Текст книги "Рокки, последний берег"
Автор книги: Томас Гунциг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Часть вторая (Пять лет назад)
Элен
Могло ли все сложиться иначе? Элен не была философом. К философии она даже питала некоторое презрение. Она всегда предпочитала действовать, а не размышлять, наитие и инстинкт ставила выше рассуждений. Для нее все было довольно просто: есть хорошие идеи (те, что работают, то есть позволяют достичь своей цели) и плохие идеи (те, что, наоборот, отдаляют вас от цели). Секретом успеха была жизнь, в которой определены цели и выработаны стратегии их достижения. Чтобы добиться успеха, надо составить to do list и придерживаться его. Расставить приоритеты и не допускать, чтобы второстепенное, например любовь, мешало главному – успеху в профессии и обеспечению дохода, гарантирующего безбедную жизнь. Элен часто приходилось наблюдать печальное зрелище: ее подруги, умницы, красавицы, трудолюбивые пчелки, ломали себе жизнь из-за любовной связи с непросчитанными последствиями. Как, например, подруга детства Амбра Лемаршан.
Амбра Лемаршан: первая в классе, красивая, точно принцесса эпохи Возрождения на портрете кисти итальянского мастера, синие, как ночь, глаза, волосы словно из золотых блесток. На втором курсе юридического, в девятнадцать лет, она встречает Матиса Гарнье, жесткого слэмера, чьи гневные тексты с антисоциальным зарядом были результатом несчастливого детства. Они ходят вокруг да около, принюхиваются, присматриваются, флиртуют и вот уже ложатся в постель в крошечной квартирке Матиса, шестнадцать квадратных метров на все про все. Матис делает все по-быстрому: между поцелуем, дрожащим петтингом, лихорадочным проникновением и эякуляцией проходит не больше восьмидесяти секунд. Удовлетворенный Матис отваливается и засыпает. Амбра же лежит без сна, замечтавшись и прослезившись. В полумраке она различает на стене репродукцию «Христа святого Иоанна Креста» Сальвадора Дали и умиляется чувствительной натуре, которую, кажется ей, угадывает в Матисе, храпящем рядом. Пусть это выше разумения, Амбра влюблена. Она будет его любовницей, его женой, сестрой, матерью, музой, подругой его хороших и плохих дней до тех пор, пока признание и слава не постучатся в дверь этого несчастного юноши. Она, выросшая в буржуазной среде, смутно сознает, что ее долг – разделить свое везение с тем, кому повезло меньше. И эта любовь ставит с ног на голову порядок приоритетов в жизни девушки. Не окончив юридический, Амбра, чтобы дать Матису спокойно творить, устраивается секретаршей в фирму, занимающуюся доставкой готовой еды. Без образования зарплата у нее ниже среднего, едва хватает на оплату квартиры, скудную еду и косяки, нужные Матису, чтобы справиться, как он выражается, с печальной необходимостью жить на свете. Через три года на свет появляется Сальвадор, их первенец, названный в честь испанского художника, а сразу после него Мария, в честь Марии Юдиной, советской пианистки, осмелившейся противостоять властям. Время идет, Амбра празднует тридцатилетие в квартирке в скромной многоэтажке. У Сальвадора проблемы с вниманием в школе, у Марии аллергия на лактозу, глютен, морепродукты, орехи и шафран. Все это требует много сил и стоит денег, которых нет. Долги растут. Подобно волкам в заснеженном лесу, судебные приставы всегда ошиваются поблизости.
И снова идет время. Амбра по-прежнему работает секретаршей, а Матис продолжает слэмить. Выступает он редко, в основном в крошечных зальчиках, на открытых концертах, за которые ему не платят. Неважно, отсутствие признания для него лишь доказательство, что он неудобен, что он на верном пути и нельзя ни в коем случае идти на уступки и продаваться системе.
В тридцать пять, когда Элен уже сияла на небосклоне департамента Visual marketing, она случайно встретила Амбру в очереди в универмаге. Вид у той, на ее взгляд, был бледный, измученный, почти мертвый. Амбра говорила в основном о Матисе, о его таланте, о его сильных текстах и о «трудном периоде, потому что у всех кризис».
