Текст книги "Рокки, последний берег"
Автор книги: Томас Гунциг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Элен
Элен вернулась в ванную и открыла рот перед зеркалом, пытаясь разглядеть больной зуб.
Но ничего не увидела.
Она поставила новую насадку на электрическую зубную щетку и тщательно почистила коренные зубы.
Стало больно.
И стало еще больнее, когда она прополоскала рот холодной водой.
Элен не была дантистом, но знала, что кариес сам собой не проходит. Кариес – это инфекция, чертова бактерия будет забираться все глубже, достигнет пульпы (боль указывала на то, что это уже произошло), а потом и корня. И тогда начнется сущий ад: гной, абсцесс, лицо раздует, как гнилой фрукт, от боли впору будет лезть на стенку, ей грозит сепсис, а там и смерть.
В прежнем мире этот кариес был бы сущим пустяком. Запись к дантисту, полчаса в кабинете, благоухающем дезинфекцией и ментолом, местная анестезия, бормашина, цементирование канала и пломба. До свидания, спасибо.
Но здесь, на острове, совсем другое дело.
Перед мысленным взором Элен возникли кадры фильма «Изгой», в котором Том Хэнкс удаляет себе зуб лезвием конька.
Она приняла ксанакс и села на кровать, чтобы спокойно подумать.
Потом легла.
И закрыла глаза.
Сделала долгий вдох носом и еще более долгий выдох ртом.
Ей смутно помнилось, что такое дыхание помогает расслабиться.
И она действительно расслабилась.
Она точно знала, что делать.
Она не хотела этого делать, но должна была просто привести себя в соответствующее состояние, чтобы сделать это.
Она должна превозмочь отвращение и попросить помощи у Фреда.
Перспектива просить у него помощи была невыносима, но ничего не поделаешь.
Откладывать нельзя, это ей не поможет.
Это неизбежно.
Она попыталась придумать, как смириться с этой перспективой. Может быть, вспомнить то время (далекое), когда она его любила?
Ей было двадцать пять, она встречалась с Евангелосом, греком по происхождению, с которым познакомилась в школе веб-маркетинга и дизайна; у него был невероятных размеров член, но сволочной характер, капризный, обидчивый, собственнический. Поначалу она принимала это за экзотические проявления чувствительной натуры под влиянием любви, но со временем пришла к выводу, что он просто козел (с невероятных размеров членом). Она никак не могла с ним расстаться, сама не знала почему. Он закатывал ей сцены по любому пустяку: она не так посмотрела на официанта в ресторане, на продавца из булочной на углу, на препода по бренд-маркетингу, на шофера такси, на курьера, на кошку, на собаку, он ревновал ее ко всему, что движется.
Это превратилось в ритуал, столь же идиотский, сколь и мучительный: она от него уходила. Он звонил. Плакал в трубку. Говорил, что ему плохо. Что он свалял дурака. Что ему жаль. Что он умрет. Она держалась. Недолго. Не отвечала на его звонки, но читала сообщения в ватсапе: «Прст лю оч лю #не-могубезтебя (эмодзи разбитое сердечко)», «Пжлст ответь #испрвлюсь #пстраюсь #тымояжиззззнь (эмодзи пылающее сердечко)». Через некоторое время она сдавалась. Ей было невыносимо причинять боль живому человеку. Нет-нет да и шевельнется в мозгу мыслишка, что она была несправедлива, что надо считаться с тонкой натурой Евангелоса, что она ничего не понимает в чувствах, что это и есть любовь, что ей надо хотя бы попытаться понять, быть гибкой, поставить себя на его место, ему не так повезло в жизни, как ей, он всего добился сам; в общем, в конце концов, почти помимо своей воли, она его принимала. Он возвращался, шмыгая носом, с глазами, полными жалких слез благодарности, а потом, через несколько недель, все повторялось. Это выматывало.
Фреда она встретила у Лоры, своей швейцарской подруги, с которой познакомилась на занятиях по крав-маге. Элен ходила на них, чтобы справляться со своими эмоциями или, скорее, с эмоциями Евангелоса. Лора, компаньон Фреда, – потому что ее однажды, в пятнадцать лет, когда она жила в Ла-Шо-де-Фон, изнасиловал инструктор по лыжам на школьных каникулах, и она НИКОМУ (Лора всегда повышала голос, когда говорила об этом) НИКОМУ И НИКОГДА не позволит дотронуться до нее без ее согласия!
