Текст книги "Маленький Большой человек"

Автор книги: Томас Бергер (Бри(е)джер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

Потом вождь сказал что-то поварихе – позже он признался, что испытывал к нам смешанные чувства: то мы казались ему добрыми и мирными, то злобными и враждебными. В эту минуту он был расположен к нам по той причине, что мы в его доме разделили с ним его хлеб – а это для индейца огромная честь, настолько большая, что хозяин крошки в рот не берёт, пока гости не поедят – вот почему Старая Шкура Типи и не ел сам. Так вот, я и говорю – вождь сказал что-то поварихе и она поманила меня за собой, и я, хоть с холодком в груди, встал и пошёл за ней – снова обошёл по кругу все жилище, пробираясь мимо Шайенов, которые сидели на бизоньих шкурах и жевали, как козлы.

Выбравшись вслед за поварихой наружу, я увидел, что уже почти стемнело, только на западе багровым пятном догорал закат.

Надо вам сказать, что я не слишком интересовался красотой окружающей природы в те времена, и на небо я взглянул только потому, что в тот самый момент, как я высунул голову за полог палатки, откуда ни возьмись, вновь объявился мой заклятый враг – белая собака. Я хотел было сделать вид, что не обращаю на неё никакого внимания, но она вцепилась зубами в мою штанину и принялась её трепать и рвать, и, наверное, сжевала бы её всю, и меня самого в придачу, но тут повариха оглянулась. Её звали Бизонья Лощина, это была жена Старой Шкуры Типи, а помогала ей у костра её младшая сестра. По обычаю Шайенов, когда старшая сестра выходит замуж и идет в дом своего мужа, младшая следует за нею, и они вместе поступают в распоряжение вождя, оказывая при этом ему все услуги, какие только может потребовать индеец от женщины-индианки.

Так вот, Бизонья Лощина оглянулась, и засмеявшись, что-то спросила у меня. Видать, мой жалобный взгляд был достаточно красноречивым ответом, потому что она тут же схватила зловредную тварь за шкирку. Собака жалобно заскулила, но это ничуть не облегчило её участь, ибо Бизонья Лощина уволокла её в палатку, а там взяла каменный молоток и расколола ей череп. Потом осмолила её над костром, порубила тушку на несколько кровавых кусков и тут же побросала их в кипящий котёл. Вся эта процедура заняла времени не больше, чем у вас ушло на чтение этих строк.

Она была сильная, полная женщина, добрая душа, и все время улыбалась.

Старая Шкура сидел такой гордый, что казалось, вот-вот лопнет. Для индейца нет лучшего лакомства, чем собака, а из собак самая лучшая – белая. Для них это такой деликатес, что даже сидя без мяса больше недели, они не посягнули на свою свору собак.

Боюсь, однако, что мы с Кэролайн даже не поняли, какую честь нам оказали. Моя сестрица сидела, скрестив ноги и молча наблюдала за манипуляциями поварихи. Она не дрогнула, когда при ней убивали людей, в том числе родного отца, однако теперь, когда у неё на глазах зарубили эту гадкую собачонку, она вдруг начала раскачиваться туда-сюда и засунула в рот кулак, чтобы не закричать.

В этот самый момент Старая Шкура вдруг взглянул на Кэролайн и чихнул, да так, что цилиндр съехал ему на глаза. Потом ещё раз – и головной убор свалился на землю. Ещё дважды он чихал, не в силах сдержаться – это было похоже на лай лисицы – его косички взлетали за спиной, а медаль глухо билась о костлявую грудь. Вся орава индейцев, которые до сих пор усиленно набивали желудки жратвой, теперь вытаращилась на нас, словно впервые видела. Когда они впрямь увидели нас впервые, они этого не сделали, потому что думали о том, как бы поесть антилопьего мяса, а больше одной мысли у них в голове не помещается. Но теперь та красавица с глазами как у лани так осмелела, что подошла и уселась рядом с Кэролайн на её бизоньей шкуре, уставилась на неё и принялась в упор разглядывать, а та, бедная, напрягла все силы, чтобы её не вырвало, потому как в аромате, исходившем от котла, уже стало угадываться присутствие белой собаки, которая благоухала вроде того, как если мокрое пальто повесить у огня для просушки.

