Текст книги "Все страхи мира"

Автор книги: Том Клэнси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 75 страниц)

Глава 26
Сборка

Сборка началась с покупки дополнительных инструментов. Целый день ушёл на то, чтобы прикрепить тяжёлый блок отработанного урана к внутренней части в конце корпуса.

– Я знаю, это утомительно, – произнёс Фромм чуть ли не извиняющимся голосом. – В Америке и других странах есть специальные приспособления, инструменты, ведётся сборка множества бомб одного типа – там у них все преимущества, которые отсутствуют у нас.

– И несмотря на это, всё должно быть сделано с неменьшей точностью, командир, – добавил Госн.

– Мой юный друг совершенно прав. Физические принципы одинаковы как для них, так и для нас.

– Тогда продолжайте работу, – сказал Куати. Фромм тут же продолжил сборку. Каким-то краем сознания он уже подсчитывал деньги, которые скоро получит, но всё-таки главным для него оставалась работа. Всего лишь половина техников была занята сборкой собственно бомбы. Остальные работали над изготовлением арматуры, основную часть которой составляли опорные рамы. Они предназначались для крепления составных частей бомбы и были сделаны из нержавеющей стали, что придавало им прочность и позволяло сделать компактными. Каждая деталь арматуры устанавливалась на своём месте в соответствии с точным порядком сборки, поскольку бомба представляла собой нечто более сложное, чем большинство машин, и сборка подчинялась ряду строгих инструкций. И здесь весь процесс облегчался высоким качеством конструкции, а также поразительной точностью станков. Даже операторы были изумлены тем, что изготовленные ими детали безропотно вставали на отведённые им места, и перешёптывались между собой, говоря, что, кем бы ни был этот Фромм – а версии по этому вопросу выдвигались самые разные и весьма красочные, – в его инженерных качествах сомневаться не приходилось. Самым трудным было установить на свои места урановые блоки. Размещение более лёгких и пластичных материалов прошло куда проще.

– Процедура по вводу трития? – спросил Госн.

– В самую последнюю очередь, конечно, – ответил Фромм, сделав замер и отходя назад.

– Просто нагреваем батарею, чтобы оттуда выделился газ, правильно?

– Да, – кивнул Фромм, – хотя… нет, нет, не так!

– Я в чём-то ошибся?

– Это следует вводить с поворотом, – объяснил Фромм оператору, подошёл поближе и показал. – Вот так, понимаете?

– Да, спасибо.

– Эллиптические рефлекторы висят на этих…

– Да, спасибо, я знаю.

– Хорошо, продолжайте.

Фромм сделал знак Госну.

– Подойдите сюда. Теперь вы видите, как это будет действовать? – Он показал на два комплекта эллиптических поверхностей, прижимавшихся одна к другой, – их было девятнадцать, причём каждая была сделана из другого материала. – Энергия, излучаемая первичным источником, ударяет в первый комплект поверхностей, разрушая каждую из них поочерёдно, но в процессе разрушения…

– Да, на физической модели всегда понятнее, чем когда смотришь на страницу расчётов. – Расчёт этой части оружия был основан на том, что световые волны не имели массы, но обладали инерцией. Они не были, строго говоря, «световыми» волнами, но, поскольку энергия существовала в форме фотонов, соблюдался тот же самый принцип. Каждая из эллиптических поверхностей будет принесена в жертву энергии, однако во время их уничтожения они передадут небольшую, хотя и надёжную, часть этой энергии в другом направлении, усиливая ту, что уже движется от первичного источника.

– Вы очень щедро рассчитали энергетический запас, герр Фромм, – уже в который раз заметил Госн. Немецкий инженер пожал плечами.

