Текст книги "Султан Луны и Звезд"

Автор книги: Том Арден

Глава 6
ВТОРОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

– Джем... Джем!

Джем открыл глаза. Он, оказывается, уснул, и хотя его сон тут же развеялся, еще пару мгновений ему казалось, что он ощущает запах гари и что перед глазами у него танцует пламя.

– Пожар? – выдохнул он. Но нет, никакого пожара не было. Стояла душная ночь, кромешная тьма подступала со всех сторон, и чья-то рука трясла его за плечо.

– Джем, послушай! Что-то происходит!

Джем прислушался. Час был поздний, иначе на палубе под лампой еще сидели бы матросы и нарушали тишину ночи шутками за игрой в кости. А сейчас раздавался только зычный храп, шуршали крысы, слышались обычные негромкие шорохи и скрипы. На корабле царило спокойствие, паруса были свернуты. Сквозь паутину вант ясно светила луна, и доски палубы казались решеткой с золотыми просветами.

– Что я должен был услышать? Нет ничего.

– Я тебя не слушать просил, а посмотреть. То есть... Джем, пойдем. Пошли на корму, я тебе покажу. Скорее!

Джем с недовольным стоном выбрался из гамака, привязанного к нижней мачтовой рее. Матрас Раджала лежал на палубе неподалеку. Только в самые холодные ночи друзья спали внизу, а холодных ночей не выдавалось ни разу с тех пор, как корабль покинул Порт-Тираль. К тому же под палубой было тесно и грязно, не было иллюминаторов и воздух густо пропитался запахом подгнившей солонины, зловонными испарениями гальюна и человеческим потом. Порой Раджал горевал о том, что у них нет собственной каюты, но пассажирская каюта на корабле имелась только одна, а ее занимал лорд Эмпстер.

Джем по этому поводу не очень переживал: ему нравилось спать здесь, на вольном воздухе, поближе к фигуре, установленной на носу корабля. Эта фигура странным образом напоминала ему об утраченной возлюбленной. Джем часто разглядывал загадочную деревянную даму и вспоминал счастливые золотые деньки с Катой. Он несколько раз спрашивал у капитана об этом ростральном украшении и о том, откуда у корабля такое название. «Катаэйн? Катаэйн? – мечтательно повторял капитан в ответ на расспросы Джема. – Славный древний имя, а? Славный имя для красивый девушка!»

С этим Джем спорить не мог.

Раджал вдруг зашатался и с трудом удержался на ногах – так, как если бы «Катаэйн» мчалась по бурным волнам.

– Радж, ты пьян! Что тебе в голову втемяшилось?

Джем догадался, что его друг еще не ложился спать. Раджал вообще с трудом переносил плавание. Он пил слишком много рома и порой вел себя очень странно, но, с другой стороны, здесь все вели себя довольно-таки странно. Джем вспомнил о том, как сам вдруг со странной поспешностью удалился из каюты капитана во время ужина, о той волне безотчетного страха, что вдруг нахлынула на него. Об этом страхе и сейчас напоминала пульсирующая в висках боль. Во рту у Джема пересохло, он с трудом сглотнул слюну. Ночь неожиданно перестала казаться такой теплой. Джема зазнобило, и он только теперь заметил, что все вокруг окутано густым туманом. Он поежился, обхватил себя руками, принялся растирать плечи.

Пошатываясь, товарищи пробирались по палубе в темноте.

– Ну, так что я должен увидеть? Куда ты меня ведешь?

– Тс-с-с! Молчи, идем.

Раджал бросил полный наигранной брезгливости взгляд вверх, на гамак, похожий на воронье гнездо, в котором крепко спал прыщавый буфетчик Прыщавый, оглянулся назад и снова пристально всмотрелся вперед, в сторону кормы. Они с Джемом уже добрались до квартердека и теперь лавировали между сверкающих под луной пушек, свернутых бухтами канатов, под тяжелыми стрелами кабестанов. Джем прищурился, но, опустив глаза, увидел только море, поблескивающее возле руля и закругленной кормы.

Раджал выпалил:

– Но оно же было здесь, точно было!

– Тихо! Что было, Радж?

Радж в отчаянии отвернулся. Над их головами уныло повис венайский штандарт – один из многих из коллекции капитана. Этот флаг был нужен, как утверждал Порло, для того, чтобы отпугивать пиратов. Легкий, еле заметный бриз тронул полотнище штандарта, и оно чуть пошевелилось и зашелестело, будто крыло умирающей птицы. Раджал припал к деревянному кормовому заграждению и закрыл лицо руками.

