Текст книги "Маленький Большой человек"

Автор книги: Томас Бергер (Бри(е)джер)

Но начал я говорить про дезертиров… Я сказал о том, что в восточной части Индейской территории их развелось как собак нерезанных, а ещё тут слонялись толпы вчерашних рабов-негров, без гроша в кармане, шатались бывшие солдаты из армии мятежников, и тоже в кулак свистели, а ещё бродили индейцы, что от рук отбились, шастали беглые злодеи, скрывались от правосудия, и все время сюда отовсюду стекались бандиты, убийцы и просто разное отребье. Короче, всякого барахла хватало. Вдобавок в каждом из них было столько всяких кровей намешано! Попадались и такие, что были сразу и белыми, и чёрными, и красными, и от каждой породы взяли только самое худое.

Я вам уже сказал, что жить тут было опасно даже если из своей хижины носа не кажешь и кроме своего клочка земли ничего не видишь, потому как бандиты не сидели на месте, а так и рыскали по округе и убивали всех, кто под руку попадет. Да, бандитам тут было вольготно – потому как единым законом было кулачное право, а про иной закон тут и слыхом не слыхивали. Обычно, если пришьешь кого, то никому до тебя и дела нет, кроме федерального маршала аж в Форт-Смите или Ван-Бьюрене, в Арканзасе, то бишь, где имелся суд. А они не слишком-то шевелились в те времена, потому как судейские были все как один мятежники и, значит, как началась война, махнули на все рукой. Тогда говаривали «К западу от Сент-Луиса забыли про выходные, а к западу от Форт-Смита забыли про Бога».

В это время бандитским осиным гнездом был городок под названием Маскоги – это в восточной части земли криков, куда я как раз и подался после того как покинул гостеприимную семью, приютившую меня. Там я рассчитывал сесть на дилижанс и таким образом добраться до Канзаса, а уже оттуда по железной дороге Тихоокеанской компании доехать до конечной станции, найти Кэролайн с Фрэнком Затейником и превратить в звонкую монету свою треть нашего дела – фирмы грузовых перевозок, потому как я уже говорил, что мне нужны были деньги. Да и как бы там ни было – я всегда смогу перехватить сотню-другую у этого Фрэнка, ведь не исключено, что к этому времени он стал мне зятем.

В Маскоги я отправился пешком, миль так за сорок. Денег на дилижанс у меня не было, но за спиной болталась котомка с енотовыми шкурами, которые я надеялся в городе продать – а что, шапки из них получаются ноские. Как раз такая была и на мне. Так вот, сэр, дохожу я до места, которое принял за дальнее предместье, до огромной такой лужи, в грязи которой валялись свиньи и вдоль которой тянулись ветхие лачуги, и вижу там цветного старика, который как раз тем и занимался, что пас этих свиней.

Подхожу к нему и спрашиваю:

– Слышишь, дядя, где тут город Маскоги?

Он задумчиво поскреб макушку сквозь пропотевшую косынку:

– Э-э-э, да ты его уже почти прошёл!

– А где же здесь почтовая станция?

– Станция? – ещё раз задумался он, – так это вверх по улице, за углом. Но сейчас я бы туда не ходил. Я думаю так, масса, что теперь её как раз грабят.

И точно, не успел он договорить, как с той стороны, что вверх по улице, за углом послышались звуки перестрелки и из-за поворота вылетело несколько всадников и – прямо на нас. Мы так и нырь – в канаву, а то б затоптали нас, как пить дать. Чего они неслись как на пожар, я сразу не понял, потому как никто их не преследовал.

– А некому, – объяснил мой новый знакомый, когда мы вылезли из грязи – кто-то вчера застрелил шерифа.

Я поблагодарил его и потащился на станцию, где теперь, надо думать, было уже не опасно. На станции, правда, не было ни души – лишь в луже крови лежал кассир, а в тонких дощатых стенках, которые не могли защитить бедолагу с одним дробовиком, зияли огромные пробоины. Так вот, стою я, значит, внутри того, что осталось от конторы и думаю, мол, мне-то что с того денег ведь на билет покамест нет, как вдруг слышу снаружи конский топот и в помещение врываются три угрожающего вида посетителя, вооружённые до зубов.

