Текст книги "Маленький Большой человек"

Автор книги: Томас Бергер (Бри(е)джер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

Если какой-нибудь из уасичу совершает поступок, который не нравится другим, они обвязывают ему шею веревкой и сталкивают с высокого моста, чтобы выдернуть его дух из тела. Бледнолицые рассказывают про свои большие деревни, которые стоят в том краю, где рождается солнце. Но если то, что они говорят, правда – зачем тогда они приезжают в нашу страну и пугают бизонов?

Я скажу вам – зачем: все бледнолицые больны, и если где-то есть те большие деревни, которыми они хвастают, то все люди в них, наверное, умерли оттого, что спали с больными женщинами и ели мясо, которое смердит; а те из них, кто остался живым, приезжают сюда, и если мы их не убьем, то они заразят своей болезнью народ Лакотов и наших друзей – народ Шайелов».

Так Лакоты называют Шайенов.

После этого Большой Лось сел и стал чесаться, потому что его кусали вши, а говорить стал другой Лакот. Он говорил в том же духе, а после него поднялся наш Горб. Оратор он был не ахти какой, но котелок у него варил – в этом ему не откажешь. Так вот, встал он и говорит:

«Если мы хотим воевать против бледнолицых, нам потребуется много ружей и пороха. Столько ружей, пороха и пуль, сколько нужно для войны с бледнолицыми, мы можем взять только у бледнолицых. Наверно, они не согласятся дать их нам, если мы скажем, для чего нам ружья, порох и пули. Даже если они согласятся продать их нам для этой цели, мы не сможем их купить, потому что нам не за что купить столько ружей, пороха и пуль. И мы не можем силой взять их у бледнолицых, потому что, если бы мы могли это сделать, нам не нужны были бы ружья, порох и пули для войны с бледнолицыми».

Горб задумался и стоял, то и дело открывая и закрывая рот, словно рыба, потому как носом он дышать не мог: нос ему повредили в тот самый день, когда дрались из-за виски возле нашего обоза, и теперь он – нос, то есть, – был все время заложен… Так вот, помолчал он с минуту и говорит: «Горб тоже не понимает, что нужно бледнолицым в нашей стране. Они все, наверное, потеряли разум…

Наверное, лучше нам держаться от них подальше, потому что у нас нету ружей, пороха и пуль».

Тут опять встал Большой Лось: «Один молодой бледнолицый вождь в Форт-Ларами говорил, что с отрядом в десять солдат он может стереть с лица земли весь народ шайела, а с отрядом в тридцать солдат – все племена прерий. Но вместо этого мы, Миннеконжу, и с нами ещё некоторые из Лакотов стёрли с лица земли его самого.

Вот, это кольцо, которое я ношу на шее на шнурке – это его кольцо. У меня был ещё и его палец, но я его потерял».

Наконец, очередь дошла до Старой Шкуры Типи, и он заговорил – как и полагалось по правилам индейского ораторского искусства – высоким фальцетом. Слова зарождались где-то глубоко в груди и, пройдя через напряжённое горло, вырывались наружу высоким дрожащим сдавленным звуком. Когда слышишь такую речь впервые, может показаться, что бедняга просто помирает от удушья. Но если привыкнешь к этой манере и начнёшь вникать в суть – очень даже вдохновляет.

Сначала он говорил комплименты Миннеконжам и другим кланам народа Лакота. Потом невзначай напомнил им шайенскую теорию, по которой они – Шайены, то есть, – живут в Чёрных горах давным-давно; они уже жили в этих местах и процветали, и имели множество лошадей, когда первые из Лакоты только появились здесь – бедные и жалкие, перевозя свои типи на собаках, потому что не имели лошадей, И Шайены жалели их, и время от времени дарили им лошадей, и благодаря этому Лакоты постепенно превратились в то богатое и мощное племя, каким они есть сегодня…

Часа полтора он продолжал в том же духе, а потом говорит: «Что же касается бледнолицых, то первым из людей моего народа, кто увидел их, был дед моего деда. Его звали Идущий По Земле. В те дни мой народ жил у Озера Без Берегов, строил жилища из земли и выращивал маис. Однажды утром Идущий По Земле и ещё несколько Шайенов шли по следу медведя берегом реки, и вдруг увидели след другого зверя, которого они никогда раньше не видели. Этот новый след был размером с медвежий, но на нем не было видно отпечатков от пальцев и когтей – он был весь гладкий, ровный и округлый. Наши, люди решили, что это след какого-то речного зверя, у которого пальцы соединены перепонками, чтобы лучше плавать.

И они пошли по этому следу, и он привел их на лесную поляну, и там они увидели этих новых зверей, а ещё – медведя-гризли, который тоже шёл за ними по следу. Эти новые животные имели очень странный вид. Нашим людям показалось, что они голые, но у всех у них разный мех, или шкура, а ещё у всех разная форма головы. Наши люди тогда подумали, что эти животные – родственники, или даже дети медведя-гризли, потому что, как и он, они стояли на задних лапах, а передними лапами пользовались как руками, и туловище у них было такое же неуклюжее.

Но тут медведь-гризли напал на этих неведомых зверей. Он бросился на них, а они – ухватили себя между ног, вытащили свои члены, которые у них длиннее, чем руки – и положили их себе на плечо, а потом из членов вырвалось пламя и дым, и был большой шум, а гризли упал и умер.

Наши люди были очень напуганы и бежали через лес назад, в свою деревню, и рассказали обо всём всем остальным, а остальным было очень интересно и захотелось увидеть диковинных животных своими глазами. Поэтому все воины нашей деревни отправились к той поляне, спрятались за кустами и стали смотреть. Одно из животных стало стаскивать кожу со своего туловища и головы, и наши воины от изумления захлопнули свои рты ладонями. Но когда оно осталось без шкуры, наши люди увидели, что оно похоже на Шайена, как одна капля воды на другую, только тело у него белого цвета, и на лице растут волосы.

Оно покупалось в речке, а потом опять натянуло на себя свою шкуру – и тогда наши воины поняли, что это шкура на самом деле не шкура, а одежда.

У некоторых из этих существ лица были волосатые, и наши люди решили, что это самцы, а гладколицые – это самки. А ещё они увидели, что палки, стреляющие молнией – вовсе не члены этих животных Просто они иногда ставят эту палку на землю у себя между ног – вот Шайены и решили, что это член.

Потом наши люди вернулись в свою деревню и собрались на совет. Голодный Медведь сказал: «Лучше нам не беспокоить их и не злить, потому что это очень странные животные, и мы не знаем, чего от них ждать».

Чёрный Волк, который не был среди тех воинов, которые первыми пришли на поляну, и не видел, как бледнолицые стреляют, сказал: «Мы могли бы легко убить их, но мясо у этих белесых, скорее всего, невкусное, хотя кожа сгодилась бы на набедренную повязку».

Но Идущий По Земле, который был очень мудр, сказал: «Эти существа не Шайены, но они тоже люди. Все вы помните пророчество нашего великого героя, который говорил, что однажды в нашей стране появятся люди незнакомого племени, и у них будет белая кожа и странные привычки. Он говорил, что они принесут нам несчастье. И вот – они здесь. И будет лучше, если мы сами выйдем им навстречу, чем если они наткнутся на нас случайно и застанут нас врасплох.

Поэтому мы поступим так: я войду в их лагерь и стану смотреть на них. Вы спрячетесь за кустами и будете следить. Если белые люди нападут на меня – значит, мы должны воевать с ними, и тогда пусть кто-нибудь вернется в деревню и скажет женщинам, чтобы они спрятались и спрятали детей. Если на меня не нападут, то вы можете тоже выйти к белым людям».

Идущий По Земле сбросил с себя всю одежду, кроме набедренной повязки, и один направился к поляне. Белый человек, который первым увидел его, стал поднимать свою палку, стреляющую молнией, но другой – без волос на лице, похожий на женщину – шагнул вперёд и протянул Идущему По Земле руку. Дед моего деда остановился и посмотрел ей в глаза, потому что наши люди в те времена не знал и, что такое рукопожатие. Потом подошли другие белые люди. Они обступили вождя со всех сторон, и наши воины в кустах стали натягивать тетивы своих луков, но скоро они увидели, что белые не причиняют вождю никакого зла, а наоборот, улыбаются ему и пытаются говорить с ним, и тогда некоторые из наших воинов вышли из-за кустов к белым людям.

Оказалось, что гладколицые люди – это не женщины, а мужчины, как и волосатые. А у одного из них на шее висел золотой крест, и когда он снял шляпу, Шайены увидели, что у него почти нет волос, только небольшой пушок возле ушей. У него было две жерди, связанных крест на крест – они торчали из земли неподалёку. И вот белые люди опустились на колени, а этот лысый закрыл глаза, сложил руки перед собой и стал что-то говорить. Потом белые показали Шайенам свои палки, стреляющие громом и молнией, и разрешили им несколько раз нажать на курок, но наши люди всё равно пугались, когда гремел выстрел.

Те первые белые люди оставались в этом месте одну луну и начали строить квадратный вигвам из бревен. Наши люди приходили к ним каждый день, и человек с крестом дарил им подарки и показывал жестами, чтобы они опустились на колени, когда он говорит, обращаясь к скрещённым жердям, в которых заключалась его колдовская сила; и наши люди слушались, и становились на колени, чтобы не обидеть его. Но однажды ночью, когда часть белых людей спали, остальные убили их, забрали их вещи и сожгли дом. Потом пошли к Большой Воде, сели в лодку, которая была у них там, и уплыли.

Эту историю слово в слово рассказал мне отец моего отца, – закончил свой рассказ Старая Шкура. – А потом то же самое случалось много раз везде, где бы ни появлялись белые люди. Они не любят друг друга, и рано или поздно один белый обязательно убивает другого, и обычно делает это не в бою – как Шайены, когда хотят показать свою храбрость и насладиться геройской смертью своих врагов, и умереть в хороший день – а совсем наоборот: они стреляют друг другу в спину, подвешивают за шею, заражают один другого плохой болезнью или делают так, чтобы он потерял голову из-за виски.

Но я говорю вам – это белые люди, они не такие, как мы, и, может быть, у них есть какая-то причина поступать так, а не иначе, и эту причину нельзя понять, если ты не белый. Когда они нападут на меня – я буду защищаться. Но до тех пор я буду избегать встречи с ними».

Вот так учил нас старый вождь. А было это в те дни, когда мы перебирались на новое место – в страну на берегах реки Паудер. Но спешить-то нам было некуда, и мы сначала повернули на юг, и пару дней шли берегом реки Сюрпрайз, и взяли там много бизонов. В те времена железной дороги ещё не было, и белых охотников тоже, так что в этих местах бродили бизоньи стада в сотни тысяч голов. Миля в длину, миля в ширину, а то и больше – представляете? – и всё сплошь запружено зверьём – спина к спине, так что и травы не видно. Шайены гонят их по кругу и бьют без устали стрелой или копьем, и сколько бы ни убили – всё равно капля в море для этого стада. Потом приходят женщины и разделывают туши, все пригодное в пищу, или ещё для чего-нибудь, складывают на шкуры и волокут в лагерь, а сами шкуры потом выделывают и растягивают для просушки, а потом из них шьют какую-нибудь одежду и покрышки для типи. Помню, после охоты мы, бывало, ели варёный бизоний язык и жареную вырезку из холки – лучше этой еды ничего на свете нет, а ваш самый лучший бифштекс рядом с ней – всё равно как обожжённая подошва. Но теперь-то ничего этого уже нету…

Так вот, я уже сказал, что белых в тех местах тогда ещё не было, но зато там поблизости жили индейцы Вороны. Вообще-то Шайены и Вороны по большей части враждовали, но незадолго до того правительство собрало враждующие племена на берегу Лошадиной речки, к востоку от Ларами и заставило их подписать договор – что не будут воевать друг с другом. Ну, между теми племенами, что живут друг от друга далеко, этот план работал прекрасно, но между соседними племенами – ничего не получилось, потому как для Шайенов воевать, например, с Поуни – нормальное дело. А кто не воюет – тот постепенно превращается в женщину. Вот Вороны, например, которые, кстати, водили дружбу с белыми и всегда говорили, что не убили ни одного бледнолицего, и за это белые им оставили их землю. Так вот, Вороны, когда сами воевали против Шайенов или Лакотов, были храбрые воины, в когда шли служить разведчиками в кавалерию Соединенных Штатов, сразу превращались в трусов. Почему так – не знаю…