– Ну, не могло же мне это привидеться! Не чокнутый же я!

– Осторожно, свалишься за борт! Объясни же толком, о чем ты?

Раджал в отчаянии схватил себя за волосы – так, словно готов был вырвать их с корнем.

– Я слишком долго еще просидел с капитаном после того, как ты ушел. Наверное, перебрал рома.

– Это уж точно. Но Радж, ты так много пьешь теперь. Это не похоже на тебя.

Джем помнил, каким был Раджал тогда, когда они вместе скитались по суше. В ту пору Джем частенько вел себя по-дурацки, а Раджал всегда проявлял сдержанность и осмотрительность. Но теперь это время казалось таким далеким. С тех пор как пропала его любимая сестренка Мила, Раджал очень переменился. Джем тревожился за друга, волновался и за кристалл, который теперь носил на груди Раджал. Ему хотелось утешить товарища, но что сказать и как – этого он не знал.

А Раджал еле слышно бормотал:

– Старик в конце концов надрался, как свинья, ударился башкой о стол. Обезьяна принялась верещать и прыгать вокруг меня, я ее оттолкнул... потом кое-как выбрался на палубу и уснул... вот так, перегнувшись через борт.

– Ну, уж это ты зря!

– Но вот тогда-то я это и увидел, понимаешь? – обернувшись, прошептал Раджал.

– Во сне? – спросил Джем и тут же вспомнил о привидевшемся ему пожаре, и к нему возвратился собственный сон. На краткий миг мелькнуло видение – фигура человека, объятого пламенем и дико кричащего... высокий, величественный столп огня.

Джем помотал головой – видение исчезло. – Но Радж, о чем ты толкуешь, объясни же?

– Это был не сон... то есть я очнулся. Ты сам наклонись пониже – и сможешь заглянуть в иллюминатор...

– Каюты капитана?

– Лорда Эмпстфа. Там был свет...

– Лампа?

– Светящийся столбик. Вертящийся горящий столбик, жутко яркий...

– Радж, это тебе приснилось.

Радж снова вцепился в собственные волосы. При свете луны лицо его было мертвенно-серым.

– Да что ты все твердишь: «приснилось, приснилось!» Мало мы с тобой колдовства навидались, что ли?

Джем пожал плечами.

– Ну, навидались – тогда, когда были рядом с кристаллами.

Раджал ткнул себя в грудь, указал на грудь Джема.

– Ближе не бывает.

– Но до следующего пока далеко.

– Но мы ведь к нему подбираемся, верно?

– До него пока далеко, повторяю, Радж. Тебе это приснилось.

Раджал шумно вдохнул. Странное разочарование отразилось на его лице. Он в отчаянии рванул на себе волосы. Джем болезненно скривился. В ночной тиши мирный плеск моря казался издевательским смехом. Туман сгущался. «Так скоро?» – подумал Джем.

И тут он почувствовал, как что-то коснулось его ноги. Он ойкнул, но, обернувшись, увидел, что это всего-навсего обезьянка Буби. Попрыгав вокруг Джема и Раджала, она вдруг села смирно, с самым невинным видом. Джем поежился. Капитан Порло казался славным малым, но в его обезьяне было что-то такое, что пугало Джема. Как-то раз Буби схватила гармошку капитана и, нажимая на клапаны без разбора, извлекла из инструмента какую-то дикую мелодию. Капитану эта музыка пришлась по сердцу, он рассмеялся, а Джему тогда стало здорово не по себе от непонятного страха.

Раджал взял Джема за руку, и он снова вздрогнул.

– Мне ничего не приснилось, – прошептал Раджал. – Джем, тебе не кажется, что с ним что-то не...

– С лордом Эмпстером?

– Да! Что-то с ним не так...

Джем вздохнул.

– У меня всегда было такое подозрение, Радж, – с самого первого дня, как только я переступил порог его дома, как велел мне Арлекин. А знаешь, я ведь какое-то время думал, что он и есть Арлекин...

– Эмпстер?

– Ну да! Арлекин, только в ином обличье...

– Нет, он кто-то другой. Но кто? Джем, что он тебе сказал про новое испытание?

– На этот раз? Сказал только, что мы высадимся на побережье Куатани. Мы знаем, что у него есть бумаги, дипломатические бумаги...

