Текст книги "Моя любимая жена"

Автор книги: Тони Парсонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Интересно, а что бы подумала Бекка, окажись она на месте этого китайца? Вероятно, он не умел видеть людей насквозь, зато она умела.

Возвращаясь к себе, Билл думал: во всяком ли браке центр тяжести постепенно смещается с мужчины и женщины на их ребенка? Или такое свойственно только его браку?

Бекка позвонила ему в офис. Ее звонок пришелся на самое неподходящее время, поскольку в Шанхайском филиале фирмы шло экстренное заседание. Ситуация расценивалась как кризисная. В британской прессе без конца появлялись статьи о производственном травматизме на китайских заводах и фабриках. Приводилась жуткая статистика: из-за ненадлежащих условий труда рабочие и работницы лишались зрения, теряли руки, ноги, а то и жизнь. Они работали за смехотворную зарплату, поставляя западному миру дешевую электронику, одежду и обувь. Западные инвесторы вдруг стали задумываться об этической стороне своих вложений в китайскую экономику. Общественные организации призывали бойкотировать товары, произведенные на предприятиях с высоким уровнем травматизма. Все это угрожало иностранному бизнесу в Китае, а значит, и бизнесу юридической фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест». Нужно было что-то делать.

И тем не менее, увидев на дисплее мобильника номер Бекки, Билл встал из-за стола. Ему было наплевать, что о нем подумают Девлин, Шейн, Малахольный Мит и Нэнси Дэн. Дочь важнее любых совещаний.

– Простите, я должен ответить на звонок, – извинился Билл.

Он вышел из конференц-зала и остановился в коридоре, чтобы чужие уши не услышали их с Беккой разговор.

– Билл, это я.

Голос у Бекки был совсем потерянный. У Билла защемило сердце. Он любил Бекку и сейчас испытывал к ней ту, первоначальную, любовь, которая когда-то соединила их. Всего несколько слов, но по ним Билл понял, каково ей сейчас. Более того, он чувствовал: ее отцу стало хуже.

– Бекки, что с твоим стариком?

Он опять попал впросак. Бекка звонила не из-за отца.

– Пока неплохо. – Это было сказано с такой беззаботностью, что Билл вдруг ощутил себя полнейшим идиотом. – Он собирался лечь на обследование, но кардиологи сочли это излишним. Сейчас он дома. Врачи еще раз обсудят результаты анализов, а потом будут решать.

«Тогда у тебя тем более нет причин отдавать ребенка этой…»

– А что с Холли? – спросил он.

В ответ послышался смех Бекки. Билл едва не швырнул мобильник об пол.

– С ней все в порядке. Она еще подросла. Скучает по тебе, Билл. Скучает по своему папочке. Вспоминает, как ты ее кружил. Просит меня сделать то же самое, но я так не умею.

Как же он мог забыть одну из самых любимых игр Холли? Дочь обхватывала его за шею, а он начинал кружиться. В какой-то момент Холли разжимала руки. Она знала: папочка не позволит ей упасть. Папочка подхватит ее, поднимет высоко-высоко, а потом перевернет вверх тормашками, и их глаза окажутся напротив друг друга.

Билл оборвал поток приятных воспоминаний. А что, если у его старика случилось очередное «короткое замыкание» и он устроил трагедию вокруг заурядного события? Возможно, Холли действительно однажды переночевала у своей сумасшедшей тетки, пока Бекки находилась в клинике, рядом с отцом.

– Слушай, Бекки, кажется, у моего старика очередной задвиг. Представляешь, недавно позвонил мне и утверждал, будто Холли теперь живет у твоей сестры. У Сары.

Билл с трудом заставил себя произнести это имя. Мысленно он называл Сару не иначе как «свихнутая сестрица».

– Это правда, – все тем же беззаботным тоном подтвердила Бекка. – У Сары новый бойфренд. Он очень заботливо относится и к ее детям, и к Холли.

Новый бойфренд. Новый долбаный бойфренд!

Значит, все обстояло гораздо хуже. Несравненно хуже. Невообразимо скверно – вот как все обстояло.

– Я возвращаюсь в Лондон, – едва сдерживаясь, объявил Билл. – Вылетаю первым же рейсом. Дай мне адрес Сары!