Поначалу эти типы таращатся на меня как баран на новые ворота, потом замечают тело мёртвого кассира и один из них, видать, главарь, бросает остальным:

– Говорил же, что опоздаем! Вот теперь этот пройда нас и обошёл. – И роняет мне тоном уязвленного самолюбия. – Мы тут одного уже… того… и здесь ты фиг бы нас обскакал, да вот понимаешь, нам дилижанс подвернулся. Так оно, ясное дело, пока брали его, пока жгли, пока кучера… того… пока охранника… потом всех пассажиров… тоже того… А среди них деваха, м-м-м!.. дак мы её сначала… того… а потом и тово…

Я уже говорил, на поезд у меня не было ни шиша. Но в этот момент меня всё же больше беспокоило другое – У меня не было никакой пушки. Эти подонки сразу заметят, что я без нее и – тогда уж точно станет одним трупом больше. Надо было быстро шевелить мозгами, пока они стояли, разинув рты. Блеск, как это я ловко сделал «почтового голубка»!

– Моим ребятам это не понравится, – покачал я головой. – На дилижанс мы и сами мылились, а теперь ребята, небось, уже обнаружили, что их обставили, и, известное дело, очень обиделись. Ведь вы, джентльмены, наш пирог ухватили.

– А сколько их у тебя? – спрашивал главарь. Его можно было бы назвать красавчиком, если б не то прискорбное обстоятельство, что с того момента, как его обмыла бабка-повитуха, с водой он решительно больше не знался. Был он полукровка – смесь индейца с белым: волосы светловатые, черты лица – тонкие, но кожа – цвета мореного дуба. Второй был почти негр, с прямыми и чёрными как смоль волосами, собранными на затылке в узелок. Третий выглядел вполне белым, но большего урода мне видеть не доводилось: кривой на один глаз и через всю рожу – шрам, видать, хорошо его кто-то полоснул ножом; от рубца губа справа задралась и теперь казалось, что он все время скалится, даже когда и не скалится.

– Девятнадцать или двадцать, – говорю я и внаглую отворачиваюсь, потому как знаю, что теперь им придется выбирать: либо слушаться меня, либо пристрелить в спину. Но вышло так, что они клюнули, потому как главарь принялся хвастать:

– Я – Джонни Псих, – говорит он. – Слыхал, небось, а? Про мои мокрые дела в округе каждая собака знает. А сколько маршалов пытались меня взять! Но черта лысого! Ни у кого не вышло. А вот я в прошлом месяце одному из Ван Бьюрена снес полголовы. А это – мой двоюродный брат Джимми Копченый, – кивнул он на чёрномазого. – А этого звать Косой. У него нет языка. То ли вырвали, то ли отстрелили. Не может говорить, но ей-Богу, злой как чёрт!

Я отвечаю:

– И слыхом не слыхал про вашу шайку. Мы из Сент-Луиса, проездом в Техас. А в этой вашей дыре остановились добыть деньжат на мелкие расходы. А потом дальше – в Канзас, а там уж развернёмся на всю катушку – будем резать, будем бить, воровать и грабить. Налево и направо.

Косой что-то мычит – через его увечную губу текут слюни. Джим Копченый выходит на улицу и через какую-то минуту я слышу, как он стреляет из ружья; выглядываю и вижу, что это он упражняется в стрельбе, пытаясь отстрелить закрученный хвостик у бродячего кабанчика.

– У моего брата, – говорит Джонни Псих, – не все дома, но для мокрого дела он человек незаменимый. Я тут подумал, может, рвануть нам с тобой и твоими ребятами. Порезать, пострелять и – что ты нам ещё сказал – ей-Богу, это мы с удовольствием!

Вид у него был как у мальчишки, который клянчит и канючит, чтобы папка взял его с собой на рыбалку. В глаза так и заглядывает. Честное слово, он был как невинное дитя, этот Джонни. Он был даже симпатичный, сам не знаю почему. Может, это индейская кровь давала себя знать.

Всё же с большой неохотой я согласился принять его и его парней в свою несуществующую банду, но собирался при первом же удобном случае с ними распрощаться. Вот и сказал им, что, мол, должен встретиться со своими, что могу их, конечно, взять с собой, но на их собственный страх и риск.

