Текст книги "Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики"

Автор книги: Том Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Ad astra [205]205
  К звездам, лат.


[Закрыть]

Римляне свято верили в то, что являются самым высоконравственным народом на свете. Иначе чем еще можно объяснить величину их империи? И все же они превосходно знали, что величие Республики сопряжено с некоторыми опасностями и нарушение правил чревато гневом богов. Отсюда исходило стремление римлян отвести от себя всякие обвинения в развязывании войны, и настоять на том, что свою империю они обрели исключительно в порядке самозащиты. Народы, по которым прокатился стальной каток легионов, могли считать подобное утверждение смешным, однако римляне зачастую искренне верили в него. Затеянная Крассом война с Парфией встретила в самом Риме жесткую оппозицию. Всем было известно, что ей не может быть никакого оправдания, что она затеяна из одной только алчности. Пропитанные римской кровью пески Карр доказали, что богам тоже было это известно.

И все же Красе был не единственным среди римлян, кто мечтал о распространении власти Республики до краев мира. Нечто менялось в настроении граждан великого города. Воздух был пропитан глобалистическими фантазиями. Держава начинала «появляться» на монетах и на триумфальных повозках. Прежнее подозрительное отношение к империи быстро исчезало. Оказывалось, что заморские владения можно заставить приносить доход. С этим потихоньку смирялись даже самые консервативные элементы в Сенате. В 58 году Катон отправился из Рима на остров Кипр с целью аннексировать его. Первоначально он был яростным противником этой меры, в немалой мере потому, что она была предложена Клодием, планировавшим использовать полученные оттуда доходы для оплаты своей огромной доли зерна. Однако когда трибун с присущим ему злорадным хитроумием предложил, чтобы наиболее праведного среди его противников отправили управлять новым владением Рима и Сенат с энтузиазмом одобрил такую меру, Катон ощутил себя обязанным исполнить долг. Прибыв на Кипр, он приступил к делу с привычной педантичностью. Киприоты получили мир и хорошее правительство, а римский народ – сокровище старого наместника. Катон возвратился домой с грузом серебра и целой библиотекой бухгалтерских книг. Сенат был настолько восхищен проявленной им честностью, что Катону была предоставлена привилегия, позволяющая постоянно носить тогу с пурпурной каймой – излишество, которое он отверг с подобающей строгостью.

Однако при всем том Катон гордился своими свершениями на Кипре – не только ради Республики, но и ради самих провинциалов. Ему казалось очевидным, что правление видного римского администратора существенно предпочтительнее той жалкой анархии, в которой Кипр пребывал до его приезда. Следствием этого стало колоссальное достижение: самый несгибаемый среди традиционалистов Сената начал согласовывать древние римские добродетели с новой мировой ролью своей державы. Греческие интеллектуалы, конечно, давно добивались этого – как было превосходно известно Катону, большому знатоку философии, которую он изучал со всей свойственной ему серьезностью. Именно Посидоний, любимый «гуру» всякого римлянина, выдвинул положение о том, что покоренным народам надлежит приветствовать завоевание их Республикой, поскольку это является шагом к построению общечеловеческого содружества. И теперь сами римляне научились ценить этот аргумент. Стали расхожими идеи, абсолютно немыслимые еще несколько десятилетий назад. Энтузиасты империи утверждали, что Рим исполняет цивилизаторскую миссию; что его ценности и институции очевидным образом выше присущих варварам, и Рим должен распространять их; что когда вся вселенная подчинится его власти, возможен всеобщий мир. Нравственность не только непосредственно связывалась с имперской экспансией, но и требовала ее продолжения.