Ее, эту женщину, звали Падающая Звезда, она была женой Горящего Багрянцем и уже успела родить несколько детей, которых и привела с собой в типи вождя, включая и крошечного младенца с черненькими птичьими глазами-бусинками, который болтался в люльке хитрой конструкции, которую подвесили к жерди в стене жилища. Он был устроен в своём ложе таким образом, что мог писать прямо оттуда, и вынимать его из этой подвески было просто незачем. Любопытство Падающей Звезды сослужило добрую службу Кэролайн – в том смысле, что отвлекло её внимание от тревожных процессов в её желудке и, собравшись с силами, она смогла-таки произнести:

– Очень рада видеть вас, миссис, – и протянула свою громадную ручищу для рукопожатия. Но вместо того, чтобы пожать её, индианка сунула свою руку сестре между ног и принялась шарить там, а потом взяла её за грудь и стала щупать сквозь рубашку. Проделав все эти манипуляции, она повернулась к Старой Шкуре и произнесла одно-единственное слово: «Вехоа!», после чего прикрыла свой рот ладонью. Вождь повторил этот жест, а за ним и все остальные проделали то же самое…

Когда рядом белая женщина – индеец рано или поздно начинает чихать, Говорят, это из-за духов или пудры, но моя сестрица в жизни не пользовалась ничем таким, разве только простым мылом. Короче говоря, понимайте как хотите, но до этой самой минуты ни один из Шайенов не догадывался, что Кэролайн – женщина.

Глава 3. У МЕНЯ ПОЯВЛЯЕТСЯ ВРАГ

Для Шайенов мужчина и женщина – совсем не одно и то же, разница очень большая – побольше, чем между мёртвым и живым, если хотите знать – и, когда они выяснили насчёт моей сестрицы, то обрадовались. К тому же антилопу уже всю съели, а собака ещё не доварилась, и потому все, кто был в палатке, столпились вокруг нас, чтобы удовлетворить своё любопытство.

Кстати, делали они это по-своему тактично – в основном, ограничивались тем, что разглядывали её в упор, некоторые щупали одежду, но к телу никто не прикасался. Мне кажется, если б мы могли понять в эту минуту, что бормочет Падающая Звезда, мы бы обнаружили, что она приносит Кэролайн кучу извинений за то, что дала волю рукам – хотя, как оказалось, и не напрасно. Вообще меня, белого, всегда восхищало, что эти дикари совсем не лишены чувства такта и вовсе не грубы – разве что от невежества.

Ко мне особый интерес проявила, конечно, малышня. Среди прочих был тут и Маленькая Лошадка – тот самый мальчишка, который смотрел за лошадьми. Я сразу пришёлся ему по душе, а он мне, как я уже сказал, не понравился; но я уже тогда был парнем сообразительным – деваться было некуда – иначе я и недели не протянул бы, не говоря уже о том, чтобы дожить до своих ста с лишним лет. Так вот, когда я заметил, что он разглядывает мои ботинки, я тут же сбросил их и протянул ему. Но индейцы обуви боятся, им и подумать страшно о том, чтобы засунуть ноги в эти тесные штуковины, – и он притворился, что не понял.

А тут и собака сварилась, и её сразу же начали делить. Слава Богу, собачонка была маленькая, а едоков много, хотя нам с Кэролайн как гостям досталось по большому куску. Никто не ложился спать, наверно, до полуночи. Я говорю, «наверное», потому что Шайены все время шастали туда-сюда, одни уходили – другие приходили, в палатке появлялись новые лица – заходили поглазеть на нас с сестрой; некоторые, завернувшись в бизоньи шкуры, уснули, а другие толклись тут же рядом, болтали и смеялись (ибо, вопреки мнению белых, нет на свете никого общительнее индейцев, когда они среди своих). ещё несколько часов в жилище продолжалась какая-то возня и всё это время пылал костёр: женщины, к примеру, занялись уборкой, а Старая Шкура выкурил четыре или пять трубок с разными дружками. Одним из этих дружков был – кто бы вы думали? – Горб, который, если не считать большой раны на носу, прекрасно выглядел и вполне дружелюбно бормотал что-то нам с Кэролайн. Узнал он нас после вчерашнего или нет – не могу сказать, но вел он себя, по индейским понятиям, очень достойно, в том смысле, что не винил нас за насилие и убийство, которые он учинил накануне.

