Текст книги "Маленький Большой человек"

Автор книги: Томас Бергер (Бри(е)джер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)

Бывало, отхлебнув из своего стакана виски, он полоскал им свой беззубый рот, затем глотал, причём, во время этой процедуры его бакенбарды величественно топорщились, а затем говорил;

– Послушай-ка, сынок, если б я обладал твоими финансовыми возможностями, я бы уже давно снарядил экспедицию и перебазировался бы в северном направлении. И через полгода вернулся бы назад с состоянием, которое никакой алгебре не по силам сосчитать. – Вы уж простите, точнее передать его стиль я не могу, но вы должны иметь ввиду, что все «с» и «з» у него превращались в «ш» и «ж» по причине шрама на языке. Вместо «сынок» получалось «шынок» – так он меня и звал все время.

Если я не покупал ему ещё виски, он, опустошив свой стакан, подымался и шёл от стола к столу, ко всем приставал и так надоедал, что огромный мексиканец, владелец заведения, рано или поздно выкидывал его за дверь, и там, в придорожной канаве, он в конце концов и засыпал в милой компании свиней.

Лотом, в один прекрасный день, пришло известие, что на Черри Крик в Колорадо, как раз в тех местах, про которые говорил Чарли, нашли золото. Из пьянчуги он в одночасье превратился в героя. На какое-то время получил возможность угощать за чужой счёт, а также множество предложений возглавить экспедиции, которые немедленно стали снаряжаться по всей округе. Но как только подтвердилась правота Чарли, ему словно вожжа под хвост попала:

– Фунт песку вам всем в задний пистон, – отвечал он на самые заманчивые предложения. – Фунт пешку вам вшем в жадний пиштон. Вот шынок, он давал мне ошвежиться – его я и ожолочу!

В Колорадо мы добрались только поздней осенью 1858. Измучились ужасно, потому что в пути на нас напали Апачи, меня ранили стрелой в ногу, я упал, ушибся толовой и отключился. Когда пришёл в себя – наших коней и мулов не было, и братьев владельца кабака (они ехали с нами) тоже не было.

– Они что, сдались? – спросил я Чарли, который, похоже, не пострадал, сидел рядом и, засунув палец в рот, тер свои беззубые десны, устремив взгляд слезящихся глаз куда-то на горизонт.

– Э-эх, – сказал он. – Мне пришлось сдать их в руки Апачей. Не скажу, чтобы это доставило мне гигантское удовлетворение, но если бы я этого не сделал – мы с тобой никогда бы не добрались до золота.

Как и большинство краснокожих, живущих в приграничной полосе, Апачи питали необъяснимую неприязнь к мексиканцам. И для того, чтобы в спокойной обстановке, не спеша, каким-нибудь изощренным способом убить троих братьев-мексиканцев, они отпустили с Богом меня и Чарли. Конечно, он был гнусный подлец и предатель – вы, наверное, согласитесь. Возможно, я должен был сказать ему спасибо за то, что он сделал, но после того случая я стал плохо спать ночами, потому как теперь, в случае чего, «сдать» кроме меня, было некого. А я к тому же был ранен, хоть и не сильно, но бегать пока не мог.

Индейцев мы больше не встречали, но вся наша поклажа, инструменты и оружие – всё исчезло вместе с лошадьми и теперь, в смысле пропитания, нам оставалось довольствоваться только гремучими змеями, на которых мы охотились с дубинкой в руке, хотя эти самые змеи – отнюдь не самая худшая пища на свете, если, конечно, сумеешь удачно стукнуть её дубинкой по голове, и вообще отбросишь предрассудки.

Я думал, что Чарли знает эти места, но он все забыл вследствие многолетнего пития. Он, правда, сказал, что память к нему вернется, стоит только выпить чего-нибудь крепкого, но у нас, сами понимаете, ничего не было. Я бы и сам не отказался промочить горло хотя бы глотком мутной воды из лужи, потому что к тому моменту мы уже долго и безнадежно плутали где-то в районе Большой Песчаной Дюны в южной части Колорадо. Мы бы точно отдали концы, если б нас не спасла экспедиция, что пошла за нами следом.