Сему способствовало, конечно же то, что империя даровала Риму красочность и оживление, приносила вести о завоеваниях в неведомых и далеких землях, проливала на его улицы золотые потоки. В 60-х годах до Р.Х. римляне связывали подобные удовольствия с именем Помпея. Теперь же, в 50-х, они могли снова наслаждаться ими благодаря Цезарю. Даже в самых промозглых уголках Галлии проконсул никогда не забывал о своих остававшихся дома сторонниках. Цезарь буквально осыпал их благодеяниями. Он всегда получал удовольствие, расходуя свои деньги на других – одно из тех качеств, за которые его любили, – и теперь, наконец, ему не нужно было ни у кого занимать на это деньги. Награбленные в Галлии ценности перекочевывали на юг. Цезарь был щедр с друзьями, с людьми, способными оказаться полезными, и со всем Римом. Начались приготовления к значительному расширению Форума, и имя его было у всех на устах. Однако, стремясь польстить своим согражданам огромными мраморными сооружениями, Цезарь также хотел и развлечь их, заставить восхититься великолепием его собственных достижений. Отправлявшиеся им с мест событий депеши представляли собой шедевры военного репортажа. Ни один римлянин не мог прочесть их, не ощутив при этом прилив волнения и гордости. Цезарь умел заставить своих сограждан ощутить уважение к самим себе. Как часто бывало прежде, он вновь ставил спектакль – и ареной представления служила вся огромная и самобытная Галлия.

Конечно, если бы в марте 56 года до Р.Х. он не проявил сообразительность и дипломатические способности, то мог бы утратить провинцию; пришлось бы передать ее Домицию Агенобарбу. Риск заставил его действовать быстро. Именно Цезарь устроил встречи в Равенне и Лукке с Крассом и Помпеем. Он не испытывал никакой ревности к устремлениям своих партнеров по триумвирату. С его точки зрения, они могли добиваться всего, что им угодно, только бы он сам следующие пять лет пребывал на посту наместника Галлии.

Занимаясь дипломатией в Равенне и Лукке, чтобы обеспечить себе желаемое, Цезарь знал, что крайне необходимо его присутствие в Британии. У зимовавшего там легиона подошли к концу съестные припасы, и командир его был вынужден разослать фуражиров. Некоторые из занимавшихся реквизициями офицеров оказались на территории местного племени венетов и были похищены. Венеты, вынужденные предыдущей осенью предоставить римлянам заложников, надеялись на благополучный обмен, однако предложение это, казавшееся им вполне разумным, выдавало прискорбное непонимание собственного врага. Венеты наивно полагали, что римляне ведут военные действия согласно принятым правилам межплеменных войн, признававшим быстрые набеги и засады, пустяковые стычки и взятие заложников. С точки зрения римлян, однако, подобная тактика представляла собой чистейший терроризм, и как таковая была наказуема. Цезарь приготовился преподать венетам жестокий урок. Поскольку они являлись племенем мореходов, он приказал одному из самых одаренных своих офицеров, Дециму Бруту, построить военный флот. Застигнутые врасплох суда венетов были уничтожены. Племени не осталось другого выбора, кроме капитуляции. Старейшины были казнены, а всех остальных продали в рабство. Цезарь, обыкновенно гордившийся своим милосердием, решил на этот раз «дать пример врагу, чтобы в будущем варвары обнаруживали большее уважение к правам посланников» [206]206
  Цезарь, Записки о Галльской войне, 3.16.


[Закрыть]– под каковым определением, он, конечно, разумел своих фуражиров. Такой поворот событий выдавал его истинную цель. Галлам надлежало осознать новую реальность: отныне правила будет устанавливать только он, Цезарь. Племенные раздоры и восстания отходят в прошлое. Стране предстоит жить в мире – установленном по воле и правилам Рима.

Обрушившаяся на венетов жестокая кара возымела желанный эффект. Той зимой всей Галлией овладело настроение угрюмой покорности. Большинство племен не успело еще помериться силой с римлянами, однако слухи делали свое дело: повсюду стало известно о появлении неведомого прежде страшного народа, оказывавшегося непобедимым всякий раз, когда дело доходило до сражения. Правда, слухи эти не успели дойти до глухих чащоб Германии. И весной 55 года до Р.Х. два племени совершили трагическую ошибку, перейдя через Рейн в Галлию. У Цезаря уже не хватало терпения на непоседливое население. Пришельцев выкосили под корень. И чтобы обитающие за Рейном варвары получили четкое предупреждение, Цезарь сам перешел реку. Он сделал это не в лодке – ибо подобный способ передвижения показался ему «унизительным для собственного достоинства», [207]207
  Ibid.,4.17.