– Зачем?

– Затем, что если ты в не состоянии позаботиться о нашем ребенке, это сделаю я.

– Не горячись, Билл. И тебе совсем не надо сломя голову нестись в Лондон. Я знаю, как ты относишься к Саре. Я и не пытаюсь выгораживать сестру. В прошлом она куролесила так, что у меня руки опускались. Но за последние несколько лет она изменилась к лучшему. С тех пор как она прекратила пить и баловаться наркотиками, она стала намного мягче. Она стала нормальным человеком. Терапия сделала чудеса. Холли очень нравится в ее доме. Девочка там в полной безопасности. Я и сама собиралась тебе рассказать об этом, но боялась, что ты начнешь дергаться.

– Ах, ты боялась, что я начну дергаться? – закричал Билл. – Я начну не только дергаться! И когда же ты собиралась мне это сказать? Может, ты скажешь, что и из-за тебя я дергаюсь напрасно?

– Билл, я отдала им Холли совсем ненадолго, пока моему отцу не станет лучше. – Кажется, она искренне недоумевала, почему все события видятся ему именно так. – В доме Сары очень любят Холли. И возятся с нею. Сама Сара. Ее дети. И в особенности – ее новый бойфренд.

Опять этот бойфренд! Очередной трахальщик.

– Билл, это временно, – повторила Бекка. Она говорила на удивление спокойно и хотела, чтобы и он успокоился. – Только пока мой отец болеет. Но Холли там действительно хорошо. Поверь мне, прошу тебя.

– Мне это не нравится.

Бекка вздохнула. Она умела вздыхать так, что Биллу иногда хотелось лезть на стенку.

– Что тебе не нравится?

– То, что Холли живет у чужих людей.

– Моя сестра – не чужая.

– Даже хуже. Никакого стержня, а вот психопатии – через край. Какие там перемены? Она всегда была такой. То замужество, то полон дом лесбиянок.

– Да, Билл, все это было. Когда у Сары распался первый брак, ее словно подменили. Я сама ее не узнавала. Но эта полоса позади. Поверь мне, Сара серьезно изменилась. Если бы я видела хоть малейшую опасность для Холли, я бы ни за что не оставила дочь у сестры. Сара мне очень помогает. Я говорю тебе правду.

Но Билл не желал верить такой правде.

– Мне это не нравится, – повторил он. – Холли должна быть рядом с тобой.

– Говорю тебе, я почти все свое время провожу с отцом.

– Мне все равно это не нравится!

Терпение Бекки кончилось. Разговор с мужем измотал ее и морально, и физически. Но в отличие от многих женщин Бекка не срывалась на крик. В ее голосе появились холодность и отстраненность. Однако Билл был слишком взбешен и проигнорировал эти сигналы.

– Нравится тебе или нет, но я здесь одна. И все, что на меня наваливается, я вынуждена разгребать в одиночку.

– Если с Холли что-нибудь случится, я тебе никогда этого не прощу, – произнес он фразу, способную украсить собой любой дамский роман.

– Билл, ты вообще меня слышишь? Повторяю: если бы поведение Сары внушало мне хоть малейшее сомнение, я бы ни за что не оставила Холли в ее доме. И, да будет тебе известно, Холли там очень нравится. Ей там веселее, чем с нами. У Сары все вместе собираются за столом, вместе проводят время.

– А мы нет? И ты не знаешь почему? Да потому, что я вкалываю по двенадцать часов в день, чтобы у вас с Холли была достойная жизнь!

– Ты думаешь, зарабатывание денег освобождает тебя от всех прочих обязанностей?

– Ты всегда услужливо подсказываешь мне, о чем я думаю!

– И тебя это раздражает?

– Что ты! Восхищает! Я просто в восторге, что за меня кто-то думает.

Билл инстинктивно обернулся. В противоположном конце коридора стоял Шейн. Дверь конференц-зала оставалась открытой. Там ждали, когда Билл закончит свой «неотложный разговор».

– Дочь всегда должна находиться у тебя на первом месте, – заявил Билл, демонстративно поворачиваясь к Шейну спиной. – Прежде всего, ты обязана помнить о ней.