Ну, я так полагаю, вы должны были уже понять: Чарли был самым худшим золотоискателем в мире. Он просто не владел этой профессией, что явилось для меня откровением. Мне всегда казалось, что если человек чем-то занимается, значит должен владеть своим ремеслом. Теперь я понимаю, что это не так. Можно заниматься делом всю жизнь и всю жизнь ничего в нем не смыслить…

У людей, которые спасли нас, вдруг возникла мысль объединить с нами усилия и идти дальше вместе, и мы, в силу нашего тогдашнего состояния, не нашли в себе сил отказать им, и в конце концов прибыли на Черри Крик с первым снегом. Все кому не лень, были уже здесь, благодаря хорошо поставленной рекламной компании в газетах по всей стране. Мы обнаружили около восьмидесяти капитально построенных хижин, и – на случай, если вы не знаете, где находится это место – должен вам сказать, что с этих восьмидесяти хижин начался город Денвер, штат Колорадо, хотя первые года три его называли Аурария. Не собираюсь вдаваться в подробности насчёт наших успехов в области золотоискательства. Насколько мне известно, на всех месторождениях случается одно и то же. Кто-то намоет немного песка, раззвонит на всю округу, да ещё и приврет с три короба, потом тысячи народа кидаются как мухи на мед в это место, но все без особого успеха по причине чрезмерной скученности, а потом в конце концов какой-нибудь денежный мешок скупает все участки в округе, заводит всякую машинерию и ставит дело на солидную основу. Больше всех наживаются не те, кто ищет золото, а те, кто их обслуживают: лавочники, салунщики и прочие, потому как поначалу в горячке публика готова платить за товар сколько угодно, и покуда рассеется розовый дым, они успевают сколотить свой капиталец. За весну и лето следующего года еще, говорят, тысяч сто пятьдесят желающих приплыло в Колорадо по рекам Платт, Арканзас и Смоки-Хил, Это было время, когда сюда со всех сторон катили фургоны с надписью на борту «Всё или ничего!» – таким вот дурацким способом многие считали своим долгом всему миру заявить о своих планах – а потом, ближе к концу года, две трети из них уже катили назад, слегка изменив надпись на борту: «На все Божья воля!». Я и остальные из нашей компании, мы довольно долго ковыряли золото; застолбили участок, даже драгу соорудили – все чин-чином, по науке, – потому как нас было человек семь или восемь, но дохода особого это не приносило. Эх, золотишко-то там, конечно, было – за три месяца мы намыли песка долларов на семьдесят-восемьдесят, а лопат и кирок угробили на всё сто; а ещё нам некогда было охотиться и потому приходилось покупать харчи в лавке, что тоже не делало нас богаче, потому как в самом наишикарнейшем ресторане Сент-Луиса это обошлось бы дешевле; и, к тому же, большую часть золота, что мы добывали в таких муках, тратил Чарли – на виски, да один мексиканец – на шлюх, ибо, что касается этих последних, они, словно из-под земли появляются в любой глухомани, стоит кому-нибудь найти там хоть один самородок. Но слава Богу, нашлись среди нас парни, которым хватило ума вовремя остановиться, не мне, конечно – я-то в бизнесе никогда не смыслил – а было у нас два парня, Джон Болт и Педро Рамирес, Вот они-то вскоре и открыли магазин и наладили подвоз товаров, и я пошёл к ним возницей, стал гонять фургоны в Санта-Фе и обратно. Дела наши пошли неплохо, у нас завелись кой-какие деньги, которые мы честно делили на троих, ибо от всей нашей компании только нас трое и осталось; потому что пару человек пристрелили в пьяных драках в салуне, а Чарли пропал. Оказалось, что он подался назад в Санта-Фе, где и околачивался вокруг кабака, как и раньше, болтал о старых добрых временах в Колорадо, клянчил выпивку и спал в грязи среди свиней.

Хотя из-за этих регулярных поездок в город я стал опять досягаем для Эстреллиты, ничего страшного не случилось, потому как она уже успела завести себе другого парня. А ещё она завела себе нового ребёнка – который вполне мог быть и моим, но у меня в те времена не было никакого чувства ответственности, потому как мне было всего семнадцать. Если он и впрямь был мой, и если все ещё жив, ему сейчас года девяносто четыре, не больше.