Фред был симпатичным парнем, не красавцем, но симпатичным. Темноволосый, ухоженный, вежливый, немного похожий на Тимоти Шаламе (но все же не такой лапочка, скорее Тимоти Шаламе, учившийся на финансовом и причесывающийся как папенькин сынок). Больше всего ей понравилось, что выглядел он спокойным.
Спокойным и уравновешенным.
Он слушал ее спокойно. Отвечал ей спокойно. Он двигался неспешно, как мужчина, заботящийся о зверятах, и говорил степенно, как страховой агент.
Он был так непохож на Евангелоса.
По сравнению с Евангелосом Фред был как уикэнд в санатории. И ей захотелось в санаторий. Когда через несколько дней ей пришло сообщение в мессенджер: «Привет, Элен, может быть, сходим куда-нибудь на днях? (эмодзи бокал шампанского)», она раздумывала недолго – так недолго, что это было даже не раздумье, это была стадия, предшествующая раздумью, скорее рефлекс, – и написала: «Обязательно!» (без эмодзи).
После этого все пошло очень быстро. Назавтра они заказали в «Кумико», баре для упакованных студентов (музыка лаунж, приглушенный свет), по фирменному коктейлю (вермут Cinzano Rosso, битер Campari, имбирный эль Bundaberg и капелька кофейного ликера), он говорил о себе (все так же степенно), она говорила о себе (у нее кружилась голова). Он сказал, что мечтает однажды суметь уберечь свою семью. Это звучало допотопно, но мило. Что-то ей нравилось в его допотопности. Он отвез ее домой (у него был «мерседес» класса Е. Поймав ее взгляд, он сказал: «Я знаю, машина стариковская, это моего отца»), а когда автомобиль остановился у дверей ее дома, повисло классическое напряжение момента, когда оба знают, что сейчас что-то произойдет. И что-то произошло. Тоже классическое. Он поцеловал ее. Поцелуй был очень нежным. Чуточку робким. Скорее ласка, чем поцелуй. Потом Фред отстранился, словно хотел всмотреться в лицо девушки и убедиться, что она не рассердилась. И тогда она сама его поцеловала. В ее поцелуе было больше пыла, больше страсти. Потому что она слегка напилась, потому что он еще больше казался ей похожим на Тимоти Шаламе, потому что ей было хорошо в этой стариковской машине, потому что она знала, что, влюбившись в него, спасется от Евангелоса.
Она рассталась с Евангелосом по ватсапу на следующее утро: «Все кончено. Забудь мой номер пжлст» (без эмодзи). Разумеется, он не забыл. Сначала прислал сообщение: «КАК!!!!!!!!!», и еще: «ОТВЕТЬ СЕЙЧАС ЖЕ!!!!!», она не ответила, и он позвонил, раз, другой, бессчетное количество раз. Она не брала трубку. Он пришел к ней. Позвонил в дверь. Жал на кнопку звонка несколько минут. Кричал на улице. Сначала угрожал: «Ты не посмеешь! Я имею право на объяснение! Да кем ты себя возомнила??? Я никуда не уйду!!!», потом разрыдался: «Пожалуйста, не поступай со мной так! Посмотри, до чего я дошел! Посмотри, до чего ты меня довела!» Элен удивило собственное равнодушие к его крикам и слезам. Ей это даже доставило определенное удовольствие, как в зоопарке, она смотрела на мучения зверя за решеткой и даже могла постучать по прутьям, чтобы подразнить его. К этому приятному ощущению добавилось другое: она чувствовала себя больной, к которой внезапно вернулось здоровье. Ее равнодушие было признаком выздоровления. Она позвонила в полицию. Приехал наряд. Еванге-лос испугался и сбежал. На всякий случай она подала заявление о преследовании. И больше никогда его не видела.
Разумеется, член у Фреда был не таких невероятных размеров, как у Евангелоса, он занимался с нею любовью не так страстно, в его жестах не было того голода, она не чувствовала, что находится в зоне повышенной сейсмической опасности, не ощущала себя участницей первичной термоядерной реакции, в результате которой рождается небесное тело. С Фредом было тепло и нежно. Не то чтобы неприятно, но немного скучно. Как кататься на лодке по озеру. Да Фред и не был одержим сексом. Днем он проводил много времени, развивая свое дело, к вечеру уставал, открывал вино, которое долго выбирал в бутике в центре города, говорил с Элен о том о сем, о работе, о финансах, о букете вина, о технологии, о планах на отпуск, а потом включал телевизор и смотрел что придется, лишь бы разгрузить голову.