Тут я притворился, что моя лошадь куда-то запропастилась, поэтому Джонни Псих одолжил мне свою, из числа захваченных при налете на почтовую карету. (Вот только пушки какой-нибудь мне не хватало). Когда стало смеркаться, показал я рукой на перелесок и сказал, что там вот должны хорониться мои ребята, ну а если нет, то появятся с минуты на минуту. Так что мы сделали привал и разожгли костёр. Из торбы с награб ленным они достали ветчины, да ещё бобов, потому как эта шайка убивала всякого, кто попадался, и забирала всё, что у него было. И в этот раз нам встретилась небольшая ферма по пути, и мне едва удалось удержать их от разбоя, и то лишь когда пообещал им, что, мол, соберутся мои ребята и тогда уж погуляем вволю.

Я и не заметил, как исчез Джонни Копченый, потому как он все время держался сзади. Но когда мы выехали под деревья, его с нами не оказалось. Появился он позже, когда мы жрали. Теперь на нём была другая шляпа, а карманы оттопыривали две бутылки виски. На поводу за собой он вёл ещё одну лошадь, – на ней было навьючено всякой всячины: мешки с сахаром и кукурузой, одеяла, керосиновые лампы и прочее добро, даже скамеечка для ног.

Джонни Псих сказал ему что-то на языке криков, а потом во всю глотку загоготал:

– Мой брат Шайен заглянул туда, на эту ферму! Не смог устоять! Совсем как дитя малое!

Мне было жаль несчастных, что проживали на этой ферме, но я так считаю, что если уж человек отмучился, то уж отмучился; но так уж вышло, что чужая беда обернулась для меня спасением. Не мог же я и завтра водить их за нос – ведь любая, даже на хромоногих клячах, даже пешком – любая банда должна была прибыть на встречу с главарем. И если она не прибудет, а они не прибудут, то тут уж мне не отвертеться, припрут к стенке и поминай как звали. Но тут случилось вот что: Джонни Псих и Джим Копченый распили эти обе бутылки на двоих, хмель ударил Джонни в голову и он совсем расчувствовался. Выяснилось, что кроме грабежей и разбоя он не чурался и прекрасного, так что будучи убийцей и насильником, он был ещё и поэт. И вот, устроившись у костра, он принялся навзрыд читать стихи собственного сочинения – размазывая слёзы, сопли и виски по небритым щекам:

 
Мамаша родная моя,
Твой сын не вертопрах.
Но только ты моя семья,
Всё остальное – прах.
Ах если был бы я богат,
В шелка б тебя одел,
Но вот беда: семь лет назад
Твой сын осиротел.
Мамаша милая моя
Нашла себе приют,
Где херувимов – до чёрта
И ангелы поют.
 

Там было ещё куплетов десять, а то и двенадцать – точно не могу сказать сколько, потому что достигнув кульминации, Джонни издал истошный вопль, схватил карабин и всадил пулю в Копченого – прямо в лоб. Дальше пришёл черед Косого: не успел он проснуться, как тоже получил пару дырок в спину. Зато уж весь остаток магазина (а это пуль десять-двенадцать, судя по тому, что у Джонни был шестнадцатизарядный «Генри») пришёлся точно в скатанное одеяло и енотовую шапку, что должны были изображать спящего меня. После чего Джонни тихо улегся и мирно захрапел. Я вышел из-за дерева, откуда наблюдал за этим поэтическим казусом, подобрал карабин, выпавший из сонных рук, выбрал два самых лучших «Кольта», забрал всех лошадей и отбыл в северном направлении. Прежде чем уехать, я подумал, а не размозжить ли Джонни Психу башку и тем самым сделать одолжение его будущим многочисленным жертвам, но кроме того, что я терпеть не могу, когда стреляют в спину, у меня появилась к нему едва ли не симпатия. Видать, это на меня так повлияла его поэзия.