Именно тогда-то я и купил себе коня; вообще-то это был индейский пони, но мне он достался от каких-то белых парней, что пригнали в Денвер целый табун таких же. А ещё я обзавелся моей первой пушкой – это был капсюльный «Кольт-Драгун» и я взял себе за правило упражняться в стрельбе из него по пути в Санта-Фе, и до такой степени наупражнялся, что при случае мог уже за себя постоять, что при моём росте не так-то просто: примерно в те годы я как раз дорос до пяти футов с четырьмя дюймами и на этой отметке остановился навсегда. Я справил себе ботинки на хорошем каблуке – сшил на заказ в Санта-Фе – которые добавляли мне пару дюймов росту, а ещё завел себе мексиканское сомбреро с высокой тульей – черное, расшитое серебром. Так что, если взглянуть со стороны, во мне было все шесть футов, хотя частично это были дутые футы. Недалеко от поселка, давшего начало Денверу, было большое стойбище Арапахов, которые, как вы знаете, дружили с Шайенами; а иногда и сами Люди небольшими группками проезжали мимо по своим делам. Никого знакомых среди них я не видел, хотя, честно говоря, не слишком и старался увидеть. Уж не знаю, чем и объяснить мое нежелание встречаться с ними, я ведь был белый человек и делал все, что и положено белому, но всё равно мне было вроде как стыдно перед индейцами. Бывало чувствую себя прекрасно и настроение высший класс, и вдруг увижу – краснокожие скачут – и впадаю в меланхолию… Я раньше никогда не замечал, какие они оборванцы, покуда не увидал их в Денвере. И не потому, что всегда бедны: даже если индеец, по своим меркам, разрядится-разоденется в пух и прах, всё равно есть в нем что-то такое жалкое и убогое, что хоть плачь. Старая Шкура Типи в лучших своих облачениях выглядел так, словно его кошка трепала и корова жевала – это по белым меркам. Но я этого не замечал, пока не побывал на Миссури, не пожил в городе, а потом вот вернулся назад.

Магазин наш сначала размещался в палатке, но дело расширялось и вскоре мы соорудили себе деревянное строение, где я и прохлаждался между рейсами в Санта-Фе. Сюда иногда наведывались Арапахи со шкурами на продажу или с дичью, если была лишняя. Вот тут-то я и заметил, как они смердят. Три индейца в дверь войдут – и всё, дышать уже нечем. Никаких сил не было выносить их присутствие в доме, и в конце концов мы решили, что с индейцами торговать будем снаружи, под навесом. К тому же у них купить было, в общем-то, нечего; если они привозили, к примеру, оленью ногу, то она по пути успевала сгнить и кишела червями, а шкуры у них были плохо выделаны и стояли колом, как фанера.

После того, как ты повидал кондитерское заведение в Миссури и тот аппарат со слониками для продажи содовой, и ботиночки, что выходили из-под рук Анджело, и миссис Пендрейк в юбке колоколом с обручами и в корсаже на китовом усе – после того, как всё это повидал, ты просто не сможешь не заметить, что индейцы грубые и неотесанные, грязные и вонючие, вшивые и невежественные…

Вы-то знаете, как я был предрасположен в их пользу, и поймете, как нелегко мне было признать правду. Но мало того – теперь я их возненавидел. Потому-то меня и преследовало чувство стыда, и партнерам своим я даже не заикался о том, что имею к краснокожим какое-то особое отношение. Розничная торговля в магазине в мои обязанности не входила, и мне ничего не стоило улизнуть куда-нибудь когда приезжали Арапахи.

Денвер строился как раз посреди их охотничьих угодий, но они претензий пока не предъявляли. Я даже помню, что в самом начале какой-то вождь по имени Маленький Ворон прискакал в посёлок из своего стойбища и перед большим скоплением белого населения произнес речь. Вообще-то он два раза приезжал, первый раз его переводчик напился до потери сознания, и всю затею пришлось перенести на следующий день, когда вождь приехал вновь и произнёс длиннющую речь в стиле Старой Шкуры Типи, которая одних позабавила, а других, наоборот, взбесила, потому как вместо того, чтобы выслушивать болтовню старого грязного индейца, они предпочли бы, в этот момент, рыть золото, Маленький Ворон был простоволос, у него было широкое лицо и широкие плечи, в ушах – большие медные кольца. Суть его речи, ежели слить «воду», сводилась к следующему;

