О таких отношениях, как у вас с Беккой, можно только мечтать, – признался австралиец.

Билл с ним мысленно согласился. Но разум… разум порою действительно способен напридумать чего угодно и потом в это поверить.

– Какой ужас! Я до сих пор не могу поверить. Когда Нэнси позвонила мне…

– Брось! Было и прошло, – засмеялся Билл.

Бекка слушала бесцветный голос мужа и понимала, что это обычная мужская бравада. Билл говорил так, словно из него выпотрошили все внутренности.

– Как все по-дурацки получилось, – вздохнула она.

– Это ты о чем?

– Обо всем. О том, что нам пришлось улететь в Англию. Что ты вынужден выкарабкиваться из болезни один, и меня нет рядом.

– Бекки, но ведь у тебя была серьезная причина.

– Знаю, дорогой. А сейчас я больше всего хочу, чтобы мы снова оказались вместе. Только этого.

– Я тоже этого хочу.

«Как будто когда-то мы хотели чего-то иного!» – с грустью подумала Бекка.

Маленькая семья Холденов всегда хотела только этого – быть вместе и быть счастливыми. И одно невозможно без другого.

– Как твой старик? – спросил Билл.

– Без изменений. Результаты анализов ничего не показывают. У него по-прежнему перебои в сердце, а врач до сих пор не может установить причину. Билл, отец постарел у меня на глазах.

– А как Холли?

Бекка живо вспомнила их последнюю телефонную перепалку и очень испугалась ее повторения.

– С Холли все в порядке, – торопливо ответила она. – Играет с детьми Сары… Пожалуйста, поверь мне. – Бекка избегала говорить о бойфренде Сары. – Дорогой, я скоро заберу Холли. Совсем скоро, как только мой отец немного окрепнет. Я уже начинаю думать, что перебои в сердце – меньшее зло, чем его визиты к кардиологу.

– Хорошо, что Холли скоро снова будет с тобой, – дипломатично отозвался Билл, стараясь, как и Бекка, не ступать на опасную тропу.

– Ты-то как? Когда тебе нужно возвращаться на работу?

– Мне лучше. Честно, Бекки, мне значительно лучше. Девлин меня не торопит. Сказал, чтобы я и не думал о работе, пока полностью не окрепну. И потом, есть достаточно работы, которую можно делать дома.

– Думаю, мне все-таки нужно прилететь в Шанхай. Я позвоню доктору Кхану.

– Не надо, Бекки. Ну, будь умной девочкой. Я ведь уже выкарабкался.

«Только не пытайся меня обманывать», – подумала Бекка, вешая трубку.

Ее порыв постепенно угас. Какой Шанхай? Она прилетит на другой конец света, чтобы быть рядом с Биллом и постоянно думать об отце и Холли? Билл прав: самое скверное уже позади.

Она пошла на кухню и принялась готовить ужин. Пока варились макароны, Бекка сделала салат. Отец похрапывал на диване под бормотание телевизора. Бекка разбудила его, сказав, что ужин готов. Отец добросовестно обрадовался, как всегда наговорил комплиментов ее кулинарным способностям, но к еде почти не притронулся.

После ужина Бекка набрала номер Сары и пожелала Холли спокойной ночи. Потом она уселась рядом с отцом на диван. Старик предпочитал разностороннюю подачу новостей и заставлял ее переключаться на разные каналы. После очередного переключения Бекка обнаружила, что смотрит телевизор одна. Отец вновь погрузился в сон.

Странно, но ночью отца донимала бессонница, и он начинал бродить по дому, зато днем и вечером великолепно засыпал. Может, ему нужно поставить в спальню телевизор?

Около полуночи Бекка все-таки разбудила отца. Он поплелся наверх. Бекка услышала плеск воды в ванной. Затем скрипнула дверь отцовской комнаты. Бекка погасила везде свет и грустно улыбнулась. Как и Билла, ее ждала одинокая постель.

Для здоровья нужен чай и прогулки на свежем воздухе. Так сказала ему Цзинь-Цзинь.