– Я помню, Билл, и однажды ты в этом убедишься, – устало ответила ему Бекка. – А позволь спросить: что является главным в твоей жизни? Что занимает первое место в твоей шкале приоритетов? Минувшим вечером мы с Сарой как раз говорили об этом. Некоторым мужчинам, едва они переступят порог офиса, свойственно начисто забывать о своей семье.

– Я не хочу, чтобы ты обсуждала меня и мою работу с этой свихнутой сукой! Больше не смей говорить с ней обо мне! – заорал он.

Ответом ему были короткие гудки. На плечо осторожно легла чья-то рука. Обернувшись, Билл увидел Шейна.

– В семье порядок? – спросил австралиец.

– Полнейший, – стискивая зубы, ответил Билл.

Бекка не верила своим глазам: по коридору детской клиники к ним шел… Сарфраз Кхан. Индиец широко улыбался. Бекка не сразу отделалась от мыслей о галлюцинации.

– Что вы здесь делаете? – спросила она, задним числом ругая себя за бестактный вопрос.

– Заходил повидать друзей, – ответил Кхан.

Он присел на корточки, здороваясь с Холли. Детям никогда не требовалось задирать голову, чтобы поговорить с «дядей доктором», и эта его черта очень нравилась Бекке.

– Завтра утром я уезжаю в Ливерпуль. – По лицу доктора Кхана промелькнула какая-то тень. – Мама неважно себя чувствует.

Он встал и отвернулся, поправив блестящие черные волосы. Бекке было знакомо чувство, владевшее им, – чувство вины взрослых детей, живущих вдалеке от своих родителей.

Сара с любопытством глядела на нее и на индийца, и Бекка торопливо представила их друг другу. Доктор пожал руку Сары. Похоже, ему с трудом верилось, что эта рыжая, коротко стриженная женщина – сестра Бекки.

– Все в порядке? – спросил он, и Бекка поняла, что вопрос касается Холли.

– Да, доктор. Все замечательно. С тех пор – ни одного приступа. Девочка довольна, что вернулась в Лондон. Но, конечно, скучает по отцу.

– Еще бы, – понимающе произнес индиец.

Он снова опустился на корточки, улыбаясь Холли профессиональной улыбкой детского врача.

– А как ты перенесла долгий перелет? Не устала?

– Я видела кабину, – с гордостью объявила Холли.

– Неужели?

– Да. Это такое место, где сидят пилоты, – пояснила девочка. – Меня туда пригласили.

– Ого! – Доктор Кхан встал и улыбнулся Бекке. – Сколько летаю, меня почему-то никогда не приглашали в кабину.

Казалось, он собирается с духом, чтобы сказать что-то еще.

– Не составите ли вы мне компанию на чашечку кофе? Судя по всему, у моих старых лондонских друзей сегодня иные планы. Как быстро нас забывают, – вздохнул он, пытаясь превратить все это в шутку. – Разумеется, я приглашаю всех троих, – спохватившись, добавил доктор Кхан.

– Увы, я не могу, – покачала головой Бекка.

– Не выдумывай, – подтолкнула ее локтем сестра, и в этом жесте Бекка узнала прежнюю бесшабашную Сару. – Я отведу Холли домой, а ты выпьешь кофе со своим шанхайским другом.

Сара повернулась к доктору.

– С тех пор как Бекка вернулась в Лондон, ее из дому не выгонишь. Надо же иногда проветриться.

«Проветриться». Словечно из прежнего лексикона Сары. Только теперь они с сестрой как будто поменялись ролями.

Добропорядочная Сара повела племянницу домой, а Бекке досталась роль искательницы приключений.

Бекка проследила, как дочь и сестра скрылись в Риджентс-парке, и повернулась к Сарфразу Кхану. Она впервые видела индийца, краснеющего от смущения.

– Можно пойти в здешний «Старбакс», – предложил он. – Ближайший через дорогу от моего отеля.

Бекка поморщилась.

– Вам еще не надоели шанхайские «Старбаксы»? – спросила она.

– Тогда я приглашаю вас в кафетерий моей гостиницы.

Опять-таки задним числом Бекка подумала, что, пожалуй, стоило согласиться на «Старбакс».