Ну, а Кэролайн с той самой минуты, как её обследовала Падающая Звезда, сидела на своей шкуре в каком-то оцепенении и в этом бессознательном состоянии даже съела свою порцию собаки. Старая Шкура больше не обращал на неё никакого внимания. Он не хотел её обидеть, просто ему стало неинтересно.

Время шло, и мало-помалу костёр стал гаснуть, потому что Бизонья Лощина перестала подбрасывать в огонь лепёшки. Она улеглась спать – уж кто-кто, а она-то заслужила свой отдых. Утром я обнаружил, что мы с Кэролайн заняли её место рядом с вождём, и ей пришлось передвинуть одного из своих малышей, а тот передвинул следующего, и так все сдвинулись по кругу, словно музыканты в оркестровой яме, а мой поклонник Маленькая Лошадка оказался крайним – ему места не хватило и пришлось уйти к соседям – в типи его брата, а братом-то был никто иной как Горящий Багрянцем.

В конце концов все угомонились и только мы с сестрой сидели, глядя в догорающий костёр, над которым тонкой струйкой вился дымок и уходил вверх, к дырке высоко над головой, где сходились жерди типи, а оттуда улетал в ночь, в черное небо, вернее, не черное, а скорее синее – из-за россыпи золотистых звезд.

Рядом тихо спал Старая Шкура Типи, громадный нос-клюв торчал вертикально вверх, и над ним на кожаном шнурке висел его цилиндр. Слышно было, как сопят спящие, но храпа не было, потому как индейцев с детства приучают не шуметь без нужды. А ещё время от времени с тихим сипом осыпалась, превращаясь в пепел, последняя сгоревшая бизонья лепешка…

Да, все это было похоже на сон, но страх прошёл, по крайней мере у меня – точно. Может, кто-то меня даже осудит за это. Оно, конечно – оказаться вдали от дома, пережить смерть отца и все такое – приятного мало, и Шайен мне вдруг показалось, что не так уж все и безнадежно: в палатке тепло и сухо, а индейцы, оказывается, не так уж и кровожадны. Раз уж они не причинили нам зла сегодня, с какой стати они станут делать это завтра? Не вижу смысла кормить человека вечером, если хочешь укокошить его утром. Хотя, конечно, как не крути, а это всё же краснокожие, а краснокожие – это вам не белые.

– Ну, что скажешь, Кэролайн? – спрашиваю я сестрицу, которая сидит, опустив плечи, подперев голову руками и натянув шляпу так, что уши оттопырились. В полумраке типи мне показалось, что вид у неё довольно мрачный, и ответ её тоже прозвучал невесело:

– Ничего хорошего, Джек, – говорит она, и пожалуй, громче, чем надо бы: хозяева-то уже спали. – Видал, как они кокнули собачонку? А потом полезли меня лапать, как будто тоже собираются в котёл отправить, хотя я не слышала, чтобы они ели людей. Нет, Джек, боюсь, что от них ничего хорошего не дождешься. – Она поднялась на ноги, кряхтя и постанывая, потому что не так-то это просто – встать после того, как просидишь несколько часов, скрестив ноги на индейский манер.

И тут сестрица моя ещё раз повторила ту же самую фразу – слово в слово почти, я даже не заметил разницы, а разница-то была: «Не жди от них ничего хорошего, Джек» – сказала она и, спотыкаясь, заковыляла на негнущихся ногах к выходу – я думал, она перед сном пошла по нужде, сам-то я решил держаться до утра, потому как не хотел вылазить наружу: боялся собак – они так и шастали вокруг.

В общем, она ушла, и больше я её не видел. Долго не видел. Она пробралась на луг, выкрала из табуна лошадь и ускакала, и прошло много лет, прежде чем я случайно наткнулся на неё, но об этом я ещё расскажу – обо всем по порядку…

Какое-то время я думал, что она потерялась, пропала без вести, а потом забыл о ней напрочь. Не думаю, что кто-нибудь упрекнет меня в неблагодарности. Может, я бы и услышал стук копыт, когда она смывалась, но я сразу уснул, потому как, надо вам сказать, ничего на свете нет уютнее и приятнее, чем завернуться в бизонью шкуру – конечно, когда к ней привыкнешь и разберешься, как ею пользоваться. Правда, поначалу она грубовата, стоит колом, как фанера, а шерсть жесткая, как щетка. Но потом, когда согреешься, щетинки прилипают к телу, и кажется, что это твоя собственная шерсть.