* * *

Следующий год или два я провел в разъездах: в основном в поисках Кэролайн и Фрэнка Затейника, с расчётом перехватить у них сколько-нибудь деньжат – ведь не мог же я отправиться сводить с Кастером счёты без единого цента в кармане. Но вот чего не знал я, когда находился на Индейской территории, так это что компания «Юнион Пасифик» дотянула железную дорогу до Юты, где произошла стыковка со встречной веткой, которую строила другая компания – «Централ Пасифик», причём, произошло это примерно в то же время, когда я покинул семейство криков, у которых провел зиму шестьдесят девятого. То есть дорогу закончили, и она соединила два океана. Так вот, с выручкой от продажи крошечного табунца Джонни Психа – а надо сказать, лошадей я без всяких приключений пригнал в Топику – на дилижансе добрался я до Омахи, а уже оттуда отправился на запад. Почему-то мне казалось, что Кэролайн с Френком застряли скорее всего в каком-нибудь городишке, одном из тех, что выросли, как грибы, вдоль чугунки, и держат там салун.

На каждой станции я о них справлялся, однако, все мои расспросы ничего не дали – они как сквозь землю провалились. Но как бы там ни было, а мне всегда хотелось взглянуть на Сан-Франциско хоть краем глаза; вот я туда и рванул. К тому времени чугунка мне осточертела во как. Не спорю, она была чудо техники, а как же… Но я так наболтался в этих вагонах, когда неделями без твёрдой почвы под ногами, наглотался столько дыма и копоти – чёрт знает, сколько надувало его в открытые окна, а то ещё внутри вагона что-нибудь загорится от горящей искры: мягкое сидение из зеленого плюша там или чья-нибудь одежда… Тем не менее, говорили, что в час мы делаем двадцать пять миль. И уверен, что так оно и было.

В Сан-Франциско я пробыл не так уж и долго, как у меня вышли все деньги, потому что за все там драли втридорога. Так дешевле, чем за пятьдесят центов прилично не поесть. А потом, уж не знаю почему, но эти холмы, на которых раскинулся город, стали действовать на меня угнетающе: ходишь как в воду опущенный; конечно, на вершине оно здорово – грех жаловаться, но ведь рано или поздно, а приходится спускаться, а когда спустишься – на душе кошки скребут, будто тебе дали по шапке. Слишком долго, видать, жил я на равнине.

Да и Кэролайн с мужем в городе я не нашёл, а ведь не было там ни одной забегаловки, ни одного борделя, куда бы я не заглянул. И вот на это угробил я не один месяц – потому как по количеству дешевых злачных мест этот город не имел себе равных. А когда деньги вышли, я нанялся работать на конюшне: навоз выкидывал, чистил и все такое. Ничего другого найти не мог. Но как-то с юга Калифорнии приехал один парень, и я случайно услыхал от него, что там требуются возницы гонять фуры с какими-то грузами из Сан-Педро в Прескотт, штат Аризона, и что за это неплохо платят.

Так что весной семидесятого я оказался в Педро и разыскал там хозяина этого дела. Поначалу он не поверил, что я, с моим ростом и комплекцией справлюсь с этой работой.

– Приятель, – сказал он, – это такая работёнка, где все время рискуешь головой. Ведь в пустыне погибнуть – раз плюнуть; а потом могут убить Апачи или бандиты… А зыбь Солтона – да это сущий ад! На сотню миль! Там даже мулов надо кормить, не распрягая, прямо на ходу, иначе засосет колеса. И потом: за двадцать дней надо сделать четыреста сорок миль. И при этом не угробить мулов…

Не стану пересказывать вам весь наш разговор. Мне кажется, достаточно сказать, что таки убедил его я, и он согласился:

– Ладно, рискну, пожалуй. Пару лет назад я нанял одного мальчишку, годков семнадцать, и знаешь, он управился. Хотя, надо сказать, парень он был здоровый для своих-то лет…

Конечно, с таким ростом как у меня, то и дело приходится терпеть такие речи. Но я говорю об этом только потому, что он назвал имя этого парня, а имя его было Уайет Эрп. Тогда впервые я услыхал его, но запомнил – уж больно необычно звучит. Как будто кто рыгнул: «Э-э-э-рп!»