После рождения Александра и Жанны они пригласили няню, которая полностью взяла на себя быт и домашнее хозяйство, и Элен смогла посвятить себя карьере. Друзья и коллеги часто говорили ей, как это восхитительно – сочетать семейную жизнь и профессию, она скромно кивала и отвечала, мол, когда увлечен, все удается.
Жизнь текла мирно, гладко, без малейших шероховатостей. Было приятно так жить, но где-то в тени спокойствия притаилась мысль, повергавшая ее в ужас: неужели так и будет до самого конца? До старости. До смерти. И это называется жизнью? Здоровый дух в здоровом теле, не знающем ни в чем недостатка, не ведающем никакой боли. Ей случалось вспоминать Евангелоса и его невероятных размеров член. Когда она мастурбировала, он вставал перед глазами, всплыв со дна ее памяти, как всплывает на поверхность из глубин океана капля нефти. Она поискала Евангелоса в соцсетях, нашла его страницу. Он был production planner в агропромышленном секторе (она толком не знала, что это значит), постил редко: афиша прощального концерта Coldplay, фотография мезе (с комментарием «Живем! (эмодзи, пускающее слюнки, эмодзи огонь)»), селфи с женщиной (низенькой коренастой брюнеткой), держащей на руках девочку лет трех-четырех. При мысли, что он может заниматься любовью с другой, сердце Элен кольнула ревность. На работе некоторые мужчины к ней клеились, но ей они были неинтересны. Однажды вечером, немного перебрав Château Montrose 2015 года – бутылку с гордостью открыл Фред, – она чуть было не написала Евангелосу. Была на волосок от этого. Даже начала набирать личное сообщение: «Привет…», но, испугавшись, стерла. Слишком многое она могла потерять: свое положение, свой брак, свою жизнь. Она поняла, что за все эти годы комфорта расслабилась, и ей уже были невыносимы неожиданности, осложнения, риск. Ее рассудок был больше неспособен справиться с такими вещами и с яростью отторгал малейшую возможность.
Вот тогда-то она полностью смирилась со своей жизнью и решила сделать все от нее зависящее, чтобы полюбить Фреда. Она заставила себя видеть в нем только хорошее (его доброту, его мягкий характер, его ум, его деньги) и не замечать плохое (его манеру есть, его разговоры, его член). Это помогло. Не совсем, конечно, но почти. Теперь она испытывала к нему нежность, какую испытывают к домашнему питомцу, снисходительную привязанность, что-то легкое и бестелесное, как невесомый шелк, но что-то – уже лучше, чем ничего.
Элен лежала на кровати, полузакрыв глаза, и, предаваясь воспоминаниям, призывала нежность, которая сохранилась в ней лишь в форме окаменелости. Она сосредоточилась на ней, мысленно подержала в ладонях, отогревая, совсем чуть-чуть, только чтобы вернуть к жизни.
Она почувствовала, что это помогает. Слабенькая эмоция едва уловимо затрепыхалась, энцефалограф худо-бедно реагировал. Добилась Элен немногого и не знала, сколько времени продержится, надо было пользоваться моментом.
Она встала и спустилась в гостиную.
Спускаясь, Элен цеплялась за слабенькую эмоцию. Она была хлипкой, едва проснувшейся, любая противоположная эмоция могла унести ее вдаль, как порыв ветра цветочную пыльцу.
Если это произойдет, она не станет просить помощи, отвращение пересилит, оно будет так сильно, что она предпочтет сепсис.
Надо сосредоточиться.
Фред так и сидел за столом на террасе, в бутылке оставалось меньше половины. Он, кажется, был слегка пьян. Она представила себе его тягучий голос и нечистое дыхание.
Стоп!
Нет!
Сосредоточься!
Нежность… Снисходительность…
Она открыла застекленную дверь. Фред наверняка ее услышал, но не обернулся.
Было тепло, градусов двадцать, она была в джинсах и футболке, ласковые лучи солнца пригревали лицо, в воздухе пахло водорослями и солью, плеск волн мерным мощным дыханием окутывал атмосферу, действуя как аюрведический настой.
Она заговорила:
– Фред!
Сколько времени она с ним не разговаривала? Несколько дней, может быть, неделю, в последний раз пришлось сказать ему, что разошелся стык в душе. Он решил проблему.