– Поддельные?

– Но почему? Он ведь очень важная персона.

– Да ладно тебе! Важная персона! Разве его теперь не разыскивают агондонские ищейки?

Джем хмыкнул:

– На побережье Куатани?

– Почему бы и нет? Что тебе известно наверняка?

– То же, что и тебе! Только то, что мы направляемся в Куатани и что где-то там, при дворе калифа, есть... ну, наверное, там есть какая-то разгадка.

– При дворе, говоришь? – задумался Раджал. – А этот калиф – он не тот ли самый, у которого яма с кобрами?

Джем не смог удержаться от улыбки и рукой изобразил движения змеи.

– Ш-ш-ш!

Раджал проворно схватил Джема за запястье.

– Джем! Смотри! Там опять! То же самое!

Джем перегнулся через ограждение. Корпус корабля был окутан густым туманом, но из окна каюты лорда Эмпстера лился яркий свет. Там горел ослепительный вращающийся столбик пламени – в точности так, как рассказывал Раджал.

– Но что же это может быть такое?

– Что-то темное и злобное, не сомневаюсь!

– Радж, подержи меня за ноги.

– Что?

Они переговаривались взволнованным шепотом.

– Это не лампа, не огонь... не обычный огонь.

– А я тебе что говорил?

– Да-да, и теперь я хочу рассмотреть получше, что это такое. Если я свешусь за борт пониже, я смогу заглянуть в окно.

Раджал испугался.

– Он тебя заметит!

– И что с того? Он – мой опекун!

– Хорош опекун! Заперся в каюте и носа оттуда не высовывает! Почему бы тебе тогда просто не пойти и не постучаться к нему?

– Тогда он спрячет эту штуку... то, от чего исходит это свечение. – Почему Джем решил, что все будет именно так, он и сам не знал, но почему-то не сомневался, что в этом свечении скрыта какая-то тайна, страшная и опасная тайна. – Ну, давай хватай меня за ноги.

Раджал скорчил недовольную гримасу. От его опьянения уже почти следа не осталось. Они с Джемом словно бы неожиданно поменялись местами, и Радж стал самим собой – рассудительным, разумным, пытающимся удержать друга от необдуманного, рискованного поступка.

Как только Джем встал у ограждения и приготовился свеситься вниз, Буби начала визжать. Она свирепо размахивала хвостом и принялась хватать лапами поочередно то Джема, то Раджала.

– Ой, сбрось ты эту мерзавку за борт! – в сердцах крикнул Джем.

Они оба бросились к плешивой проказнице, но та успела отпрыгнуть в сторону и поспешила к вантам. Только потом, гораздо позже, Раджал догадался, что обезьянка пыталась, как могла, предотвратить несчастье. Теперь же он встал покрепче, ухватил Джема за лодыжки. Джем дернулся, но Раджал не отпускал его.

– Будь осторожен, Джем!

– Это ты будь осторожен!

Джем висел за бортом вниз головой. Он почти сразу пожалел о своем дерзком замысле. Одно то, что у него кровь прилила к голове, было ужасно, а тут еще рот наполнился желчью. Он с трудом сглотнул горькую слюну, ухватился за выступ оконной рамы, еще немного продвинулся вперед, к светящейся спирали. Как ярок был свет!

– Еще чуть-чуть.

– В эту сторону?

– Наоборот. А теперь немного вниз, совсем капельку.

Наконец голова Джема опустилась ниже верхнего края окна. Таинственный свет ударил ему в глаза. Он зажмурился.

Вот тут-то и начались неприятности. Кожаный мешочек с кристаллом потянуло вниз, он оказался на уровне подбородка Джема. Только пуговица на вороте помешала цепочке сорваться с шеи Джема. Он инстинктивно сжал пальцами ткань рубахи.

И тут он все увидел.

Джем дико закричал.

В это же самое время, далеко, посреди песчаных барханов пустыни, вот-вот должна произойти еще одна странная сцена. Под ясным, усыпанным множеством звезд, небом, вокруг походных костров расположились странники в длинных белых одеяниях. Людей было много, и их лагерь широко раскинулся посреди песков. На заре они должны были оседлать верблюдов и снова тронуться в путь, и потому теперь многие крепко спали, но некоторые все еще сидели у костров, курили, перебрасывались шутками, предавались играм. Все караванщики были мужчинами – крепкими, выносливыми, свирепого вида, с глазами, взгляд которых остротой был подобен клинку.