Босс совсем не сгущал краски, когда говорил, насколько эти ездки рисковое дело, все было, как он сказал: жарища, зыбучие пески, Апачи и бандиты – но уж лучше все это вместе взятое, чем управляться с десятью мулами. Вот это оказалось трудней всего: не сорваться, не схватить дрын и не отдубасить этих упрямых тварей до полусмерти. Доводилось мне править мулами и на постройке железнодорожной насыпи, на «Юнион Пасифик». Так что, вот что скажу вам: чем хуже дорога, тем хуже ведет себя эта тварь. Точно так же и люди – именно благодаря своему ослиному упрямству они и выживают, и выкарабкиваются из всяких передряг.

Вот и я тоже. Уперся, как мул. И несмотря ни на что, проработал возницей весь семидесятый год, хотя со временем легче не стало. Но деньги зашиб неплохие, и к зиме вернулся в Сан-Франциско. Там накупил себе разной шикарной одежды. Купил и револьвер – «Смит-и-Вессон», модель «Америкен», как раз только появилась. Кстати, замечательная пушка калибра 0,44 дюйма.

Еще купил себе билет на поезд до Омахи, билет дорогой – в первом классе, за сто долларов, да ещё впридачу по два доллара в сутки за спальное место. Ведь я ехал не просто так, я возвращался, чтобы убить Кастера.

Джорджа Армстронга Кастера.

И не просто убить, а убить красиво.

Глава 20. ДИКИЙ БИЛЛ ХИКОК

Весной 1871 года добрался я до Канзас-сити, который с тех пор, как я знал его под именем «Уэстпорт» – Западный порт, заметно разросся, и, если помните, форт Ливенуорт располагался неподалёку. Не успел я прибыть в город, как узнаю, что здесь, на зимних квартирах как раз и находится Седьмой кавалерийский полк под командованием, ну, конечно же… генерала Кастера. Генерала частенько встречали в городе: у его портных, в ресторанах и в театре на спектаклях, которые он особенно обожал, о чём нетрудно было догадаться, зная его театральную натуру. С ним всегда была его супруга, о которой ходила молва, что она уж такая красавица, что просто спасу нет, как пройдет по улице, так все на неёи оглядываются, причём, и мужчины, и женщины. Ну и генерал, само собой, был тоже хорош. Джентльмен, что поведал мне вышеозначенный пассаж, был весь из себя блондин, у него были шелковые пшеничные усы, а длинные кудри доходили до плеч. Росту в нем было футов шесть; тонкий в талии, но зато широк в плечах и, судя по одежде, большой щеголь: носил он чёрный сюртук с лацканами, отделанными бархатом, расшитую сорочку, отложной воротничок, чёрный галстук-шнурок, а венчал все это великолепие высокий цилиндр.

Он вовсе не был театралом и звали его, даром что похоже, отнюдь не Кастер, хотя Кастера он чем-то напоминал. Но были и отличия: он был светлее, лицом помягче, волос у него вился больше, и в глазах таилось больше синевы. Да и нос у него был не орлиный, а какой-то такой – утиный, прямо скажем, нос. Это был Джеймс Батлер Хикок, прозванный Бешеным Биллом за то, что в бешенстве пришиб человека, обозвавшего его «Утиный нос».

Но вернемся к Кастеру, у которого Бешеный Билл работал следопытом за год до Уошито, в Канзасскую кампанию. Кастера Билл отлично знал, а Кастер – Билла, и оба питали друг к другу расположение; Билл оказывал вполне безобидные знаки внимания жене Кастера и не пытался развеять тот туман небылиц, каким была окутана его персона, в которые, впрочем, верил и сам Кастер; так что все были друзья, как всегда оно и бывает в кругу больших особ, красивых и влиятельных. Потому как все бывает по-ихнему, пока какой-нибудь жалкий, кривоглазый и кривоносый тип не выстрелит им в спину, как это произошло с Хикоком, когда в старательском посёлке Мёртвый Лог-Дервуд некто Джек Маккол разрядил в него свой «Кольт». А случилось это в 1876 году, всего лишь два месяца спустя после того, как индейцы расквитались с другим длинноволосым. Да, с Длинноволосым.