Билл уже вернулся из госпиталя домой. По утрам к нему заходила ама Дорис или Тигр, которые приносили еду. Вечерами заглядывал Шейн, который теперь не слишком торопился к Росалите. В то утро Билл не ждал ни Дорис, ни Тигра, но дверной звонок все-таки зазвонил. Он открыл дверь, и Цзинь-Цзинь прямо с порога объявила, что повезет его на прогулку. Она предложила отправиться в Старый город, погулять по саду Юй-Юань и зайти в чайный домик на озере.

Они поехали туда в ее красном «мини-купере». Билл не мог решить, то ли Цзинь-Цзинь просто не умеет водить машину, то ли она – один из многочисленных шанхайских водителей-лихачей. Однако по пути они все же ни с кем не столкнулись и никуда не врезались.

Взявшись за руки, Билл и Цзинь-Цзинь шли по Старому городу, пока не оказались возле зигзагообразного моста, ведущего к чайному домику. Билл почувствовал, как она прижалась к нему сзади. Он остановился и обернулся. Цзинь-Цзинь быстро перевела взгляд на воду пруда, как всегда кипевшую от прожорливых золотистых карпов, потом посмотрела Биллу прямо в глаза.

– Хороший отец, хороший муж, хороший человек, – сказала она и кивнула, словно принимала важное решение.

Они долго смотрели друг на друга.

– Да, я так думаю, – прошептала Цзинь-Цзинь.

И тогда Билл поцеловал ее. Их рты идеально совпадали. Билл вдруг подумал, что одного желания поцеловаться бывает недостаточно. У кого-то язык нетерпеливый, у кого-то, наоборот, ленивый. У кого-то твердые или слишком влажные губы. Могут мешать и зубы, и носы. Но им с Цзинь-Цзинь не мешало ничего.

– Так нельзя, – прошептал Билл, пятясь назад.

Он намеренно отступил, потому что ему хотелось обнять Цзинь-Цзинь.

– Так нельзя, – повторил он, – потому что, если так будет, кем я тогда стану? Разве после этого я останусь хорошим отцом, хорошим мужем и хорошим человеком? Понимаешь, Цзинь-Цзинь? Если мы начнем, я утрачу все эти качества.

Она задумчиво кивала, словно соглашаясь с ним.

– Нам некуда идти, – заключила она.

Билл понял ее слова, но не знал, что сейчас подразумевала под ними Цзинь-Цзинь. Невозможность отношений между ними? Или нежелание идти в чайный домик, где их снова могли увидеть? В будние дни чайный домик практически пустовал. Вероятность, что их опять засечет Тесса Девлин или кто-то из фирмы, почти равнялась нулю (хотя и такого нельзя было исключать). А может, Цзинь-Цзинь имела в виду, что подобными вещами нельзя заниматься ни в его, ни в ее квартире?

Возможно, она имела в виду все сразу.

– Нет, нет, нет, – в отчаянии повторял Билл, отодвигаясь от Цзинь-Цзинь и стараясь не упасть с мостика. – Это невозможно. Я не могу привести тебя туда, где спала моя жена и играла моя дочь. И в твою квартиру мы не можем пойти – вдруг придет твой… друг? – Билл вспомнил о нем без всякой ревности. – У него ведь есть свои ключи, правда?

– Да, у него есть свои ключи, – спокойно ответила Цзинь-Цзинь. – Квартира принадлежит ему.

Они медленно пошли к чайному домику.

– Нельзя заниматься любовью в квартире Вильяма. Нельзя заниматься любовью в квартире Цзинь-Цзинь.

Цзинь-Цзинь улыбалась, словно все это было невинной шуткой. Биллу это отнюдь не казалось забавным. Они и так зашли уже слишком далеко. Поцелуй стал ошибкой. Но она была так добра к нему, от нее исходило столько тепла, а он так устал от своего одиночества…

– Ну как мы можем? Я представляю, насколько ты бесподобна, когда… ты понимаешь, о чем я. Но это невозможно.

