Текст книги "Рокки, последний берег"
Автор книги: Томас Гунциг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Марко оперся о дверной косяк, скрестив руки.
– Иначе? – мягко проговорил он.
– Иначе?
– Что вы сделаете, если Ида больше не будет отмывать от дерьма ваши туалеты, не будет вам готовить, не будет убирать, не будет вставать ни свет ни заря, чтобы подать завтрак вашим детям, которые не умеют даже сварить яйцо? А я стану брать вино и все, что мне понравится, в кладовых? Что вы тогда сделаете?
Фред угрожающе поднял палец:
– Это будет удержано из твоего жалованья! Я прекращу тебе платить, пока работа не будет сделана!
Из глубины западного крыла до Элен доносились звуки кухни: шум текущей из крана воды, металлическое громыхание кастрюли, звяканье приборов. Ида, надо думать, готовила завтрак. Она включила музыку: ремикс «La Isla Bonita» Мадонны:
Last night I dreamed of San Pedro Just like I
d never gone, I knew the song
A young girl with eyes like the desert
It ail seems like yesterday, not far away…
Элен была уверена, что это чистой воды провокация. Воздух наполнил запах кофе. Марко рассеянно потер трехдневную щетину, покрывавшую его лицо жесткими, как проволока, волосками.
– Какое жалованье? – спросил он. – У меня нет больше доступа к серверу банка. Знаете почему? Потому что его больше не существует. Ничего больше нет, вы сами знаете. Совсем ничего. Ни банков, ни денег, ни жалованья. Вы же это знаете, не так ли?
Фред сменил тон. Он заговорил мягко и рассудительно:
– Положение трудное, это правда. Но я уверен, что все уладится. Нельзя поддаваться панике…
– Я и не паникую. Новостей больше нет уже полгода, ни самолетов в небе, ни кораблей на горизонте, ничего. Мир изменился. Вы были богачами, а теперь больше не богаты. Мы были слугами. Мы больше не слуги. Вот и все.
Лицо Фреда стало цвета грязной хлопковой простыни. Он молчал несколько секунд, которые показались бесконечными.
Слова Марко странным образом повлияли на настроение Элен, впервые кто-то так четко сформулировал то, о чем она сама думала, не решаясь признать: действительность изменилась, окончательно и бесповоротно, пути назад нет, единственным возможным выходом остается адаптироваться. Она поняла, что тревога, снедавшая ее уже несколько недель, объясняется ее упорным отказом видеть положение вещей таким, каково оно есть. Она вдруг ощутила в себе новую энергию. Теперь все было ясно.
– Отлично, – сказала она Марко, – как мы в таком случае будем жить?
Фред посмотрел на нее. Он был на грани паники.
– Но как же, постой, ты ведь не собираешься…
– Молчи! Марко прав. Они больше не слуги, мы больше не хозяева, так продолжать абсурдно! Нам надо вместе подумать, как жить дальше.
Марко кивнул:
– Не хотите зайти?
Элен и Фред вошли в западное крыло. Квартира была маленькая, ухоженная (кроме аромата кофе витал запах жавелевой воды), украшенная кое-какими сувенирами из прошлой жизни: глиняная вазочка с букетом засушенных цветов, большая раковина, стеклянная бутылка, наполненная песком, разноцветные слои которого образовали пейзаж, фотография в рамке: девушка улыбалась на берегу океана. Ида поздоровалась с ними, но явно немного удивилась, впервые увидев их у себя. Марко кивком дал ей понять, что все в порядке. Она ушла в кухню и вернулась с подносом, на котором стояли кофейник и четыре чашки. Фреда, казалось, вот-вот вывернет наизнанку.
– Как вы это себе представляете? – спросила Элен.
Марко налил себе кофе. Элен тоже. Она отпила глоток. Кофе был крепкий, как удар дубиной.
– Мы на равных. Так я это себе представляю, – сказал Марко. – Мы остаемся здесь, в нашей квартире, больше нам ничего не нужно. Детей будем рады видеть, когда они захотят погулять с собакой, или просто так. Мы их любим…
– Отлично, – кивнула Элен, – а как быть с уборкой и… готовкой?
