Текст книги "Рокки, последний берег"
Автор книги: Томас Гунциг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Жанна
Спортивный зал занимал подвальное помещение. На площади сорок квадратных метров было все для полной фитнес-программы: скамья для жима лежа, набор гантелей от трех до тридцати пяти килограммов, шкив (очень полезно для разработки спинных мышц и трицепсов), тренажер для ног, беговая дорожка, велосипед и гребной тренажер.
Но все это Жанне было даром не нужно, она и так находила себя вполне секси и знала, что, когда предки решатся наконец свалить с этого острова домой и она вернется в школу, все мальчики обалдеют, увидев, до какой степени она изменилась. Они будут драться за нее, ей останется только выбирать. Совсем как в сериале «Городской колледж Сакраменто», к ней будут клеиться мальчики – одни будут похожи на Джейсона (высокий брюнет), другие – на Кайла (тоже высокий брюнет), третьи – на Шона (еще один брюнет, Жанна любила только брюнетов, высоких и мускулистых, развязных и чуточку наглых, хорошо бы еще парень был нападающим и капитаном футбольной команды, как в «Городском колледже Сакраменто»). Предки говорили, что больше ничего нет, что на континенте не осталось ни домов, ни улиц, ни школы, ни одной живой души. Только горы руин и трупов, среди которых все на свете Джейсоны, Кайлы и Шоны. Она им не верила. Она знала, что там случилось много всего, но знала и то, что все всегда кончается хорошо, рано или поздно, но непременно, и надо быть круглым идиотом, чтобы просидеть до конца своих дней на этом злосчастном острове. Однажды за ними приедут. Люди – полицейские, военные, пожарные, спасатели, не важно кто! И ее отвезут в ее настоящий дом, где будет ее настоящая комната, и школа, и друзья, и все на свете высокие брюнеты.
Когда настанет этот день, Жанна будет готова: она репетировала жесты, походку, выражения лица перед большим зеркалом в спортзале, надевала мамины шорты (когда их семья приехала на остров, ей было двенадцать лет, и тогдашняя одежда давно стала ей мала), натягивала белую футболку и рассматривала выступающие под хлопковой тканью груди, круглые ягодицы, длинные ноги.
– Класс, – говорила она сама себе.
Она подражала повадкам Кэсси (блондинки, которая мутила с Джейсоном), Кейлы (блондинки, которая мутила с Кайлом) и Эшли (брюнетки, которая мутила с Шоном): поворачивала голову, опускала подбородок к плечу, игриво улыбалась своему отражению. Поднимала бровь, как бы удивляясь, будто ей рассказали нечто невероятное (например, что Кейла изменила Кайлу с Джейсоном на летних каникулах и они переспали на заднем сиденье минивэна, припаркованного на пляже Малибу), потом смеялась (три мелодичные хрустальные нотки, всегда одни и те же), откинув голову назад, отчего колыхались ее черные блестящие, как нефтяной поток, волосы, и ей это очень нравилось (так делала Эшли).
Сериал «Городской колледж Сакраменто» насчитывал шесть сезонов, по дюжине серий в каждом (не считая специальных выпусков к Дню благодарения), и вот уже три года это был любимый сериал Жанны, оставивший далеко позади «Сексуальное просвещение», «Волчонка», «Сплетницу» и «Ривердейл». Она любила этот сериал, в котором все злые, все язвы или манипуляторы. Например, ее любимой была восьмая серия третьего сезона (под названием «Стычка»), в которой новенькая по имени Кристел появляется в колледже в середине учебного года. Кристел обладает всеми атрибутами тинейджерской красоты по-американски: грудь размера С, осиная талия, плоский живот, подчеркнутый низко сидящими джинсами и коротким топом, тонкие загорелые руки, по-калифорнийски белокурые волосы. Она ведет себя так вызывающе и независимо, что на нее запали все парни Сакраменто, а Кейла, Кэсси и Эшли даже преодолели взаимную ненависть и сговорились нейтрализовать (в оригинале destroy, уничтожить, Жанне это слово нравилось больше) Кристел. Они разработали план, залучив в союзники Шона. Он назначает Кристел date, свидание, ночью в баскетбольном зале, от которого у него есть ключи, потому что он помощник мистера Рамиреса, тренера «Диких котов», команды колледжа. Шон и Кристел одни в пустом зале. Бледный свет луны просачивается сквозь стеклянную крышу, отчего вся атмосфера сцены кажется слегка сверхъестественной. Шон так мил, что Кристел открывает душу: она не та, за кого все ее принимают, ее отец – безработный механик, она живет с ним на автосвалке, что на выезде из города. Ее мать сидит в тюрьме за торговлю наркотиками. Кристел вдруг предстает слабой и ранимой. Растроганный ее откровениями, Шон гладит девушку по щеке, говорит, что будет ее защищать. Он целует ее, Кристел отвечает на поцелуй. Его рука скользит ниже, на грудь размера С, но тут Кристел его отталкивает и говорит, что она еще не готова.