Доктор Кхан остановился в отеле «Лэнгхем» на Портланд-Плейс. Кафе помещалось на первом этаже, рядом с вестибюлем. Сейчас там было полно туристов, с аппетитом поглощавших ячменные лепешки с чаем. Бекка и доктор заказали по чашке кофе.

Скованность постепенно оставляла Бекку. Сарфраз – порядочный человек, вряд ли склонный к интрижкам. Сейчас его волновала совсем другая женщина – его собственная мать, мужественно сражавшаяся с ранней стадией рассеянного склероза. Доктор мучился из-за невозможности бросить практику в Шанхае и вернуться в Ливерпуль. Чувствовалось, что он буквально разрывается между двумя городами. Открытость Кхана подействовала на Бекку, и она, сама того не желая, рассказала доктору, что тоже вынуждена разрываться между Шанхаем и Лондоном, одновременно исполняя три разные роли: матери, дочери и жены.

– Порою я просто не знаю, что делать, – говорила Бекка. – А если честно – я никогда не знала, что мне делать. – Она смотрела в пустую кофейную чашку. – Отец, муж, дочь. Три самых дорогих для меня человека, и каждый тянет меня в свою сторону.

Доктор Кхан задумчиво глядел на нее. Вероятно, упоминание о Билле заставило его соблюдать дистанцию. Бекке не хотелось, чтобы обыкновенную беседу за чашкой кофе он посчитал свиданием. Но вскоре она поняла, что мысли индийца заняты совсем другим.

– Вот что ты должен делать, – сказал он.

– Вы о чем? – не поняла Бекка.

– «Вот что ты должен делать, – повторил Кхан, – любить землю, солнце и животных, презирать богатство, подавать милостыню всем просящим, противостоять глупцам и безумцам, посвящать свои доходы и труды другим людям, ненавидеть тиранов, не спорить о Боге, быть терпеливым и снисходительным к людям и не снимать шляпу ни перед чем известным или неведомым». ^[54]

– Что ж, спасибо за совет, – отозвалась Бекка. – Я постараюсь все это запомнить.

– Вам не нравится? – упавшим голосом спросил доктор Кхан.

– Почему же? Пожалуй, это самые удивительные слова, которые я когда-либо слышала. Откуда они? Из стихотворения?

Он кивнул.

– Это Уолт Уитмен. Кстати, вы знаете, что его тоже можно считать врачом? Во время Гражданской войны он ухаживал за ранеными и умирающими. Все это очень сильно подействовало на его дальнейшую жизнь.

Доктор Кхан позвал официанта и попытался заплатить за обе чашки кофе, сказав, чтобы счет передали в номер, однако Бекка предпочла расплатиться самостоятельно. К счастью, индиец не настаивал.

Они вышли в вестибюль. Бекка произнесла традиционные в таких случаях слова: пожелание удачной дороги до Ливерпуля.

– Ваше появление будет лучшим лекарством для вашей мамы, – добавила она.

– Кстати, я процитировал вам не все, – улыбнулся доктор Кхан, ловко обходя груды чемоданов. – «Не робейте перед невеждами, наделенными властью; заботьтесь о молодых и о матерях семейств».

«Удивительно, – подумала Бекка. – Врач, цитирующий классиков в шумном гостиничном вестибюле».

– «Читайте эти листья на открытом воздухе в каждый год каждого сезона вашей жизни, – продолжал Кхан, словно забыв о Бекке. – Перепроверяйте все, что слышали в школе и церкви и что читали во всех книгах, отметайте все, что оскорбляет вашу душу, и тогда само ваше тело станет великой поэмой».

Бекка сама не поняла, как это произошло.

Она сказала доктору Кхану, что завтра утром отправится в книжный магазинчик на Примроуз-Хилл и купит все книги Уолта Уитмена, которые там обнаружит. На это индиец ответил, что у него в номере есть сборник избранных произведений, который он с удовольствием подарит Бекке.

Бекка отнекивалась. Доктор Кхан настаивал. Наконец она согласилась. Книга никогда не считалась предосудительным подарком. А вот ждать одной в вестибюле, пока он поднимется в номер за книгой, почему-то казалось Бекке не слишком приличным. Особенно в этом старомодном вестибюле с позолотой, напоминавшем о викторианской Англии.

Они молча вошли в зеркальную кабину лифта и так же молча поднялись на нужный этаж.