Окажись рядом с ними случайный наблюдатель – он бы сразу догадался, что это не простые караванщики. То были не купцы, не паломники, они не были одеты в форму унангского войска. Но вот если бы наблюдатель сам оказался унангом, он бы, без сомнения, сразу понял, кто это такие. В некотором роде это все же было именно войско. Сердце этого наблюдателя наполнилось бы страхом, и ему бы оставалось только надеяться на то, что эти люди, уэбины, направляются не туда, откуда он пришел, и уж тем более не туда, куда он теперь держал путь.

Засидевшиеся у костров караванщики заводят песню. Странно слышать ее здесь, посреди суровых песков, – странно, ибо если не мелодия, то слова этой песни излишне невинны. Эта песня показывает, как важны те события, что должны вскоре произойти.

 
ЗАПЕВ:
 
 
Время может тянуться и быстро бежать,
Каждый радость супружества должен познать.
Ты с избранницы глаз ни за что не спускай.
Завоюй, подкупи и в огне искупай!
 
 
ПРИПЕВ:
 
 
А женился – гори, пламеней, полыхай,
За поленом полено в костер, не зевай!
Все печали подряд,
Все невзгоды подряд
На любовном огне
Словно щепки, сгорят!
 

Но теперь мы отведем взгляд от отдыхающих караванщиков и переведем его на того, кто сейчас не с ними. Этот человек не спит, он обходит лагерь стороной и, крадучись, уходит за страшные, мрачные, безлюдные барханы. Вскоре он скрывается с глаз, и до него доносятся только еле слышные отголоски песни:

 
Жены дорого стоят, увы, спору нет!
А прелестницу купишь за пару монет.
И с прелестницей сможешь на ложе возлечь,
И ее сможешь ты пылкой страстью разжечь!
И тогда ты гори, пламеней, полыхай...
 

Человек улыбается – с трудом удерживается от смеха. О да, есть девушка, которую он в самом скором времени искупает в пламени любовной страсти! Он опускается на колени, воздевает руки к небесам. Еле слышны голоса из-за барханов, и вдруг перед странником возникает золотистое видение. Да, да, он знал, что не ошибается! Он почувствовал зов, как чувствуют боль.

– О, Золотой, правда ли это? Ты скоро будешь в этих краях?

– Уэбин, как ты мог сомневаться в моих обещаниях?

– Никогда! Но я надеюсь, все идет хорошо?

– Надейся! Но могу ли я надеться на то, что ты сыграешь свою роль, как подобает?

– Не меня ли зовут Рашид Амр Рукр? Я только надеюсь, мой повелитель, что я смею надеяться на тебя.

– Глупец! Разве тебе не известно мое имя?

– Я мог бы догадаться, мой повелитель. Думаю, я догадываюсь верно.

Рашид Амр Рукр набирается смелости и смотрит прямо в глаза золоченой фигуры. Другой на его месте благоговейно пал бы ниц. Но неземной собеседник шейха протягивает руку и помогает предводителю уэбинов подняться с песка. Теперь золотое сияние окутывает Рашида, и в сознание его проникает множество знаний и обещаний. Экстаз наполняет его, когда он думает о том, какая власть будет вскоре дарована ему.

А караванщики добрались до последнего, кульминационного куплета.

 
Мир пустыни Создателем проклят навек!
Здесь от зноя и жажды умрет человек!
Но не все нам печалиться и горевать,
Мы на свадьбе Рашида должны погулять!
 
 
Так женись же, Рашид,
Поскорей, поскорей!
Полыхай-пламеней
Ты с принцессой своей!
 
 
Вождю уэбинов в жены
Достанется Бела Дона!
И счастлив он будет с ней,
И мир запылает в огне!
 

– Джем, что там такое?

Но Джем, висевший за бортом, только в изумлении смотрел внутрь каюты своего опекуна, где чуть выше пола медленно вертелась светящаяся золотая фигура. Из глаз странного создания лился свет, его губы то смыкались, то размыкались, словно он беззвучно разговаривал с кем-то в дальней, немыслимой дали.

Если бы больше ничего не произошло, Раджал ни за что бы не отпустил Джема. Но то, что случилось потом, заставило его пошатнуться и разжать руки.

Ночное небо с жутким грохотом распахнулось.

Непроницаемую черноту рассекла молния – зеленая молния!

Теперь настала очередь Раджала вскрикнуть. Его швырнуло назад, на палубу. Из каюты внизу донесся нечеловеческий визг, за ним последовал другой – самый что ни на есть человеческий – и громкий всплеск.

– Джем!

Раджал поднялся на ноги, но тут же снова распластался на палубе и скрючился от жуткой боли.

В следующее мгновение все пришло в смятение.

Но впереди были еще более жуткие мгновения.

Сначала Раджал звал на помощь, потом, ухитрившись подняться, принялся отчаянно колотить в рынду. Вокруг его ног бешено сновала Буби. Прыщавый, разбуженный громом и молнией, торопливо спустился по мачте из своего «вороньего гнезда». Проснулись и забегали по палубе матросы.

Даже сам капитан Порло выбрался на квартердек. С трудом держась на ногах, он ревел:

– Человек за борт? Кто такой за борт?

– Вон он! – взволнованно вскричал Прыщавый. Он подпрыгивал на месте и указывал на море, пока капитан не влепил ему оплеуху. А потом кто-то – но не Раджал – прыгнул в воду. Раджал, морщась от боли в ушибленной спине, только в отчаянии всматривался в туман, едва рассеиваемый бешено раскачивающимся фонарем. Повсюду звучали хриплые голоса, матросы перебрасывали через борт канаты.

Капитан схватил Раджала за руку, грубо рванул к себе.

– Что за шутка вы тут придумывай, молодой люди, а?

– Капитан, мы не хотели...

– Не хотеть, они не хотеть...

Капитан, судя по всему, жутко разгневанный тем, что его так резко разбудили, только свирепо отшвырнул от себя Раджала. Нужно было что-то предпринимать. Начался ливень, мгла рассеялась, занялась заря. Буби проворно вспрыгнула на плечи хозяина, и тот принялся зычным голосом выкрикивать команды:

– Якорь поднять! Ставить паруса! Грязный свиньи, вы что, не чуять, что ветер подниматься?!

С этими словами капитан ухромал прочь, и когда человека наконец подняли на палубу, один лишь Раджал встретил его появление радостным криком. Лицо у человека посинело, но он еще дышал.

Но что-то было не так.

– Это... не Джем, – хрипло прошептал Раджал.

Промокшие до нитки матросы побрели прочь. Раджал бросился за ними.

– Это не Джем!!!

Кто-то унес фонарь. В темноте матросы ничего не видели и решили, что Раджал бредит. А он в отчаянии бросился к борту и стал всматриваться в разбушевавшиеся волны.

Куда же девался Джем? Где он мог быть?

Совершенно потерянный, Раджал обернулся и устремил беспомощный взгляд на человека, лежавшего на палубе. Тот был одет так, как одеваются зензанские крестьяне. Длинные, темные, цвета воронова крыла, волосы, словно водоросли, разметались по палубе. Тонкие черты лица...

Человек открыл глаза и изумленно воззрился на Раджала.

– Г-г-где я? – еле шевеля посиневшими губами, изумленно спросила Ката.

Глава 7
ДЕВЧОНКА-СОРВАНЕЦ И МАЛЬЧИШКА-ПАСТУХ

Побережье Дорва щерилось острыми высокими утесами, они отделяли море от суши подобно неприступной зубчатой каменной стене. Дорога шла в опасной близости от обрыва, то поднимаясь ввысь, то падая в ущелья, то извиваясь по уступам ослепительно белых меловых откосов. Даже теперь, ранним утром, солнце палило немилосердно.

По дороге стремительно мчался всадник. Позади него клубилась белесая пыль. Его верблюд то и дело кричал от страха, но грубые руки всадника резко натягивали поводья, и он не давал верблюду смотреть вниз, где разверзались глубокие пропасти. Под капюшоном черного плаща сверкали немигающие стальные глаза – глаза сосеникского гонца. Он, один из лучших погонщиков верблюдов с Сосеникского Нагорья, был одет в просторные одежды, но не в белые, как одеваются большинство странствующих по пустыне, а в черные. Рукава и капюшон на лбу были схвачены блестящими золотыми лентами с гербом Каледа. Простолюдины в страхе трепетали, завидев такого всадника, ибо знали, что он везет важный указ султана.