Но до этих событий оставалось ещё пять лет, и в тот момент мы с Биллом находились на Базарной площади Канзас-сити, и я был совершенно уверен, что до конца недели непременно разыщу Кастера с тем, чтобы исполнить свой долг. А теперь позвольте сказать пару слов о Базарной площади. Тогда это было всенепременное место встречи охотников на бизонов, которые на лето «линяли» сюда, пока в прерии линял бизон; армейских следопытов, сбивавшихся в теплые компании в «мёртвый» сезон между кампаниями; караванщиков между ездками. Тут-то и можно было вернее, чем в газетах разузнать последние новости, особенно, если дело было деликатное. Как мое, например…

Вот тут-то я и познакомился с Бешеным Биллом, который как ни крути, а был здешней достопримечательностью, за год или два до того прославившись в качестве маршала Хейс-Сити, в этом же штате.

Днём Хикок обычно дремал на скамеечке у полицейского участка, там, где его приятель Том Спиерс, маршал Канзас-сити обожал собирать самых «крутых» ребят с Дикого Запада, потому как, с одной стороны, знал и любил большинство из них, а с другой – этим держал их подальше от греха. Здесь они могли друг с другом почесать языки и посостязаться в стрельбе, при этом не смущая наиболее зажиточных и уважаемых сограждан. Ну, а так как Спиерс и его помощники находились всегда под боком, то до настоящей драки Дело, как правило, не доходило.

Да и в любом случае нельзя сказать, что знаменитые виртуозы «Кольта» и «Винчестера» так уж часто схлестывались между собой. Оно ведь, любой мастер по разрешению конфликтов насильственным методом испытывает искреннее уважение к коллеге, другому такому же специалисту.

Теперь относительно моей мести Кастеру. Для вас, начитавшихся учебников истории, не составляет секрета, что Кастер погиб в бою с индейцами 25 июня 1876 года, откуда понятно, что я его так и не убил. Не будь он исторической личностью, я бы мог держать вас в напряжении до самой последней минуты, но уж раз так обстоят дела, то долго вас томить не буду, а сразу признаюсь, что в Канзас-сити я оказался накануне Дня Всех Дураков – 1 апреля, а Седьмой полк был отозван с равнин в марте, так что Кастер укатил на Восток. Вот мы с ним и разминулись всего на каких-то пару дней!

Возможно, вы меня спросите, а почему я не последовал за ним. Ведь не в Китай же он уехал, в конце концов! Ведь я уже пересек чуть не пол-Америки, чтобы покончить с ним раз и навсегда. Ведь уже два года прошло с того дня, как я дал себе клятву на берегу Уошито и с тех пор только этой мыслью и жил.

Все что могу сказать в своё оправдание, так это лишь то, что во всём виновата Миссури, было в ней что-то, что остудило мой пыл. У Старой Шкуры Типи было такое же чувство относительно Платта и смотрите, что с ним происходило, как только он оказывался южнее этой речки: Санд-Крик и Уошито. Надеюсь, уже теперь-то он научился больше доверяться чутью, а не идти на поводу у своей гордыни, и держится подальше к северу от Платта.

Если по правде, то меня что-то остановило в Канзас-сити, там, где Миссури поворачивает в сторону Сент-Луиса. Я глянул на её мутные воды, на её бесконечные водовороты и подумал: «Ладно, как бы то ни было, а из прерии Кастер убрался – и это главное». А, может, это я его спугнул, но не в обычном, а в колдовском смысле, конечно, потому как уж больно странно совпадали наши приезды-отъезды. Но в любом случае дальше на Восток я не поехал. Об этой части страны у меня было забавное представление: мне казалось, что прямо от Сент-Луиса до Атлантического океана – всё один сплошной город, причём, главным образом трущобы, которые кишат бедными эмигрантами из Европы с землистыми лицами, и эти эмигранты готовы лизать сапоги могущественным, сиятельным особам типа Кастера. И там я буду чувствовать себя не в своей тарелке, ну и добраться до него будет куда сложней.