[Закрыть]– но по специально построенному мосту. Инженерное искусство его строителей вкупе с железной дисциплиной легионов настолько красноречиво свидетельствовали о силе римской державы, что находившиеся на противоположном берегу германцы растворились в лесах, увидев встающее из бурных вод внушительное сооружение. Сказочные леса Германии были предметом многочисленных историй. Рассказывали, что в них обитают странные существа, а сами леса эти простираются не зная предела – иди хоть два месяца, а все равно не оставишь их за спиной. Заглянув под их тенистый покров, Цезарь не стал испытывать судьбу и проверять на деле истинность подобных историй. Оставив германцев, укрывшихся в лесных чащобах, он пожег их жилища и урожай, а затем вернулся назад в Галлию. Сооруженный с таким мастерством и старанием мост он приказал разобрать.

Цезарь всегда был наделен особой склонностью к актам разрушения. Всего десять лет назад он сравнял с землей свою новую виллу и тем самым заставил говорить о себе весь Рим. Этот железный телом полководец, ограничивавшийся в походах солдатским рационом, способный вдохновить целые легионы собственной отвагой, разделявший все трудности и опасности, которым подвергал своих людей, спавший на мерзлой земле, завернувшись только в собственный плащ, оставался прежним, склонным к броским выходкам Цезарем. Выработанный им в годы бурной молодости вкус к величественным и волнующим жестам, теперь пронизывал его стратегию как проконсула римского народа. Он как всегда стремился ошеломить, ослепить. Строительство и разборка моста через Рейн лишь отчасти удовлетворили его аппетит к еще более эффектным поступкам. Поэтому, едва возвратившись в Галлию, Цезарь повел своих людей на север, к берегам сегодняшнего Ла-Манша.

Там, посреди ледяных вод его ожидал сказочный остров Британия. Он утопал не только в дождях и туманах, но и великой тайне. Там, в далеком Риме, нетрудно было найти людей, полностью отрицавших его существование. Даже разного рода купцы и торговцы, часто служившие для Цезаря источниками информации, могли предоставить ему лишь самые поверхностные сведения. Однако проявленное ими нежелание путешествовать по всему острову едва ли можно было назвать удивительным. Было прекрасно известно, что по мере продвижения на север населявшие его варвары становятся все более дикими и соблюдают самые отвратительные обычаи, такие, скажем, как каннибализм. Научить их чтить имя Республики стало бы достижением воистину небывалым. Для Цезаря, никогда не забывавшего напомнить о том, что родословная его восходит к временам Троянской войны, искушение стало непреодолимым.

В своем отчете Сенату он попытался оправдать нападение на Британию тем, что тамошние туземцы пришли на помощь восставшим венетам, ну а, кроме того, страна эта богата серебром и оловом. Объяснение оказалось не слишком убедительным – если бы та или другая причина действительно доминировала в голове Цезаря, то он кампании на острове отвел бы целый сезон. А так римский флот оставался в гавани до июля. Поход и в самом деле оказался в известном смысле путешествием во времени. На утесах Кента захватчиков ожидала сцена из легенды: воины разъезжали по берегу в колесницах – прямо как Гектор с Ахиллесом на равнине под стенами Трои. Экзотики добавляло и то, что бритты носили на лице густую растительность и красили кожу в голубой цвет. Легионеры были настолько ошарашены, что замерли в своих судах, пока, наконец, орлоносец не спрыгнул в воду, прижав к себе своего орла, и не побрел по волнам к берегу. Пристыженные камрады посыпались в волны следом. После кровопролитного сражения удалось захватить прибрежный мыс. Состоялось еще несколько стычек, римляне сожгли несколько деревень, взяли заложников. А потом, в связи с наступлением плохой погоды, Цезарь велел своим людям собираться и вернулся в Галлию.

Этим налетом ничего достигнуто не было, однако в Риме известие о том, что армия Республики пересекла воды Рейна и Океана, произвело сенсацию. Безусловно, горстка закоснелых зануд, подобных Катону, принялась твердить, что Цезарь еще более чудовищным образом преступил пределы своих полномочий, и обвинила его в военных преступлениях. Однако большинство населения не имело никакого желания обращать внимание на это нытье. Охвативший общество бурный энтузиазм не смущало даже отсутствие награбленного добра. «Теперь можно считать определенным, что во всей Британии не найдется и унции серебра, – вещал Цицерон по прошествии нескольких месяцев, – там нет и другой добычи, кроме рабов. И даже тогда, – презрительно фыркал он, – трудно рассчитывать на получение из Британии раба, пристойным образом разбирающегося в литературе и музыке, не так ли?» [208]208
  Цицерон, Аттику, 4.16.