– Так уж пришлось поступить. Если нельзя провести испытания, нужно хотя бы перестраховаться при конструировании взрывного устройства. Первая американская бомба, сброшенная на Хиросиму, не прошла испытаний. На неё затратили слишком много лишних материалов, и она была вопиюще неэффективна. И всё-таки она сработала. При соответствующей программе испытаний…

При возможности провести испытания он измерил бы эмпирические результаты, точно определил необходимый запас энергии, рассчитал бы действие каждого компонента бомбы, улучшил все, что нуждалось в совершенствовании, и уменьшил бы размер тех частей, которые были слишком большими или слишком массивными для выполнения поставленной задачи. Короче говоря, Фромм поступил бы так же, как поступали американцы, русские, англичане и французы на протяжении десятилетий, постоянно совершенствуя конструкцию своих бомб, делая их все более и более эффективными, меньшими по размеру, лёгкими, более простыми, надёжными и дешёвыми. Это, понимал Фромм, и есть подлинное инженерное совершенство, и сейчас он был безгранично благодарен за то, что ему, наконец, представилась возможность испытать свои силы. Конструкция этой бомбы груба, а сама бомба тяжёлая и большая, далёкая от инженерного шедевра. Она взорвётся – в этом он не сомневался, – но с течением времени мог бы создать намного более совершенную конструкцию.

– Да, понимаю. Человек вашего таланта мог бы уменьшить её размеры до размеров большого ведра.

Это был неслыханный комплимент.

– Спасибо, герр Госн. Может быть, она стала бы не такой маленькой, как вы сказали, но её всё-таки можно было бы разместить в носовой части ракеты.

– Если бы наши братья в Ираке не спешили…

– Совершенно верно. Израиль был бы стёрт с лица земли. Но они вели себя глупо, не правда ли?

– Их подвело отсутствие терпения, – произнёс Ибрагим, молча проклиная за это иракцев.

– В таких случаях нужно все обдумывать, спокойно и хладнокровно. Решения следует принимать, руководствуясь логикой, а не эмоциями.

– Это верно.

* * *

Ахмед чувствовал себя очень плохо. Он извинился и отправился к врачу своего командира, выполняя распоряжение Куати. Ахмеду почти не доводилось иметь дело с врачами. По его мнению, их следовало всячески избегать. Он принимал участие в боях, видел смерть и раны, но сам счастливо избегал этого. Но даже рана была предпочтительнее того, что случилось с ним сейчас. Когда в тебя попадает пуля или осколок гранаты, это понятно, но что вызвало такое неожиданное и быстрое заболевание?

Доктор выслушал, как Ахмед описал симптомы болезни, задал несколько вопросов, которые не были такими глупыми, как это могло показаться, и обратил внимание на то, что он курит, – доктор укоризненно покачал головой и щёлкнул языком, будто сигареты могут иметь какое-то отношение к заболеванию. Какая чепуха, подумал Ахмед. Разве он не пробегал ежедневно шесть километров – по крайней мере до недавнего времени.

Затем последовал осмотр. Врач приставил стетоскоп к груди бойца и прислушался. В следующее мгновение, заметил Ахмед, глаза доктора стали насторожёнными, совсем как у смелого бойца, старающегося скрыть свои чувства.

– Вдохните, – распорядился врач. Ахмед сделал вдох. – Теперь медленно выдохните.

Стетоскоп передвинулся на другое место.

– Ещё раз, пожалуйста.

Процедура повторилась ещё шесть раз, со стороны груди и спины.

– Что со мной? – спросил Ахмед, когда осмотр закончился.

– Не знаю. Мне нужно показать вас другому специалисту, который лучше разбирается в лёгочных заболеваниях.

– У меня нет для этого времени.

– Время найдётся. Если нужно, я поговорю с вашим командиром.

* * *

Ситуация, в которой находился Райан, была такова, что он не заметил, что жена стала уделять ему меньше внимания, или, что будет вернее, был даже благодарен ей за это. Ему стало лучше. Уменьшилось напряжение. Может быть, она поняла, что его лучше всего на некоторое время оставить в покое. Он отблагодарит Кэти, обещал себе Джек, обязательно постарается снова стать хорошим мужем, как только его состояние улучшится. Он не сомневался в этом – или убеждал себя, что не сомневается, хотя где-то в глубине пряталась мысль, что он совсем не так в этом уверен, и всё время заявляла о себе сознанию, которое предпочитало не обращать на неё внимания. Джек попытался меньше пить, однако теперь, когда от него ничего не требовалось, он мог больше спать – убеждал себя Джек, – а вино помогало засыпать. Весной, когда потеплеет, он станет вести здоровый образ жизни. Да, непременно станет. Начнёт бегать. Выберет время и в обеденный перерыв вместе с другими любителями попотеть будет бегать по дороге, опоясывающей внутреннюю часть изгороди, отделяющей ЦРУ от остального мира. Кларк будет играть роль тренера. Да, на Кларка можно положиться. Лучше уж бегать с ним, чем с Чавезом, который был в отвратительно хорошей форме и не проявлял ни малейшего сочувствия к тем, кто не мог вести здоровый образ жизни, – несомненно, это осталось у него от службы в пехоте, подумал Райан. Динг поймёт реальности жизни, когда приблизится к тридцатилетнему рубежу. Этот рубеж все расставляет по местам, уравнивает всех, давая понять, что ты перестал быть юношей и должен смотреть в лицо суровому факту, что всему есть предел.

Рождество могло бы пройти лучше, подумал он, сидя за своим письменным столом. Но оно пришлось на середину недели, и потому дети оставались дома две полных недели. В результате Кэти пришлось не ходить на работу, что было тяжело для неё. Она любила свою работу и, хотя была хорошей матерью и любила детей, время, проведённое дома, вдали от больницы Хопкинса и своих пациентов, считала потерянным. Честно говоря, признался Джек, это несправедливо. Она тоже была профессионалом, к тому же хорошим, и, несмотря на это, ей постоянно приходилось сидеть с детьми, тогда как он сам никогда не пропускал на работе ни дня. Но в стране тысячи хирургов-офтальмологов, даже несколько сотен профессоров-офтальмологов и только один заместитель директора ЦРУ. Вот и все. Может быть, это несправедливо, но такова жизнь.

Было бы намного лучше, если бы ему удалось достигнуть чего-нибудь, сказал себе Райан. Не следовало соглашаться на то, что Элизабет Эллиот занялась этим проклятым репортёром. Впрочем, ничего другого он от Маркуса Кабота и не ожидал. Кабот – трутень, бездельник. Это так просто. Ему нравится престиж, звание директора ЦРУ, но сам-то он ничего не делал. Основную работу выполнял Райан, за успехи его никто не хвалил, а вот за промахи ругали. Может быть, это изменится. Мексиканская операция успешно готовится, он взял её под свой контроль и вывел из сферы оперативного управления, так что, клянусь Богом, заслуга будет принадлежать тоже ему. Возможно, тогда все переменится. Райан раскрыл папку с материалами операции и решил, что изучит все досконально, каждую мелочь, проверит вероятность всех непредвиденных случаев. Он добьётся, что операция пройдёт успешно, и тогда заставит этих кретинов из Белого дома уважать себя.

* * *

– Марш в свою комнату! – крикнула Кэти. Это был приказ и одновременно признание своего бессилия. Затем она вышла в коридор со слезами на глазах. Как глупо она себя ведёт, кричит на детей, тогда как ей нужно поговорить с мужем. Но как? Что она скажет? Что если… что если это – правда? Что тогда? Она убеждала себя, что этого не может быть, но поверить в его безгрешность оказалось слишком трудно. Разве есть какое-то другое объяснение? Джек не потерпел ни единой неудачи в жизни. Она с гордостью вспомнила, что он рисковал жизнью ради неё и детей. Она была в ужасе, не могла дышать, когда шла по берегу, а её муж направлялся навстречу вооружённым мужчинам, поставив на карту собственную жизнь и жизнь остальных. Как может мужчина, поступивший так смело, предать свою собственную жену? В это трудно поверить.

Но другого объяснения просто не было! Разве он не находил её соблазнительной? Если она больше не волновала его, то почему? Разве она недостаточно красива? Неужели не делала всего – и даже больше, – что требуется от жены? Просто отказ, равнодушие – это достаточно плохо, но отвергнуть её, дать понять, что его энергия и страсть тратятся на другую, неизвестную женщину с дешёвыми духами, – это было выше её сил.

Ей нужно вызвать его на решительный разговор, выяснить все до конца.

Как? – спрашивала она себя. В этом весь вопрос. Или обсудить эту проблему с кем-нибудь в госпитале Хопкинса… с психиатром? Обратиться за профессиональным советом?

Но тогда она рискует, что все станет известно, что её позор окажется у всех на виду? Кэролайн Райан, профессор, прелестная, умная Кэти Райан не может даже удержать собственного мужа? Как ты думаешь, что это она натворила? Так станут шептать друзья за её спиной. Конечно, все заявят, что это не её вина, но потом замолчат и сконфуженно опустят глаза, а мгновение спустя начнут спрашивать, почему она не повела себя иначе, почему не заметила признаков его неудовлетворённости, ведь семейная жизнь, в конце концов, редко зависит лишь от одного партнёра, к тому же Джек не похож на мужчину, который ищет развлечения на стороне, правда? Она будет чувствовать себя смущённой и расстроенной, хуже чем когда-либо в своей жизни, подумала она, на мгновение забыв о том, что у неё были и куда более трудные моменты.

Все казалось таким непонятным и запутанным. Но Кэти не знала, как поступить, хотя понимала, что бездействие губительней всего. Неужели она в ловушке? Неужели у неё нет выхода?

– У тебя что-нибудь случилось, мамочка? – спросила Салли, прижимая к себе Барби.

– Нет, милая, ничего, только оставь пока маму в покое, ладно?

– Джек говорит, что просит прощения. Можно ему выйти из своей комнаты?

– Можно – если он обещает вести себя хорошо.

– О'кей! – Салли выбежала в коридор.

Неужели все так просто? – подумала Кэти. Она могла простить ему почти все. Может, простить и это? Не потому, что ей так хотелось простить его, нет. Просто здесь речь шла не только о её гордости. Речь шла и о детях, а детям нужен отец, даже если этот отец почти не обращает на них внимания. Неужели её гордость важнее? А с другой стороны – какой станет их жизнь, если мама и папа не ладят между собой? Разве это не пагубнее? В конце концов, она всегда может найти себе… другого Джека?

Она снова заплакала. Кэти плакала от собственной беспомощности, от своей неспособности найти правильное решение, от причинённой ей обиды. Эти слезы никак не помогали разрешить её трудности, только ухудшали положение. Часть её сознания хотела, чтобы он ушёл. Другая часть – настаивала, чтобы он вернулся. Но ни та, ни другая не знали, как поступить.

* * *

– Надеюсь, вы понимаете, что наш разговор не подлежит разглашению, – слова следователя звучали не вопросом, а утверждением. Сидящий перед ним мужчина был невысок ростом, явно страдал от лишней полноты, обращали на себя внимание его мягкие розовые руки. Усы а lа Бисмарк были скорее всего попыткой выглядеть мужественным. На самом деле эта попытка была неудачной, и мужчина не производил серьёзного впечатления, пока следователь не присмотрелся к его лицу. Тёмные глаза доктора были на удивление проницательными и не упускали ничего.

– Врачам не привыкать к сохранению тайны, – ответил Берни Катц, возвращая следователю его служебное удостоверение. – Давайте не будем терять времени. Через двадцать минут у меня обход.

По мнению следователя, порученное ему задание представляло определённый интерес, хотя он не был уверен в том, что одобряет его. Супружеская неверность не является преступлением, хотя обычно мешает получению допуска к совершенно секретным работам. В конце концов, если мужчина может нарушить клятву, данную им в церкви, почему не нарушить обещание, написанное на листе бумаги?

Берни Катц откинулся назад, проявляя предельное терпение, которого у него было не так уж много. Он был хирургом, привык совершать поступки и принимать решения, а не ждать, когда их примут другие. Он покачивался в кресле, одной рукой подкручивая усы.

– Вы хорошо знаете доктора Кэролайн Райан?

– Я работаю с ней вот уже одиннадцать лет.

– Каково ваше мнение о ней?

– Она блестящий хирург – с технической точки зрения, исключительно рассудительная, на её мнение всегда можно положиться, обладает высочайшим мастерством. К тому же Кэти один из лучших преподавателей в нашей больнице. Кроме того, мы с ней хорошие друзья. А в чём дело? – Глаза Катца впились в лицо посетителя.

– Извините, но это я задаю вопросы.

– Да, это сразу видно. Продолжайте, – холодно заметил Катц, внимательно наблюдая за выражением лица собеседника, его движениями, манерой поведения. То, что он уже увидел, ему не понравилось.

– Скажите, последнее время вы не слышали от неё каких-нибудь замечаний… Я имею в виду домашние неприятности и тому подобное?

– Надеюсь, вы понимаете, что я – врач и все, с чем ко мне обращаются, не подлежит оглашению.

– Кэти Райан является вашим пациентом? – спросил следователь.

– В прошлом мне приходилось осматривать её. Мы всегда поступаем так со своими коллегами.

– Но вы не психиатр?

Катц едва удержался, чтобы не огрызнуться в ответ. Подобно большинству хирургов, у него был вспыльчивый характер.

– Ответ на этот вопрос вам хорошо известен.

Следователь поднял голову от своих записей и спокойно произнёс:

– В данном случае правило неразглашения врачебной тайны не может применяться. А теперь прошу вас ответить на мой вопрос.

– Нет.

– Что «нет»?

– Нет, насколько я знаю, таких замечаний она не делала.

– Ничего не говорила о своём муже, его поведении, переменах в нём?

– Нет. Я хорошо знаю Джека. Он мне нравится. Думаю, он хороший муж. У них двое детей, и я надеюсь, вы знаете, что произошло с ними несколько лет назад, не хуже меня, не правда ли?

– Знаю, но люди меняются.

– Только не такие люди. – Заявление Катца прозвучало с категоричностью смертного приговора.

– Похоже, вы очень уверены в этом.

– Я – врач. В моей профессии необходимо иметь твёрдое мнение. То, что вы утверждаете, – чепуха.

– Я ничего не утверждаю, – возразил следователь, зная, что лжёт, и понимая, что Катцу это тоже известно. Да, подумал следователь, он дал этому доктору правильную оценку с первого взгляда. Катц был пылким, несдержанным человеком и вряд ли станет хранить секрет, если считает, что секрет этого не заслуживает. И, наверно, блестящий врач.

– Я хочу снова вернуться к своему первому вопросу. По сравнению, скажем, с годом назад Кэролайн Райан не ведёт себя как-то по-другому?

– Она теперь на один год старше. У них дети, дети растут и могут быть источником неприятностей. У меня есть свои, я знаю. Ну хорошо, она прибавила фунт или два – это неплохо, Кэти старается быть слишком тонкой – и она больше, чем раньше, устаёт. Ей приходится долго ехать на работу – их дом далеко от больницы, – да и работа здесь трудная, особенно для матери с детьми.

– И это все?

– Я – хирург-офтальмолог, а не советник по семейным вопросам. Это не моя специальность.

– Вот вы только что заявили, что не являетесь советником по семейным вопросам. Я ведь не спрашивал об этом, правда?

Проницателен, мерзавец, подумал Катц, убирая руку от усов. Специализировался в области психологии? Нет, скорее сам овладел ею. Полицейские умеют разбираться в людях. Неужели и во мне сумел разобраться?

– Для семейного человека неприятности дома обычно означают семейные неприятности, – медленно произнёс Катц. – Нет, о них она ничего не говорила.

– Вы уверены в этом?

– Совершенно уверен.

– Ну хорошо, доктор Катц, спасибо, что вы уделили мне столько времени. Извините за беспокойство. – И следователь протянул Катцу свою визитную карточку. – Вдруг вы узнаете что-нибудь новое, буду благодарен, если вы сообщите мне об этом.

– А в чём дело? – спросил Катц. – Если вам требуется моя помощь, мне нужно объяснение. Я ведь не шпионю за людьми ради развлечения.

– Её муж, доктор, занимает высокую и очень ответственную должность. Из соображений национальной безопасности мы время от времени проверяем таких людей. Вы тоже занимаетесь этим, хотя, может быть, и не отдаёте себе отчёта. Например, если хирург появится в операционной и от него пахнет спиртным, вы обратите на это внимание и примете меры, верно?

– Здесь такого не происходит, – заверил его Катц.

– Но вы обратите внимание, если подобное происшествие случится?

– В этом не может быть сомнений.

– Рад слышать это. Как вам известно, Джон Райан имеет доступ к самой секретной информации. Если бы мы не следили за такими людьми, наше поведение было бы безответственным. У нас – это очень щекотливый вопрос, доктор Катц.

– Я понимаю это.

– У нас есть подозрения, что её муж ведёт себя… не совсем обычно. Нам пришлось провести проверку. Понимаете? Пришлось.

– О'кей.

– Это все, о чём мы просим.

– Хорошо.

– Спасибо за помощь, сэр.

Следователь подал ему руку и ушёл.

Катц сумел удержаться и не покраснеть до ухода следователя. На самом деле он не так уж хорошо был знаком с Джеком. Они встречались на приёмах раз пять или шесть, обменивались шутками, говорили о бейсболе, погоде или, может быть, международном положении. Джек никогда не уклонялся от ответа на вопрос, никогда не говорил, что не может обсуждать ту или иную проблему или что-то в этом роде. Приятный человек, подумал Берни, хороший отец, судя по всему. Но всё-таки он знал его недостаточно хорошо.

С другой стороны, Катц очень хорошо знал Кэти, так же хорошо, как и любого другого врача. Она была удивительной женщиной. Если один из троих его детей будет когда-нибудь нуждаться в операции на глазах, Кэти станет одним из трех человек в мире, кому он доверит эту операцию. С его точки зрения, это был самый лестный комплимент. В случае необходимости Кэти заменяла его во время операций и процедур, а он в свою очередь заменял её. Когда один из них нуждался в совете, то обращался к другому. Катц и Кэти были друзьями и коллегами. Если им когда-нибудь придёт в голову оставить Институт Хопкинса/Вильмера, они будут работать вместе, потому что совместная медицинская практика требует ещё больше усилий для сохранения, чем семейная жизнь. Он мог бы жениться на ней, думал Катц, если бы у него была такая возможность. Кэти легко любить. Она стала хорошей матерью. У неё всегда было непропорционально большое число пациентов-детей, потому что в некоторых случаях хирургу нужны маленькие руки, а руки и пальцы Кэти были маленькими, нежными и поразительно искусными. Она окружала своих крошечных пациентов заботой и лаской. Медицинские сестры боготворили её за это. Впрочем, Кэти пользовалась всеобщей любовью. Её хирургическая бригада души в ней не чаяла. Лучше женщину трудно представить.

Семейные неприятности? Джек изменяет нашей Кэти… обижает моего друга?

Мерзкий сукин сын!

* * *

Сегодня он снова опоздал, заметила Кэти. Уже десятый час. Неужели нельзя вернуться домой не так поздно?

Если нельзя, то почему?

– Привет, Кэт, – произнёс Джек, направляясь в спальню. – Извини, что я задержался.

Когда Джек скрылся из виду, она подошла к шкафу и открыла дверцу, чтобы взглянуть на пальто. Никакого запаха. На следующий день после того вечера он отдал его в чистку, заявив, что на пальто – пятна. Кэти вспомнила, что пятна действительно были, но…

Что же делать?

Она едва удержалась, чтобы снова не расплакаться.

По пути в кухню Джек прошёл через гостиную. Кэти уже сидела в своём кресле. Он не обратил внимания на выражение её лица, на её молчание. Его жена сидела, не отрывая взгляда от экрана телевизора, но не видя, что там происходит. Она снова и снова обдумывала ситуацию в поисках ответа, но взамен находила только гнев.

Ей нужен совет. Ведь она не хочет порвать с мужем, правда? Кэти чувствовала, как внутри её все кипит, как на смену здравому смыслу и любви приходят эмоции и ярость. Она понимала, что следует противиться такому процессу, но чувствовала своё бессилие, а гнев черпал силы в самом себе и все разрастался и разрастался. Кэти тихо прошла в кухню и сделала себе коктейль. Завтра у неё нет никаких процедур, так что один коктейль не повредит. Она опять посмотрела на мужа, и он снова не обратил на неё внимания. Не обратил внимания? Почему? Она примирилась со многим, столько принесла в жертву. Ладно, время, которое они провели в Англии, было приятным. Она преподавала сотрудникам Больницы Гая, и это отнюдь не помешало её репутации в Госпитале Хопкинса. Зато всё остальное – он так часто уезжал, его почти никогда не было дома! Без конца ездил в Россию, занимался договором по ограничению вооружений и другими проблемами, играл в шпионов, вечно оставлял её дома с детьми, заставляя не ездить на работу. Из-за этого она пропустила две важные операции – ей не удалось найти няню для детей, и в результате пришлось просить Берни сделать то, что следовало делать ей самой.

А чем занимался Джек все это время? Когда-то она молча признавала, что не имеет права даже интересоваться этим. Так чем он занимался? Может быть, смеялся над ней? Проводил время с какой-нибудь страстной разведчицей, как это показывают в кино. Вот какой-то экзотический город, безлюдный, тусклый бар, Джек встречается с женщиной-агентом, одно следует за другим, и вот они…

Кэти опустилась перед телевизором, отпила из стакана и задохнулась. Она не привыкла пить неразбавленный бурбон.

Все это – ошибка.

Казалось, внутри её идёт война между силами добра, с одной стороны, и силами зла – с другой, а может быть, это борются наивность с реальностью? Этого она не знала и была слишком расстроена, чтобы разобраться.

Ну что ж, имеет ли это значение для сегодняшнего вечера? У неё месячные, и, даже если Джек захочет – она знала, что он не захочет, – придётся отказаться. Да зачем ему хотеть, когда он получает это где-то на стороне? С какой стати ей соглашаться? Неужели приятно служить объедками? Играть роль резерва?

На этот раз она отпила из стакана более осторожно.

Получить совет, поговорить с кем-нибудь. Но с кем?

Может быть, с Берни, решила она. Ему можно довериться. Поделиться, как только вернётся на работу. Через два дня.

* * *

– Значит, предварительные соревнования закончены.

– Да, босс, – ответил тренер. – Как дела в Пентагоне, Деннис?

– Не так интересно, как здесь у тебя. Пол.

– Ничего не поделаешь, приходится выбирать, что больше по нраву забавы и развлечения или влияние и власть.

– Все здоровы?

– Да, сэр. Для этого времени сезона, когда проведено уже столько матчей, у нас все в порядке. На этой неделе у нас нет игр, и мы хотим провести несколько тренировок, отработать скорость. Я хочу ещё раз сразиться с «Викингами».

– Я тоже, – ответил Банкер, он говорил из своего министерского кабинета в кольцевом коридоре «Е» Пентагона. – Ты считаешь, что на сей раз нам удастся остановить этого Тони Уиллса?

– Приложим все усилия. Он всё-таки превосходный игрок, правда? Не встречал такого подвижного футболиста со времён Гейла Сэйерса. Против него нелегко защищаться.

– Не будем заглядывать так далеко в будущее. Через несколько недель надеюсь приехать в Денвер.

– Мы преодолеваем препятствия поочерёдно, одно за другим. Ты ведь понимаешь это, Деннис. Просто пока неизвестно, с кем придётся встретиться в следующем матче. Я бы предпочёл Лос-Анджелес. С ними мы справимся. Затем предстоит, наверно, игра с Майами. Это будет труднее, но они нам по плечу.

– Я тоже так считаю.

– А сейчас мне нужно просмотреть фильмы.

– Правильно. Только помни, один матч за другим – но мне нужны ещё три победы.

– Передай президенту, пусть приезжает в Денвер. Мы встретим его там. Это сезон Сан-Диего. «Мустанги» никому не уступят.

* * *

Дубинин следил за тем, как вода хлынула в ремонтный док, когда открылись шлюзы. «Адмирал Лунин» готов к плаванию. «Хвост» из новых гидроакустических буксируемых датчиков, намотанный на барабан, находился внутри обтекателя над горизонтальным рулём. Семилопастный винт из марганцевой бронзы был осмотрен и заново отполирован. Герметичность корпуса полностью восстановлена. Подводная лодка была готова к выходу в море.

Не только лодка, но и команда. Дубинин списал на берег восемнадцать матросов-призывников и заменил их восемнадцатью молодыми офицерами. Резкое сокращение советского подводного флота отразилось на уменьшении числа офицерских должностей. Увольнение офицеров на гражданку явилось бы безумным расточительством квалифицированных кадров – не говоря уже о том, что для них не хватало рабочих мест, – в результате было принято решение переподготовить офицеров и распределить их по оставшимся субмаринам в качестве технических экспертов. Теперь в гидроакустической службе «Адмирала Лунина» были одни офицеры – два мичмана займутся техническим обслуживанием аппаратуры – и все до единого были действительно экспертами, отличными акустиками. Самым удивительным оказалось то, что офицеры не проявили недовольства. На подводных лодках класса «Акула» были самые удобные каюты среди всех советских субмарин. Но ещё более важным фактором явилось другое: новые члены офицерской кают-компании полностью ознакомились с предстоящей задачей, а также узнали о том, чего удалось добиться подводной лодке – по-видимому, удалось, поправил себя Дубинин, – во время предыдущего плавания. Такие вещи возбуждают офицерское честолюбие, и не мудрено: для подводника это лучшее испытание его мастерства. Ради такого они готовы на все.

И капитан первого ранга Дубинин не уступит им. В прошлом он неоднократно оказывал услуги своим коллегам-капитанам и теперь обратился к ним с просьбой о помощи. Он также воспользовался поддержкой главного инженера верфи. В результате во время переоборудования «Адмирала Лунина» Дубинин сумел осуществить прямо-таки чудеса. Он добился замены всех коек. Внутреннее помещение отскребли от старой краски и заново покрасили в приветливые воздушные тона. Он сумел найти подход к хозяйственникам и получил запас свежих продуктов высшего качества. Сытая команда – это счастливая команда, и экипаж с готовностью слушался командира, который заботился об их благополучии. Это явилось кульминацией нового профессионального духа в советском военно-морском флоте. Валентин Борисович Дубинин прошёл школу Маркуса Рамиуса, лучшего учителя на подводном флоте, и поклялся, что заменит его. А почему нет? У него лучшая подводная лодка, лучшая команда, и вот теперь он отправится в плаванье, которое станет примером для советского Тихоокеанского флота.

Конечно, без везения тоже не обойтись.

* * *

– Итак, с техническим обеспечением покончено, – сказал Фромм. – Теперь…

– Да, теперь мы принимаемся за сборку самого устройства. Я обратил внимание на то, что вы несколько изменили конструкцию…

– Вместо одной ёмкости для трития теперь две. Я предпочитаю, чтобы трубки, через которые будет впрыскиваться тритий, были более короткими. С механической точки зрения тут никакой разницы нет. С точки зрения времени это непринципиально, а герметичность гарантирует нормальное функционирование системы.

– И к тому же проще заливать тритий, – заметил Госн. – Ведь вы изменили конструкцию именно поэтому.

– Правильно.

Внутренняя часть устройства напоминала Госну наполовину собранный корпус какого-то удивительного самолёта. В деталях была известная изысканность, однако их расположение озадачивало. Что-то из научно-фантастического фильма, подумал Госн, причудливое и необычное… но ведь это и есть научная фантастика – или было фантастикой совсем недавно. Впервые ядерное оружие упоминалось в романе Герберта Уэллса, не правда ли? А это было не так давно.