В Канзас-сити я оказался совсем рядом с тем городком, где тринадцать лет назад обитала чета Пендрейков и, вполне вероятно, проживала там и поныне, потому как в их положении и съезжать куда-либо надобности не было – от добра добра не ищут, и я подумывал о том, чтобы отправиться туда и просто разок-другой проехаться по улице, и всё, но даже и на такой пустяк кишка оказалась тонка: ведь после стольких лет разлуки, после стольких битв и… жён, я всё так же страстно и пылко любил миссис Пендрейк.

Вот в чём была подлинная трагедия моей жизни, а всё остальное супротив неё – семечки!

Мысли о Ней вновь заполонили мой ум, ибо после известия о бегстве Кастера я неожиданно почувствовал себя как никогда обманутым, разочарованным, ну, как в воду опущенным. Да-а, уж таким я не был с тех самых пор, как давным-давно покинул Миссури, и чего уж там, в столь мрачном расположении духа мысль о миссис П. была неизбежна.

Ладно-ладно, думал я, вот даст Бог, появится Кастер опять на Западе, тут уж я его, как пить дать, ухлопаю. И в этом я ещё раз себе поклялся, но скорее уже машинально, потому как, честно говоря, на его скорое возвращение надежд у меня не было.

Теперь центральные равнины целиком были очищены от враждебных индейцев. Уже следующим летом, после сражения при Уошито, войска генерала Карра при Саммит-Спринге разгромили шайенское военное общество Собак, убив при этом их предводителя Высокого Бизона, после чего в Канзасе и Колорадо Настоящих Людей не стало…

Ну, а что же я? Так вот, в то время я свел знакомство с Бешеным Биллом, Хикоком, а знакомство с ним само по себе на некоторое время становилось едва ли не основным родом занятий. Перед этим я наводил справки о Кастере, и кто-то указал мне на Бешеного Билла как на человека, служившего у генерала следопытом. Прежде мне о нем слыхать не доводилось, но на Базарной площади имя его гремело, и, помнится, когда я подошёл к нему впервые, он как раз каким-то парням показывал пару револьверов с рукоятками из слоновой кости – подарок сенатора, которого он сопровождал в вояже по прерии.

Вот тут-то, значит, протискиваюсь я сквозь толпу и спрашиваю у него:

– Ты, что ли, Хикок? – Мне на него указали, как на такого, но должен же я был с чего-то начать…

– Ну, я, – отвечает этот высокий подтянутый джентльмен с длинными светлыми волосами, мельком скользнув по мне взглядом своих небесно-голубых глаз, а затем правой рукой вскидывает револьвер и выстреливает весь барабан быстрее, чем можно сосчитать сами выстрелы, в вывеску на стене салуна за сотню ярдов через площадь наискосок.

Позже этот случай вошёл в историю, понятно, без малейшего упоминания моего в нем участия, однако, стрелял-то он ради меня, а вот на меня-то его стрельба не произвела никакого впечатления. Я-то разыскивал Кастера, а этот субъект мне как раз его и напоминал, но не стрельбой, а волосами – по самые плечи. Так что, думаю, они с Кастером одного поля ягоды. И вот когда он расстрелял весь барабан – все шесть патронов, а я и глазом не моргнул:

– Ну, раз ты Хикок, – говорю ему нетерпеливо, то с тобой мне и надо поговорить. Всего на пару слов.

Он перебрасывает пустой револьвер из правой в левую, а другой, таким же манером – из левой в правую. Приёмчик этот назывался «пограничной сменой» и при этом обе пушки должны были находиться в воздухе не более какой-то доли секунды.

Затем Хикок ещё шесть раз выпаливает в эту вывеску и вся публика гурьбой валит через площадь к салуну, чтобы убедиться своими собственными глазами, насколько удачно он стрелял. А кто-то из хвоста в толпе вокруг Хикока подкатывается ко мне и пристает с вопросом:

– Вы, наверно, Хикока очень хорошо знаете, раз беспокоите его в такой момент?

– Совсем не знаю, – отвечаю я, – и не знаю, захочу ли вообще знать. А с чего это он такая важная птица?

Парень этот так и всплеснул руками:

– Так ты что, никогда не слыхал, как он разделался с бандой Маккенлиса? Лет десять уж тому, на почтовой станции Рок-Крик, округ Джефферсон. Кажись, бандитов было шестеро, и они пришли по его душу. Так он троих уложил из револьвера, двоих пришил ножом, а одного прихлопнул ударом по голове!