– Вы убираетесь у себя сами и сами себе стряпаете. Насчет мест общего пользования: патио, техническое обслуживание и все такое – я готов. Он ведь все равно не умеет. – Марко дернул подбородком в сторону съежившегося на стуле Фреда. – И вы тоже не умеете, – заключил он.
– Это правда, – согласилась Элен, – я совсем не разбираюсь в гидроустановках и ветряках… Да и ни в чем. Может быть, вы мне покажете, я хотела бы научиться.
– Покажу, – кивнул Марко.
– Спасибо. Вы хотите что-нибудь добавить? – спросила Элен, отпив еще глоток кофе.
Ида тем временем села за стол. На вопрос ответила она:
– Кладовые: мы можем брать все, что захотим. Теперь запасы общие.
Фред вдруг грохнул ладонью по столу.
– Об этом не может быть и речи! – взорвался он. – Еще чего не хватало! Это мои запасы! Для меня и моей семьи! За все, что есть в кладовых, заплатил я! Своими деньгами! Которые я заработал! Я хочу вернуть систему тетради! Вы должны записывать в нее ВСЕ, что берете! ВСЕ! И вам не полагаются деликатесы! И мое вино! Еще чего, вы собрались завтракать икрой? Вы все равно ничего в ней не понимаете!
– Мы можем брать, что захотим. Никакой тетради. Никакого контроля, – твердо сказала Ида. – Мы не дикари.
– НИКОГДА! – вскричал Фред, выйдя из себя. – НИКОГДА! ЕСЛИ ВЫ ЭТО СДЕЛАЕТЕ, Я… – Он запнулся, верхняя губа слегка задрожала.
Какую-то секунду Элен была уверена, что его сейчас разорвет, как птицу, сбитую влет пулей крупного калибра, но этого не произошло, а Ида повторила:
– Мы можем брать, что захотим.
– Хорошо, – ответила Элен. – Наши запасы – и ваши запасы, этого вы хотите. Теперь все?
– Еще кое-что, – вставил Марко.
Элен посмотрела на него:
– Что же?
– Не включать джакузи вечером.
Фред еще больше съежился на стуле, но ничего не сказал.
– Хорошо, – кивнула Элен, – так и сделаем.
Фред
Все утро после разборки с Марко и Идой Фред не выходил из спальни. В прострации. В нокауте. С мучительным ощущением, что его достоинство спустили с лестницы. Он чувствовал себя больным: крутило живот, тупо ныла голова, он мерз, несмотря на двадцать два градуса и одеяло, казалось, желудок никак не может что-то переварить. Хотя Фред ничего не ел со вчерашнего вечера. Он попытался смотреть кино: включил «Лучшего стрелка», но его не заинтересовали ни истребители, ни обучение молодых пилотов, включил «Ноттинг-Хилл», но нашел, что Хью Грант и Джулия Робертс невыносимы (вдобавок Хью Грант выглядел немытым), включил «Властелина колец: Две крепости», но это было столь же скучно, сколь и непонятно, а спецэффекты сильно устарели.
Наконец он выключил телевизор, и в комнате повисла тишина. С первого этажа он слышал, не разбирая слов, голоса детей. Из кухни доносились шаги, звяканье кастрюль и приборов – видимо, Элен пыталась приготовить что-то на обед. Он задумался, что же она может сделать: уже много лет жена не подходила к плите. Когда они познакомились, она умела варить макароны, но и только. В годы учебы, когда жила в квартирке, которую снимали ей родители, она заказывала готовую еду на дом или ходила в ближайшие закусочные. А когда они съехались, так и продолжалось: доставка или рестораны, поскольку готовить он тоже не умел. Иногда, после рождения детей, няня стряпала что-нибудь для всех, только тогда и была зачем-то нужна кухня.
В приоткрытое окно он слышал шум океана, непрерывное дыхание в частоте средней / выше средней, сложный звук, состоящий из плеска миллионов волн, появляющихся и исчезающих каждую секунду. Обычно Фред не слышал этого шума, но иногда, он сам не знал почему, эти звуки заполняли всю вселенную его слуха, и он не слышал ничего другого. Тогда рев океана становился сущей мукой. Он чувствовал себя как узники Гуантанамо, которых американские военные подвергали пытке звуком, ему казалось, что все его мозговые извилины входят в резонанс с волнами, что мозг теряет твердость, разжижается, что он сходит с ума.