Очнулся я утром, на рассвете, оттого, что меня разбудил Маленькая Лошадка. Он знаками показал мне: «Пошли», и я, стряхнув с себя остатки сна, что было совсем нетрудно из-за холодины, которая стояла в эту рань, пошёл за ним на поле, где паслись лошади. За ночь их в табуне явно поубавилось по сравнению с тем, что я видел накануне: ущерб, который нанесла ему Кэролайн, украв одну лошадь, ни в какое сравнение не шёл с тем убытком, который причинили юты, которые пришли после нее, а, может, на сей раз это были Поуни. Так или иначе, а Старой Шкуре Типи и его людям надо было срочно отправляться и попытаться вернуть лошадей, а то так и без табуна можно было остаться.

Маленькая Лошадка уже узнал по каким-то своим таинственным индейским каналам, что Кэролайн сбежала, и сообразил, что я остаюсь и буду жить с племенем, потому как выбирать мне не приходится, и поэтому он разбудил меня, чтобы взять с собой на луг, ибо это была обязанность мальчишек моих лет – каждый день чуть свет отправляться ухаживать за лошадьми. Вот и выходит, что он в тот момент знал обо мне больше, чем я сам, и глядя на меня, ухмылялся, однако, без злорадства и без насмешки, а тем временем мы с ним выбирались из типи, где вповалку дрыхли без задних ног взрослые Шайены. Индейцы – кроме мальчишек – вообще в такую рань без особой нужды не встают.

Снаружи ещё не развиднелось, был зябкий предрассветный час. Я уже три дня не раздевался и столько же не мылся, совсем запаршивел и наслаждался этим своим состоянием. Как сейчас помню – я просто упивался своим ничтожеством. Белый человек всегда так, даже мальчишка: стоит ему оказаться среди краснокожих, не может отделаться от этого чувства. «Какого чёрта? – думает он. – Какая разница? Вокруг одни дикари. Можно не мыться, можно мочиться где попало и все такое». Так вот, к чему я это говорю – Шайен, как раз наоборот, каждый день моется в ближайшем ручье. Но если б у них и не было такого правила – было бы какое-нибудь другое, короче говоря, если ты человек – никогда тебе не избавиться от обязанностей.

По пути на луг мы с Маленькой Лошадкой встретили ещё несколько мальчишек лет эдак от восьми до двенадцати, направляющихся по тому же делу, а лошадей после ночных краж осталось так мало, что едва ли хватало на всех пастухов. Оказалось, что наша задача – отвести скакунов на водопой к ручью. После этого мы погнали их на новое пастбище, потому как на старом они съели почти всю траву и вообще, в конце концов, вся земля вокруг, сколько видит глаз, была наша.

Маленькая Лошадка и другие мальчишки без умолку болтали и хихикали – не иначе как надо мной. Кроме меня ни на ком не было штанов, рубашки, ботинок и шляпы, но потом, после того как стреножили вожака, чтобы табун не разбрелся, мы вернулись назад к ручью купаться – о чём я и говорил вам – сбросили с себя все, и ничем, кроме цвета кожи, я от остальных уже не отличался, а потом, когда все вылезли из воды – а вода, кстати, была холодная – жуть! – но если хватит духу залезть, потом согреваешься, да ещё возишься всё время с лошадьми – а индейские мальчишки без конца с ними возятся – так вот, когда вылезли, я все свои манатки тут же поотдавал. Только штаны шерстяные оставил, остальное все раздал и тем самым тут же приобрел кучу Друзей.

Когда мы вернулись в посёлок, все, кому достался от меня подарок, тут же побежали домой и притащили мне взамен всякую индейскую всячину. Вот тут я, наконец, стянул с себя и штаны, и облачился в кожаную набедренную повязку, что дал мне один из мальчишек, а подвязал её ремешком, полученным от другого. Ещё я одел мокасины, а грязное жёлтое одеяло я получил от высокого парнишки по имени Младший Медведь – того самого, которому достались мои брюки, Он, кстати, тут же ампутировал им штанины и натянул на ноги по отдельности, как ноговицы, а верх выкинул за ненадобностью. Ботинки тоже никому не приглянулись, так и лежали на земле, где я их бросил, а потом, когда лагерь снялся и ушёл, они так и остались валяться на том же месте. Уж если какая вещь индейца не интересует, так он её словно и не видит: она будет валяться у него под ногами, он будет спотыкаться об нее, но взять да отбросить её в сторону – и не подумает.