Элен слушала подругу, выражая лицом то восхищение (ее самоотверженным служением Искусству), то сочувствие (в отношении денежных трудностей и аллергии). Но в глубине души она бурно радовалась, ведь ее жизненное правило следовать to do lists и расставлять приоритеты подтвердилось.
В последующие годы Элен часто вспоминала Амбру; вскоре по приезде на остров она много думала о том, как та умерла, предпочла во всеобщем хаосе защищать Матиса или своих детей. Да и потом, именно из-за раздумий о судьбе Амбры, о необходимости следовать to do lists и расставлять приоритеты все сложилось так, как сложилось с Идой и Марко.
Ида и Марко были наняты компанией «Safety for Life». Обслуживание гостей значилось в договоре наряду с покупкой острова, постройкой дома, системой сигнализации и, в случае необходимости, гарантированного предоставления транспорта («в течение восьми часов максимум», – уточнялось в сноске внизу страницы). Для обслуживания каждого убежища агентство нанимало одного или двух человек, в зависимости от размеров жилища и пожеланий клиентуры. В большинстве случаев это были супружеские пары, готовые жить в изоляции большую часть года. Это место подходило тем, кто не нуждался в активном общении, любил покой, заповедные места или, по какой бы то ни было причине, предпочитал жить на пустынном острове, а не где-либо еще. Зачастую это были люди из так называемых стран с неблагоприятными условиями, обладающие некоторым опытом во всем, имеющем отношение к гостиничному делу (готовка, уборка, различные услуги), а также крепкими познаниями в механике (обслуживание и починка электрических и топливных двигателей, умение работать с солнечными и ветряными установками и т. д.). Кандидаты должны были написать мотивационное письмо, предоставить резюме и, само собой, рекомендации с предыдущих мест работы.
Ида и Марко подходили идеально. Ида проработала лет десять горничной в «Ритц-Карлтоне» в Сантьяго, также в ее резюме значился туристический ресторан в Вальпараисо. Марко же имел диплом механика и провел несколько лет на медных рудниках в Эль-Теньенте, в сотне километров от чилийской столицы, где в его обязанности входило следить за бесперебойной работой станков. Он также обладал (и это имело значение при подписании контракта) обширными познаниями в навигации, приобретенными в детстве, когда он ходил с отцом в море ловить мерлузу в Пуэрто-Агирре, его родной деревне в Патагонии.
С первой встречи Элен в них просто влюбилась. Она нашла в них ту теплоту, которую приписывала «людям Юга», а их испанский акцент сразу ее покорил (они напомнили ей симпатичных героев из мультфильмов: Пепе ле Пью, Кота в сапогах, Спиди Гонзалеса и краба Себастьяна из «Русалочки»). Иду Элен назвала (про себя, ибо выражение к тому времени стало неполиткорректным) Толстушкой, а Марко – Толстячком. Элен вообще любила толстых (в известных пределах, конечно, не тех, кто страдал нездоровым ожирением – их она презирала за слабость характера): толстяки обладали жизнерадостностью бонвиванов, мягкостью пуховой подушки, беспечным оптимизмом, они внушали доверие, как какой-нибудь симпатичный Барбапапа из детской книжки, и, главное, позволяли ей больше ценить собственное тело, стройное и мускулистое, какое бывает у тех, кто способен следовать to do lists и расставлять приоритеты.
С самого начала она поняла, что у них все будет хорошо. Ида, со своей чисто латинской непосредственностью, не скупилась на объятия и поцелуи. Она сразу полюбила Жанну и Александра – их детство в ее глазах придавало им чуть ли не святости (в последующие месяцы она часто повторяла: «У нас дети – короли!»). Не хуже был и Марко, с лысой головой, гладкой, как линолеум, с черными, как автомобильные шины, глазами и выпирающими из-под майки широкими волосатыми плечами тяглового животного. У него были короткие ноги и руки, твердые, как штыри, пальцы, говорил он редко, но с толком, и с ним было надежно, как в противовоздушном убежище.