– Арапахи приветствует бледнолицых на этой земле, которая принадлежит Арапахи с тех самых пор, когда… – (далее следует подробный отчёт о том, как любят его племя духи с множеством примеров мистического характера из истории Арапахов). – Арапахи любят бледнолицых и считают их братьями, – (далее – глубокий анализ данного вопроса, имеющий целью, главным образом, добиться угощения бесплатным кофе с большим количеством сахара). – Арапахи счастливы, что белые люди добывают здесь жёлтый песок, раз уж он им так сильно нравится. Наша мать земля родит все сущее для всех людей, живущих на ней, и у каждого народа есть на земле уголок, который он зовет своим домом и который ему доводилось окропить своей кровью. Именно в таком уголке и поставили своё стойбище наши бледнолицые братья, и мы, народ Арапахов, принимаем их с миром и дружбой. Арапахи надеются, что вы не станете делать зла. Они также надеются, что вы не задержитесь здесь надолго…

Маленькому Ворону дали сигару, покормили завтраком, который он съел с помощью ножа и вилки, а потом он уехал в своё стойбище. А вскоре после того воины Арапахов отправились на запад воевать с ютами, а в их отсутствие толпа пьяных старателей нагрянула в их деревню, учинила дебош и изнасиловала нескольких женщин. Арапахи, когда вернулись с войны, пошумели немного, но ничего серьёзного так и не предприняли. Должен вам сказать, что раньше я не слишком восхищался городами и городской жизнью, но, сдается мне, причина тут в том, что те городишки, куда меня забрасывала судьба, мне своими руками строить не доводилось. От жизни у Пендрейков в штате Миссури я без ума не был, вы помните – не мог понять, в чем её смысл, такой жизни-то. Здесь, в Денвере, всё было иначе: он рос у меня на глазах и при моём участии. К лету он превратился в самый настоящий город, а люди с равнин все прибывали и прибывали; и хоть старательская удача улыбалась немногим, а многие – Божьей волею – разорялись и уезжали восвояси, но очень многие оставались, оседали, капитальные дома постепенно заменяли холщовые палатки, потом газета начала выходить, а там, глядишь, и церковь поставили (хотя пастора, должен вам сказать, я избегал всеми силами, как и краснокожих), потому как в те времена без церкви город был не город. Вот и получалось, что мы, судя по всему, задержимся в этих местах подольше, чем хотелось Маленькому Ворону. Сам я постепенно другим человеком стал, сами понимаете, партнер деловой из меня получился хоть куда, деньги зарабатывал, одевался по-человечески, и к девчонкам-испанкам в Санта-Фе подход найти умел, и вообще, по-моему, просто прекрасно, что предприимчивость белого человека нарушила вековой сон этой девственной земли. Да что там говорить, самая жалкая старательская хижина – это же просто дворец и символ торжества цивилизации над дикостью и запустением… По крайней мере, так я думал тогда.

* * *

Ещё год или два до меня время от времени доходили рассказы про Шайенов и их проделки, хотя специально я никого не расспрашивал, но дело в том, что поток народу с востока, снявшегося с места по причине золотой лихорадки, проходил именно через земли племени, южную их часть, а те, кто уже Божьей волею разорился и разочаровался, понуро брели домой теми же местами. Так что можете себе представить, какой эффект все это производило на бизоньи стада, служившие Шайенам источником всего необходимого для жизни. Кроме того, через те же земли вдоль реки Рипабликен теперь регулярно ходили дилижансы, а я ведь, помнится, говорил вам, что индейцы просто не выносят ничего регулярного.

Но при всем при этом стычек с ними было меньше, чем можно было ожидать: при всей своей дикости, а, может, именно благодаря ей краснокожий поначалу робок и терпелив, когда сталкивается с чем-нибудь необычным. Шайены думали, что люди, прущие по западу за золотом, безумны, и потому считали за благо не мешать им. Время от времени мальчишки или парни угоняли у белых лошадей, а клянчить у переселенцев кофе и табак вообще стало делом обычным. Правда, Шайены любили не столько клянчить, сколько припугнуть. Слегка, потому как заметили, что это эффективнее, чем ждать от белых гостеприимства. Но если пришёльцы давали отпор, то индейцы, как правило, оставляли их в покое, не причинив вреда. Отчасти, это объяснялось тем, что Шайенам всегда не хватало оружия, и даже если удавалось заполучить где-нибудь пару сравнительно новых ружей, у них никогда не было пороха или пуль. Даже наконечники для стрел – и те были у них в дефиците, приходилось добывать железки у бледнолицых – обручи от бочек и всё, что попало.