Бекка никак не ожидала, что номер доктора Кхана состоит из нескольких комнат.

– Это любезность администрации, – пояснил он, словно прочитав ее мысли.

На диванной подушке лежала коробка с шоколадными конфетами. Индиец открыл крышку и взял конфету, почему-то забыв угостить Бекку.

– Обычно я беру номер поскромнее. Я всегда останавливаюсь в «Лэнгхеме», когда прилетаю из Шанхая. С самолета сразу на поезд – для одного дня это все-таки утомительно.

Бекка не помнила, чтобы в Шанхае доктор Кхан был таким говорливым. Он вдруг повернулся к ней и подошел почти вплотную. Некоторое время они глядели друг на друга, затем индиец сунул конфету в рот и добавил вторую.

– Сейчас я принесу вам книгу, – сказал он и скрылся за дверью.

Бекка подошла к окну. Она глядела на огни здания Би-би-си, на флаги, развевающиеся над посольствами. Отсюда был виден большой отрезок Портланд-Плейс, которая вела к Риджентс-парку, Примроуз-Хилл и спрятанным жирафам.

Когда Кхан вышел из гостиничной спальни с толстым сборником стихов Уитмена, Бекки в номере не было.

Глава 16

Их такси было вынуждено остановиться, присоединившись к веренице замерших машин. Впереди виднелся опрокинутый грузовик. Он лежал на боку.

Водитель не пострадал и сейчас стоял рядом, все еще не веря в случившееся. Его руки сжимали портативный DVD-плеер, который он смотрел, сидя за рулем. Вероятно, это и явилось причиной аварии.

Грузовик перевозил фрукты. Они-то и блокировали дорогу между Шэньчжэнем и фабрикой компании «Хэппи траусерз». Словно рог изобилия изверг на дорогу горы яблок, бананов, дынь, слив, апельсинов, манго и личи. ^[55]Фрукты высыпались из прорванных картонных коробок, но лежали в бумажных и целлофановых пакетах и дразнили собой зевак, собравшихся по обе стороны дороги.

Судя по всему, авария произошла несколько минут назад, и дорожная полиция еще не успела приехать. В толпе началось шевеление. Мужчины все еще стояли и глазели, а женщины вышли на дорогу и начали собирать фрукты, торопясь успеть до приезда полицейских. Однако фруктов было столько, что большая часть оказалась раздавленной ногами китаянок.

Билл сидел рядом с таксистом. Нэнси Дэн и Малахольный Митч расположились сзади. Водитель никуда не торопился. Он равнодушно смотрел на то, как женщины на дороге собирают и давят фрукты. Билл вспомнил про Тигра и невольно вздохнул.

– Есть тут какая-нибудь другая дорога? – спросил Билл, и Нэнси перевела его вопрос на кантонский диалект.

Митч дотронулся до плеча Билла.

– Не стоит торопиться, – посоветовал ему один из старейших наемных юристов фирмы. – Мы почти добрались.

Билл недовольно сощурился. Вообще-то Малахольный Митч не должен был лететь в Шэньчжэнь. Но Шейна по-прежнему мучили приступы боли, и вместо него отправили Митча, хотя старшим назначили Билла.

– Я вынужден торопиться, Митч, – ответил ему Билл и мысленно добавил: «Иначе я стану похожим на тебя и кончу так же, как мой старик».

Пока они говорили, подъехала дорожная полиция. Полицейские сердито кричали на женщин, прогоняя их прочь с дороги. Торопился не только Билл. Во многих машинах ехали иностранные бизнесмены, привыкшие считать и время, и деньги. А свободная экономическая зона Шэньчжэнь очень нуждалась в иностранных инвестициях.

Лица изгнанных с дороги женщин были такими же отрешенными, как лицо таксиста. Грузовик оттащили в сторону. Фрукты за это время успели превратиться в желто-красное месиво, под стать цветам китайского флага.

Такси двинулось дальше.

То, ради чего Билла и его коллег вызвали в Шэньчжэнь, называлось этическим аудитом. Один из клиентов фирмы попросил провести этический аудит производственной компании «Хэппи траусерз». Иными словами, рассмотреть моральные аспекты производства дешевой одежды для западных потребителей, которая изготавливалась руками китайских рабочих, одетых в лохмотья.