На остров они прибыли пополудни, после пятидесяти с лишним часов путешествия в некомфортных условиях на тесной яхте. Марко молча стоял у штурвала, его невозмутимость успокаивала. Ида ждала их на пристани, одетая в платье горничной, как того требовали правила агентства. Рядом с ней их домашний питомец, Жет, радостно вилял хвостом, понимая, что прибывшее судно означает новых друзей, новые прогулки и, как знать, даже новые игры. При виде собаки Жанна завизжала от радости, и даже Алекса, который дулся всю дорогу, как будто отпустило. Ида настояла, чтобы они оставили чемоданы на борту. Она займется ими позже вместе с мужем. Комнаты она уже приготовила. Кровати были застелены свежими простынями, от которых пахло лавандой, а на подушках каждого ждала маленькая шоколадка в золотой упаковке.
Стоя в их большой комнате у окна во всю стену, перед потрясающим видом на океан, Фред поцеловал ее. Этот поцелуй как будто говорил: «Мы спасены, теперь с нами ничего случится, мы в безопасности». Элен понравился этот поцелуй, и она прижалась к Фреду, утвердившись в мысли, что, выбрав его партнером (ей нравилось это определение) и отцом для своих детей, она не ошиблась. Из серой зоны ее памяти выплыло прекрасное лицо Амбры Лемаршан. Она смотрела на него со смесью жалости и удовлетворения. Амбра выбрала любовь. Она, Элен, выбрала здравый смысл. Это было не так волнующе. Это даже было откровенно тягостно, но, по крайней мере, сегодня она жива.
Расставлять приоритеты.
Следовать to do lists.
Опять.
Тот первый день на острове прошел как во сне. Она не знала местности, никогда прежде здесь не бывала. Фред иногда рассказывал об острове, но она почти не проявляла интереса. Ей это казалось прихотью, чудачеством. Времяпрепровождением, стоившим денег, но, в конце концов, Фред разбогател и имел право тратить свое состояние, как ему заблагорассудится (лишь бы это не влияло на их уровень жизни). Он говорил ей о местоположении острова, объяснял, почему не хочет перебираться в тропики («Там будут искать укрытия все», «Тамошний климат может быть опасен»), почему не хочет чего-то побольше (чтобы быть незаметнее, он даже ухитрился замазать остров на гугл-картах). Он показывал ей планы, предложенные агентством, рассказывал об изменениях, которые хотел в них внести (скорее в стиле асьенды, чем в колониальном), спрашивал ее мнения насчет разных технических деталей внутреннего устройства. Она дала ему понять, что он может делать все, как хочет.
Теперь, когда они осели здесь надолго и всерьез, Элен понимала, с какой тщательностью муж подошел к концепции дома. Все было продумано до мелочей. За их супружескую жизнь они с Фредом дважды меняли дома, оба были построены по их собственным проектам. Они потратили много времени на обсуждение участка, вида, расположения, материалов для стен, полов, оконных рам, портьер, кухни, ванной, освещения, дверей, ручек, и сегодня она все это видела воочию. Этот дом, казалось, идеально суммировал все их прошлые обсуждения, это был синтез опыта, приобретенного в строительстве, которое они уже осуществили вместе, без допущенных прежде ошибок. Так, в доме, из которого они уехали (они еще не употребляли слово «покинули»), ей не нравилась душевая кабина с раздвижными дверями. Здесь Фред установил итальянский душ от Villeroy & Boch «в пол» из голубой керамической плитки (этот цвет она обожала), отделенный от остального помещения перегородкой из хрустального стекла (придающего объемность всей комнате), с боковыми струями для «совершенно особых ощущений от душа» (так было написано в каталоге). Фред с вниманием отнесся ко всем деталям, даже на полочке бронзового цвета были расставлены бутылочки геля для душа Еаи d’orange verte от Hermès, того, который предпочитала она.