Гонец объехал скалу, остановил верблюда и обозрел окрестности пристальным взором. Лишь одна деревня с небогатым караван-сараем отделяла его от последнего отрезка пути длиной около лиги. Эта дорога была не самой трудной. Ближе к берегу залива скалы постепенно понижались и в конце концов сходили на нет, как бы падая ниц перед сверкающими водами моря. На дальней излуке залива сверкали и переливались под лучами солнца мрамор, стекло и золото, в глубокой синей воде отражались многоцветные паруса.

Там стоял город Куатани, справедливо называемый Жемчужиной Побережья. Здесь, в главном морском порту Нижнего Унанга, в многолюдном городе-государстве, располагалась резиденция калифа Куатани, брата султана, величайшего из принцев, которому приходилось изнывать под игом имперского правления.

Всадник прижал руку к сердцу. Это был суеверный жест, символ удачи, которым осеняли себя соплеменники гонца в мгновения, когда их цель была близка. Скоро гонец должен был вновь пришпорить своего уставшего верблюда, но сначала он обязан был совершить некий священный ритуал. Он на глаз определил угол падения солнечных лучей. На самом деле он мог бы этого и не делать, потому что время чувствовал инстинктивно.

Зелень. Это время называли часом Зелени.

Всадник спешился и махнул рукой перед глазами верблюда, тем самым дав тому знак стоять. Глаза верблюда затуманились, он замер в неподвижности, а гонец отошел на пару шагов от животного и воздел руки к небу, издал странный полустон-полувой, завертелся на месте, а потом рухнул наземь, головой к Священному Городу.

Это было второе из Пяти Поклонений, которые правоверные были обязаны совершать ежедневно. Существовало древнее пророчество, в котором повествовалось о пятерых великих смертных правителях, что будут править Унангом до тех пор, пока в мир не возвратятся боги. Поклонения именовались так: «Катакомбы», «Зелень», «Пыль», «Волна» и «Звезды». По всему Унангу, в городах и селениях, мужчины и женщины любого сословия совершали эти ритуалы в означенное время. Шагающие по пустыне караваны останавливались. Мятущиеся толпы замирали. Крестьяне, трудившиеся в полях, откладывали мотыги и серпы. И в благородных собраниях, и в грязных свинарниках все утихали и предавались молитве.

Довольно долго гонец лежал, распростершись на земле, бессвязно бормоча и причитая. Внизу голубым полем простиралось море, сверкающая гладь его была неподвижна, а по другую сторону стояли суровые голые скалы, тут и там щетинящиеся уродливыми колючими кустами.

Гонец произносил слова, знакомые с детства: он молился за султана, за его здоровье и богатство, за его мудрость, за его милосердие, за его руки и ноги, за его глаза и губы, за его легкие, печень и сердце, за его желудок, кишечник, за крепость и силу его оплодотворительного органа. Лишь в самом конце молитвы, по обыкновению, гонец добавил несколько слов мольбы за себя самого, попросил о пощаде и милости к себе, и также о том, чтобы в урочное время он познал любовь одной прекрасной юной девушки с далекого нагорья, что было его родиной.

Это была скромная, смиренная молитва, но ему не суждено было дождаться ответа на нее.

Гонец был человеком преданным, честным и неподкупным, но не без странностей. Миновало много фаз с тех пор, как он отправился в путь. Теперь, когда до Куатани было рукой подать, ему бы следовало поторопиться, но было еще довольно рано, и он решил, что непременно будет в Куатани до темноты. Уж слишком соблазнительно выглядел караван-сарай под горой.

Всадник не знал о том, что этот соблазн смертелен.

Амеда, дочь Эвитама, которую за ее мальчишеский нрав порой называли, как мальчишку, Амедом, на цыпочках, крадучись, шла по холодным плиткам пола комнаты отца. Старик лежал, распростершись на потрепанном коврике у окна, и писклявым голосом молился. Как отец обожал это окно! Сейчас, залитый ярким солнечным светом, он был просто-таки воплощением набожности. «Отсюда, – так он любил говаривать, – мои слова, как звездочки, летят через барханы прямо к Священному Городу».

У противоположной стены сгустились глубокие тени. Амеда бросила взгляд на свой коврик, который она только что покинула, и почувствовала себя виноватой, но лишь на миг. Она вообще не слишком переживала из-за того, удастся ли ей сбежать во время Поклонения. Это как раз было очень легко. Погрузившись в молитвенный экстаз, отец ни за что бы не заметил, что его дочь исчезла. Труднее было вернуться вовремя. Амеда поежилась. Она представила себе, как ее охаживают по спине бичом-саханой. Ох. Если бы только ей удалось заставить Фаху Эджо прийти в караван-сарай!