Он встал и закрыл окно. Шум смолк. Тройные стекла, установленные по его проекту, обеспечивали звукоизоляцию пятого класса. Приземлись грузовой самолет в двадцати метрах от дома, ощутилась бы лишь легкая вибрация. Наступила тишина. Запах стряпни донесся до спальни, и Фреду захотелось есть.
Он встал, ополоснул лицо холодной водой, надел чистые джинсы и бледно-голубую рубашку. Застегнул на запястье Rolex Yacht-Master. Ему хотелось иметь достойный вид, выглядеть сильным и серьезным.
Он спустился вниз.
Дети сидели за столом перед лотками с лазаньей, которую Элен разогрела в микроволновке. Раковина была полна посуды, пластиковые упаковки от лазаньи валялись на кухонном столе. Рядом, в миске, плавали шоколадные хлопья в остатке молока. Над грязными тарелками жужжали бог весть откуда взявшиеся мухи. Фред повернулся к детям:
– Нет, так дело не пойдет!
Они смотрели на него, не понимая. Немного подумав, как бы получше представить новое положение вещей, он сказал:
– Мы с вашей матерью решили, что вам пора повзрослеть! Мы подумали, для вас же нехорошо ни в чем не участвовать, и попросили Иду и Марко больше не заниматься домом и кухней. Теперь это надлежит делать нам, и каждый должен вносить свой вклад. Убирать со стола, загружать тарелки в посудомойку, помогать с уборкой… Вот так мы теперь будем жить!
Жанна обмакнула кусок хлеба в томатный соус и отправила его в рот.
– Мама сказала, что это Ида и Марко решили перестать работать на нас. Потому что деньги их больше не интересуют.
Фред сжал кулаки: ну зачем Элен рассказала все детям? Зачем она представила вещи в таком унизительном для него ключе? Он рассеянно погладил серое золото своего «Ролекса», словно ища в нем уверенности, которой ему не хватало.
– Все было не совсем так. Дело в том, что я кое-что обговорил с Идой и Марко. Хозяину так положено делать с прислугой.
– Если деньги больше не существуют, это значит, что мы теперь бедные? – спросила Жанна.
– Деньги существуют всегда! Деньги всегда были и будут! Но сейчас положение непростое, надо проявить мобильность, быть гибкими. Адаптация – это ключ, понимаете?
Александр встал и вытер рот тыльной стороной ладони:
– Я так понимаю, нам придется теперь все готовить самим. Представляю, какая это будет гадость! – И поднялся к себе, не потрудившись убрать за собой тарелку.
В эту ночь Фред спал плохо. Вечер выдался каким-то особенно мрачным. Никто ничего не говорил: дети уткнулись в свои планшеты, Элен в свой. Фред разогрел мусаку в микроволновке. Блюдо походило на лужицу грязи, присыпанную желтоватым песком. Дети воротили носы, а он сделал вид, что ему нравится. Позже, оставшись один в кухне, он загрузил посудомойку и добрых полчаса искал порошок для нее.
Когда он поднялся в спальню, Элен лежала в постели с закрытыми глазами. Фред был уверен, что она не спит, а только притворяется. Он долго рассматривал свое лицо в зеркале ванной, лицо слабака, лузера, жалкого типа, которого никто не уважает, который ни над кем и ни над чем не имеет власти. Ему почудилось сходство с лицом матери, на котором, после разрушившего ее мозг инсульта, навсегда застыло печально-брезгливое выражение. Он не был больше блестящим сыном, докой-инженером, мыслящим на десять ходов вперед руководителем предприятия, миллионером-триумфатором, уважаемым главой семьи, теперь он был никем. Его состояние потеряло смысл, его служащие не хотят на него работать, его дети не уважают его, а его жена делает вид, будто спит, когда он входит в комнату.
Фред все-таки лег в постель. По ровному дыханию Элен он понял, что теперь она действительно спит.
Он ворочался с боку на бок, не в состоянии найти удобную позу. Под одеялом было слишком жарко, а без него слишком холодно.
Он ждал сна, но сон не шел.
Бессмысленные мысли, беспредметные ощущения появлялись и исчезали, не фиксируясь в мозгу, будто некая высшая сущность играла с пультом его сознания. Может быть, он все-таки уснул, во всяком случае, какое-то время почти видел сон, и его бесплотная душа плыла неведомо куда в горьких испарениях его подсознания.