Короче говоря, только мы вернулись назад, на север, к реке Паудер, тут возвращаются наши воины, которых выслали вперёд – разведать что к чему, – и говорят, что недалеко отсюда на берегу Ручья Вздорной Женщины обнаружили большое стойбище Ворон. «Если это большое стойбище – там должно быть много лошадей» – сказал Горб. Тень, который непосредственно ездил на разведку, говорит: «Эти Вороны очень богаты лошадьми. Таких красивых коней я нигде не видел, Я целый день прятался в кустарнике, чтобы взглянуть на них».

«Я слышал тебя» – сказал Горб и вздохнул. Потом воины отправились к Старой Шкуре Типи советоваться, а мы, мальчишки, всей ватагой побежали следом.

Когда вождя ввели в курс дела, он спросил у Тени:

– Тебе нужны лошади?

Тень с ужасно печальным видом кивнул головой и сказал:

– Никогда ещё я не был так беден.

Старая Шкура Типи задал тот же самый вопрос всем по очереди, и от каждого получил тот же самый ответ. Потом засунул руку себе за пазуху, нащупал там что-то и заговорил: «Я получил эту медаль за то, что поставил свой знак под мирным договором между нами и Воронами. На ней изображено лицо Старшего Вождя белолицых, который живет в их главной деревне. Я сказал ему, что не стану воевать с Воронами, покуда солнце не перестанет ходить по небу, а я слов на ветер не бросаю. Но ни один из вас не ставил свой знак на той бумаге, и ни один из вас не носит на шее эту медаль. Я думаю, что Старший Вождь бледнолицых не узнает, кто вы. А из лошадей я больше всего люблю пинто».

В общем, когда забрезжил рассвет, отряд был уже готов. Все собрались в типи Тени. Там были: Тень (Что Он Заметил), Холодное Лицо, Жёлтый Орёл, Птичий Медведь, Большая Челюсть. Стояла осень, и ночи были уже прохладнее, но все, кто шёл в набег, разделись догола, чтобы одежда не мешала им быстро сделать своё дело. Мы, мальчишки, так и вертелись вокруг воинов, которыми восхищались всей душой. Мы просто из кожи лезли вон, лишь бы оказать им какую-нибудь мелкую услугу: поточить нож, уложить стрелы в колчан и т. д., и вдруг Младший Медведь подходит к Тени и говорит: «Я готов идти с вами». Тень как раз завязывал потуже свой мокасин, и, не поднимая головы, просто сказал: «Ладно».

А Младший Медведь опять говорит: «Я много раз пробовал – воровал мясо у женщин». Это он про игру нашу говорил, а игры у индейцев все с дальним прицелом – готовят мальчишек к серьёзному делу. А играли мы так: женщины режут бизонье мясо тонкими ломтями и развешивают его на веревках из кишок – сушиться на солнце, а мы крадемся незаметно, ползем на животе – змеей извиваемся, потом – хвать кусок мяса – и бежать! Кто больше украл – тот и молодец, а каждый кусок считается за лошадь – вроде как угнал. А если женщина заметит тебя да легонько стукнет палкой по спине – значит, ты убит и из игры выбыл. Вообще-то, Младший Медведь в этом деле был чуть ли не хуже всех: сила-то есть, но ловкости да сноровки – никакой. Но ему ведь шёл четырнадцатый год – сколько же можно в мальчиках ходить? ещё немного – и всё, пиши пропало. Вот он и лез на рожон: «А два дня назад я убил бизона», Ну, об этом и правда все знали, потому как его отец после охоты по всей деревне ходил и распевал песню об этом подвиге, а потом устроил настоящий пир.

– Я слышал об этом, – сказал Тень. – Можешь идти с нами.

– Я сильнее всех мальчишек в деревне, – не унимался Младший Медведь.

– И, наверное, болтливее всех, – отозвался Холодное Лицо, который стоял рядом и пытался приладить у себя за ухом маленький узелочек с амулетами – на счастье, – мы, наверное, останемся здесь, а ты один отправляйся в лагерь Ворон и скажи им речь – они любят хвастунов.

– Можешь идти с нами, – сказал Тень, – если не будешь много разговаривать. Шайены лучшие из людей на всей земле, они самые храбрые воины, их женщины красивее всех на свете и добрее, а земля их – прекрасна. Это известно всем, даже нашим врагам. Шайен знает, что он Шайен, и ему незачем об этом болтать.

Ну, это меня взбесило не на шутку – ещё и посильнее, чем Младший Медведь, который вздумал навязываться в набег со взрослыми! Дело в том, что мне Шайены, честно говоря, нравились – ей-Богу, нравились! И мне порой казалось, что я им, наверное, и в подметки не гожусь, и я чувствовал себя среди них каким-то бедным родственником. Но это их дурацкое высокомерие! Оно мне каждый раз напоминало, что я, Шайен, белый человек… Нет, вы только подумайте: лучшие из людей па всей земле! Боже правый, да если бы Колумба сюда не занесло, у них бы и ножа железного не было! А лошадь-то, лошадь кто им привез?..

Рядом со мной стоял Маленькая Лошадка, и я вдруг наклонился и прошептал ему на ухо: «Я иду с ними». А он отвечает: «Я не иду». И вылез из типи наружу. Насколько помню, это был первый признак того, как повернется потом его жизнь.

Я шагнул вперёд и сказал: «Можно я пойду с вами?»

Вообще-то, состояние духа у меня было неподходящее для такой опасной затеи, где нужна сплоченность – чтобы все, как один. Мною-то двигали совсем другие чувства. Шайены посмотрели сначала на меня, потом друг на друга. Лет мне было около тринадцати, на вид – козявка, да и только. Да ещё у меня были рыжие волосы, голубые глаза, а кожа… – ну, ясное дело, я был грязный, и загорел, конечно, порядочно, да ещё весь в ссадинах и царапинах, но при всем при том – Шайен я был белый, белесый, как рыбье брюхо.

По моим понятиям, могли бы они, конечно, и сообразить, что затея эта довольно-таки опасная, раз уж Вороны водят дружбу с бледнолицыми, и кой-кому наверняка не суждено вернуться из этой экспедиции живым. Могли бы, конечно, и сообразить, что рискованное это дело – брать с собой Бог знает кого – чужака какого-то. Да к тому же ещё щегла неоперившегося.

Но Тень сказал: «Ладно».

Вот так: краснокожему только дай возможность выбирать – и он наверняка выберет не то. Пусть каждый делает, что хочет – вот и весь его выбор. Особенно это касается Шайенов: у них ведь нет никакой процедуры посвящения в воины. Хочешь быть мужчиной – делай то, что делают мужчины, вот и вся процедура, и никто не станет тебе мешать, и ничто тебя не остановит – разве только враг.

Глава 6. НОВОЕ ИМЯ

Я сбросил ноговицы, куртку и с ног до головы вымазался чёрной краской, чтобы моя белесая спина не выдавала меня лунной ночью. Тут опять прибежал Маленькая Лошадка – притащил целую шкуру черного волка, да такую большую, что я мог накрыться ею весь – с руками, ногами и головой. Я решил, что это неплохая мысль: как раз мне на лицо волчья морда свисала спереди, и я мог смотреть через дырочки от глаз.

Выехали мы все семеро, как только совсем стемнело, и миль двадцать скакали рысью по степи, в высокой траве; потом спешились и ещё мили три прошли пешком, ведя лошадей под уздцы. Эти три мили идти было трудно, потому как местность изменилась – пошли овраги, поросшие кустарником, все время приходилось карабкаться по склону – то вверх, то вниз. На небе только молодой месяц, да и тот за облачком спрятался, как за ширмой, и, похоже, решил эту ширму через все небо с собой протащить. Так что я руки своей – и то не видел, она ведь чёрным была намазана. Но Тень шагал уверенно, словно днём, а я шёл четвертым; лошадь свою пустил вперёд – пусть сама выбирает дорогу.

Мы добрались до глубокой лощины, которая вывела нас к Ручью Вздорной Женщины, и там, за ручьем увидели деревню Ворон. Типи светились изнутри, словно фонари, потому что в каждом горел костёр, а шкуры, которыми их кроют, со временем становятся почти прозрачными, как вощанка, и порой ночью, стоя снаружи, сквозь шкуру удается разглядеть обитателей. Ну, для этого мы были слишком далеко, но вообще зрелище было здорово красивое, игрушка да и только; а ветерок дул от них к нам, из деревни тянуло жареным мясом. Рядом со мной Жёлтый Орёл, потянув носом, сказал: «Может быть сначала сходим к ним в гости?» Да, мы могли бы мирно и открыто прийти к ним в деревню, и пришлось бы этим Воронам кормить нас – никуда бы они не делись. Так уж у них, у индейцев, заведено.

– Лошадей оставим здесь, – сказал Тень, – ты и ты, останетесь стеречь, – он положил руку на плечо мне и Младшему Медведю.

Меня это устраивало. Но Младший Медведь начал возражать, да так горячился, что чуть не плакал. Это взбесило Желтого Орла. Я плохо знал этого воина – он только несколько месяцев назад прибился к нашему стойбищу – но у него была громадная коллекция скальпов, а ещё капсюльный карабин, что в те времена было у Шайенов большой редкостью. Довольно долго это было единственное огнестрельное оружие в нашей деревне, и толку от него не было никакого, потому как капсюли закончились, а белых мы избегали, даже торговцев, как и учил нас Старая Шкура Типи. Правда, Лакоты и другие кланы Шайенов время от времени устраивали небольшие набеги на переселенцев, что двигались по Орегонскому Тракту, забирали у этих эмигрантов кофе, не дожидаясь приглашения, а иногда и все остальное впридачу. В коллекции у Желтого Орла я заметил несколько скальпов, которые для Поуней или Арапахов были слишком светлыми. Небось, и карабин принадлежал одному из хозяев этих волос.

Орла вывело из себя недостойное поведение Младшего Медведя и он принялся его бранить: «Ты прожил уже достаточно зим, чтобы понимать, что опытный воин у Шайенов знает лучше, чем мальчишка, как воровать лошадей. Дело не в том, кто храбр, а кто нет: среди Шайенов трусов нет. Тебе сказали остаться здесь, потому что кто-то должен стеречь лошадей; это не менее важно, чем идти в деревню Ворону, и ты знаешь, что добычу мы разделим поровну. Вот Маленькая Антилопа – он не жалуется. Он лучший Шайен, чем ты, хоть он и бледнолицый».

За всё это время никто не проронил ни слова, а Жёлтый Орёл говорил еле слышным шепотом, но когда он умолк, наступила такая пронзительная тишина, словно после страшного крика.

Младший Медведь был, конечно, не прав, но Орёл совершил более серьёзную ошибку. С того самого дня, как я остался жить у Шайенов, ни один из них ни словом не обмолвился о моём происхождении. Даже Младший Медведь, который меня ненавидел, ни разу себе этого не позволил. Об этом просто не говорили – краснокожие твёрдо верили, что эти разговоры приведут к беде, и Жёлтый Орёл сразу понял свою оплошность.

– Я не должен был этого говорить, – сказал он, обращаясь ко мне. – Моим языком владел злой дух.

Я в этот момент как раз натягивал на себя волчью шкуру, которая в дороге болталась у меня за спиной на шнурке; я приладил волчью шкуру мордой себе, на лицо и попытался смотреть сквозь дырочки от глаз. Было темно, и плохо видно, и все вокруг казалось волосатым.

– Я не думаю о тебе плохо, – был мой ответ, – потому что ты недавно живешь в нашей деревне.

– Я не думаю, что сегодня подходящая ночь, чтобы воровать лошадей, – проговорил Тень, и начал было разворачивать своего коня, а остальные забормотали что-то себе под нос, соглашаясь с ним, и последовали его примеру.

– Нет, – сказал Жёлтый Орёл, – это я отпугнул удачу. Она вернётся, если я уеду.

И он вскочил в седло и поскакал в ту сторону, откуда мы приехали.

– Я останусь здесь и буду стеречь лошадей, – с раскаянием в голосе проговорил Младший Медведь, опустив голову. – Вместе с этим.

Он имел в виду меня.

На том и порешили. Ему отдали поводья трёх лошадей, и мне – столько же, а чтобы нас не заметили из деревушки, если вдруг выйдет луна, мы с ним прижались к левому склону лощины, которая глубиной была футов семь или восемь – самый раз, чтобы укрыть и людей, и лошадей. Четверо Шайенов, все – здоровые крупные парни, зашагали через ручей вброд, направляясь в сторону деревни Ворон. Через минуту их было уже не видно, а через две – и не слышно, А вскоре месяц, наконец, выглянул из-за облачка, за которым прятался, и стало чуть-чуть светлее, но ненамного – кусты по-прежнему не отбрасывали тени.

Я сидел в своём волчьем костюме, в котором было тепло, очень довольный, что взял его с собой, и ни капли не жалел, что не я крадусь в эту минуту в деревню Ворон. Ну, а если бы мне пришлось отправиться туда – лучших спутников, чем те четверо, и придумать было нельзя. Як этому моменту начал немного соображать, что Шайены имеют в виду, когда говорят о смерти: я начал понимать, что такое преданность друзьям. Одного я только не мог понять – как это: я умру, а жизнь будет продолжаться без меня?..

Теперь, когда все ушли, Младший Медведь опять начал ныть.

– Напрасно они меня оставили, – ворчал он. – Надо было взять меня с собой. Ты бы здесь один справился.

– А я думаю, – отвечаю я, – что это ты справился бы здесь один, а я мог бы пойти с ними.

– Ты бы испугался, – не унимается он. – Твоей храбрости хватает только на игру. Но Ворон не обманешь. Здесь надо быть настоящим мужчиной.

Он стоял, выпятив грудь колесом, как обычно, хотя уже не был таким крепышом, как раньше, а превратился в долговязого подростка.

Уж не знаю, на что бы я отважился в этот момент, лишь бы не дать этому краснокожему переплюнуть меня. Может быть, бросил бы поводья, да махнул бы рукой на лошадей – раз уж он не хочет их стеречь – и побежал бы во вражеское стойбище вслед за четырьмя Шайенами, чем погубил бы себя и на друзей своих навлек бы смертельную опасность.

А спасся я очень любопытным образом. Вдруг в лощинку сверху прыгает огромный индеец-Ворона – откуда он взялся, не знаю – и своей боевой дубинкой бьет Младшего Медведя по башке – тот так и рухнул без чувств. И все это – в полнейшей тишине, потому как спрыгнул он в своих мокасинах прямо в песок – почти бесшумно, а дубинка об голову Медведя стукнула так тихонько – чок! – словно камушком угодили в пень.

Я и глазом моргнуть не успел, а этот индеец-Ворона уже выхватил нож, а левой рукой изо всех сил тянет Медведя за косички – чтобы скальп сразу отрывался по надрезу.

Я бросился на него – на меня-то он, видать, внимания не обратил, потому как решил, наверное, что Медведь с живым волком разговаривает – для индейца это вполне в порядке вещей. Так вот, бросился я на него, запрыгнул ему на плечи, и вишу, словно на дерево карабкаюсь, потому как роста он громадного, просто чудовище какое-то, и жилистый весь, мышцы железные, а кожа – как дубовая кора. Ну вот, сижу я на нем – и не знаю, что мне дальше-то делать с этим зверем. Из лука уже не выстрелишь – слишком близко, да и бросил я лук, когда прыгал на него. Шарю я рукой у себя на боку – рукоятку ножа хочу нащупать – ищу, но волчья шкура вся перекрутилась, и ничего я теперь найти не могу.

Ну, а Ворона, конечно, не то чтобы стоит и терпеливо ждёт, что я там придумаю. Он плечами только повел, здоровый, чёрт, и сбросил меня – на другой конец лощины. При этом я своим собственным коленом угодил себе в подбородок, в глазах у меня потемнело и – я отключился…

В себя пришёл ровно через секунду, когда лезвие его ножа надрезало кожу у меня над правым ухом и поехало дальше по кругу – к затылку.

Я дёрнулся, и он ножом задел мне кость. А звук при этом такой гнусный, что до самых кишок продирает.

Надо вам сказать, что волосы у меня были, конечно, подлиннее, чем в те времена, когда я жил со своей белой родней, но Шайен не такие длинные, как у краснокожего. По той простой причине, что они у меня от природы растут, как скрученная проволока: стоит мне месяц не стричься, и стану я не похож ни на индейца, ни на белого, ни на мужчину, ни на женщину, а буду смахивать на брюхо того козла, который полежал на своём собственном дерьме. Волосы у меня, да будет вам известно, имбирно-рыжие были, а чем сильнее скручивались, тем темнее становились, а отрастая, приобретали бурый оттенок, а от обильного смазывания бизоньим салом местами отливали зеленью.

Вот потому-то я, как только они до середины шеи дорастали, брал ножик да отхватывал себе причёски – то там, то сям. И вот этот самый Ворона, который уже начал было, скальпировать меня, вдруг на долю секунды усомнился, потому как почувствовал левой рукой что-то не то: явно не шайенские волосы.

А я, словно во сне, словно зачарованный наблюдал со стороны, как мне отрезают верхушку головы, и кровь тёплой струйкой забегает мне в правое ухо. Но то, что он замешкался на мгновение, вывело меня из этого забытья, и я начал лихорадочно соображать. Побороть его я не мог, оружия у меня не было, Младший Медведь, похоже отдал концы; остальные Шайены уже, конечно, в деревне – слишком далеко, чтобы спасти меня, а если я подниму шум – всполошится вся деревня, и нам всем тогда конец. Это был тот самый случай, ради которого Старая Шкура Типи и рассказывал нам, мальчишкам, историю про то, как Маленький Человек дрался с людьми-Змеями.

Старик знал, что рано или поздно она нам пригодится. Я просто не мог допустить, чтобы какой-то Ворона одолел меня, Шайена!

Я рванулся изо всех сил, оскалил зубы и прошипел: «На-зе-ста-э!» – «Я Шайен!» Если бы я мог прокричать это по всем правилам, как боевой клич – конечно, получилось бы убедительнее. Но шуметь было нельзя – я уже сказал, почему. И что бы вы думали сделал этот Ворона? Он опустил ноги, присел на корточки и прикрыл рот ладонью левой руки, потому что от изумления у него отвалилась челюсть. Когда я вырвал голову из его рук, он большим пальцем левой руки чиркнул меня по лбу, и стёр слой чёрной краски, сделанной из сажи и бизоньего жира, отчего на лбу у меня осталась белая полоска. Понять он меня, конечно, не понял, потому как Вороны и Шайены говорят на разных языках, но он заговорил словно бы в ответ, и к тому же по-английски:

– «Маленький белый человек! Обманул бедный Ворона! Ха-ха, обманул – здорово! Ты хочет есть?»

Он испугался, что я обижусь, потому как, видите ли, Вороны всегда американцам, – то есть, белым, – пятки лизали. Вот и этот туда же, хотел отвести меня к себе домой. Конечно, его вины тут нет – ни капли. Он был ни в чем не виноват. Его смерть легла тяжким грузом на мою совесть, я потом всю жизнь мучился. Он, видать, бродил где-то ночью один, по своим делам, а возвращаясь, наткнулся на меня и Младшего Медведя. Дальше действовал тихо, потому как не знал, сколько тут нас ещё поблизости прячется. Но в тот момент я этого, конечно, знать не мог. И объяснить ему ситуацию – так или иначе – времени у меня не было. И уж совсем никак нельзя было мне идти к нему в гости, в деревню. И даже разговаривать – так громко – не мог я ему позволить.