– Китай сейчас переживает промышленную революцию, – напутствовал их Девлин перед отлетом в Шэньчжэнь. На сей раз лицо босса не излучало оптимизма. – Промышленная революция требует жертв. Дополнительные оплаченные отпуска и дополнительные перерывы на чай будут потом.

Коренастый главный менеджер в белой нейлоновой рубашке устроил им экскурсию по фабрике. Заученно улыбаясь, он давал пояснения, которые Нэнси добросовестно записывала.

Часть рабочих жила в общежитии на территории фабрики. Они заглянули в одну из комнатенок. В лицо пахнуло спертым воздухом. Вдоль стен стояли четыре трехъярусные койки. На них спали люди. Потревоженные полоской света, они вяло шевельнулись, но продолжали спать. Билл вздрогнул. Ему сразу вспомнились книги и фильмы о концлагерях и трюмах кораблей, набитых рабами. Он украдкой взглянул налицо Нэнси. Ледяное спокойствие. Она осторожно прикрыла дверь. Экскурсия продолжалась.

Биллу казалось, что они попали в девятнадцатый век. И ко всему этому он должен был привыкнуть. Такие слова он не раз слышал от Девлина. Несколько лет назад в Шанхайском филиале и слыхом не слыхивали об этическом аудите. Но теперь иностранным компаниям приходилось считаться с мнением потребителей в своих странах. Пусть во многом оно было создано СМИ и правозащитными организациями, однако люди на Западе, покупающие китайские товары, хотели знать, не нарушают ли производственные условия законы Китая, законы Международной организации труда и права человека. Во всяком случае, так это звучало в устах Девлина.

Главный менеджер показал им умывальную и, все так же заученно улыбаясь, горделиво пояснил, что она «оборудована водопроводом». Ни душевых, ни горячей воды там не было. Потом «этическим аудиторам» предъявили кашу, за которой рабочие выстраивались в очередь в фабричной столовой. Запах там стоял такой, что Билл едва удержался, чтобы не зажать нос.

Большинство тех, кто ел в столовой, отработали по две смены подряд. Билл не осмеливался взглянуть в их потухшие, ничего не выражавшие глаза. Вот он – настоящий «золотой запас» Китая, фундамент, на котором стояли роскошные супермаркеты Бунда, сверкающие небоскребы Пудуна и все остальное, что называлось китайским «экономическим чудом».

Но даже в этой беспросветности Билл сумел заметить ростки новой жизни. Девушки в столовой перебрасывались шутками. На стенах вонючих комнатенок он видел пришпиленные фотографии нарядно одетых, ухоженных детей. А когда закончилась утренняя смена, в толпе рабочих, покидавших фабрику, Билл заметил парня и девушку. Они никуда не спешили и, выйдя за ворота, обнялись и встали у фабричной стены. Наверное, Девлин все-таки прав: чтобы сравнивать и судить, нужно знать, каким был Китай двадцать, тридцать или пятьдесят лет назад.

Конечно, условия на фабрике больше соответствовали девятнадцатому, нежели двадцать первому веку. Но кем бы были сейчас эти рабочие и работницы, останься они в своих деревнях? Процветающими фермерами? Вряд ли. Биллу приходилось полагаться на слова Девлина. А Девлин рассказывал ему, как полвека назад политика «Большого скачка» ^[56]обрекла миллионы китайцев на голодную смерть. И сейчас внуки выживших радовались, что у них есть работа и еда.

Биллу хотелось в это верить.

А главный менеджер продолжал улыбаться, глядя на шанхайских юристов, и давал пояснения на ломаном английском. Он не впервые сталкивался с «этическим аудитом» и хорошо понимал правила игры. Он умел утихомиривать встревоженные западные умы и знал, что способны переварить слабые западные желудки. Билл подозревал, что подобные визиты ничего не меняли – только главный менеджер обучался все искуснее давать заверения, которые «большеносые идиоты» хотели от него услышать. Но кто знает, вдруг без этих визитов положение фабричных рабочих было бы еще хуже?