Фред обернулся и посмотрел на нее. Он изменился, осталось лишь воспоминание от симпатичного брюнета, который поцеловал ее в машине миллион лет назад, до Тимоти Шаламе ему теперь было далеко. Волосы его поредели, и в них было много седины. На лице проступили морщины, придавая ему горькое выражение, свойственное тем, кто давно не знал счастья.
Она сосредоточилась.
Собралась с силами.
Это был критический момент.
– Ты мне нужен, – сказала она.
Ей удалось! Удалось превозмочь отвращение. Теперь будет проще, подумалось ей.
Она изложила ему, в чем дело: зуб (нижний, коренной, справа, заболел сегодня утром, надо бы, конечно, посмотреть, но она уверена, что это оно самое, кариес), объяснила, почему бессмысленно закрывать глаза на проблему или тянуть время.
Фред выслушал ее и спросил:
– Ты хочешь сделать это сейчас?
– Да.
– Ладно. Попробуем сделать это как следует. – Он встал. Увидел, что Элен смотрит на бутылку с вином, и добавил: – Не беспокойся. Я в порядке.
Он пошел в гостиную, взял свой лэптоп, стоявший на журнальном столике, и сел на диван. Она присела рядом.
– На сервере должно быть что-то на эту тему, – сказал Фред.
Он запустил поиск по тысячам статей и цифровых книг и нашел труд под названием «Стоматологическая хирургия в глуши» доктора Эдварда С. Керка, профессора стоматологической клиники Пенсильванского университета.
– Эта книга тысяча девятьсот десятого года, – заметила Элен, – нет ничего поновее?
– Есть. Но во всех остальных говорится об удалении зубов настоящими дантистами с хорошим оборудованием. В плане стоматологии мы экипированы не лучше, чем в тысяча девятьсот десятом. Как бы то ни было, зуб есть зуб.
Он раздражал Элен. И она ничего не сделала, чтобы прогнать это раздражение. Теперь, когда ей удалось попросить помощи у Фреда, она могла оставить умирать раз и навсегда свою ископаемую нежность, которую вернула к жизни, могла позволить негативным эмоциям, которые она испытывала по отношению к мужу (все внутри переворачивалось, когда в мыслях всплывало слово «муж»), вновь захлестнуть ее.
К операции они готовились несколько часов. Ох, как же он ее раздражал… Раздражало все: его запах (душноватый, как от куска лежалого мяса), цвет его кожи (он загорел, но это был отвратительный северный загар, такими бывают немцы, слишком долго пролежавшие на солнце, они будто поджариваются), звук его голоса (уже не ласковый, а просто слабый), его жесты (уже не методичные, а просто боязливые, жесты человека, непривычного к ручному труду). В глубине души она не верила в успех операции. Боялась, что у него дрогнет рука или не хватит сил. К тому же от мысли, что он полезет пальцами ей в рот, ее мутило.
Наконец все было готово. Они решили сделать это в ванной, там было больше света. Из инструментов нашлись клещи и отвертка. Отвертка представлялась ключевым элементом, она послужит зубу подъемником. Клещами они придадут зубу «легкое вращательное движение», о котором писал Эдвард С. Керк в своем труде. Инструменты кипятили в воде час (часа потребовала Элен «для надежности»), зубцы клещей заклеили пластырем (если они соскользнут, это убережет другие зубы от соприкосновения со сталью). Чтобы устроить подобие кресла, они последовали советам из книги: принесли в ванную два стула с террасы, простые стулья с подлокотниками: «Если вы составите два стула спинка к спинке, тот, на котором не сидит пациент, будет хорошей опорой для левой ноги оперирующего, а его колено может стать подпоркой для головы. Пациенту следует держаться за ручки обеими руками».
Когда все расставили и разложили, Фред тщательно вымыл руки и настоял на испытании. Он встал позади Элен, в точности как рекомендовалось в книге. И велел Элен запрокинуть голову. Светя маленькой лампой на ножке, которую принес из комнаты, он заглянул ей в рот и, помогая себе пальцами, обследовал зуб.
– Так, так… Я его вижу… Вот этот.
Пальцы мужа копошились у нее во рту, как выводок крысят. К горлу подступила тошнота.
– Эфоф, жнаю, – кивнула Элен.
– Отлично. Тогда приступим.
Но прежде встал вопрос об анестезии. Фред был за аспирин и бутылку вина. Элен отказалась. Ей требовалось что-то посильнее. Она хотела фентанил, в аптечке были пластыри. В инструкции значился длинный список побочек, но Элен сказала, что у аспирина тоже есть побочки, и множество:
– Это мое тело, и я сама решу, что мне принимать или не принимать!