Они молча вошли в чайный домик, молча уселись за стол и молча смотрели, как официантка разливает заказанный чай. Как и в прошлый раз, вода в чашках почти кипела. Пришлось ждать, пока чай остынет. Цзинь-Цзинь молча раскрыла сумочку и подала ему конверт. Внутри лежали два авиабилета компании «Дрэгон Эйр» с их именами. Рейс Шанхай – Гуйлинь. Дата вылета – завтра утром.

«Это невозможно, – сразу подумал Билл. – Куда я полечу?»

– Нет, – сказал он вслух. – Я не полечу ни в какой Гуйлинь. Мне нужно выходить на работу. – Он еще раз взглянул на билеты и покачал головой. – Никогда не слышал про такой город.

Билл протянул ей билеты, но Цзинь-Цзинь их не взяла. Она дула на чай в своей чашке.

– Послушай меня, Цзинь-Цзинь, – Билл подался вперед, – я не свободен. Три маленьких слова, но они обладают громадным смыслом. Это барьер. Я не свободен.

– Тебе понравится Гуйлинь, – сказала она, опасливо прикасаясь губами к чашке.

Пока Цзинь-Цзинь гнала машину в Новый Губэй, они молчали. Уже на подъезде к дому она вдруг заговорила и стала рассказывать, что ее отец родом из Гуйлиня. Так получилось, что мать у нее родом с северных окраин страны, а отец – с крайнего юга. Сказав это, Цзинь-Цзинь надавила на клаксон, словно напоминая миру о своем присутствии в нем. Она совершенно не соблюдала дистанцию и могла врезаться в любой из несущихся почти впритык автомобилей. Но Цзинь-Цзинь лишь мигала фарами, не выказывая ни малейшего страха.

Ее бесстрашие – вот что больше всего пугало Билла. Полное отсутствие страха, словно Цзинь-Цзинь не представляла, куда все это может завести.

Глава 18

Они стояли на деревянном мосту, под зонтом с эмблемой отеля, и смотрели на рыбака и его птицу, большого баклана.

С наступлением темноты специальные катера привозили туристов поглазеть на необычных рыбаков, ловящих рыбу без удочек и сетей. Прилетев в Гуйлинь, Билл и Цзинь-Цзинь в первый же вечер отправились сюда. Рыбаки выходили на лов на небольших плоскодонках. Они щурились или загораживали глаза локтем, защищаясь от яркого света прожекторов, бьющего с катеров. На плоскодонках горели керосиновые фонари «летучая мышь», и возле каждого из них, как возле костра, сидели человек и баклан.

Рыбаки подавали птицам знак. Те взмывали над водой и почти сразу же возвращались с добычей в клюве. Рыбаки – смуглые жилистые люди без возраста – забирали пойманную рыбу, складывая ее в большие плетеные корзины. Однако каждая седьмая рыбина принадлежала баклану. Хозяин ослаблял особую металлическую пряжку на шее птицы, позволяя своему помощнику проглотить честно заработанный улов. Вечером, в присутствии завороженных зрелищем китайских туристов, рыбная ловля казалась хитроумным цирковым трюком. Но днем, когда не было ни туристов, ни зонта, ни платы за вход на мост, рыбаки все так же посылали своих бакланов за рыбой. Цзинь-Цзинь рассказала Биллу, что рыбная ловля с бакланом – очень древнее занятие, которому не меньше тысячи лет.

Гуйлинь представлял собой уголок Китая, знакомый Биллу по репродукциям картин. За городом возвышалась цепь известняковых гор, уходящих к самому горизонту. Некоторые из них смотрелись достаточно живописно, другие имели столь правильную форму, что Билл сразу вспомнил горы на рисунках Холли. Всю панораму окутывала легкая дымка.

Казалось, что где-то поблизости проходит край Китая, хотя на самом деле до вьетнамской границы была еще не одна сотня километров. Красочные пейзажи Гуйлиня напоминали виды на открытках и несомненно производили большое впечатление, но не такое, как рыбаки и бакланы. Билл был просто очарован ими.

– Это для меня – настоящий Китай, – признался он.

Под мостом блестела вода реки Ли. Цзинь-Цзинь и река носили одинаковое имя. Прямо под ними ненадолго застыла плоскодонка. Рыбак без возраста расцепил пряжку на шее баклана, и пойманная рыба мгновенно исчезла в клюве птицы.