Когда они приехали и осматривали дом, Элен еще не осознала всего масштаба охватившей мир катастрофы. Она знала, что дело серьезное, очень серьезное. Знала, что одни правительства пали, другие вот-вот падут. Что страны погружаются в хаос. Что миллионы людей умерли и миллионы еще умрут. Но что-то в ней продолжало верить, что все уладится, она не знала, каким образом и как скоро, но ведь испокон веков все всегда улаживалось рано или поздно. Пока она была в этом уверена, НАТО, или ООН, или бог весть какое учреждение найдет выход, примет меры и в конце концов вытащит человечество из дерьма, в которое оно само себя посадило. Видные люди наверняка укрылись в убежищах, в гигантских бункерах, оборудованных под землей или пробуренных в горах, как в фильме «2012». Элита, в числе которой лучшие ученые и инженеры мира, под контролем американской армии наверняка уже разработала план. Не может не быть плана, эти люди всегда мыслят на несколько ходов вперед!
А пока она жива и невредима, в самом замечательном из всех на свете убежищ, ее замечательные дети рядом, и все это благодаря ее замечательному мужу, которого она сама выбрала, потому что, не в пример Амбре, умела расставлять приоритеты.
Закутавшись в душистую мягкость купального полотенца (такого же голубого, как плитка), она вдруг ощутила порыв любви к Фреду. Какой прекрасный человек! Какой сильный характер! Какая решимость! Он наплевал на бесконечные объявления комендантского часа, заполонившие телефоны всего населения. Не посчитался с запретами и сел в самолет. Какое мужество! Какой мятежный дух! И порыв любви обернулся порывом желания: ей захотелось заняться с ним любовью, немедленно, бурно, страстно.
Но тут из столовой до нее донесся тонкий голосок Жанны, которая звала ее: «Ма-а-а-ама, ма-а-а-ама», и желание погасло, как свеча на сквозняке.
Она оделась – обитая бежевым велюром и освещенная встроенными светильниками гардеробная занимала десяток квадратных метров. И тут Фред оказался безупречен! Это было точное повторение ее гардеробной в их доме! Вся ее одежда была здесь: платья, халаты, кардиганы, блузки, белье, обувь. Он ухитрился купить все точно такое же! Разумеется, здесь большинство вещей будет ни к чему, зачем ей на этом острове посреди Атлантики Louboutin Jenlove на десятисантиметровых шпильках или платье Valentino из натурального шелка?
Внимание Фреда было прекрасно, восхитительно, очаровательно – любовь и желание снова овладели ею, закружилась голова, потеплело в животе, увлажнилось лоно. Она вздохнула, с проклюнувшейся внезапно в сознании мыслью, что у глобальной катастрофы есть не только плохие стороны.
Она надела простые джинсы, кардиган поверх футболки и пару кроссовок New Balance. Посмотрела на свое отражение в зеркале гардеробной: высокая, тоненькая, груди еще крепкие, как мандарины, попка как у триатлонистки. В таком спортивном, но элегантном наряде беженки, терпеливо переносящей беду, она нашла себя просто красавицей.
Столовая продолжала гостиную. Пол из вощеного дуба, стены, расписанные в технике mix and match ярко-розовым и миндально-зеленым, карта морских течений и глубин в раме на стене между двумя дизайнерскими латунными бра, большие, в пол, окна, выходящие с одной стороны на тенистое патио, а с другой на террасу, которую продолжал большой сад, словно устремляющийся к океану. Элен здесь сразу понравилось. Дети, умытые и переодетые, чистенькие, как маленькие английские лорды, уже сидели за столом с гамбургерами с жареной картошкой и большой порцией капустного салата.
Фред тоже переоделся в простую футболку Тотту Hilfiger и светлые брюки карго. В руках у него еще были отвертки, с помощью которых он приводил в рабочее состояние сервер (она не знала, зачем нужны отвертки, и знать не хотела). Он лучился мужской гордостью альфа-самца, защитившего свою стаю. Фред принес один из чемоданов и достал из него несколько айпадов:
– Вот, все установлено. На сервере имеется все, что нужно: фильмы, сериалы, музыка. Телевизоры подключены, айпады ловят вайфай. У каждого есть персональный аккаунт, куда вы сможете загружать свое любимое. Есть еще две приставки PS5, для вас, дети, со всеми играми. Завтра, когда мы отдохнем, прогуляемся по острову, я вам все покажу!