Завтрака мы в то, самое первое утро, так и не получили по той простой причине, что есть было нечего. Антилопу накануне съели всю без остатка, а собаку прикончить – вторую подряд – это была бы непозволительная роскошь, потому как для переезда на новое место нужны вьючные животные, а табун лошадей таял просто па глазах. Кэролайн так и не вернулась – а я тогда ещё думал, может, она вернется, а что её могли убить, я даже и мысли такой не допускал – и мне не с кем было и поболтать на родном языке.

Но не успело ещё солнце взобраться повыше на небо, а я уже накопил кое-какой словарь жестов и с их помощью довольно бойко болтал с Маленькой Лошадкой обо всем, что можно показать на пальцах. К примеру, если хочешь сказать «человек», надо поднять указательный палец, держа руку ладонью к себе. Тут мне, конечно, сильно подсобило то, что у Лошадки была такая привычка – как покажет что-нибудь знаками, тут же тыкает пальцем в тот предмет, который изобразил. А если хочешь сказать «белый человек», надо пальцем провести по лбу – вроде как поля шляпы показываешь, но это не так-то просто было сообразить, потому как Маленькая Лошадка сам был в шляпе – в той самой фетровой шляпе, которую я ему отдал. Он все водил пальцем по лбу под шляпой, а я думал, он говорит «твоя шляпа», или просто «ты», и только потом сообразил, что это «белый человек».

А когда они показывают просто «человек», это у них значит «индеец».

А чтобы показать слово «Шайен», они указательным пальцем правой руки проводят по пальцу левой, вроде как полоски рисуют – это они оперение стрел изображают: у всех Шайенов отличительный признак – полосатое оперение на стрелах из перьев дикой индейки. Кстати, на нормальном языке они себя Шайенами никогда не называют, они говорят «цисцистас», что значит «народ», или «люди». А кто все остальные – это их вроде как не касается.

Выкупавшись, мальчишки сбегали, притащили луки, и мы пошли в лощину, где на дне стояла лужа – туда бизоны приходят валяться в грязи – и стали играть в войну: бегали туда-сюда, пуляя друг в друга стрелами без наконечников. Потом начали бороться, а я в этом деле был не силён, все как-то боялся придавить соперника как следует, но после того как меня прижали не на шутку, я перешёл на бокс и расквасил парочку индейских носов, или, по крайней мере, один точно. Это был нос Младшего Медведя, и все остальные тут же подняли беднягу на смех, а уж это краснокожие умеют, будьте уверены, ещё и почище, чем белые. Они так зло потешались над ним, что я его прямо-таки пожалел.

И очень даже напрасно: вообще не надо было мне бить его, но раз уж так получилось, я должен был задрать нос, ходить петухом и бахвалиться, а то и поддать ему ещё – чтобы закрепить успех; вот это было бы по-индейски, так уж у них принято. Если ты кого побил, ни в коем случае нельзя его жалеть, а то получится, что одолев его тело, ты и дух его хочешь убить. Я этого тогда не знал, и все заглядывал ему в глаза да улыбался ему целый день, а добился только того, что приобрел первого в жизни настоящего врага, который потом много лет строил мне козни и принёс столько неприятностей и бед, что вам и не снилось, потону как уж если индеец взялся мстить, он вложит в это дело всю душу, можете быть уверены.

Потом, помню, пошли мы к девчонкам – играть в лагерь. Игра простая – копируй взрослых во всём том, что они делают – и всё. Помню, девчонки ставили игрушечные типи, а мальчишки были вроде как мужья. Воины устраивали набеги на врагов и понарошку охотились на бизонов: мальчишка, который изображает зверя, держит большой кактус на палке, а остальные – охотники, то есть, стреляют из луков в него, и если кто попадает – значит, уложил бизона, а кто промажет, тому этот самый «бизон» как влепит по заднице своей дубинкой-булавой с кактусом на конце… Вот так вот…

Шайены вообще за что ни возьмутся – за любое дело – обязательно сделают больно – себе или другим. Только того и жди.