Я тут же в уме делю на два, ведь на Диком Западе я с десяти лет и кое-что о таких стычках знаю. И если вам когда-нибудь станут расписывать о том, как кто-то в одиночку схлестнулся больше чем с тремя, и победил, так знайте, что это ничто иное, как враньё. Впоследствии я убедился, что и тут был прав: на самом деле Бешеный Билл тогда убил только Маккенлиса и ещё двух с ним – и то всех из засады!

– Да-да, сэр, – заливалось соловьем это трепло, явно складом характера из числа тех, что и денщик Кастера, – так оно и было. А вот в Хейсе (Билл там был маршалом) он не поладил с Томом Кастером, братом известного генерала. Так вот, когда Том напился и стал буянить, Билл его упрятал за решётку, а тот потом вернулся с двумя солдатами, чтобы пересчитать Биллу ребра, так Билл одного заколол ножом и пристрелил другого… Вот это уже мне было интересно, и я у него спрашиваю, а как же Хикок всё же прикончил брата Кастера: застрелил его или зарезал.

– Да нет, он убил солдат, а не Тома. Ну, это было совсем другое дело.

К этому моменту Хикок и остальные уже успели рассмотреть вывеску над салуном и как раз возвращались назад, и этот прилипала, который болтал со мной, у кого-то справляется, ну, мол, как там, а другой ему отвечает:

– И не поверишь, но, ей-Богу, он – всю дюжину! – всадил в серёдку от буквы «О»!

И тут все от эдакого чуда присвистнули и поразевали рты, хотя нет, не совсем все, потому как там были и другие следопыты, виртуозы в обращении с «Кольтом», такие как Джек Галлахер, Билли Диксон, Старик Килер, и ряд других – прославленные в то время имена – так они понапускали на себя задумчивость, чтобы не выдала ревность. В жизни везде так: по одну сторону – таланты, по другую – поклонники.

Я опять пробиваюсь к Бешеному Биллу и говорю:

– Всего на пару слов, если можешь…

У него, после того, как он так блестяще палил и вызвал бурю восторгов, было прекрасное настроение, но, наверное, его раздражало, что нашёлся-таки такой тип, как я, который полностью поглощён своими собственными делами, вот он и обращается довольно-таки небрежно к одному из своей свиты:

– Гони его отсюда!

И тот надвигается на меня. Его уродливая волосатая рожа выражает презрение, а сам по себе детина он дюжий. Но тут внезапно застывает на месте как вкопанный, потому как мой «Смит-Вессон» 44 калибра уткнулся как раз туда, где над ремнем свисает его пузо.

– Попридержи-ка, свою прыть, приятель, – говорит ему Хикок и гогочет. – Этот маленький шельма взял тебя на мушку… Вот что, – обращается он уже ко мне, – спрячь ты свой пугач и айда пропустим по маленькой – я угощаю!

Вот мы с Бешеным Биллом идем в салун и как раз проходим под той самой вывеской, в кружочек буквы «О» которой он послал дюжину пуль за добрую сотню ярдов. Я мельком зырк на неё и вижу, что так и есть – попал без вранья. В салуне мы взяли виски и тогда он выбрал самое дальнее от двери и укромное местечко, поставил свой стул в самый-самый угол, сел и отбросил фалды сюртука по сторонам с тем, чтобы обнажить рукоятки заткнутых за пояс револьверов, и все время, что мы там были, он присматривался ко всем, кто входил, при этом без всякого ущерба для нашей беседы, разве что за одним исключением – это когда бармен уронил стакан и Хикок молниеносно среагировал, как кошка, вскочив со стула.

Тогда в баре он и рассказал мне, что Кастер укатил на Восток вместе с полком, и всё остальное, о чём я уже упоминал.

– Чего это вдруг тебя генерал заинтересовал? – спросил он у меня, но, естественно, настоящую причину своего интереса я ему так и не назвал, а соврал что-то вроде того, что хочу наняться в проводники-следопыты, а потом, чтобы тщательно скрыть свои чувства, которые, я, может, проявил, роняю как бы между прочим: