Текст книги "Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики"

Автор книги: Том Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Anti-сато [255]255
  Против Катона, лат.


[Закрыть]

Стоял апрель 46 года до Р.Х. Солнце опускалось за стены Утики. В двадцати милях отсюда, вдоль побережья, остатки руин Карфагена прятались в сумерках, но на усыпанное наполненными беженцами кораблями море уже легла ночь. Ждали Цезаря. Многократно уступая противнику в численности, он дал сражение и вновь одержал победу. Армия Метелла Сципиона, набранная за те долгие месяцы, когда Цезарь находился в Египте и Азии, бежала, понеся огромные потери. Африка оказалась в руках Цезаря. Защитить от него Утику было невозможно. Катон, ведавший обороной города, теперь был уверен в том, что Республика обречена.

Хотя именно Катон предоставил разбитым остаткам армии Сципиона корабли для спасения, сам он не намеревался воспользоваться ими. Это было не в его правилах. После поражения при Фарсалах он перестал обнаруживать какие-либо признаки беспокойства в подобных обстоятельствах. Так было и в тот вечер; за ужином имя Цезаря даже не упоминалось. За очередной чашей вина разговор коснулся философских вопросов. Прозвучала тема свободы и, в частности, предположение о том, что истинно свободным может быть только хороший человек. Один из гостей, обратившись к тонким и искусным аргументам, принялся доказывать противоположное, однако разволновавшийся Катон отказался его слушать. Лишь это стало свидетельством его беспокойства. Заставив общество умолкнуть, он постарался побыстрее сменить тему. Катон не хотел, чтобы кто-то догадался о его чувствах – или сумел предугадать его намерения.

Той же ночью он направился в свою спальню, немного почитал – и закололся. Катон был еще жив, когда адъютанты нашли его на полу, но пока врачи лихорадочно пытались перевязать его рану, Катон оттолкнул их и рванул свои внутренности, после чего быстро умер от потери крови. Войдя в Утику, Цезарь обнаружил, что весь город погружен в траур. С горечью обратился он к человеку, столь долго бывшему его немезидой, только что положенному, как и Помпеи, в могилу на берегу моря: «Как позавидовал ты, Катон, моей возможности пощадить тебя, так завидую я твоей смерти». [256]256
  Плутарх, Катан Младший, 72.


[Закрыть]Цезарь не принадлежал к числу тех людей, которых обрадовала бы перспектива лишиться возможности сделать благородный жест. Не было человека, более отождествляемого с кремниевым духом римской свободы, чем Катон, и простить его – значило разрушить ту железную хватку, с которой он овладел воображением Республики. Напротив, кровавая и героическая кончина еще более укрепила его власть над умами римлян. Даже после смерти Катон оставался самым упорным среди врагов Цезаря.

Кровь, честь и свобода – самоубийство Катона соединило в себе все близкие римлянам понятия. И Цезарь, мастерски умевший манипулировать массами, прекрасно понимал это. Вернувшись в Рим в конце июля 46 года до Р.Х., он был готов отодвинуть своих мертвых врагов туда, где, по его мнению, им надлежало быть – в тень. При всей театральности смерти Катона Цезарь намеревался превзойти ее эффект. В том сентябре сограждане полководца получили приглашение принять участие в праздновании его побед. За последние годы римский народ успел пресытиться экстравагантными зрелищами, однако организация и зрелищность устраивавшихся Цезарем представлений позволил ему опровергнуть закон насыщения рынка. Потрясенная толпа с открытыми ртами взирала на жирафов и военные колесницы бриттов, шелковые занавеси и баталии на искусственных озерах. Даже Помпеи не сумел представить ничего подобного; не отпраздновал он и четыре триумфа подряд, как это теперь сделал Цезарь.

Галлы, египтяне, азиаты и африканцы – все эти плененные варвары прошли в цепях перед ликующими римлянами. Цезарь не мог удержаться от едкой насмешки.

Уделив время – в промежутке между египетской эскападой с Клеопатрой и победой в Африке – разгрому царя Фарнака, Цезарь похвастал своей победой, тремя словами охарактеризовав ее стремительность: «Пришел, увидел, победил». [257]257
  Светоний, Божественный Юлий, 37.


[Закрыть]Теперь записанная на щите, пронесенном по улицам Рима во время триумфальной процессии, фраза эта «подгоняла» и Помпея под общий размер – ибо это Помпеи придавал такую важность победе над отцом Фарнака, Митридатом. И все же если призрак одного из соперников знающие люди могли увидеть шагающим в пыли, поднятой колесницей Цезаря, была и другая тень – так и не познавшая цепей завоевателя. Цезарь победил Помпея, но так и не сумел одолеть Катона, и неудача эта заставила полководца совершить редкий для него пропагандистский ляп. В четвертом триумфе, предлогом для которого послужила его победа в Африке, Цезарь приказал, чтобы по улицам провезли повозку, на которой разыгрывали сцену самоубийства Катона. Он оправдывал это тем, что Катон и сражавшиеся вместе с ним граждане якобы стали рабами африканцев и погибли как коллаборационисты. Римский люд не согласился с ним. Граждане плакали при виде этой повозки. Ненависть Цезаря не могла прикоснуться к Катону. Однако сама Республика благополучно попала к нему в руки. Сенат, ошеломленный масштабом достижений Цезаря и трепещущий перед размахом его власти, постарался придать законный характер его победе и каким-то образом согласовать ее с прославленными традициями прошлого. Старания эти стали для конституционалистов очень болезненными. Цезарь уже дважды получал диктаторские полномочия: сперва на одиннадцать дней в конце 49 года до Р.Х., когда проводил собственное спешное избрание в консулы, и второй раз в октябре 48 года, когда был назначен диктатором на год. Теперь, весной 46 года, он стал диктатором в третий раз, причем на не знавший прецедента срок – десять лет. Уже являясь консулом, Цезарь также получил право назначать всех магистратов Республики и был провозглашен, к всеобщему веселью, «префектом нравственности» города Рима. Никогда еще, даже при Сулле, не происходило такой концентрации власти в руках одного человека. Тем не менее пример Суллы предполагал по крайней мере проблеск надежды. Десять лет диктатуры – срок долгий, однако это не вечность. Горькие лекарства уже не раз оказывались полезными. А кто, в конце концов, станет отрицать, что Республика действительно очень больна?

Для человека, взвалившего на свои плечи труды по ее исцелению, находилась даже нотка симпатии. «Мы его рабы, – писал Цицерон, – но сам он находится в рабстве у века сего». [258]258
  Цицерон, Друзьям, 9.15.


[Закрыть]Но никто не знал, какие планы вынашивает Цезарь в отношении Республики, поскольку трудно было понять, каким образом может она исцелиться от ран, нанесенных гражданской войной. Тем не менее даже некоторые из его врагов питали надежду на то, что если кому-то и суждено найти выход из кризиса, то этим человеком окажется Цезарь. Блеск и милосердие его явно не имели себе равных. Не находилось ему теперь и достойного соперника: Помпеи, Домиций и Катон были мертвы. Скоро к ним присоединился и Сципион, попавший в бурю и погибший возле берега Африки. Конечно, у Помпея остались два сына – Гней и Секст, однако они были молоды и пользовались плохой репутацией. Когда зимой 46 года до Р.Х. им удалось поднять в Испании опасное восстание и Цезарь спешно покинул Рим, чтобы подавить его, даже бывшие сподвижники Помпея искренне желали удачи старому врагу. Типичный пример являл собой Кассий Лонгин, лучшим образом проявивший себя при Каррах, сделавшийся самым блестящим из флотских командиров Помпея и прощенный Цезарем после Фарсальской битвы. «Я скорее предпочту нашего старого и милостивого господина, – признавался он Цицерону, когда оба они обсуждали известия об успехах Цезаря в Испании, – чем рискну сменить его на нового и кровожадного». [259]259
  Ibid., 15.19.


[Закрыть]Но при всем том в голосе Кассия угадывалась горечь. Хозяин остается хозяином, сколь бы милостивым он ни казался. Большинство сограждан радовались тому, что остались живы после стольких лет гражданской войны, и были слишком утомлены ею, чтобы обращать на это внимание. Однако среди знати, считавшей себя ровней Цезаря, свирепствовала зависть, которой способствовали бессилие и унижение. Лучше умереть, чем быть рабом: этот урок римлянин впитывал в себя вместе с материнским молоком. Можно покориться диктатору, можно быть благодарным ему, но про стыд забыть невозможно. «Для свободных людей, признавших привилегии Цезаря, оскорбительным было уже то, что он получил возможность предъявить их». [260]260
  Флор, 2.13.92.


[Закрыть]И еще более оскорбительной была память о том, что произошло в Утике.

Призрак Катона еще тревожил совесть Рима. Прежние его сподвижники, покорившиеся Цезарю и получившие за это награду, не могли не видеть в его смерти укор себе. И никто не мог ощущать этот укор более остро, чем Брут, племянник Катона, первоначально осудивший самоубийство дяди с общефилософских позиций, однако приходивший во все большее и большее смущение, вдумываясь в этот пример стойкости. При всей своей искренности и высоком настрое Брут не желал, чтобы его воспринимали в качестве коллаборациониста. По-прежнему не сомневаясь в том, что Цезарь в сердце своем остается конституционалистом, он не видел противоречия в том, чтобы поддерживать диктатора и оставаться верным памяти дяди. И чтобы насколько возможно подчеркнуть это, Брут посчитал необходимым расстаться с женой, и место ее заняла Порция, дочь Катона. Поскольку до этого мужем Порции был Марк Бибул, менее приятную Цезарю невестку трудно было представить. Брут сделал свой намек.

Однако он не остановился на этом. Желая увековечить память дяди, Брут взялся сочинять некролог. Он также попросил Цицерона, величайшего римского писателя, последовать его примеру. Предложение было лестным, однако Цицерон, принявший его после некоторых раздумий, покорился не только тщеславию, но и стыду. Он слишком болезненно понимал, что ничем не отличился в прошедшей войне, а прощение, полученое им от Цезаря, лишь подтвердило его репутацию приспособленца. И оказавшись перед лицом всеобщего пренебрежения, Цицерон предпочел изобразить себя бесстрашным борцом за республиканские добродетели, однако на самом деле, после примирения с Цезарем, отваги его хватало лишь на случайную ядовитую шутку. Впрочем, теперь, вознося публичную хвалу утикскому мученику, он отваживался высунуть шею чуточку дальше. Катон, как писал Цицерон, принадлежал к числу тех немногих людей, что оказались выше своей собственной репутации. Колкое суждение это было направлено не только против диктатора, но заодно и против всех, кто склонился перед его властью, – включая в первую очередь и самого автора.

Находясь в далекой Испании, посреди пыли и разжиревших на крови мух, Цезарь тем не менее следил и за литературной жизнью Рима. Сочинения Цицерона и Брута не доставили ему ни малейшего удовольствия. И едва им было дано – и выиграно – решающее сражение всей кампании, он немедленно приступил к полному оскорблений ответу. Катон, утверждал он, отнюдь не был героем, а являлся презренным пьяницей, безумным и абсолютно бесполезным спорщиком. Памфлет Цезаря, названный Anti Cato, переправили в Рим, где он развеселил всех, настолько не соответствовала карикатура своему образцу. Добрая память о Катоне, не претерпевшая никакого ущерба в результате нападок Цезаря, только упрочилась.

Цезарь был огорчен и разочарован. Уже сам ход испанской кампании обнаруживал признаки того, что его казавшийся прежде безграничным запас терпения истощается. Война оказалась особенно жестокой. Не желая проявлять к мятежникам своей обыкновенной снисходительности, Цезарь отказался даже признавать их гражданами. Трупы их использовали как строительный материал, а отрубленные головы выставляли на шестах. Хотя Секст, младший сын Помпея, сумел избежать отмщения Цезаря, старший брат его Гней был взят в плен и казнен; голову его выставили в качестве военного трофея. Зрелище было вполне достойным галлов. И хотя даже сам Цезарь превратился в охотника за головами, он отказывался признать собственную вину в превращении своих солдат в варваров. Истинная вина лежит на его противниках – коварных и безрассудных. Сама Судьба отдала судьбы римского народа в его руки. И если враги по собственному упрямству отказались позволить ему перевязать их раны, тогда всей пролитой крови не хватит, чтобы умилостивить разгневанных богов. Рим, а вместе с ним и весь мир поглотит накатившаяся волна тьмы, и варварство станет всеобщим уделом.

И что значат перед лицом столь апокалиптический перспективы чувства Цицерона или Брута? И что, кстати, представляла собой Республика? Нетерпимость Цезаря к традициям, по-прежнему остававшимся священными для его сограждан, день ото дня становилась все более ощутимой. Абсолютно не стремясь возвратиться в столицу, чтобы проконсультироваться с Сенатом или сделать сообщение народу о своей деятельности, он засиживался в провинциях, размещал колонии ветеранов, предоставлял дополнительные права привилегированным туземцам. Засевшая в Рима аристократия, ежась, выслушивала очередные новости. Шутили, что галлы, мол, стянув с себя вонючие штаны, облачаются в тоги и спрашивают, как им пройти к Сенату. Вполне понятно, ксенофобия всегда считалась правом и привилегией римлянина. Можно сказать по определению, лица, наиболее гордившиеся свободами Республики, оказывались и самыми высокомерными снобами. Цезарь презирал таковых. Идеи традиционалистов более не интересовали его.

Да и сам он не проявлял интереса к традициям. И это было вполне логично, ибо его политика делала неуместными вопросы относительно будущего Республики. Если даже жителям Италии было бы неудобно собираться в Риме для голосования, то для населения далеких, заморских провинций это являлось попросту невозможным. Цезарь отмахнулся от этой проблемы – было не до пустяков. Ему предстояло заложить основы истинно универсальной империи, а вместе с ними, отнюдь не случайно, собственной высшей власти. Каждый получивший право голоса туземец, каждый поселенный колонист становился кирпичиком его нового порядка. Римский аристократ всегда распоряжался своими клиентами, но покровительство Цезаря должно было распространиться на весь мир – от ледяных до песчаных пустынь. Сирийцы и испанцы, африканцы и галлы – все население устрашенного мира будет отныне отдавать свою верность не Республике, а одному человеку. И ничто не символизировало это будущее более откровенно, чем планы Цезаря в отношении Карфагена и Коринфа. Городам этим, снесенным с лица земли гневом мстительных легионов, предстояло подняться заново, сделавшись памятниками всеобщего мира и славы их собственного патрона. Утике, расположенной неподалеку от Карфагена, предстояло навсегда уйти в тень. Будущее должно было быть воздвигнуто на обломках прошлого. Впервые гражданам Рима придется ощутить то, что они являются не только господами, но и частицами единого мира.

Это отнюдь не означало того, что Цезарь намеревался пренебречь собственным городом. У него были крупные планы в отношении Рима: он намеревался основать библиотеку; высечь в скале Капитолия новый театр, превосходящий театр Помпея, построить на Марсовых полях самый большой в мире храм. Предстояло даже направить по новому руслу Тибр: Цезарь решил, что течение реки мешает его строительным планам. Ничто не способно было лучше проиллюстрировать удивительную природу его власти: он мог строить не только то, что хотел, и там, где хотел, словно бог прикасаясь кончиком пальца к ландшафту, он приказывал топографии города измениться. Десяти годам диктатуры Цезаря предстояло навсегда преобразить облик Рима. Город, своим ветхим видом всегда демонстрировавший свою приверженность древним свободам, должен был скоро стать совершенно иным – похожим на греческие города.

И в особенности на Александрию. Намек на это можно усмотреть в именах гостей, принимаемых Цезарем у себя дома. В сентябре 46 года до Р.Х., как раз во время, чтобы понаблюдать за триумфами своего любовника, в Рим прибыла Клеопатра. Разместившись в особняке Цезаря на противоположном берегу Тибра, она начисто отказалась соблюдать какие бы то ни было республиканские условности, в полном объеме исполнив роль царицы Египта. Она привезла с собой не только своего мужа-брата и свиту из евнухов, но и наследника, годовалого царевича. Цезарь, уже женившийся, отказался признать своего незаконнорожденного сына, однако Клеопатра, не смущаясь этим, подчеркнула очевидное, назвав мальчика Цезарионом. Рим, естественно, был потрясен такой наглостью. И не менее естественно то, что всякий, кто хоть что-то из себя представлял, отправился на другой берег Тибра – поглазеть. Манера, с которой Клеопатра привечала гостей, в точности соответствовала ее представлению об их значимости: с Цицероном, например, нашедшим ее неприятной, она обошлась самым высокомерным образом. Однако глаза царицы искали только одного человека. И в августе 45 года, когда Цезарь окончательно возвратился в Италию, она поспешила навстречу ему. [261]261
  Источники конкретно не утверждают этого, однако обстоятельства свидетельствуют в пользу такой ситуации.


[Закрыть]И они устроили себе праздник за городом, на приволье. Лишь в октябре Цезарь наконец возвратился в Рим.

Он обнаружил, что город переполнен самыми дикими слухам. Говорили – с полной убежденностью – что он намеревается перенести столицу империи в Александрию. Лица, наделенные меньшей фантазией, утверждали, что он намеревается жениться и на Клеопатре, невзирая на жену. Цезарь не стал опровергать слухи, но поставил в храме Венеры золоченую статую своей любовницы, оказав ей тем самым беспрецедентную, неслыханную честь. А поскольку богиня Венера самым тесным образом отождествлялась с Исидой, знак этот был намеком на новый, еще более громкий скандал. Если Клеопатре предстояло находиться в самом сердце Республики в качестве богини, то какую роль ее любовник предусмотрел для себя любимого? И потом, отчего рабочие возводят вокруг его дома подножие, словно у храма? И правда ли то, что великим понтификом назначен Антоний? Цезарь, не скупясь, разбрасывал намеки.

Богиня-невеста и самообожествление: он знал, что сограждане придут в ужас. Однако не все: восточные подданные империи удивляться не станут. Рим мог склониться перед Цезарем, однако на карте мира еще оставались места, не думавшие подчиняться Риму. И самой упорной среди подобных держав оставалась Парфия, всадники которой, воспользовавшись гражданской войной в Республике, посмели перейти границу Сирии. Следовало также отомстить за Карры, вернуть потерянных орлов, и обязанность эта требовала внимания диктатора. Тем не менее новая война, затеянная так скоро после его возвращения в Рим, оставила бы город униженным, едва ли не оскорбленным. Казалось, что проблемы Республики только докучали человеку, призванному разрешать их, что сам Рим сделался слишком тесной сценой для его амбиций. На Востоке это понять могли. На Востоке уже почитали Цезаря как бога. На Востоке существовали традиции, куда более древние, чем традиции Республики, – говорившие о божественности царской плоти, о власти царя царей.

В этом и крылась подоплека, смущавшая встревоженных римлян. В конце 45 года до Р.Х. Сенат объявил, что отныне Цезаря надлежит титуловать как divus Iulius: Божественный Юлий. Кто теперь усомнится в том, что он решился нарушить строгий запрет и возложить на свою голову царский венец? Основания для подобного подозрения, безусловно, существовали. В начале 44 года Цезарь начал появляться на людях в высоких красных сапогах, какие некогда носили цари из легендарного прошлого; примерно в то же самое время он с яростью отреагировал на исчезновение диадемы, таинственным образом появившейся на одной из его статуй. В обществе нарастала тревога. И Цезарь как будто бы понял, что зашел слишком далеко. Пятнадцатого февраля, облаченный в пурпурную тогу, с золотым венком на голове, он демонстративно отверг предложенную Антонием царскую корону. Дело происходило во время праздника, и Рим был полон народа. Когда Антоний повторил предложение, «над Форумом пронесся стон». [262]262
  Цицерон, Филиппики, 2.85.


[Закрыть]И Цезарь вновь отказался принять корону, на сей раз с твердостью, не допускающей дальнейших противоречий. Быть может, если бы толпа разразилась одобрительными криками, он и принял бы предложение Антония, однако это кажется маловероятным. Цезарь знал, что римляне никогда не признают царя Юлия. Впрочем, в конечном итоге это было ему безразлично. Облик его величия имел относительный характер и менялся в зависимости от того, среди какого народа он находился. Этому научило его пребывание в Александрии. И если Клеопатра была фараоном для египтян и македонской царицей для греков, то и Цезарь мог одновременно быть живым богом для азиатов и диктатором для римлян. Зачем оскорблять чувства сограждан исключительной Республики, когда, как говорят, по словам самого Цезаря, она превратилась в «ничто, в одно только имя, не имеющее плоти и сущности»? [263]263
  Светоний, Божественный Юлий, 77.


[Закрыть]Истинную значимость имела не форма, но реальность власти. И Цезарь, в отличие от Суллы, не имел намерения отказываться от нее.

За несколько дней до того, как Антоний предложил ему корону, Сенат официально назначил Цезаря пожизненным диктатором. [264]264
  Примерно между 9 и 15 февраля 44 года до Р.Х.


[Закрыть]Это судьбоносное решение погасило последние слабые надежды на то, что Цезарь однажды вернет Республику ее гражданам. Однако встревожит ли это римлян? Согласно расчетам Цезаря – едва ли. Народ он убаюкал играми, благосостоянием и миром, Сенату заткнул рот, не открытыми угрозами, а страхом перед возможными последствиями своего устранения: «Незаконный тиран лучше гражданской войны». [265]265
  Плутарх, Брут, 12.


[Закрыть]Такого мнения придерживался Фавоний, самый верный среди восторженных поклонников Катона. И его суждение имело много сторонников. Понимая это, Цезарь мог пренебречь ненавистью аристократии. Он отказался от отряда охраны численностью в две тысячи человек. Он открыто ходил по Форуму в сопровождении только положенных ему по должности ликторов. А когда информаторы донесли ему о готовившемся убийстве и предложили немедленно принять меры против заговорщиков, Цезарь отмахнулся от их уговоров. «Он скорее умрет, чем позволит себе устрашиться». [266]266
  Веллей Патеркул, 2.57.


[Закрыть]

Конечно, Цезарь не намеревался долго задерживаться в Риме; 18 марта ему предстояло отправиться в Парфию. Действительно, предсказатель советовал ему опасаться мартовских ид, в том месяце выпавших на пятнадцатое число, однако Цезарь никогда не обнаруживал особенной склонности к суевериям. Лишь иногда, в приватных беседах, позволял он себе высказывать мысль о том, что так же, как и другие, смертен. Вечером четырнадцатого числа, через месяц после назначения пожизненным диктатором, Цезарь обедал в обществе Лепида, патриция, перешедшего на его сторону в 49 году до Р.Х. и служившего его заместителем, официально занимая пост «начальника конницы». Уверенный в обществе друзей, Цезарь оставил предосторожности. На вопрос «Какой род смерти следует назвать самым сладким?», Цезарь ответил: «Тот, что приходит без предупреждения». [267]267
  Плутарх, Цезарь, 63.


[Закрыть]Предупрежденный боится; бояться – значит утратить мужество. В ту ночь жену Цезаря мучили кошмары, она умоляла его не посещать заседание Сената, но он только рассмеялся в ответ. Утром в своих носилках он заметил предсказателя, который предупреждал его опасаться мартовских ид. «День, о котором ты предупреждал меня, наступил, – промолвил Цезарь с улыбкой, – а я еще жив». На что тот мгновенно ответил: «Да, иды наступили, но не прошли». [268]268
  Дион Кассий, 44.18.


[Закрыть]

Собрание Сената в то утро было назначено в большом зале Помпея. В соседнем театре шли игры, и, сходя со своих носилок, Цезарь, скорее всего, слышал рев римской толпы, возбужденной кровавым зрелищем. Однако шум должен был скоро умолкнуть за холодным мрамором портика, в зале, ожидавшем его. Над местом совещания сенаторов по-прежнему высилась статуя Помпея. После Фарсальской битвы ее поспешно убрали, но Цезарь, как обычно, сделал широкий жест – приказал вернуть изваяние на прежнее место, как и прочие изображения Помпея. «Старается в расчете на будущее, – с насмешкой заметил Цицерон, – чтобы его собственную не убрали». Шутка вышла злой и несправедливой. У Цезаря не было никаких причин бояться за будущее своих изваяний, за себя самого, – когда он в то утро вошел в зал собраний и увидел сенаторов поднявшихся чтобы приветствовать его.

Едва он уселся в свое позолоченное кресло, толпа просителей приблизилась к нему, припадая с поцелуями к его одежде. И вдруг с плеч его потянули тогу. «Что это за наглость! [269]269
  Светоний, Божественный Юлий, 82.


[Закрыть]» – воскликнул он. И в тот же самый миг по шее его полоснуло огнем. Обернувшись, он увидел кинжал, обагренный собственной кровью.

Его окружали тесным кольцом примерно шестьдесят человек. Все они извлекли кинжалы из-под своих тог. И все они были знакомыми Цезаря. Среди них он видел врагов, получивших его прощение, но еще больше оказалось друзей. [270]270
  Во всяком случае так утверждал Сенека. См. О гневе, 3.30.4.


[Закрыть]Среди заговорщиков были офицеры, служившие под его командованием в Галлии, а среди них Децим Брут, командовавший флотом, уничтожившим венетов. Но самой горестной изменой, той, которая, наконец, заставила Цезаря замолчать и прекратить попытки спастись, стал измена куда более близкого человека. В круговороте нападавших Цезарь заметил нож, направленный в его бедро рукой другого Брута, – Марка, возможно, являвшегося его сыном. «И ты, мой мальчик?» – прошептал он и упал на землю. Не желая, чтобы нападающие видели его предсмертные муки, Цезарь прикрыл голову краем тоги. Лужа его крови растеклась под статуей Помпея. Мертвое тело диктатора осталось лежать в тени его великого соперника.

Однако любая символика, которую можно было бы здесь усмотреть, является иллюзорной. Цезарь не был принесен в жертву делу какой-то партии. Действительно, одним из двоих предводителей заговорщиков являлся Кассий Лонгин, один из бывших офицеров Помпея. Но когда Кассий предложил убить не только Цезаря, но и Антония вместе с Лепидом, чтобы тем самым уничтожить весь диктаторский режим, с ним не согласились. Брут, другой предводитель заговора, являвшийся его совестью, отказался даже слушать об этом. Ими намечена казнь, возразил он, а не грязный маневр в политической борьбе. И мнение Брута одержало верх. Ибо Брут являлся человеком достопочтенным, достойным роли представителя Республики и мстителя за нее.

Вначале были цари, и последний среди них стал тираном. Тогда человек по имени Брут изгнал его из города и установил власть консулов, а с нею и все институции свободной Республики. И теперь, по прошествии 465 лет, другой Брут, его потомок, поразил второго тирана. Уводя соучастников заговора из величественного сооружения Помпея, он споткнулся, а затем – в восторге побежал по Марсовым полям. С гордостью воздев к небесам окровавленный кинжал, он бросился на Форум. Там, на месте народных собраний, он объявил счастливую весть: Цезарь мертв; свобода восстановлена; Республика спасена.

Но с другой стороны Полей до него донесся гневный ответ – кричала толпа. Зрителями в театре Помпея овладела паника, клубы дыма там и сям уже поднимались в воздух; грабители вламывались в лавки. Издалека уже доносились горестные стенания – римские евреи оплакивали человека, всегда оказывавшего им покровительство. Следом за новостью по городу распространялось безмолвие. Отнюдь не стремившиеся на Форум, чтобы принести свои хвалы освободителям, горожане разбегались по домам и плотней запирали двери.

Республика была спасена. Но что представляла теперь собой эта Республика? Тишина ложилась на город, и в ней не слышно было никакого ответа.

Домиций Агенобарб.

Портрет принадлежит одному из главных врагов Цезаря или его сыну. В 56 г. до Р.Х. честолюбивое стремление старшего Домиция сменить Цезаря на посту наместника Галлии спровоцировало возобновление триумвирата, имевшее фатальные последствия для Республики. Денарий, отчеканенный между 42-м и 36 г. до Р.Х.

План великого театра Помпея.

Начатый в 61 г. до Р.Х. и завершенный в 55 г., он стал первым построенным в Риме каменным театром

Аппиева дорога в десяти милях от Рима.

Именно здесь в январе 52 г. до Р.Х. Клодий встретил свой насильственный и вполне соответствующий всей карьере конец

Верцингеторикс складывает оружие к ногам Цезаря.

Изображенная в 1899 г. Лайонелем Ройером победа Цезаря при Алезии в 52 г. до Р.Х. явилась наиболее удивительной во всей его карьере полководца и практически положила конец восстанию галлов

Юлий Цезарь.

 «Твой дух, – говорил ему Цицерон, – никогда не удовлетворялся узкими рамками, возложенными на нас природой»

«Мартовские иды». Художник Эдвард Джон Пойнтер, 1883

Изображение в полный рост римского полководца, найденное в эпоху Ренессанса на месте театра Помпея; в течение столетий считалось, что Цезарь погиб именно под этим изваянием. К сожалению, в наше время в это никто не верит

Клеопатра, греческая царица и египетский фараон, совершает приношение богине Исиде

Антоний и Клеопатра.

Две стороны серебряной тетрадрахмы, отчеканенной около 34 г. до Р.Х. Нельзя было выказать большего пренебрежения ценностями Республики, чем отчеканить на одной монете портреты римлянина и гречанки, триумвира и царицы

Божественный Цезарь Август

Найденная в Помпее мозаика.

Череп балансирует на бабочке и колесе: смерть преследует жизнь и фортуна бесконечно переменчива