До этих пор, что ни делали, я с краснокожими мальчишками был, вроде, на равных, а как стали играть в лагерь – тут всё переменилось, и, наверное, опять-таки из-за Младшего Медведя: он, видишь ли, был «военным вождём» нашей ватаги, все признавали его главным, потому что из лука он стрелял страсть как хорошо, а ещё дубина у него была – сам изготовил – вроде булавы, как начнет ею махать, крушить врага – понарошку, конечно – просто жуть берёт. Да, вот так у Шайенов и становятся военным вождём: кто дерется лучше всех – тот и вождь. Но он командует только на войне. А для мирной жизни у них имеется другой вожак. К примеру, Старая Шкура Типи, так он – вождь мирного времени. А главный военный вождь нашего рода был Горб. Они прекрасно ладили, хотя во время резни у каравана, из-за виски, после того как приложились к бутылке, они – Помните? – пошли друг на друга с оружием. Правда, когда у Старой Шкуры Типи мушкет разорвало, тут же забыли друг о друге и занялись, кто чем.

В общем, Младший Медведь, одиннадцати лет от роду, был уже воин хоть куда, он был высокий крепкий парень и расхаживал выпятив грудь колесом. А насчёт нашей с ним драки я вам так скажу: он бы меня прикончил, ей-Богу, просто он ничего не смыслил в боксе. Ну, а это уж не моя вина, а его беда. Сам я здоровяком никогда не был, но мне тоже пальца в рот не клади.

Тогда, в самом начале, все, что у меня было, давали мне мальчишки: лук, стрелы, палку, на которой можно скакать понарошку, как на лошади. Но как начали под началом Младшего Медведя играть в войну, все умчались прочь, даже Маленькая Лошадка, а меня бросили с девчонками и малышней, которые изображали детей когда играли в лагерь. А потом так и пошло, и все привыкли – мальчишки убегали без меня, а я оставался с девчонками, и наконец меня стали звать «Девочка-Антилопа», потому как я помогал ставить и разбирать типи, а это ведь женская работа. А ещё когда играли в лагерь, они устраивали пляску солнца точь-в-точь как взрослые. Мальчишки загоняли себе в тело длинные шипы акации, а к ним на веревочке привязывали черепа – собачьи или койотов – и волокли за собой. Пришлось бы и мне проделать то же самое – а куда было деваться? – но, слава Богу, хватило ума. Потому как уже тогда, в своём-то возрасте, я твёрдо решил для себя, что белый человек сильнее краснокожего дикаря. Почему он сильнее? Потому что умеет шевелить мозгами. Ну, судите сами: Бог знает когда, давным-давно индейцы научились передвигать тяжести – подкладывать под них круглые чурки и катить. А потом что? Прошли сотни лет, а они так и не додумались насадить кругляши на ось, чтоб получить колеса. То ли это тупость непроходимая, то ли упрямство – как хотите понимайте, но в любом случае, это просто дикость.

Так вот, пошёл я за один из вигвамов – игрушечный, что девчонки поставили – и хотел было попробовать воткнуть в себя шип, но только к телу прикоснулся – тут же позорно струсил. Это мне никогда не нравилось – причинять боль самому себе… Так вот, была у меня стрела – стащил я её – настоящая, с фабричным железным наконечником. Взял я острый камень и стрелу эту разрубил пополам – надвое. А ещё была у меня жевательная резинка – Шайены её сами делают – высушивают сок молочая и получается жвачка. Бизонья Лощина дала мне этой жвачки, а теперь я достал её, в рот совать не стал, а засунул себе в пупок, а потом воткнул в неё половинку стрелы – ту, что с оперением. А вторую половинку, которая с наконечником, я сзади пристроил – зажал ягодицами вроде как она у меня из задницы торчит. Пришлось ещё набедренную повязку сдвинуть набок, чтобы не мешала. Вид получился – будто эта стрела меня насквозь проткнула прямо посередине, под углом в сорок пять градусов. Когда все приладил, вышел я из-за типи, иду, ногами еле переступаю – ягодицы-то сжал, а спереди стрелу незаметно поддерживаю: руку прижал к животу, вроде как от боли корчусь, хотя это было как раз не по правилам: мужчине положено боль презирать, но я решил, что ничего, сойдет, потому как у всех, конечно, глаза на лоб полезут.