[Закрыть]Однако такое высокомерное жеманство не могло никого обмануть. Цицерон пребывал в таком же восторге, как и все остальные, и в 54 году, когда за Проливом развернулась вторая летняя кампания, следил за событиями с лихорадочным интересом – как и все остальные. Рим ждал новостей с нетерпением. По своему воздействию на общество экспедиции Цезаря в Британию вполне можно сравнить с высадками на Луну: «Это было эпическое достижение из области превосходящей всякое воображение, подвиг одновременно технологический и находящийся в области приключенческих рассказов». [209]209
  Goudineau, Cesar, р. 335.


[Закрыть]Мало кто сомневался в том, что скоро весь остров подчинится власти Республики. Один лишь Катон не поддался военной лихорадке. Укоризненно качая головой, он трезво предупреждал о возможном гневе богов.

И действительно, Цезарь зашел слишком далеко и слишком быстро. Когда он переправлялся через Темзу в поисках уклонявшихся от сражения бриттов, из Галлии ему принесли скверные новости: ее поразил неурожай, назревает восстание; необходимо было личное присутствие Цезаря. Над Проливом уже пронесся один сильный шторм, и легионеры с ужасом ожидали, что второй уничтожит флот и обречет их на зимовку в Британии. Цезарь решил подсчитать потери и для приличия заключил мир с местным вождем. Мечту о достижении края света приходилось отложить на потом. И хотя Цезарь постарался по возможности скрыть неприятную истину от своих сограждан, оказалось, что он превзошел собственные возможности. Речь ныне шла не о покорении Британии, но о самом будущем римской Галлии. Той зимой и следующим летом опасность исходила от бунтовавших по отдельности племен, изолированных очагов возможного лесного пожара. Попал в осаду гарнизон одного легиона, и галлы вырезали его весь – погибло почти семь тысяч человек. Другой, также обложенный со всех сторон, Цезарь успел спасти буквально в последнее мгновение. Проконсул, опасавшийся того, что пламя восстания может распространиться на всю страну, находился сразу повсюду; перемещаясь по всей провинции, он затаптывал «искры». Иногда он возлагал обязанности пожарных на самих галлов, предоставляя соседям возможность грабить в земли мятежных племен. Разделяй и властвуй – принцип этот действовал безотказно. Так прошло лето 53 года до Р.Х. – и всеобщий пожар не разразился. Цезарь ощутил возможность расслабиться. В предыдущем году ему пришлось вести кампанию зимой, но теперь об этом не могло быть и речи. Следующий год он встретил в Равенне за планами относительно завершения своего наместничества и славного возвращения в Рим. Встревоженным согражданам он снова объявил об умиротворении Галлии.

В январе 52 года до Р.Х. снег шел не переставая. Особенно глубоким слоем он лег в горных ущельях. Легионы Цезаря, расквартированные на самом севере страны, были отрезаны от своего полководца. Однако плохая погода скоро сделалась для них наименьшей из проблем. Невзирая на глубокие снега, галлы, как оказалось, могли превосходно общаться между собою. На равнинах страны начинали скапливаться вооруженные отряды. Казалось, вопреки всему, огромные орды племен Северной и Центральной Галлии начали соединяться, хороня собственные раздоры перед лицом общего врага. Организатором этого альянса и его бесспорным лидером был импозантный и знатный галл, носивший имя Верцингеторикс. «В качестве командующего он проявил предельное внимание к мелочам и дисциплине, ибо намеревался таким образом кнутом придать решимость колеблющимся». [210]210
  Цезарь, Записки о Галльской войне, 7.4.


[Закрыть]Подобные качества мог и должен был уважать даже Цезарь – ибо они являлись качествами подлинного римлянина. Верцингеторикс ненавидел захватчиков, однако усердно изучал их, чтобы овладеть тайной успехов Рима. Приказав каждому племени предоставить ему определенную долю воинов, он следовал методике римских администраторов и сборщиков налогов, представлявших собой орден, охватывавший не только Галлию. Мир уменьшался в размерах. И галлы не могли изменить этого ни своей победой, ни своим поражением. Их новое единство было рождено одновременно и отчаянием, и глобальной хваткой Рима. Именно Цезарь научил галлов ощутить себя народом. И собственное достижение теперь грозило ему смертельной опасностью.