Жанна завизжала от радости: «Йе-е-е-е-е», Алекс улыбнулся, и оба вышли из-за стола со своими айпадами. Ида убрала тарелки, кивая с умильным видом, и подала родителям севиче из тунца со сладким картофелем (позже Элен узнала, что пищевые предпочтения каждого содержались в досье, которым Иду снабдило агентство).
После потрясающего заката стемнело. Фред принес из кухни бутылку вина. Откупорил ее, понюхал пробку, закрыв глаза, и налил Элен:
– Clos des Lambrays две тысячи десятого года, это что-то волшебное. У меня пятьдесят таких бутылок в погребе. Подожди, не пей, дай ему подышать.
Элен послушно выждала, пока вино подышит, и пригубила. Вино было действительно прекрасное.
– Ты чувствуешь… нотки ежевики, черники, малины. Нюансы леса, трюфеля, лакрицы и еще чуть-чуть фиалки.
Элен ничего этого не чувствовала, но кивнула и отпила еще глоток.
– Смотри, – сказал Фред, взяв пульт и нажав на кнопку.
Света в столовой убавилось, и атмосфера стала интимнее. Он нажал другую кнопку, и заиграл квартет Моцарта: струнные весело пели, создавая ощущение бала при дворе Иосифа II, короля Германии, императора Священной Римской империи.
Фред сделал знак Иде (Элен начисто забыла о ее присутствии), которая поспешно подала им салат из красных ягод, украшенный листиками свежей мяты.
От вина, приглушенного света, Моцарта приятное тепло распространилось по телу Элен, согрело лоб, затылок и душу. Желание заняться любовью, так ее и не покинувшее, на протяжении всего ужина росло, заполняя все ее существо целиком. Стресс последних дней, тревоги поспешного отъезда испарились, прошли, их как рукой сняло.
– Я с ног валюсь, – сказала она, вставая. Обогнула стол, пытаясь, несмотря на хмель, двигаться сексуальной походкой, скопированной со Скарлетт Йоханссон в «Черной вдове». Взяв Фреда за руку, она с некоторой властностью в голосе, добавила: – Идем.
Дети в своих комнатах наверняка уткнулись в планшеты, Элен знала, что они им не помешают. Фред послушно встал. Не выпуская его руки, она повела мужа в спальню, мельком увидев силуэт Иды, которая уже мыла посуду.
Они легли в постель. Как всегда с Фредом, все произошло быстро, но Элен привыкла, в какой-то мере ее это устраивало. Она не знала почему, но ей не нравилось лицо Фреда, когда он занимался любовью. Оно всегда было перекошено, как будто он загружал в багажник машины слишком тяжелые чемоданы.
Потом она долго лежала в постели без сна, голая, рядом с крепко спящим мужем. За окном синело ночное небо. Впервые она так хорошо видела звезды. На какой-то миг она физически ощутила себя частицей бесконечной Вселенной.
У нее закружилась голова.
И тогда, между Кассиопеей и Большой Медведицей, величественный, как галактический объект, ей почудился член Евангелоса.
В животе смутно заныло.
Это была тоска по чему-то любимому, но сгинувшему навек.
И леденящее кровь предчувствие, что скромный член Фреда будет последним в этом мире членом.
Она провалилась в сон.
На следующий день Фред повел их на экскурсию по острову, после того как Ида подала им завтрак из хлопьев, тостов и свежих фруктов. Элен попросила латте макиато вместо капучино и получила его. Он был безупречен.