– Я знаю, тебе хочется так же, как мне, – не унимается Шон, усиливая натиск.
– Нет… Пожалуйста… Не надо, – стонет Кристел.
Но Шон не слушает. В нем восемьдесят пять килограммов чистой американской мускулатуры, развитой благодаря полезным овсяным хлопьям на завтрак и говядине на обед и ужин. Притиснув Кристел к стене, он спускает с нее джинсы с лайкрой и властно овладевает ею. И только тут зритель видит, что Кейла, спрятавшись в темном углу, снимала всю сцену. Кадры выложены в «ТикТок», ими делится весь колледж. Кристел называют нехорошим словом bitch, шлюха (иначе разве пошла бы она на свидание с парнем ночью, заголив пузо по самое некуда и напялив топ в облип на свою грудь размера С? Конечно нет!). В конце серии бедная Кристел покидает штат на ржавом пикапе отца. Эта последовательность событий (Кристел задирала нос, Кристел втоптали в грязь) возбуждала Жанну до крайности. Поначалу она сама не понимала, почему это на нее так действует, а потом пришла к выводу, что греет ее идея власти: захватить власть, удержать власть и властвовать любой ценой.
Это она и сделает, когда наконец вернется домой: она не будет больше примерной девочкой, папиной и маминой дочкой, нет, она станет тираном и будет одновременно очаровывать и держать в страхе.
Фред
Фред знал, что только он один заботится о содержании и обустройстве. Александр иногда помогал ему немного с каким-нибудь ремонтом: заменить солнечную панель, смазать заевший шарнир, прочистить фильтр в цистерне и тому подобные мелочи… Но Жанну он больше ни о чем не просил. Она так откровенно выказывала нежелание что-либо делать, что это всякий раз приводило его в бешеную ярость. Два года назад, когда он попросил ее подновить бетонные стыки между плитками мощеного двора, она сделала это с явной неохотой, надувшись, и они так поссорились, что Фред вышел из себя. Он схватил дочь за руку, стиснул до боли, какую-то долю секунды ему хотелось ее ударить, но вмешалась Элен. А что было бы, ударь он дочь? В какую спираль этот жест увлек бы его семью? Он понятия не имел, но нутром чувствовал, что это опасно, очень опасно. Может быть, потому что в глубине души именно этого зверства он и хотел, может быть, даже ждал его. Сегодня Фред один выполнял все работы, связанные с содержанием дома. Раз в неделю он совершал, как сам это называл, обход. Обход занимал около четырех часов, за которые он успевал проверить:
– состояние фильтра цистерны;
– состояние солнечных панелей;
– состояние ветряной установки;
– заряд двух батарей системы энергоснабжения и кабель стабилизатора со встроенным трансформатором;
– все краны (всего их было семь) и спуски воды (всего четыре), чтобы убедиться, что нигде нет утечки (иначе пострадали бы запасы воды);
– запасы пищи и гигиенических средств (он знал, что дело бессмысленное, но его это успокаивало).
Подвал был его любимым местом. Там было спокойно, прохладно и царила ватная тишина, едва нарушаемая урчанием холодильников. На четырех сотнях квадратных метров были установлены две морозильные камеры по пятьдесят кубометров каждая, в которых находились уложенные аккуратными рядами всевозможные готовые блюда (пиццы, лазаньи, ризотто, паэльи, утиные ножки – гордость юго-запада Франции, десерты, замороженный хлеб). Было тут и мясо: сотни кур, стейки, телячьи ребрышки, говядина, свинина. Рыба во всех возможных видах, фрукты (яблоки, лимоны, апельсины), овощи (кабачки, порей, шпинат…).
Когда они приехали, было около шестидесяти тысяч готовых блюд. Сейчас оставалось, должно быть, почти пятьдесят тысяч. Фред подсчитал, что из расчета два блюда на человека в день получается две тысячи девятьсот двадцать блюд в год. Вполне достаточно на ближайшие пятнадцать лет. И это не считая того, что нуждается в приготовлении. Не считая тысяч банок консервированных фруктов, овощей, мяса, супов, джемов, к которым никто пока не притрагивался. Не считая, наконец, тонн риса и бобовых (чечевица, красная и белая фасоль). Это изобилие нравилось Фреду, оно его успокаивало, он часто повторял про себя: «Запасов у нас на века». Даже если случится поломка в морозильных камерах, есть сменные двигатели (самые простые в установке). И даже если случится тотальная катастрофа, полностью отключится электричество (а для этого надо, чтобы перестали работать солнечные панели, остановился ветряк и сломалась гидроустановка, оборудованная в сотне метров от побережья, с северной стороны, там, где самые сильные морские течения), все равно останутся консервы (придется есть их холодными, но ничего страшного) и бобовые (придется как-то кипятить воду, но что-нибудь сообразим, на войне как на войне). Как бы то ни было, пищи для всей семьи действительно хватит на века.
Фред обшарил кладовку с инструментами, где лежали в ряд в картонных и пластмассовых коробках сменные солнечные панели, запчасти для ветряка и морозильных камер, и отыскал суперклей, аккуратно упакованный вместе с моющими средствами, десятки которых ждали использования.
Под конец обхода он вышел в гостиную. Как часто бывало в этот момент, закончив все дела по содержанию дома, Фред задался вопросом, что же будет делать весь долгий день, потому что до ночи было далеко. Он проглотил полтаблетки ксанакса, запил стаканом воды. Он принимал это лекарство уже так давно, что не знал, действует ли оно. Разве только слегка расслабляет. Зато он был уверен, что, если перестать принимать ксанакс, это вызовет ужасные приступы тревоги. Фред пробовал однажды, в самом начале, обойтись без него, это было ошибкой, и сегодня, оглядываясь назад, он думал, что, может быть, смог бы избежать инцидента с Идой и Марко, не взбреди ему в голову бросить анксиолитики, тогда как в инструкции было четко указано: «Прекращение лечения только под контролем врача. Только очень ПОСТЕПЕННОЕ уменьшение доз и увеличение интервалов между приемами предотвратят синдром отмены».
Облокотившись на кухонный стол, он рассеянно смотрел в широкое, во всю стену, окно. Крошечная коричневая птичка что-то клевала на плитках террасы.
– Как славно придумано, – вздохнул про себя Фред, представив совокупность работающих механизмов, дающих этой птичке жить, летать, есть, спать. – Ее жизнь имеет не больше смысла, чем моя, однако ее-то не тревожит, что до самой смерти каждый завтрашний день будет один к одному похож на вчерашний.
Он вспомнил, как жил раньше, как создавал свою компанию, как был доволен, когда цифры шли вверх, хмелел, раздавая премии, гордился, зная, что служит примером для желторотых новичков. Он помнил поразительное чувство принадлежности к миру богатых, очень богатых, тех, для кого жизнь – вечный праздник. Помнил поездки в самые эксклюзивные (как он любил это слово) места планеты, частные самолеты, частные яхты, частные пляжи, частные лыжные трассы. Помнил счастье отражаться в завистливых взглядах встречных, помнил женщин, дававших ему понять, намеками и жестами, что «стоит ему только захотеть». Он никогда не изменял жене, другие женщины его не интересовали, но ему нравилось думать, что у него есть возможность. Что все зависит только от него.
А теперь, когда ничего этого больше нет, какой смысл в его жизни? Ни больше, ни меньше смысла, чем у этой коричневой птички, которая уже улетела, у крохи, безразличной к роли, которую она играет – или не играет – в этом подлунном мире. Почему, когда все исчезло, у него появилось ощущение бесконечного падения в пропасть? Он прекрасно знал, что, в какой-то мере, в его прежней жизни смысла было не больше, но, благодаря ее кипению, у него была хотя бы иллюзия, что он – главное действующее лицо спектакля, который смотрит весь мир.
Ксанакс постепенно делал свое дело: Фред успокаивался, слегка отстранялся от действительности, а его тревога и гнев как будто растворялись в теплой водичке. Он услышал, как открылась и закрылась входная дверь, потом раздались шаги на лестнице. Это были медленные тяжелые шаги Александра. Сын даже не подумал снять обувь. «Опять разнесет повсюду песок», – нахмурился Фред. Уборкой тоже занимается он один, всем как будто плевать: Александр пропадает где-то целыми днями, Жанна не отлипает от телевизора… А Элен, ясное дело, и собой-то больше не занимается. Фред вздохнул: он, конечно, поступит как всегда, ничего не скажет: ссориться ему не хотелось, это бессмысленно; он просто подметет в прихожей и на лестнице.
Была середина дня. Фред налил себе бокал вина: «Шато Борегар» 2016 года, это был хороший год, климатические условия идеальные. С бутылкой в руке Фред вышел на террасу и устроился на полотняных подушках дивана. Солнце ласково гладило щеку; он пригубил вино, думая о Франции, о Бордо, о виноградниках и винограде. На приклеенной к бутылке этикетке виднелась картинка: красивый замок на вершине холма. Что сталось с этим замком? Стоит ли он еще на холме? Скорее всего, нет. А вместо виноградников, должно быть, теперь лишь кучи пепла. На обратной стороне бутылки было написано: «Виноградники шато Борегар богаты историей, уходящей корнями в XII век. В то время рыцари-госпитальеры владели этой землей и возделывали ее. Им мы обязаны прославленным крестом тамплиеров – нашей эмблемой. Пять веков спустя семья Борегар построила здесь замок. Наследники поместья из поколения в поколение улучшали качество наших вин, которые сегодня признаны одними из лучших в Помроле».
Фред отпил еще глоток; вкус вина напоминал ему о канувшем мире.
Он снял кроссовку с отклеенной подошвой, достал из кармана тюбик и принялся чинить.
Элен
Фильм кончился, и Элен встала. Леонардо умер, Роза бросила колье «Сердце океана» в темные ледяные воды Северной Атлантики. Сценарий был закольцован, и глаза Элен, как всегда, наполнились слезами. Она расплакалась еще в конце фильма, оплакивая смерть молодого человека, его мужество и самопожертвование, душераздирающий конец этой любви и прощание старой женщины с прекраснейшей историей в ее жизни, но оплакивала Элен и себя саму, и то, чем стал сегодня мир, и то, чем стала она: жалким созданием, никому больше не нужным, никем не любимым, ни для кого не желанным.
Она задумалась, какой сегодня день. Будний или выходной? А какой месяц? Элен даже не была уверена, какой год, она давно потеряла счет.
«Допустим, сегодня понедельник, пятое октября», – подумала она. И представила себе свою прежнюю жизнь в понедельник, пятого октября: она надела бы костюм от The Kooples или комбинезон от Comptoire des Cotonnier. Элен предпочитала эти бренды более роскошным типа «Диор» или «Шанель», которые ассоциировались у нее с вульгарными девицами, состоящими при русских олигархах. Но, может быть, она надела бы пару кроссовок «Баленсиага». Наряд получился бы чуточку нескладный, чуточку мятежный, чуточку punk (это слово она употребляла где надо и где не надо). Она села бы в свой «BMW iX3» и поехала на работу, включив Франс Галль на стереосистеме Harman Kardon, которой была оборудована машина. Исполненная победоносной энергии, она подпевала бы, подхватывая слова: «Держись, докажи, что ты есть, ищи свое счастье, держись, этот мир эгоист, слушайся сердца, держись, он не твой, этот мир, сразись, держись». Потом она приехала бы в офис. Элен руководила отделом visual marketing в крупной консалтинговой компании. Была талантливым руководителем, и ее за это уважали. Она хорошо зарабатывала, но работала не ради денег, деньги у нее всегда были, она выросла, купаясь в них, а с тем, что зарабатывал ее муж, богатство озаряло ее жизнь так же щедро, как солнце озаряет мир. Она работала, потому что любила свою работу! Работала, потому что у нее был талант, а талант, она знала, это «не только дар, но и ответственность» (она слышала эту фразу во время тимбилдинга, который вел коуч по личностному развитию). Она буквально творила чудеса: ей удалось, например, превратить допотопную крохотную фабрику по производству тапочек на веревочной подошве в продвинутый бренд. Пришлось сменить логотип, название сохранили, сыграв на идее, что новое – это хорошо забытое старое; она добилась сотрудничества со знаменитым японским мангакой, заполучила в партнеры певицу Анжель, которая дала концертное турне в тапочках, и они стали продаваться миллионами. Вот на какие чудеса была способна Элен. Вот что она бы делала, если бы был понедельник, пятое октября, в том прежнем мире, который не должен был кануть.