– Этот рыбак и эта птица. Для меня они – настоящий Китай, – снова сказал Билл.

Цзинь-Цзинь улыбнулась и пожала плечами. Билл стиснул ее руку. В глазах китаянки не было восторженного блеска. Цзинь-Цзинь воспринимала рыбака и баклана как нечто привычное, обыденное, на чем не стоит заострять внимание. Возможно, для нее и Китай, и весь мир выглядели гораздо проще, чем для него.

– Удобно, – проговорила она, кивком указывая на рыбака. Его баклан поймал очередную рыбину, но в этот раз хозяин не дал ему полакомиться и забрал улов. – Так ловить удобно.

Днем они бродили по Гуйлиню, а ближе к вечеру повесили на дверь гостиничного номера знак, запрещающий горничной и всему остальному миру мешать им предаваться страстной, изнуряющей любви. Билл стонал от наслаждения, Цзинь-Цзинь тоже. Их потные тела то сливались воедино, то в изнеможении отталкивали друг друга. Потом он заснул в ее объятиях.

Полнейшее безумие и глубочайший смысл одновременно. Внешний мир перестал существовать; вернее, внешний мир сузился до размеров гостиничного номера. Они должны что-то придумать. Как – этого Билл не знал. У него не было даже намека на план действий. Но каким-то образом нужно растянуть эти дни, растянуть до бесконечности. Интуитивно Билл чувствовал, что такое возможно. Главное – додуматься, докопаться, как это сделать.

А потом он как будто взглянул на себя со стороны, и его обдало жгучим стыдом. Заворочалось дремавшее внутри чувство вины. Вина и стыд; объединившись, они пожирали Билла, пока он лежал и глядел на спящую Цзинь-Цзинь. Вина была столь же очевидной, как и его недавняя болезнь. Но ужаснее всего оказалось понимание: представься еще такая возможность, и он сделал бы то же самое – схватил Цзинь-Цзинь за руку, повез в аэропорт, где они первым же рейсом полетели бы в Гуйлинь, чтобы опять оказаться на мосту через реку Ли и смотреть на рыбаков с бакланами.

Билл удивился, когда Цзинь-Цзинь сказала, что хочет навестить отца.

В их первое утро в Гуйлине Цзинь-Цзинь, возбужденная воспоминаниями, рассказала о своем детстве. Она говорила с насмешливой улыбкой, но у Билла едва не встали дыбом волосы. История ее детства тянула на роман ужасов. Со слов Цзинь-Цзинь, ее отец представлялся самодуром и домашним тираном, державшим в страхе всю семью. Билл думал, что после развода родителей Цзинь-Цзинь полностью прекратила общаться с ним. Отец жил в каком-то пригородном селении, куда можно было быстро добраться на такси. Каким-то образом Цзинь-Цзинь узнала, что он болеет. Находиться в Гуйлине и не заехать к отцу? Это не укладывалось в ее голове.

Билла ее решение откровенно рассердило.

– На Западе дети забыли бы такого папашу навсегда, как кошмарный сон.

– Но мы не на Западе, – возразила ему Цзинь-Цзинь.

Они взяли такси и поехали навстречу известняковым горам и рисовым полям. Билл смотрел на глянцевую ленту реки и вспоминал ужасающий рассказ Цзинь-Цзинь о ее чанчуньском детстве. Отцу могло не понравиться, как Цзинь-Цзинь с сестрой сидят за столом, и тогда он начинал хлестать дочерей палочками для еды. Цзинь-Цзинь вспоминала, как он не раз хватал мать за волосы и кричал: «Попрощайся с детьми! Скоро у них не будет матери!» Мать долго терпела, но все-таки подала на развод. Отец и потом не оставлял семью в покое. Случайно встретив Цзинь-Цзинь на улице, отец принимался обзывать ее последними словами. Ей было пятнадцать, отцу – сорок, и прохожие принимали их за поссорившихся любовников.

Когда Билл спросил, не вызвано ли такое поведение ее отца психическим расстройством, Цзинь-Цзинь ответила, что все куда проще. Ее отец был азартным игроком. После работы он отправлялся играть, и, если проигрывался вчистую, дома начинался ад. Всю досаду и злость он вымещал на жене и дочерях.

Деревня лежала в долине между двумя холмами с плоскими макушками. Их склоны были усеяны белыми пнями, напоминавшими надгробия братских могил. Билл ожидал увидеть хижины, как в Яндуне и других деревнях, но вместо этого его взгляду представилось скопище лачуг и палаток. Куски фанеры, ржавые металлические листы, обломки досок. Такой бедности Билл еще не видел. Заслышав шум подъезжающей машины, из лачуг и палаток выбежали босоногие ребятишки.

– Здесь что-то случилось? – поинтересовался Билл.

Цзинь-Цзинь подняла голову, кивнув в сторону холмов.

– Наводнение, – пояснила она. – В прошлом на холмах срубили много деревьев. – Она, наморщив лоб, вспоминала нужное английское слово. – Почва? Я правильно сказала? Когда нет деревьев и приходит тайфун, почва быстро сползает вниз. – Цзинь-Цзинь подняла маленькую руку, держа ее ладонью вниз. – Приходят дожди, река становится большой. Ты понимаешь?

Билл кивнул.

– И давно здесь так живут? – спросил он. – Когда случилось наводнение?

– Три года назад… Пошли искать моего отца.

Отца Цзинь-Цзинь они нашли на местной автобусной станции, где он работал. Глядя на его усы, Билл сразу вспомнил фильмы с Кларком Гейблом. Но в отличие от последнего китаец имел почти квадратную фигуру. Глядя на него и высокую худощавую Цзинь-Цзинь, с трудом верилось в их кровное родство. Он говорил с дочерью, застенчиво поглядывая в сторону Билла. Видя, насколько легко и естественно чувствует себя Цзинь-Цзинь рядом с отцом, Билл просто не мог ненавидеть этого человека.

– Я эта девушка отец! – произнес китаец по-английски.

Билл кивнул, и они оба улыбнулись. Двое других рабочих одобрительно хихикнули, впечатленные его знанием иностранного языка.

– Это все, что он знает по-английски, – сказала Цзинь-Цзинь.

Повернувшись к отцу, она что-то добавила на китайском.

Расставшись с семьей, отец Цзинь-Цзинь дважды пытался завести новую, но страсть к азартным играм и неизменившийся дурной характер помешали этому. Сейчас он жил один, в маленькой деревянной лачуге. Сырой климат деревни губительно сказывался на его больных легких. Все питание отца, по словам Цзинь-Цзинь, состояло из риса и дешевого чая. К тому же он бесконечно смолил самодельные сигареты, от которых его зубы приобрели темно-коричневый оттенок.

Рядом с автобусной станцией находилась закусочная. Цзинь-Цзинь повела отца туда. Увидев, что в заведении не подают ничего, кроме лапши, Билл предпочел отказаться. Цзинь-Цзинь и ее отец с аппетитом ели лапшу, совершенно не боясь подцепить амебную дизентерию. Даже не понимая их беседы, Билл чувствовал, что теперь расклад сил сместился в сторону Цзинь-Цзинь. Отец с какой-то застенчивостью отвечал на вопросы дочери. Он с трудом выдерживал ее взгляд, то и дело отводя глаза. Цзинь-Цзинь вела себя, словно мать, требующая отчета у нерадивого сына-подростка.

– Отец говорит, что местные власти никуда не годятся, – сообщила Цзинь-Цзинь. – После наводнения центральное правительство выделило жителям деревни деньги… фонд помощи. Но здесь никто об этом не знал, пока кто-то не поехал в Пекин и не спросил, почему государство им не помогает.

Отец Цзинь-Цзинь доел лапшу и теперь виновато улыбался, поглаживая усы а-ля Кларк Гейбл.

– Отец говорит, что он был бы рад пригласить тебя к себе домой. Но он живет очень бедно, и ему стыдно звать тебя в такое жилище.

– Переведи отцу, что ему нечего стыдиться. Я был рад с ним познакомиться.

Цзинь-Цзинь послушно перевела слова Билла. Отец заулыбался и принялся горячо пожимать Биллу руку. Поддавшись порыву, Билл достал бумажник и протянул отцу Цзинь-Цзинь пачку юаней. Тот сделал вялую попытку отказаться, но Билл видел, как у него загорелись глаза. Вряд ли отец Цзинь-Цзинь мог тратить на себя даже доллар в день.

– Я эта девушка отец! – с гордостью произнес счастливый обладатель внушительной суммы.

Цзинь-Цзинь поморщилась и отвернулась.

Жизненные принципы родителей Билла были просты. В юности ты присматриваешься к своим друзьям или подругам и выбираешь из них того или ту, с кем пойдешь дальше рука об руку до самой могилы. Остальные перестают для тебя существовать. Ты придерживаешься брачных клятв, данных в церкви и на супружеском ложе, и всегда помнишь о них. Вот и все; твоя жизнь проста, а будущее ясно и понятно. Праведная жизнь никогда не требовала больших усилий.

Почему же он не смог следовать этим простым принципам?

Что случилось с ним, Биллом Холденом, так любящим свою семью?

Когда настало время улетать из Гуйлиня и они приехали в местный аэропорт, выстроенный по последнему слову техники, Билл вдруг понял, что ему хочется сбежать от Цзинь-Цзинь. Куда угодно, только бы больше не видеть ее. Он со стыдом вспоминал их безумную ночь. Билл не хотел продолжения этих отношений. Не хотел уподобляться китайцу, ездившему на серебристом «порше». Не хотел никаких тайных свиданий, переглядываний и прочих атрибутов любовной интриги. Он хотел, чтобы рядом была единственная женщина, которая заставила бы его забыть обо всех остальных. Одна-единственная и больше никого.

Возможно, кому-то и нужен гарем, но только не ему. Ему нужна одна женщина, являющаяся средоточием всех его желаний. Когда все желания замыкаются на одной женщине, наступает равновесие и покой. А иначе… иначе страсть толкает тебя на новые и новые поиски, которые могут продолжаться до конца жизни, не принося ни радости, ни счастья. Неужели он просил у мира слишком много?

Билла поражало ледяное спокойствие Цзинь-Цзинь. Она словно добилась своего и теперь безмятежно листала глянцевый журнал – пустое чтиво, каким полны салоны самолетов.

Дома телефонный аппарат выдал ему список звонков, оставленных без ответа. Это звонила Бекка.

Жизнь его родителей не казалась безоблачной, но в ней всегда были ясность и определенность. То, чего сейчас так не хватало Биллу.

В свой первый после болезни рабочий день Билл задержался в офисе допоздна. Вернувшись домой, он увидел, что окна квартиры Цзинь-Цзинь темны. Билл знал, что она не спит. Просто за ней, как всегда, приехал серебристый «порше».

Билла это рассердило. Он ощутил приступ ревности, неожиданно сменившийся радостью. Уехала со своим китайцем? Вот и замечательно. А что еще она должна была делать? Сидеть и ждать, когда Билл ей позвонит? Неужели он думал, что после Гуйлиня ее время будет принадлежать только ему? Или он решил, что она усядется на диван, подожмет под себя длиннющие ноги и углубится в разгадывание кроссвордов?

В номере гуйлиньского отеля, отгородившись от внешнего мира, Билл убеждал себя, что именно так и будет. Но и тогда какая-то часть его, не под дававшаяся безумию страсти, твердила о тщетности подобных ожиданий. Гуйлинь был паузой в жизни Цзинь-Цзинь, а человек в серебристом «порше» – ее жизнью. Нравится это Биллу или нет, но такова реальность.

И все равно ему казалось, будто его ударили ногой в живот.

Цзинь-Цзинь вернулась около полуночи. Билл сидел на ступеньках лестницы и ждал ее. Он знал, что владелец серебристого «порше» мог запросто подняться вместе с ней, и тогда… Билл не думал о «тогда». Он просто ждал.

К счастью, «муж» лишь довез Цзинь-Цзинь и уехал. Увидев ее вышедшей из лифта, Билл встал.

– Я не должен этого делать, – сказал он. – Я не имею права. Я люблю свою жену, люблю Холли. Я не намерен их бросать. Мне не нужна женщина на стороне. Понимаешь? Мне не нужна постоянная подружка. Такое не для меня! Я вообще не понимаю, почему я здесь! Ты уезжала с ним, а я сидел и ждал твоего возвращения. Что вообще со мной творится?!

Билл незаметно перешел с шепота на крик. Из-за двери соседней квартиры послышался недовольный женский голос. Судя по интонациям, китаянка требовала не шуметь.

Билл и Цзинь-Цзинь оба поглядели на дверь соседней квартиры, затем друг на друга.

– Как ты себе это представляешь? – снова спросил Билл. – Что, мы с ним должны соблюдать очередь?

Цзинь-Цзинь молча открыла дверь своей квартиры. Билл метнулся следом. Он захлопнул дверь, схватил женщину за плечи и повернул к себе.

– Ты готова ложиться с ним, а потом со мной? – спросил он. Лицо Цзинь-Цзинь стало невыразимо печальным. – Знаешь, кем ты тогда станешь?

– Я это прекращаю, – сказала она.

Когда Цзинь-Цзинь уставала, волновалась или была чем-то расстроена, она забывала про все грамматические тонкости, и многообразие английских глагольных времен сужалось до настоящего времени.

– Я прекращаю с этим человеком.

Билл ошеломленно смотрел на нее, не зная, что сказать. Он слишком опрометчиво судил о Цзинь-Цзинь и всегда ошибался.

– Сегодня вечером я ему говорю: «Мы не можем продолжать». – Цзинь-Цзинь подняла глаза на Билла. – Я ему это говорю, потому что не хочу такое продолжение. И потому что я люблю тебя все время.

Еще через секунду Билл сжимал ее в объятиях. Он безумно желал Цзинь-Цзинь, готовый сделать это где угодно, даже на полу. Он стонал от желания. Он без конца просил у нее прощения за все. Он благодарил ее за все. И все его мудрые решения испарились, едва только губы Цзинь-Цзинь коснулись его губ.

«Я не хочу такое продолжение. Я люблю тебя все время».

Билл вдруг понял, что и он любил ее все это время.

Глава 19

– Так, значит, мамин папа и мой дедушка умрет? – спросила Холли.

– Нет, ангел мой, – ответил Билл. Он и сам не понимал, почему расстояние, отделявшее его от дочери, ощущалось им как пульсирующая боль в свежей ране. – Твой дедушка не умрет. Он еще достаточно молод. И потом, у него хорошие врачи, которые его обязательно вылечат.

– А Мартин говорит, что рано или поздно все умирают.

Мартин был самым старшим из детей Сары. Билла захлестнула короткая волна неприязни к этому мальчишке, сменившаяся чувством вины. Сара (Билл с трудом привыкал в мыслях называть ее по имени, а не «этой сестрой») никогда не сетовала на его частые звонки. Похоже, она изучила «расписание» его звонков и всегда старалась сделать так, чтобы к этому времени Холли находилась возле телефона или неподалеку.

– Послушай меня, ангел мой, – мягко продолжал Билл. – В общем-то, Мартин прав. Никто и ничто не живет вечно. Например, цветок. Он расцветает, а потом увядает. Ты согласна?

В трубке слышалось сосредоточенное сопение девочки. Холли думала.

– И пингвины вечно не живут, – сказала она.

– Ты права. Я как-то не подумал о пингвинах.

– И динозавры тоже вечно не жили, – продолжала Холли.

– Динозавры? Да, солнце мое.

– Но динозавров убило похолодание, которое вдруг наступило на Земле.

– Надо же! – с искренним удивлением воскликнул Билл. – Холли, где ты об этом узнала?

– В школе.

– Какие интересные вещи вам рассказывают.

– Пап, если никто не живет вечно, значит, дедушки и бабушки тоже вечно не живут, – заключила она.