Проглотив ложку гранолы с черникой и асаи, она зашла на новостные сайты через спутниковую сеть. Новости с большой земли приходили кошмарные, все рушилось, целые страны тонули в анархии (кадры мятежей, резни, горы трупов), американская армия эвакуировала президента, правительство и Конгресс на стратегическую базу, расположенную на Сент-Томасе в архипелаге Американских Виргинских островов, но ходил слух, что один сенатор якобы подделал санитарный тест и заразил две тысячи человек, в том числе президента и первую леди.
Элен выключила айпад.
От всех этих новостей ей было тошно.
Все уладится.
Всегда ведь все улаживалось.
Экскурсия по острову заняла не больше часа. Дети бегали, Жанна весело смеялась, заразив своим весельем и Алекса. Жет прыгал вокруг них. Дети, собака, морской пейзаж – это была совершенная картина счастья. С гордостью строителя империи Фред излагал подробности про широту и долготу, течения, климат, площадь. Их сопровождал Марко, совместив экскурсию с ежедневным осмотром установок. Элен завораживал этот маленький человечек, казалось не испытывавший никаких эмоций, как будто, имея дело с машинами, он стал машиной сам. Фред говорил без умолку: показывал ветряк, цистерну, компост, солнечные панели, широким жестом в сторону мыса, о который разбивались волны, указал место, где находилась гидроустановка. Потом он повел всех в погреба, кладовые и холодильные камеры. Фред говорил и говорил без остановки.
– Разумеется, – втолковывал он Элен, – ты меня спросишь: «А если в один прекрасный день не будет ветра или солнца, а гидроустановка сломается, как мы будем снабжать все это электричеством?» А я тебе отвечу, что это практически невозможно… Вероятность близка к нулю, но я предусмотрел и это! Есть электрогенератор, готовый принять эстафету, и…
– Когда ваше джакузи работает, у нас не хватает тока, – вдруг вмешался Марко.
Фред обернулся к нему:
– Простите?
– Когда ваше джакузи работает, у нас не хватает тока. Нет горячей воды, нет света. Мы не можем готовить. Электричества нет.
– Что ж, ничего не поделаешь. Мы же не будем плескаться в джакузи сутками. Детям это в удовольствие, они обожают пузырьки.
– Да, но если бы они могли не пользоваться им вечером и с утра…
Фред посмотрел на Элен, потом на детей, потом на Марко и заговорил как адмирал, обращающийся к простому матросу:
– Я думаю, мои дети здесь у себя дома. Ты согласен?
– Да, конечно. Но надо бы все-таки им сказать, чтобы не…
– Кто тебе платит? – не дал ему договорить Фред.
Марко осекся. С минуту подумав, он ответил:
– Вы.
– Точно! Я плачу. Я решаю. Все понятно?
Марко кивнул. А Фред добавил:
– Что же касается моих детей, я их отец, и мне лучше знать, что для них хорошо или плохо, что им запрещать, а что разрешать! Понятно?
Марко ничего не сказал, только опустил глаза. Этот знак подчинения власти как будто удовлетворил Фреда, и он продолжил экскурсию.
Хотя Иду и Марко наняло агентство «Safety for Life», контракт напрямую заключал Фред. Таким образом, жалованье им назначило агентство, но платил Фред из своего кармана, и Фред же определял условия их работы. Жалованье было щедрое, а тот факт, что служащим предоставлялся стол и кров, делал его еще привлекательнее. В контракте было оговорено, что Ида и Марко могут бесплатно пользоваться меблированной квартирой в западном крыле, состоящей из гостиной, кухни, столовой, ванной и спальни (все это было указано в пункте XI раздела «Приложения». В приложениях перечислялась также мебель и оговаривалось количество постельного белья, одеял, подушек, приборов, посуды и т. д. Уточнялось также, что они, разумеется, могут вносить изменения по своему желанию в плане внутреннего убранства). Было подписано дополнительное соглашение, касающееся домашнего питомца, пса Жета (чье присутствие разрешалось при условии, что он не станет причиной ущерба, оценить который вправе только владелец острова). По условиям контракта Ида и Марко должны были быть в распоряжении хозяев шесть дней в неделю, утром готовить завтрак, в полдень обед и вечером ужин. Помимо этого они могли распоряжаться своим временем, как им угодно, не забывая, однако, о ведении хозяйства и удовлетворении нужд семьи Фреда. В их обязанности входила ежедневная уборка (в контракте оговаривалось, что ванную и туалеты надо мыть как минимум раз в день). Кровати необходимо застилать каждый день (и дважды в день, если кто-то из членов семьи захочет вздремнуть после обеда), а белье менять раз в неделю. Генеральная уборка дома должна проводиться дважды в неделю (пропылесосить ковры, диваны, кресла, обработать паркет льняным маслом). Терраса, балконы и прочее убираются без специального напоминания со стороны Фреда и Элен, по инициативе служащих.