Элен посмотрела на свое отражение в зеркале в ванной и показалась себе безобразной. Вот бы сходить к парикмахеру, он сделал бы ей каре с лохматой челкой: коротко спереди, бахрома по бокам, подлиннее сзади, как у Софи Марсо на Каннском фестивале. Теперь, когда ей приходилось стричься самой, волосы бесформенной массой падали на плечи. Фреду и Александру было проще: когда волосы отросли, включил триммер, и готово, но Элен не могла решиться на такое. Ей казалось, что, сбрив волосы, она утратит женственность, это значило бы смириться с тем, чем стала ее жизнь: совокупностью химических и физических явлений без всякого смысла. Она кое-как причесалась, натянула джинсы и свитер, валявшиеся в куче одежды, которая росла у кровати.
– Надо убраться, – сказала себе Элен, – и давно пора постирать.
Но она знала, что это так и останется благим намерением, потому что каждый раз, решив сделать что-нибудь полезное типа стирки, она тупо сидела на кровати и смотрела на царящий беспорядок, внезапно охваченная бесконечной усталостью, бормоча про себя: «Зачем?»
Спускаясь в кухню, она встретила Александра, который поднимался в свою комнату. Она не видела его уже несколько дней. Он все чаще уходил далеко от дома, возвращался ненадолго принять душ, взять еду и смену белья. Элен тревожилась за него: он почти не разговаривал и смотрел искоса взглядом бродячего пса, про которого не знаешь, убежит он или укусит.
– Привет, – только и сказал Александр.
– Все хорошо? – спросила Элен, но он уже скрылся.
Войдя в кухню, она увидела за большим окном Фреда: он сидел на террасе, с пустым взглядом. Он не видел ее. Тем лучше. Он захотел бы поговорить, а ей не хотелось, он завел бы речь о проблемах, связанных с домом, о состоянии запасов пищи и бытовой химии, о прогнозе погоды, ему постоянно надо было говорить, он не выносил молчания, это повергало его в ужас, как будто молчание было концом всего, а она просто хотела, чтобы он замолчал. Он замолчал только однажды, четыре года назад, когда произошло «событие». Молчал неделю, а потом его снова разобрало, и он говорил, говорил без умолку. Элен вставила капсулу Nespresso в кофемашину, она всегда пила один и тот же: Ispirazione Firenze Arpeggio. Этикетка гласила: «Нотки какао. Темная обжарка, плотный и сливочный». Она никогда не понимала, где, собственно, это какао темной обжарки и откуда в нескольких миллилитрах горького кофе плотность и сливочность, но привыкла к этому сорту. Жидкость потекла в крошечную чашечку, Элен выпила ее залпом.
И вдруг напряглась.
У нее заболел зуб.
Боль, подобная электрошоку, мгновенно прострелила коренной зуб до самой десны. Она зажмурилась.
«Нет, только не это! Только не зубы!» – билось в голове.
Боль не проходила, терпимая, но вполне реальная. Элен мысленно перебрала содержимое имеющейся на острове аптечки: полный набор обезболивающих (парацетамол, аспирин, ибупрофен), дезинфицирующие средства в разных формах (жидкости и гели), стерильные компрессы и бинты, пластырь, лупа и пинцет, антигистаминные, противорвотные, средства от поноса и от запора, гель от ожогов и, разумеется, антибиотики широкого спектра (эффективные при большинстве пищеварительных, мочеполовых, гинекологических инфекций, при отитах, ангинах, бронхитах, синуситах, сепсисе и всех прочих воспалительных процессах), заживляющий гель, жгуты (она толком не знала, как ими пользоваться), сиропы и таблетки от кашля на основе кодеина, морфий в разных формах (для орального приема и внутривенных инъекций, у нее несколько раз было искушение его принять «на пробу»), пластырь с фентанилом (с ним осторожней, некоторые наркоманы жуют его как жвачку, от этого умер певец Принс) и даже дефибриллятор («дефибриллятор автоматический наружный», она прочла по диагонали инструкцию несколько лет назад, выглядело не особо сложно, если только не психовать). Разумеется, в по-настоящему тяжелых случаях все это не поможет: рак убьет однозначно, при инсульте не будет обеспечен должный уход, при аппендиците исход почти наверняка окажется роковым… В их прежней жизни зубная боль была неприятной, но не страшной. Со своей медицинской страховкой, включающей стоматологию, они имели доступ к лучшим дантистам, а больной зуб при необходимости заменялся имплантом. Но здесь, на этом острове, если боль не пройдет, а усилится, его надо будет вырвать.
От этой мысли ее бросало в дрожь.
И главное, придется просить помощи у Фреда. А для Элен это, вне всякого сомнения, было хуже всего.