Я обо всём об этом говорю потому, что в Денвере наслушался всякого бреда про Шайенов. Нет, в этом городе индейцев никогда не научатся терпеть, разве что они коллективное самоубийство учинят – тогда может быть. По крайней мере так мне тогда казалось. Я как раз почувствовал вкус к «строительству цивилизации» «где прежде бродили лишь зверь и дикарь», как писали в тогдашних газетах, и потому к Арапахам, что наведывались к нам, не испытывал ни малейшей симпатии. Но вреда от них никакого не было, разве что вонь да вши – но этого добра и у белого брата в Колорадо тоже хватало, должен вам честно сказать. Но всё равно вокруг только и разговоров было, что, мол, «убрать», да «гнать» их, да «стереть с лица земли»; и, насколько помню, больше других кипятились те, кого старательская удача обошла, а кто преуспел – те почему-то были терпимее. Хотя оно и понятно: если ты продал все, что имел, чтобы отправиться на Запад, золота не нашёл и остался ни с чем «на бобах», как говорится – кто тут виноват? Ясное дело – индейцы, а кто же еще? Без них тут явно не обошлось…

Но вернемся к моим делам: по причине деятельности одной конкурирующей фирмы наше дело – Болта, Рамиреса и мое – оказалось под угрозой: они подрывали наш бизнес низкими ценами, ибо доставляли свой товар прямиком через равнину из Миссури, что обходилось дешевле, чем наши рейсы на юг, в Нью-Мексико, куда, хоть и короче, но гораздо труднее добираться через горы и пустыни. Вот тут-то Болту и Рамиресу и пришла в головы идея отправить меня в Вестпорт, штат Миссури – теперь это Канзас Сити – и завезти оттуда товаров, которые, значит, пойдут по более «конкурентноспособным ценам», как они говорили, потому как по части бизнеса оба были головастые парни.

Я добрался в Миссури без приключений – один, верхом, везя с собою кучу денег для закупки товаров. В Вестпорте я рассчитывал нанять погонщиков с мулами, и, в общем, так все и сделал, чин чином, и через пару недель все было готово – товары, мулы, фургоны и погонщики – и мы выехали в сторону Колорадо.

Однажды – дело было в конце августа – мы устроили дневной привал неподалёку от реки Арканзас, что в западной части Канзаса. Место там безлесое на много миль вокруг, ни деревца, и я залез в тень под фургон, улегся там, положив под голову скатанное одеяло, и попыхивал трубочкой, потому как незадолго до того завел себе такую дурную привычку. Может, я даже задремал слегка, что было бы не удивительно, но вдруг ощутил, что какая-то подозрительная тишина повисла в воздухе… Отношения с погонщиками у меня не сказать чтобы очень задушевные были: они бесились, что нанял их мальчишка – это я, то есть, – вот и приходилось периодически напоминать им, что «Кольт-Драгун» всегда со мной и у нас с ним намерения серьёзные… В общем, в этот самый момент закралось мне подозрение, что они Шайен решили устроить какой-то сюрприз. Это сразу вернуло меня в чувство и пушка оказалась у меня в руке в одну секунду.

Однако, лежа под фургоном, я увидел чьи-то ноговицы с бахромой, и пару мокасин с завязками, расшитыми бисером, голубым и красным, и с белой полосой от лодыжки до большого пальца. Мне как-то раз довелось сидеть и наблюдать, как Падающая Звезда с помощью жильной нитки и костяной иголки расшивает мокасины этим самым бисером.

Так вот, это были те самые мокасины, и стоял в них, судя по всему, никто иной как Горящий Багрянцем, несмотря на то, что мне были видны только ноги. Он был не один – ещё пятнадцать или двадцать пар ног в мокасинах насчитал я, глядя из-под своего фургона. И что-то очень не понравилось мне в том, как стояли эти ноги.

Вам, наверное, интересно, что именно мне не понравилось. Видите ли, с того места, где я лежал, мне не было видно ни одного ружейного приклада. А это означало, что они держат оружие наизготовку.