Так и вышло. Сначала меня увидели девчонки, они пораскрывали рты и, прикрывая их, так хлопали себя по губам ладошками, что я уж не знаю, как у них передние зубы-то уцелели. А потом и мальчишки – бедняги, со своими жалкими колючками и крошечными собачьими черепами на верёвочках – они чуть не лопнули от зависти. Парнишка по имени Койот – тот от досады так рванул свою верёвку, что вырвал шип у себя из спины и кровь ручейком побежала ему на задницу. Маленькая Лошадка принялся плясать и хвастать, что он мой друг. А Младший Медведь, бедняга, просто сник и поплелся прочь, волоча за собой свои дурацкие черепа, что прыгали по кочкам и тарахтели у него за спиной, а когда один из них зацепился за куст полыни, так оборвалась жильная верёвочка, а кожа на спине у Младшего Медведя – хоть бы хны.

С этих пор я стал на равных с другими мальчишками играть в войну, а вскоре Горящий Багрянцем сделал мне лук. Он был сыном Старой Шкуры Типи от одной из жён – она давно умерла. А я был сиротой и вроде как приёмным сыном в вигваме вождя, и потому имел право на внимание и участие всего рода, словно был им родственник по крови. Чуть ли не в каждом типи был свой приёмыш, хотя они все были чистокровные индейцы. Женщины рода обязаны были кормить меня и одевать, а мужчины – следить, чтобы я вырос и стал настоящим мужчиной. Пока я был мальчишкой, не припомню, чтобы кто-нибудь упрекал меня, что я, мол, не индеец. Про Кэролайн, к примеру, вообще никто никогда не вспоминал, потому как вождь выкурил с ней трубку, а она-то оказалась женщиной, и это ужасный конфуз, – стыд и срам на его седую голову. В прежние-то времена Шайены, когда собирались курить трубку, женщин за дверь выгоняли, и полог закрывали – чтобы не влезли обратно.

Была ещё одна причина, почему я так легко прижился в этом племени – они, индейцы, то есть, не хотели вспоминать о том, что случилось у каравана. Мой братец Билл – вы уже знаете – в форте Ларами никому ничего про резню не сказал, солдаты так и не пришли, и Шайены больше этого не боялись. Их другое тревожило: во время пьяной драки они чуть не поубивали кой-кого из своих, а это для Шайена самое страшное – убить своего – страшнее не бывает. И всё равно – пьяный ты или трезвый. Всё равно это убийство, а убийце нет спасения, – у него гниют внутренности, он смердит, и все чувствуют этот смрад, и бизоны чуют его и разбегаются прочь. Убийца не может курить трубку, никто не станет есть из миски, к которой он прикасался. Чаще всего его просто изгоняют.

Ну, тут вам, наверное, показалось, что я завираюсь, что вы поймали меня на слове. Когда я рассказывал про драку из-за виски, там выходило так, что кой-кого из индейцев все ж таки убили: к примеру, я ведь сказал, что Куча Костей снес полголовы некоему Облаку, и у того мозги брызнули наружу. Могу поклясться, если бы вы там были, и видели все, что я видел – вы бы не усомнились ни на секунду, что так оно и было. И представьте, каково же было моё удивление, когда на следующий день, когда мы искупались с мальчишками в речке и возвращались в лагерь, я вижу – кого бы вы подумали? – Облако! Да, Облако собственной персоной, жив-здоров, цел и невредим, стоит и ждёт своего пинто, по виду и не скажешь, что с ним что-то случилось! Уселся на свою лошадь, а я ехал следом и все разглядывал его затылок. Может, была там дырка – не знаю, я так ничего и не высмотрел. Только, помню, пару вшей разглядел – ползали по пробору между косичками, а крови засохшей – даже и следа не было. А ведь это был точно он – его-то ни с кем не спутаешь, у него бородавка на левой ноздре. Ни у кого такой нету…

Может, вы уже сообразили, в чем тут дело. А когда я выкинул этот Помер со стрелой в заднице – никому ведь и в голову не пришло, что я их дурачу. А все потому, что индейцы никогда не ждут подвоха, зато всегда готовы поверить в чудо.