Что касается питания, служащим было разрешено пользоваться кладовыми, но, во-первых, они должны были записывать в специально заведенную для этого тетрадь все, что взяли, во-вторых, не могли брать все, что хочется. Они не имели права на деликатесы (для Фреда это само собой разумелось, деликатесы – роскошь, которая полагается только семье): мраморная говядина; омары; крабы; раки; икра; индейка; красная рыба; трюфели; итальянские, корсиканские и испанские колбасные изделия в вакуумной упаковке были запрещены. Разумеется, алкоголь тоже был под запретом для служащих. Фред не хотел, чтобы люди, которых он считал несведущими в тонком искусстве винопития, пользовались его погребами, и тем более не хотел делиться своими бутылками виски, водки, рома и всевозможных ликеров. Фред объяснил Элен, что служащие – выходцы из бедных стран, где алкоголизм – настоящий бич; связь между пьянством и нищетой, по его мнению, давно не требовала доказательств, и он считал в каком-то смысле своим долгом защитить Иду и Марко от них самих. Как бы то ни было, служащие должны помнить, что они только служащие, что их присутствие на острове, в доме – работа, а не праздник. Позволить им пить спиртное было бы, как он выражался, тревожным сигналом.
Прошло время.
Дни складывались в недели, и восторг первых дней слегка пошел на убыль. Атмосфера по-прежнему царила приятная, но, по мере того как становились реже новости из внешнего мира, сомнение мало-помалу поселилось в сердце Элен, точно грозная тень стервятника, парящего в весеннем небе.
А что, если в конечном счете ничего не уладится? – нашептывало ей сомнение. Что, если мир на самом деле канет во мрак и это временное убежище станет окончательным? Что, если здесь, вдали от всего, вырастут твои дети – без будущего, без перспектив, без надежд, погрязнув в череде дней, неотличимых один от другого, похожих на бесконечное отражение в поставленных друг против друга зеркалах? Что, если на этих нескольких квадратных километрах ты так и состаришься – медленно, сединка за сединкой, морщинка за морщинкой, а муж будет твоим последним спутником, его тело – последним телом, его член – последним членом, и нет больше никакой надежды? – как будто спрашивал ее стервятник. Она часто об этом думала с наступлением ночи. В эти часы, когда сознание балансирует между бодрствованием и сном, страх скручивал ей желудок, и она не могла противиться натиску нескончаемого потока вопросов. Лежа в темноте, в обществе одного только нечистого дыхания Фреда, она ворочалась с боку на бок, силясь убедить себя, что эта штука, сверлящая ей мозг, – не что иное, как симптом иррациональной паники. Она пыталась глубоко дышать, вдыхать через нос, выдыхать через рот, как учил ее коуч по медитации в полном сознании. Когда усталости и дыхательных упражнений не хватало, она вставала и шла к аптечному шкафчику за таблеткой ксанакса. Принимать его она начала через несколько недель после приезда. Паника накатывала и отступала, почти забывалась днем, но Элен чувствовала, что она подстерегает ее, точно насекомое, выжидая подходящего момента, и выползает ночью из расселин сознания. Поначалу было трудно ее распознать. Она принимала симптомы паники за стресс, связанный с переменами, тревогу за родителей. Но это чувство было глубже. И упорнее. Рыло и рыло свою нору. Она, всегда хорошо спавшая, просыпалась в неурочные часы с бешено колотящимся сердцем, мокрая от испарины, и усталость от разбитых ночей сопровождала ее потом весь день, как болезнь, приводя к полной потере трудоспособности. Наконец однажды вечером Элен приняла маленькую белую таблетку.