Вдруг с первого этажа донесся какой-то шум.
Фред открыл глаза.
Снова шум.
Как будто шорох.
Он сел.
Когда долго живешь в доме, знаешь наизусть все свойственные ему звуки: вентиляция, отопление, какой-нибудь электроприбор, скрипучая половица, сквозняк в ставне. На этот раз звук был другой. Это были тихие шаги.
Радиобудильник показывал час ночи.
Фред задумался, что же делать, а потом вспомнил, что он – глава семьи и ему надлежит защищать своих.
Защищая своих, добиваешься уважения.
Защищая своих, укрепляешь свой авторитет.
Вот что он внезапно понял, глядя широко открытыми глазами в темноту спальни.
Он встал, натянул валявшиеся в изножье кровати джинсы и открыл дверь.
В коридоре стояла почти полная темнота, лишь шальные фотоны пробивались с ночного неба в окно, и все вокруг казалось наброском.
Он на цыпочках прошел к комнатам детей: Александр спал, Жанна тоже. Значит, это не они были внизу.
А если так, то это могли быть только Ида или Марко. Само собой. Но зачем они пришли сюда среди ночи? В кладовые ведь можно войти из патио! Если бы они хотели полакомиться ЕГО икрой или взять ЕГО вина, они не стали бы заходить в дом.
Они здесь не за этим!
Наверняка чтобы украсть.
Компьютер? Планшет?
Или чтобы испортить что-нибудь, типа, месть слуг… Фред слышал такие истории.
Он осторожно спускался по лестнице, мысленно представляя себе, как закатит скандал, как Иде и Марко будет стыдно, что их застукали у него в доме. Как они рассыплются в извинениях! Как, в порядке компенсации, он предложит им вернуться к службе! Как он великодушно их простит. Как будет восхищаться им семья за то, что он так ловко обернул ситуацию в свою пользу.
Он спустился до нижней ступеньки. Гостиная была погружена в полумрак и походила на картинку из черно-белого сна. Никого не было, окна закрыты, входная дверь заперта. Он прошел в столовую, потом в кухню. Никого. Только тихо урчала посудомойка, заканчивая цикл.
Он затаил дыхание, сосредоточился, пытаясь снова расслышать подозрительный шум.
Тщетно.
Все было совершенно тихо.
Он подождал немного, посмотрел в окно на дверь западного крыла по ту сторону патио. Она была закрыта. Свет не горел.
Он поднялся наверх.
Когда он вернулся в спальню, Элен по-прежнему спала. Фред позавидовал ее спокойному сну.
«Она же принимает таблетки», – подумал он.
И, сам не понимая, как это вышло, взял таблетку ксанакса из аптечного шкафчика в ванной и запил ее стаканом воды.
Сон поглотил его, как чей-то рот, теплый, влажный и мягкий. Проснувшись, он не мог вспомнить, снилось ли ему хоть что-нибудь, и чувствовал себя так, будто был скорее без сознания, чем спал. Состояние было странное, непривычное, словно его эмоции слегка воспарили над действительностью. Мир казался спектаклем, который он смотрел без особого интереса. Все вокруг подернулось клубящейся скукой, невесомой, как слой талька, и это было приятно. Он не понимал, как мог днем раньше принимать события так близко к сердцу. Мира не стало. Это факт. В масштабе Вселенной это всего лишь незначительная деталь. Через несколько миллионов лет по случайности эволюции какой-нибудь другой живой вид, возможно, обретет сознание, сознание даст ему разум, а разум позволит овладеть техникой, как это было с людьми. Какой это окажется вид, знать никому не дано. Кошки? Собаки? Мухи? Цивилизация крыс: они будут так же строить царства, так же схлестываться в войнах, так же придумывать себе богов, так же сочинять легенды, так же любить своих детенышей, так же завидовать своим современникам, так же верить, что их жизнь и их царствие на земле единственны и вечны, и так же закончат апокалипсисом. На этой планете так будет всегда: разумные виды будут появляться и исчезать один за другим в круговерти тысячелетий, до тех пор пока Солнце, исчерпав свои циклы синтеза водорода, не превратится в красный гигант, и тогда всякая жизнь окончательно исчезнет с поверхности планеты, которая станет мертвым оледеневшим радиоактивным небесным телом.
Фред оценил свое новое состояние духа, решив, что оно больше похоже на мудрость, чем на смирение. Он даже представил себя старым йогом, тощим и бородатым, и мысленно медитировал в тишине у корней дерева, с открытыми всем ветрам чакрами, питаясь своим внутренним покоем, как другие питаются хлебом с маслом, и глядя на мир без радости и без печали. Ничего не желал, ничего не ждал, и дни его образовали континуум, прямой, как горизонт, и безмятежный, как космическая пустота.
Ида и Марко не хотят больше работать? Ну и пусть.
Ида и Марко проникают к нему ночью, чтобы обокрасть его? На здоровье.
Фред догадывался, что этой переменой настроения обязан принятому вчера ксанаксу. Это его не беспокоило. Мудрость можно снискать годами духовных упражнений или обрести под действием психоактивного компонента, все равно мудрость есть мудрость.
Он хотел было принять еще таблетку, но не стал. Если повезет, одной ему хватит на день. Или на неделю. Может быть, химия его мозга изменилась коренным образом и он останется таким навсегда?
«Это было бы идеально», – подумал он.
Было далеко за полдень, он проспал часов пятнадцать. Солнце за окном стояло уже высоко. Морские птицы, названия которых он не знал, парили на ветру, словно приколотые к небесной синеве.
Он спустился вниз.
Там не было ни души. Элен и дети, наверно, ушли на прогулку с Жетом.
Остатки ужина так и валялись на столе в столовой. Посуда не была вымыта. Наполовину размороженные готовые блюда стояли на кухонном столе. Гостиная выглядела грязной, он не знал почему, возможно из-за пыли на журнальном столике, да и пол был не такой чистый, как следовало бы.
Фред ощущал в своем теле безграничную энергию. Мог бы гору своротить голыми руками. Он жаждал действия и принялся за работу. Убрал со стола в столовой и в кухне, опорожнил посудомойку, загрузил в нее грязные стаканы, приборы, тарелки и запустил быстрый режим, потому что хотел, чтобы все было по образу и подобию его души: идеально чистым. Он отправился на поиски моющих средств и нашел их за дверью, которую никогда не открывал: средства для плиточного пола, для индукционных панелей, для нержавеющей стали и для натурального камня, гели для пола, кремы для унитазов и другие для ванны и душа, жидкости для окон, для духовки изнутри и для духовки снаружи, для садовой мебели, гели от накипи, от жира, от плесени, пенка от известкового налета, воск в спрее, воск в пасте, чистящие средства для ковров, дезодорирующие для придверных ковриков и целая коллекция губок, щеток, ершиков, салфеток, фланелек, тряпок и тряпочек. Он читал на бутылках: «двойного действия», «тройного действия», «суперблеск», «подлинный секрет лаванды», «мгновенная чистота с ароматом цветов вишни» – это была высокая поэзия гигиены.
Он хотел действовать методично: достал все моющие средства, выстроил их в ряд и выработал стратегию. Для начала убрал все, что можно было убрать, потом прошелся пылесосом. Затем вымыл полы, плитку, кухонный стол. После этого перешел в ванную и наконец в туалет, где долго трудился в надежде добиться чистоты белее белого. Это было утомительно, но приносило огромное удовлетворение. После четырех часов работы у него болели спина и плечи, на футболке выступили пятна пота, зато первый этаж сверкал, как королевская драгоценность, а ванные комнаты походили на жемчужины, сияющие в шелковом ларчике.
Фред долго стоял под душем, потом надел брюки из некрашеного льна, небесно-голубую хлопковую рубашку и теннисные туфли Superga девственной белизны. Чистый, в своей чистой одежде, в своей чистой комнате он посмотрелся в зеркало и нашел себя красавцем.
Однако тоненькая иголочка ностальгии кольнула в сердце: в прежнем мире он сейчас вышел бы из дома и отправился на работу. А в офисе при виде его, такого чистого, такого красивого, такого богатого, такого энергичного, сорокалетнего триумфатора, выглядящего на половину своего возраста, все служащие ахнули бы от восхищения патроном, и это восхищение, которого бы он как будто не заметил, было бы бальзамом на душу.
А к чему все это сегодня?
К чему быть красивым и хорошо сохранившимся, когда никто тебя не видит?
К чему его талант и его ум, когда поля деятельности для этого таланта и этого ума больше нет? Он внезапно приуныл, как будто вся энергия покинула тело и испарилась в атмосфере. Перемена была такой резкой – вроде разгерметизации кабины пилота, – что к глазам подступили слезы.
Сам не понимая, как это вышло, Фред опять оказался в ванной перед аптечным шкафчиком и принял таблетку ксанакса.
Он спустился вниз, сел в кресло в гостиной, включил на музыкальном центре Двадцать первый концерт Моцарта и закрыл глаза.
Подействовало не сразу, но на второй части, анданте, он почувствовал, что печаль в душе как будто растворяется. Это было удивительное ощущение, пузырьки отрицательных эмоций лопались в нем, выпуская наружу свой токсичный газ, который всасывала черная дыра, где-то за горизонтом событий: хлоп – исчезла грусть, хлоп – исчезла горечь, хлоп – исчезли тоска, ностальгия, обида, хлоп, хлоп, хлоп.
Элен и дети вернулись под вечер, свежие и порозовевшие. Они ворвались в дом, топая грязными подошвами, облепленными мокрым песком. Александр стянул свитер и бросил его у двери. Элен пошла в кухню мыть руки, даже не сняв кроссовок.
– Посмотри, что мы нашли на пляже! – крикнула Жанна. Она тащила за собой что-то большое и темное. – Это ковер! Мы нашли ковер, он застрял в скалах!
Элен из кухни уточнила:
– Персидский ковер! Красивый, правда? Посмотри, какие узоры! Интересно, как он сюда попал…
И пока она говорила, Жанна сновала по гостиной, таская за собой мокрый грязный ковер. Неожиданная ярость расколола надвое мозг Фреда.
– НЕТ, МАТЬ ВАШУ, ВЫ НЕ ВИДИТЕ, ЧТО ВСЕ ИСПАЧКАЛИ, ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ! Я ВЕСЬ ДЕНЬ ОТМЫВАЛ, А ВЫ ТУТ ТОПЧЕТЕСЬ, КАК БОМЖИ, ДОСТАЛИ УЖЕ!
Элен и дети застыли как громом пораженные. Фред перевел дыхание, пытаясь успокоиться.
– Я хочу сказать, что чистота и порядок в доме зависят от нас. Чистота и порядок – с этого начинается цивилизация. Надо ухаживать за домом и ухаживать за собой! Даже если кроме нас никого не осталось. Вы же не хотите, чтобы последние люди на Земле жили в беспорядке и грязи? Чтобы не чистили зубы, не принимали душ! Это вопрос уважения ко всем погибшим!
Жанна прижала к себе уголок ковра. Она была не очень высокой для своих двенадцати лет и такой хрупкой, что казалась совсем маленькой девочкой. Ее длинные черные волосы, которые она отказывалась стричь после приезда на остров, падали ей на глаза, и она выглядела эльфом из северной сказки. Жанна была такой загадочной, что Фреду иногда казалось, будто его дочь принадлежит к иной реальности.
– Да нет же, мы не последние… Мы вернемся домой, когда не будет больше проблем! – сказала Жанна.
Фред полностью пришел в себя. Он видел яснее, чем когда-либо, теперь, отмыв весь дом, и не хотел больше лжи. Не хотел ложных надежд. Только кристально чистая правда, отмытая от накипи лицемерия.
– Нет, милая, мы никогда не вернемся домой, потому что нашего дома больше нет. То есть, может быть, и есть как вещь, но он недоступен, окружающий его мир исчез. Улицы, по которым ты ходила, сегодня устланы разлагающимися трупами. В высшей степени смертельный вирус живет в воде и воздухе, не говоря уже о радиации от ядерных взрывов, которые наверняка сделали большую часть мира необитаемой на тысячелетия вперед.
Твои друзья погибли, твоя учительница погибла, дедушка и бабушка тоже погибли. Может быть. Вальтер, крысенок, который жил у вас в классе, выжил, потому что крысы куда устойчивее людей, но я надеюсь, что кто-нибудь догадался выпустить его из клетки, пока все не рухнуло, потому что иначе он, скорее всего, умер от голода.