Во всяком случае, так казалось. Однако на самом деле, хотя именно союза всех галльских племен Цезарь отчаянно старался избежать уже шесть лет, образование такового давало полководцу заманчивую возможность – сокрушить сопротивление раз и навсегда. Как обычно, Цезарь немедленно устремился прямо к самому уязвимому месту противника. С учетом того, что армия Верцингеторикса собиралась на границе старой римской провинции, угрожая положить конец власти Республики над всей заальпийской Галлией, Цезарь бросился в самый центр мятежа. Для этого ему пришлось пробиться через заваленные на два метра снегом перевалы и с минимальным эскортом проехать сквозь глухую и враждебную территорию. Отвага его была вознаграждена. Цезарю удалось добраться до своих легионов. Однако теперь и он сам был отрезан от Италии. Римляне голодали, так как Верцингеторикс уговорил своих союзников сжигать собственные запасы, но не позволять ненавистному врагу овладеть ими. Отчаянно стремившийся запастись провиантом Цезарь взял приступом один город, однако был вынужден отступить от другого, потерпев тем самым первое за шесть лет своего проконсульства поражение в открытом сражении. Весть об этом заставила еще больше племен вступить в союз с Верцингеториксом. Начинали отчаиваться даже некоторые из помощников Цезаря: они советовали своему полководцу попытаться пробиться в безопасное место, сохранить то, что еще было возможно сохранить, и покинуть Галлию.

Цезарь отказался. «Это будет и позорно, и унизительно» [211]211
  Ibid., 7.56.


[Закрыть]– а, следовательно, немыслимо. Каковы бы ни были его собственные сомнения, какой бы ни была усталость, внешне он сохранял все ту же царственную уверенность. В энергичности Цезаря угадывалось нечто демоническое и возвышенное. В своей отваге, непоколебимости и стремлении быть первым он являл собой дух самой Республики в его наиболее вдохновенном и смертоносном облике. Неудивительно, что подчиненные боготворили его, ибо они также были римлянами и воспринимали возможность разделить великое приключение своего полководца как привилегию. Закаленные в боях и походах, они не паниковали даже в столь серьезной ситуации. Вера в Цезаря и собственную непобедимость не оставляла их.

Когда Верцингеторикс попытался прикончить римлян, войска Цезаря заставили его кавалерию отступить с тяжелыми потерями. Решив дождаться подкреплений, Верцингеторикс отступил в город Алезию – крепость, расположенную к северу от современного Дижона, настолько неприступную, что ее никто и никогда не брал штурмом. Цезарь, на которого редко производили впечатление какие-либо прецеденты, с ходу осадил ее. Колоссальная линия земляных укреплений почти в пятнадцать миль длиной заперла Верцингеторикса вместе с его людьми в городе. Провианта в Алезии было запасено на тридцать дней, однако месяц прошел, а крепость все держалась. Галлы начали голодать. Верцингеторикс, решивший любой ценой сохранить силы своих воинов, решил удалить из города всех, кто не был способен сражаться. Женщин и детей, стариков и больных изгнали за городские стены. Цезарь, однако, отказался пропустить их, хотя они уже умоляли взять их в рабство. Напротив, решив заставить Верцингеторикса впустить беженцев обратно в Алезию, он оставил их на открытом месте, где они ели траву и медленно умирали от болезней и голода.