Прежде она никогда не пила анксиолитиков, даже презирала тех, кто ими спасался, она ведь всегда считала, что одной только силой характера может одолеть все душевные терзания и тревоги, что выгорание и депрессия – это для слабаков. Приняв впервые эту таблетку, она думала, что это только один раз, просто чтобы хорошо выспаться и быть в форме завтра. Четверть грамма алпразолама, действующего вещества ксанакса, действительно сработала. Через несколько минут, запив таблетку глотком воды, Элен почувствовала, что тугие узлы в животе ослабили свою хватку, а метавшиеся в голове мрачные мысли растворились, как щепотка соли в ванне с теплой водой. Она решила, что готово дело, проблема снята. Но на следующую ночь все началось сызнова, и на этот раз ей понадобилось меньше времени, чтобы решиться принять ксанакс. А потом она уже приняла таблетку, перед тем как лечь. Это вошло в привычку: почувствовав, что теряет контроль над мыслями, что насекомые выползают из щелей и кишат в голове, она принимала таблетку. Она не считала это слабостью, просто хотела быть в форме, чтобы поддерживать общее благополучие в доме.
А потом она приняла ксанакс с утра. Сразу, как только встала. Потому что так дни проходили спокойнее, грусть была не такой глубокой, гнев не таким жгучим, разочарование не таким острым.
А потом она приняла еще одну таблетку днем, чтобы продлить действие утренней, которая, в свою очередь, продлевала действие вечерней. Все это напоминало детский хоровод, таблетка шла за таблеткой, каждая подавала свою химическую ручку следующей, чтобы счастье, или его видимость, никогда не кончалось.
А потом однажды не стало новостей. Теле– и радиоканалы перестали работать, новостная лента газет не пополнялась. Некоторое время еще висели титульные страницы, «Фигаро», «Либерасьон», «Монд», «Ле Пуэн» «Экспресс», «Нувель Обсерватер», «Ле Паризьен», «Ле Суар», застывшие во времени, показывали все более устаревшую информацию, как будто все редакции опустели.
Потом и эти страницы исчезли, к ним попросту не было доступа, на экране высвечивалась ошибка 404, означающая несуществующий линк. Chat-GPT безмолвствовал, серверы основных социальных сетей тоже больше не работали. Миллиарды профилей, бородатых анекдотов, фотографий котят, фотографий с каникул, селфи, всевозможных статусов, точек зрения, публичных признаний в любви, цветистой брани, теорий заговора, дикпиков, молений и угроз сгинули навеки в абсолютной пустоте цифрового небытия. Испарилось большое бинарное облако вследствие отключения микропроцессоров за отсутствием электрического питания.
Некоторые блогеры и блогерши, укрывшиеся в более-менее безопасных зонах, еще кое-что выкладывали на местные серверы, адресами которых успели поделиться, пока работали социальные сети.
Была, например, Калутика (имя, позаимствованное из манги Rebirth), которая представлялась кореянкой, цифровой художницей двадцати пяти лет из Чинджу (провинция Кёнсан-Намдо). В своем блоге на английском и корейском под названием «Дневник сумерек» (Twilight Diary / hwanghon-ui ilgi) она в задушевном и поэтичном стиле излагала, как в ее городе ввели карантин, беспощадный, но, увы, бесполезный. Выходить на улицу было запрещено, и, запертая в своей квартирке на двадцати квадратных метрах, на тридцать первом этаже жилой многоэтажки, она писала эфемерные автопортреты на запотевшем стекле единственного окна. Она фотографировала их своим Fuji X100V и ретушировала потом на фотошопе, внося шаманские мотивы, свойственные корейским погребальным традициям. Эти произведения она сопровождала текстами – сиджо, стихотворной формой, близкой к японскому хокку.