Жанна крепче сжала угол ковра, как будто этот фрагмент прежнего мира был последней надеждой, с которой она ни за что не хотела расстаться. Уголки ее рта опустились, губы дрожали, она так побледнела, что белизна ее лица была неотличима от мрамора кухонной стойки. Она заплакала. Душераздирающие рыдания словно рвались из античной трагедии. В мгновение ока лицо ее стало мокрым, как под муссонным ливнем.
– Ну и ничего страшного, – рассердился Фред, – в космическом масштабе Земля – лишь песчинка. За миллионы световых лет наверняка существуют другие миры, в которых все хорошо!
Жанна выпустила ковер и бросилась в свою комнату с криком:
– Ты врешь! Ты врешь!!!
Элен повернулась к нему:
– Да ты что? Ты совсем спятил – сказать ей это так!
– А как я должен был ей сказать? Сколько ты собиралась ждать? Теперь, по крайней мере, все ясно. Правда – как пластырь, который надо отодрать, лучше сразу, не то будет больнее!
Элен потрясенно посмотрела на него:
– Но ей же двенадцать лет! Что на тебя нашло? В чем дело? Ты такой… такой холодный!
– Я принимаю ситуацию. Вот и все.
Элен закатила глаза:
– Боже мой, Фред! – Она поискала слова, чтобы что-то добавить, но не нашла. Вздохнула и вышла из гостиной. Фред слышал ее шаги в коридоре детей. Она зашла в комнату к Жанне.
Тут он заметил устремленный на него взгляд Александра. В свои четырнадцать мальчик все меньше походил на ребенка и все больше на мужчину. Его лицо утратило детскую округлость, и он уже был одного роста с матерью. Не было никаких сомнений, что в ближайшие годы сын перерастет и его. Массивный остов позволял предположить, что он будет и сильнее.
– Я-то знал, что мы здесь навсегда, – спокойно сказал он отцу.
Что-то угрожающее в его тоне и глазах не понравилось Фреду. Александр продолжал:
– Но кто будет главным?
– Как это «кто будет главным»?
– Сначала главным был ты. А теперь Марко, потому что он сильнее. А через десять или двадцать лет? Когда ты состаришься и Марко тоже, самым сильным буду я, это логично.
– Марко ни в коем случае не главный.
– Конечно, главный.
Александр не дал ему ответить и тоже поднялся наверх. Фред услышал, как повернулся ключ в дверном замке. Сын заперся в своей комнате.
Он остался один в гостиной.
На улице дневной свет уже мерк, скоро стемнеет. Фред посмотрел на пол со следами от грязных ботинок, на перепачканный ковер, валявшийся в кухне. Ему уже хотелось есть, и он спросил себя, должен ли приготовить ужин для всей семьи.
«Пусть как-нибудь сами», – решил он.
Фред поужинал один, съел пиццу Casa di Marna Quattro Formaggi от Dr. Oetker. Он вспомнил лекцию по истории маркетинга, на которой преподаватель привел эту марку в пример: как Рудольф Август Эткер заставил забыть, что он был офицером войск СС в лагере Дахау, и за несколько лет стал главой одной из крупнейших немецких промышленных групп.
Фред подумал, что истории человечества, как правило, нет дела до морали. Иначе почему он еще жив? Он человек умный, но не гений, у него нет особых заслуг, он никогда никому не спасал жизнь, не создал великого произведения искусства, не шибко образованный, в общем, он не тот, кто мог бы стать избранником высшей силы.
У него не было миссии, не было роли, не было судьбы, его не ждали великие свершения.
Он был чистой случайностью.
Ему просто повезло.
Он открыл бутылку вина, налил себе бокал, потом еще один. Вскоре бутылка наполовину опустела. Слегка пьяный, он удивился, что почти ничего не чувствует. Обычно после семейных ссор, упреков, слез он мог долго переживать, но сегодня ему было все равно. Он сам не знал, почему так жестко говорил с Жанной. Элен права, на него это непохоже. Ксанакс, конечно, влиял на настроение, но делал его нестабильным: он был то раздражительным, то флегматичным.
– Надо с этим завязывать, – заключил Фред, допив вино из бокала.