– Ты же знаешь, что от этого умер Принс!
– Лучше смерть от передоза, чем боль!
Фред сдался.
Теперь, перед началом операции, она распаковала полоску пластыря «фентанил, 12 мкг/ч., применяется накожно», положила ее в рот и разжевала. Никакого вкуса не было. Только чуть-чуть горечи от клея.
Она ждала.
Минут через пять онемели кончики пальцев, потом забегали мурашки, поднимаясь от плеч к макушке, совсем легкая вибрация, приятная, как будто ангел слетел из рая и поцеловал ее в затылок. Какой хороший этот ангел, пришел к ней в трудный момент; может быть, это ее ангел-хранитель? Может быть, он был с ней всегда? Да, конечно же, он был с ней всегда! Бесплотное небесное создание, он оберегал ее с детства, защищал от всех бед, от всех страданий, от несчастных случаев и болезней, вот и сегодня он здесь, со своими крыльями из золота и серебра, со своим взглядом розового лепестка, со своим нежным дыханием и своей бесконечной любовью. О, как она вдруг его полюбила, этого извечного друга, не зная даже его имени.
Она, конечно, чувствовала, что Фред копошится у нее во рту, он вставил между зубами пробки, чтобы держать рот открытым, и работал, как рекомендовала книга: приподнимая зуб отверткой и придавая легкое вращательное движение клещами. Она все это сознавала, но ей было плевать. К ней слетел ангел, огромный, размах его крыльев был шире неба, ангел прижимал ее к себе, держал в своих объятиях, обширных, как континенты, нежно, как мать, укачивающая новорожденного. Ей было так хорошо, как в первую пору жизни, когда она купалась в околоплодных водах, ничего не зная о боли, о страхе, о жестокости мира, когда была чистым живым существом, для которого жизнь равнялась единому мигу, бесконечно теплому и вечно ласковому.
Она не потеряла сознание, она видела над собой сосредоточенное лицо Фреда и, под защитой ангельских объятий, находила его красивым, куда красивее в конечном счете, чем Тимоти Шаламе. Какой он красивый, весь сморщенный от усилий, какой красивый, обливающийся потом от страха сломать ей челюсть или расколоть больной зуб, не вырвав его. Ей хотелось сказать ему, что он может расслабиться, пусть сломает ей челюсть, пусть расколет зуб, пусть даже убьет ее, это больше не имело значения, жизнь стала вечно радостным континуумом, смерть – просто дверью, открывающейся в новый, новенький мир, в котором были ответы на величайшие загадки мироздания: кто мы? Откуда мы взялись? Какова наша роль?
А потом.
После этого.
Она упала.
По крайней мере, ей казалось, что она падает.
Но плавно, в замедленном темпе, она падала, будто погружалась в соленые бездны Марианской впадины.
Это было приятно.
В самом деле очень приятно.
Ей хотелось, чтобы это падение никогда не кончалось.
Она знала, что в конце ее ждет место, принадлежащее только ей, место, которое ждало ее всегда, необычайное место вне пространства и вне времени, в котором больше ничто не сможет причинить ей боль.
Наконец она очнулась.
Мгновением раньше Элен мягко падала по волшебной оси, и ей открывался вид на всю играющую радужными красками Вселенную.
Мгновением позже она села в постели.
Жестокая тошнота скрутила желудок, она сама не знала, как оказалась на коленях, уткнувшись головой в унитаз, и ее вырвало горькой желчью.
Она поднялась. Ужасно болела голова, как будто огромное количество расплавленной стали распирало ее изнутри, грозя взорвать.
Но это не шло ни в какое сравнение с болью в челюсти, дьявольской пульсацией отбойного молотка по корням всех зубов.
Она приняла ибупрофен и, пошатываясь, вернулась в комнату.
За окном мерцала странным светом ночь.
Она подошла посмотреть.
В темном небе плавали клочья светящейся ткани, огромные переливающиеся полотнища, меняя цвет от призрачно-зеленого до красной и розовой бахромы по краям.
Элен вспомнила ангела из своего кайфа и бездны галлюцинаций, в которые увлек ее фентанил.
«Как долго действует», – подумалось ей.
Она дошла до кровати и легла. Ибупрофен делал свое дело, боль не прошла, но была теперь приглушенной, будто обложенной ватой.
Элен провалилась в сон.