Экскурсия по фабрике продолжалась. Их привели в ткацкий цех, где над станками сгорбились сотни молоденьких ткачих. Их головы со стянутыми в пук волосами наполовину скрывались за громадными бобинами желтых ниток. Вид у работниц был изнуренный. Биллу показалось, что их держат впроголодь. Волосы, лишенные блеска, плохие зубы, морщинистая кожа. А ведь многим девушкам не было и двадцати!

Цзинь-Цзинь Ли и ее подруги жили словно на другой планете. Фабричные работницы выглядели так, как большинство женщин в разных уголках Китая: они старились, не успев ощутить свою молодость. Живые плоды, из которых выжали почти все соки. Оглушительно грохотали ткацкие станки. Малахольный Митч попытался что-то сказать Биллу. Все слова потонули в невероятном шуме. Какие тут разговоры! В этом аду невозможно было даже собраться с мыслями.

Главный менеджер повел их в другой цех, где работали исключительно молодые парни. Почти мальчишки. Людей среднего возраста Билл тут не увидел. Может, те, кто постарше, уже не выдерживают этого ада? Он вдруг представил себе родные деревни этих ребят. Вот там, наверное, ни одного молодого лица. Получалось, что нынешнее «экономическое чудо», как и «Большой скачок», тоже ударило по деревне?

Здесь шум был еще сильнее, чем в ткацком цеху. Рабочие изготовляли кроссовки. Тяжеленные прессы превращали заготовки в будущую обувь, другие машины скрепляли отдельные части, и все это быстро забиралось и столь же быстро возвращалось на черную ленту конвейера. Наверное, самой легкой здесь была сортировка готовых кроссовок по размерам. Парни, работавшие на сортировке, действовали, как автоматы. Они выхватывали пары обуви и молниеносно опускали в нужный отсек. Билл знал эту марку кроссовок. По наивности своей он думал, что их производство полностью автоматизировано.

В цеху пахло паленой резиной, разогретым маслом и человеческим потом. Прессы работали на сжатом воздухе, издавая специфическое шипение, которое тут же заглушал отвратительный лязг. Мысль о вратах ада пришла к Биллу уже потом, когда он вспоминал случившееся в штамповочном цеху.

Лязг, грохот, шипение имели свой ритм, и раздавшийся скрежет означал только одно – поломку. Через несколько секунд Билл сообразил, что это вовсе не скрежет. Это человеческий крик. Конвейер остановили. Все рабочие глядели в дальний конец цеха. Там в неестественной позе скрючился молодой парень. Одной рукой он держался за вторую, схватив ее чуть выше локтя. Лицо рабочего было мертвенно бледным, а глаза – широко распахнутыми от страха и недоумения.

К парню подбежали двое рабочих. Скорее всего, друзья. Один что-то кричал; вероятно, звал на помощь. Второй плакал. Нэнси Дэн, выхватив мобильник, вызывала «скорую помощь».

Раненого опустили на пол, уложив на бок. Он по-прежнему держался за обрубок руки. Ниже локтя осталось лишь кровавое месиво из мяса и костей. К нему подошел главный менеджер и присел на корточки. Что было дальше, Билл не видел, поскольку начальника и раненого окружило плотное кольцо рабочих. Некоторые что-то возбужденно говорили, но большинство просто стояли и смотрели.

Через несколько минут в цеху появились санитары с носилками и унесли изувеченного парня. Больше смотреть было не на что. Вынужденный простой кончился. Конвейер ожил. Уборщица очищала пресс, на котором работал раненый. Билл поспешно вышел из цеха.

Главный менеджер провожал «этических аудиторов» до ожидавшего их такси. На его лице сверкала все та же неистребимая улыбка. Китаец уверял их, что уже сейчас на фабрике начали пересматривать производственный процесс и этот «печальный инцидент» больше не повторится. Хотя – тут улыбка менеджера стала еще фальшивее – «дорогие шанхайские гости» понимают, что даже самые лучшие станки не уберегут рабочего от собственной невнимательности.

Биллу хотелось спросить, сколько десятков лет прессам в штамповочном цеху. Но еще больше ему хотелось убраться с этой проклятой фабрики.

Билл долго стоял под теплым душем. Через несколько часов Малахольный Митч, спустившись в бар отеля, обнаружил его там. К тому времени Билл успел влить в себя несколько бутылок «Чинтао».