И тут, наконец, пришла весть, к которой давно готовил себя Цезарь. Двести тысяч галлов спешили на выручку к своему предводителю. Цезарь немедленно приказал строить вторую линию укреплений. Волна за волной орущих, размахивавших мечами воинов разбивалась об укрепления. Римские бастионы продержались весь день. Сумерки принесли с собой только передышку. Галлы испытывали блокаду, пытаясь найти слабое место в обороне римлян, – и отыскали его. Против северной части города, возле которой стояли лагерем два легиона, непосредственно над укреплениями нависал холм, и именно оттуда на рассвете галлы возобновили свой натиск. Забросав рвы, они хлынули через палисады, а перед ними в тылу римлян уже раздавались ответные воинственные крики людей Верцингеторикса. Попавшие в клещи легионеры сопротивлялись с отчаянной свирепостью. Обе стороны понимали, что наступил решающий момент. Римлянам – едва-едва – удалось оборонить свою позицию. И пока галлы с воодушевлением пытались повалить крючьями палисады и обрушить сторожевые башни, из глоток занимавших бреши легионеров вырвался приветственный клич. Вдалеке, на вершине холма, угрожавшего их позиции, мелькнула алая ткань, плащ их полководца. Цезарь, весь день галопировавший вдоль линии укреплений, подбадривая своих людей и контролируя ритмы отчаянной битвы, наконец, решил пустить в ход свои оставшиеся резервы. Незаметно выскользнувшая из римского стана кавалерия понеслась с холма, застав галлов врасплох. Легионеры, орудуя мечами, вышли из укреплений навстречу им. Теперь в клещи попали уже галлы. Жуткое побоище завершилось полной победой римлянин. Воины Верцингеторикса, устрашенные предсмертными криками своих соотечественников, отступили в Алезию. Существенно уступая в численности осажденной им армии и во много раз превосходящему, осадившему его самого войску галлов, Цезарь победил и тех и других. Он одержал величайшую, самую удивительную за свою карьеру победу.

На следующее утро Верцингеторикс выехал из Алезии в сверкающих доспехах и склонился к ногам победителя. Цезарь, не испытывавший в тот день желания проявлять милосердие, велел заковать его в цепи и бросить в тюрьму. Война не была еще закончена, хотя ее следовало уже считать выигранной. Победа досталась ему страшной ценой. Между стенами Алезии и римским палисадом лежали трупы изможденных женщин и детей. Над ними ковром расстилались тела зарубленных легионерами воинов, а позади, вокруг внешнего ряда укреплений, миля за милей вокруг всей Алезии грудами были навалены бесчисленные трупы; конечности лошадей соседствовали с человеческими, кровавая грязь покрывала поля, ставшие местом казни галльской свободы. Тем не менее битва при Алезии была не единственной. Завоевание римлянами дорого обошлось Галлии: погиб один миллион человек, еще миллион галлов попал в рабство, приступом были взяты восемьсот ее городов – так, во всяком случае, уверяли древние авторы. [212]212
  Плутарх, точнее: Цезарь, 15.


[Закрыть]

Цифры эти практически свидетельствуют о геноциде. Какова бы ни была их точность – а некоторые историки считают их вполне правдоподобными, [213]213
  См., например, Goudineau, Cesar, рр. 317–28.


[Закрыть]– они отражали общее мнение современников Цезаря, уверенных в том, что война его против галлов была событием исключительным, одновременно и ужасным и величественным безмерно. С точки зрения римлян, не существовало более истинной меры человеку, чем способность его переносить кровавые испытания, требовавшие предельного напряжения всех сил. Цезарь доказал, что является самым выдающимся гражданином Республики. Он твердо исполнял самую жесткую обязанность гражданина: никогда не сдаваться, никогда не отступать. И если исполнение этого правила потребовало войны почти неизвестного прежде размаха и ужаса, тем большей была честь и самому полководцу, и Риму. В 51 году до Р.Х., через год после Алезии, когда Цезарь вновь решил дать урок другому мятежному городу, отрубив руки всякому, что поднимал на него оружие, он мог быть уверен в том, что «милосердие его настолько известно, что никто не сочтет столь суровую меру праздной жестокостью». [214]214
  Цезарь, Записки о Галльской войне, 8.44.


[Закрыть]Он был прав. Цезарь действительно славился – среди римлян – своей мягкостью. Однако еще более он был знаменит своей любовью к славе, заставившей обагриться кровью всю Галлию и земли, лежавшие за ней.

Тем не менее, великое дело было завершено, и наступил мир. Республика была многим обязана Цезарю. Срок его полномочий приближался к концу, и в Риме его ожидали величайшие почести. Восторги благодарных сограждан, великолепный триумф, новая магистратура? В конце концов, кто сможет найти основания отказать в них ему, Цезарю, победителю Галлии?

После целого десятилетия отсутствия он, наконец, приготовился к возвращению домой.