Гордый своим решением, надел ботинки и куртку. Он никуда не выходил весь день, и ему надо было проветриться. Хотелось пройтись, что-то привлекало его в перспективе оказаться одному в темноте – предчувствие, что там, в ночи, скрыт источник высшей мудрости, который даст ему все ответы.
На улице стояла сырая душистая прохлада, пахло йодом от океана, минеральной кислотой от основания острова, гнилостной сладостью от земли, в которой разлагались органические вещества. Это были запахи хлорофилла, сахара и феромонов.
Запахи сути жизни.
Ему нравилось, как пахло.
Он прошел мимо закрытой двери западного крыла. Спросил себя, что делают сейчас Ида и Марко, о чем они могут думать теперь, когда получили, что хотели. Отпраздновали ли они это дело, приготовив себе ужин из деликатесов с марочным вином? А может быть, они и не делали ничего особенного, они были такие мрачные в последнее время. Занимались ли эти двое любовью? До любви ли вообще в их возрасте? Жило ли еще в них желание, несмотря на бремя скорби по дочери? Чем они будут теперь заполнять свои дни? Он был знаком с ними несколько месяцев, но так мало их знал!
По тропе он удалился от дома. Туман заволок часть неба, и луна, от которой виден был лишь тонкий серпик, светила слабо. Остров был погружен в сумрак прихожей, освещенной свечой. Фред едва различал край тропы и утес, обрывавшийся в море.
«А если я поскользнусь?» – подумал он.
Он представил себе падение, отчетливо увидел, как его тело, на миг зависнув в воздухе, разбивается об острые камни внизу. Это не убьет его сразу, он переломает кости, ребра, ноги, спину. Органы разорвутся внутри, но он еще успеет почувствовать, как ледяная вода зальется в легкие и утопит его за несколько минут. Потом он представил себе, как завтра Элен и дети пойдут его искать, увидят разбитое тело, застрявшее в скалах, потратят несколько часов, чтобы достать, и похоронят на краю острова с помощью Марко. Все будут, конечно, потрясены и печальны. Может быть, тогда они поймут, что любили его, осознают, до какой степени он был им нужен, и теперь, когда его не будет, ощутят чудовищную, мучительную пустоту. Может быть, поняв все это, они о нем заплачут.
Ему так хотелось, чтобы кто-нибудь когда-нибудь о нем заплакал.
Мысли о смерти, о своих похоронах и горе семьи взволновали его. Горло сжалось, и к глазам подступили слезы, которые он вытер рукавом.
Он всмотрелся в самую глубь себя в поисках тяги к самоубийству, но ничего подобного не нашел. Он пожалел об этом: смерть была бы логичным ответом на отчаянное положение, в которое он попал. Жизнь больше ничего не могла ему дать: ни встреч, ни приключений, ни сюрпризов, ни открытий. Ничего. И все же умирать ему не хотелось. Механизмы выживания, запечатленные в самых архаичных глубинах его нервной системы, мешали ему покончить с собой, как надо было бы сделать. Разум бессилен против инстинкта.
Вдобавок он не хотел делать себе больно. Он ненавидел боль.
Наконец он начал мерзнуть и решил пойти домой и лечь спать.
В доме все было совершенно тихо. Он осторожно заглянул в комнату к Алексу, потом к Жанне – дети спали. Ему вдруг захотелось разбудить их, просто чтобы обнять, сказать, как он их любит, дать понять, что, с тех пор как они родились, все его достижения, каждый заработанный им цент – все это было для них, для того, чтобы защитить их от холода, от голода, от бедности, что они дороги ему бесконечно и он готов воздвигнуть вокруг них стены из денег, за которые никогда не проникнут горести этого мира. Фред вдруг почувствовал, что нуждается в признании близких, он хотел быть любимым, хотел слышать простые слова: «я люблю тебя», «я по тебе скучаю», «я думаю о тебе». Когда дети были маленькими, они ластились к нему, тянули ручонки, прижимались, если он брал их на руки, засыпали у него на плече. Он и не заметил, как все это сгинуло, невидимый сквозняк уносил его сокровище, алмаз за алмазом, изумруд за изумрудом, поцелуй за поцелуем, нежное слово за нежным словом, пока не остался лишь пустой сундук и стало слишком поздно.