– Он потерял руку, – сказал Билл. – Тот парень из штамповочного цеха. Нэнси звонила в больницу. Ей сказали, что пришлось ампутировать всю руку.

– Я знаю, – кивнул Митч.

Перед Биллом высился частокол из зеленых бутылок. Митч сел рядом и махнул официанту, заказав еще две.

– И все ради пары кроссовок, – не мог успокоиться Билл. – Или ради дешевого тряпья, которое потом отправят на Запад.

Митч покачал головой.

– Никакой дешевой одежды не существует. Просто ее истинную стоимость оплачивают не западные покупатели, а китайские рабочие. – Он открыл принесенную бутылку и глотнул пива. – Но мы прилетели в Шэньчжэнь защищать интересы наших клиентов, а не рабочих.

– И что же мы скажем нашим клиентам? – в отчаянии спросил Билл.

– Правду, Билл. Выложим им все, что видели, ничего не утаивая. Скажем, что фабрика компании «Хэппи траусерз» больше похожа на английский работный дом середины девятнадцатого века. Еще скажем, что здесь нужен новый Чарльз Диккенс, который напишет о вопиющем бесправии китайских рабочих.

– Ну, скажем. И что изменит наш рассказ?

– А ничего он не изменит, – вздохнул Митч. – Наших клиентов интересует размер получаемой прибыли. А покупателей интересуют «скандально низкие цены». Запад хочет совместить несовместимое: получать дешевые товары и сохранять совесть чистой. Никто не свернет свой бизнес в Китае. С какой стати? Мы ведь тоже не собираемся закрывать Шанхайский филиал, правда?

– Я только не понимаю, почему ради наших прибылей китайцы должны корячиться за два доллара в день? – начал заводиться Билл. – Почему парни должны работать на допотопном оборудовании и лишаться рук? Неужели мы не в состоянии что-то сделать? – спросил он, залпом допив остатки пива.

– Например? – спросил Митч.

После первого глотка он больше не притрагивался к пиву.

– Вы же видели их сегодня, Митч. Недавние крестьяне, они вкалывают по четырнадцать часов в день. Работают в две, а то и в три смены, пока не свалятся. Один выходной в неделю. И за это им платят пятьдесят фунтов в месяц. А мы суемся со своим дурацким этическим аудитом. Зачем вся эта комедия?

– В юриспруденции, Билл, очень многое является комедией. Странно, что вы до сих пор это не поняли.

– Неужели наши клиенты не могут заставить руководство этой фабрики что-то поменять в условиях труда?

– Во-первых, не могут. Во-вторых, не хотят, – невозмутимо ответил Митч. – Либо дешевые кроссовки, либо достойные условия труда. Западу нужны дешевые кроссовки. Нашим клиентам нужно, чтобы газетчики не лезли в их бизнес, и потому устраиваются фокусы вроде этического аудита. А если пресса нароет достаточно жареных фактов и они начнут угрожать репутации клиентов, знаете, что будет? Наши клиенты без лишнего шума переместят производство во Вьетнам. Или в Индию.

– Но ведь существуют законы об условиях производства, – не унимался Билл. – Есть правила техники безопасности. Эта фабрика ежедневно нарушает законы, принятые Международной организацией труда, не говоря уже о китайских законах. Парень, потерявший руку, должен подать в суд. – Билл качнулся вперед и едва не свалился с табурета. Он сел понадежнее и виновато улыбнулся. – Митч, у вас есть на примете хорошие юристы?

Его собеседник поднес к губам бутылку, но опять сделал лишь маленький глоток.

– Тяжело быть юристом в стране, где не главенствует закон, – сказал Малахольный Митч. – В Англии суды независимы от государства и наделены реальной властью. Судьи защищают права граждан, а не государственные интересы. В Китае все обстоит по-иному. Здесь по-прежнему действует коммунистическая правовая система. Ее принципы просты: каждый, у кого есть реальная власть – финансовая, политическая или военная, – не обязан подчиняться решениям суда, если таковые их не устраивают. Да и суды ни за что не станут ссориться с теми, кто обладает настоящей властью. Когда нет верховенства закона, есть право сильного. У этого бедняги нет никаких шансов. Суд повернет дело так, что парня выставят жертвой собственной халатности. Кстати, если вы помните, главный менеджер фабрики уже намекал на это.