Способность рассуждать и делать выводы появилась у Холли совсем недавно. И вообще, год назад, когда ей было три, все ее разговоры состояли из бесконечной череды вопросов и повелений. Ее предложения начинались либо с «почему», либо с «ты должен». «Почему у Тони-тигра слюнявчик, если он уже вырос?» – спрашивала дочь. Или: «Ты должен сегодня быть принцем, папа». А на пятом году жизни ее стали волновать философские вопросы. Билл не знал, что ей ответить. Правда казалась ему слишком суровой, а ложь – оскорбительной.

– Мы все умрем, – наконец сказал Билл. – Но ненадолго. Совсем ненадолго.

Холли молчала.

– Ангел мой, ты меня слушаешь?

Но внимание дочери уже отвлек окружающий мир. Где-то неподалеку из включенного телевизора изливалась реклама. Чуть дальше, вероятно в другой комнате, кто-то из взрослых увещевал вопящих детей. Билл терпеливо слушал. Ему казалось, что дом Сары битком набит взрослыми и детьми. Споры, крики, хлопанье дверей. Потом он услышал голос Сары: «Ну еще немножко… совсем чуточку… только один маленький кусочек…» Все это было незнакомо и непривычно. Как и Холли, Билл рос единственным ребенком в семье. Когда ты один, в доме гораздо тише; тебя не окружают нескончаемая болтовня и крики братьев и сестер. У тебя есть время побыть наедине с собой, подумать.

– Папа, и ты тоже умрешь? – вдруг спросила Холли.

Билл смотрел из окна на вечерний Пудун. Оттуда доносились совсем другие звуки. У Шанхая свой, особый шум, особенно по вечерам. Даже не шум, а гул от бесконечных машин, речных судов и почти двадцати миллионов жителей.

– Да, ангел мой. Когда-нибудь и я умру, – сказал Билл. – Но ненадолго. И знаешь что? Если я сумею вернуться и быть рядом с тобой, я обязательно вернусь и останусь навсегда. Куда бы ты ни пошла, я буду рядом. Ты к тому времени станешь совсем взрослой… такой, как я сейчас, и даже старше. Но я все равно буду рядом с тобой. Я буду в солнечных лучах на твоем лице, в дожде, который падает на твои туфли, в ветре, треплющем твои волосы. Я буду рядом, когда ты просыпаешься утром и когда ложишься спать. Все ночи я буду охранять твой сон, стоя возле твоей кровати. Ты будешь чувствовать мою улыбку. Тебе никогда не будет одиноко. Слышишь, ангел мой? Я всегда, в любую минуту, буду рядом.

В трубке что-то затрещало, потом стало тихо.

– Ангел мой, ты меня слышишь?

Но Холли не слушала его. Она смотрела телевизионную рекламу.

В карих, широко расставленных глазах Цзинь-Цзинь была какая-то странность. Они и сейчас оставались для Билла загадкой, хотя он столько раз подолгу глядел ей в глаза.

Поначалу он думал, что Цзинь-Цзинь пользуется особой тушью для ресниц. Но он ошибался. Она вообще не пользовалась косметикой – и в то же время получалось, что пользовалась, причем постоянно. Билла это ставило в тупик. Женатый человек, он давно привык к ритуалам Бекки, когда она накладывала, поправляла и удаляла с лица косметику. Он хорошо знал, как жена выглядит с наложенным макияжем и без оного. Если они собирались куда-то пойти, Бекка преображалась в сверкающую красавицу с журнальной обложки. Но когда они возвращались и она снимала свою «штукатурку», к ней возвращалась ее природная красота, которую Билл ценил гораздо выше косметических ухищрений.

Но у Цзинь-Цзинь было по-другому.

Билл вглядывался в ее лицо и никак не мог понять. Он терялся в догадках, зачем ей нужны эти вечно подведенные веки.

Загадка имела очень простое объяснение. Потом он удивлялся, что не разгадал ее самостоятельно.

– Постоянная окантовка, – сказала Цзинь-Цзинь.

Они лежали на диване, лицом друг к другу. Билл долго глядел на нее, не понимая, зачем таким прекрасным глазам нужно дополнительное украшательство.

– Постоянная? – переспросил он, пытаясь побороть наваливающееся раздражение. – Неужели ты имеешь в виду татуировку?

Именно это она и имела в виду.