Но нет. И что же, разве она допустит, чтобы какой-то пастух посчитал ее трусихой?

Амеда была не какой-нибудь простой унангской девчонкой.

У двери комнаты стоял большой, украшенный резьбой сундук из потемневшего от времени дерева. Амеда собралась с духом, еще раз опасливо обернулась и подняла тяжелую крышку. Она собиралась заглянуть в сундук прошлой ночью, когда отец спал. Но днем она, как обычно, рубила дрова, таскала воду, протирала полки в кладовой и так уморилась, что уснула сразу, как только легла, а утром ее разбудил отец.

Теперь ей надо было торопиться. Отбросив тряпицу, что лежала сразу под крышкой, Амеда подложила под петли краешек отреза бархата и запустила руку в мягкие недра сундука.

От тканей исходил пьянящий аромат мускуса. Сколько Амеда помнила себя, ее всегда привлекал этот благоухающий сундук, наполненный воспоминаниями о былой жизни отца. Когда она была маленькая, она то и дело упрашивала отца вновь облачиться в эти удивительные одежды, но он только улыбался и молчал. Как-то раз, когда отца не было дома, Амеда вытащила из сундука плащ, расшитый звездами, напялила его на себя и потом спустилась по лестнице и разгуливала по караван-сараю, волоча по земле длинные сверкающие полы. Гостящие в караван-сарае путники и девушки-служанки смеялись и хлопали в ладоши, но когда отец обо всем узнал, он страшно разгневался. Целая луна миновала, пока со спины Амеды сошли рубцы, оставленные саханой. «Если ведешь себя дерзко, как мальчишка, так и получай, как мальчишка», – заявил тогда отец. Он всегда так говорил, когда порол Амеду.

С тех пор девочка, которую ее дружок Фаха Эджо называл «сорванцом», вела себя осторожнее, но все же частенько заглядывала в сундук. Все вещи, которые в нем лежали, стали для нее как бы старыми приятелями – плащ со звездами, остроконечный колпак, золоченый цилиндр, толстая книга, которую нужно было открывать ключом.

Амеда обожала эти сокровища, но в сундуке, кроме них, лежало немало всякой дребедени – пустые флакончики из-под благовоний, потрескавшаяся тарелка, шахматная доска без фигур, перстень без камня. Маленький, вырезанный из слоновой кости верблюд без одной ноги. Пустые песочные часы с разбитым стеклом. А еще – лампа. Она лежала на самом дне сундука, под свернутым в рулон старым засаленным ковром – помятая, давно не чищенная. Мать-Мадана ни за что не позволила бы отцу зажечь такую лампу в караван-сарае. Вряд ли бы Фаха Эджо счел эту лампу сокровищем, но ничего, удовольствуется и ей. Уж по крайней мере отец не заметит, что она исчезла. Амед нащупала лампу, схватила и потянула к себе. Что ж... не так уж она была плоха, верно? А может быть, пастуху и такая лампа покажется невиданной роскошью?

Амеда очень на это надеялась.

Она осторожно прикрыла крышку сундука. От окна все еще слышался заунывный распев отца. Девочка на цыпочках вышла из комнаты и молнией промелькнула мимо матери-Маданы, которая, проявляя полное отсутствие набожности, сновала по кухням. Отвратительная старуха, хозяйка караван-сарая, непременно наказала бы Амеду, если бы узнала о том, что задумала девчонка. Только во время молитвы Амеда ненадолго забывала о том, что ее в любое мгновение позовут и дадут очередное приказание: «Пойди туда!», «Принеси то!», «Отнеси это!» И так весь день напролет.

Девочка быстро пробежала по двору, а уже через несколько мгновений она взбиралась по склону холма за деревней, перепрыгивала через острые камни и чахлые кустики с узкими листьями, покрытыми кристалликами соли.

– Неверный! – крикнула она. – Неверный!

– Сорванец! – Приятель встретил Амеду белозубой улыбкой, озарившей его смуглое лицо.

Фаха Эджо, пастух, чьим заботам было вверено стадо коз, валялся на солнцепеке, привалившись к белому валуну, и курил глиняную трубку.

– Уж лучше сорванец, чем неверный.

– Не-а, неверный лучше, чем девчонка-сорванец.

Это было их обычное приветствие. Ладошки приятелей ударились друг о дружку, да с такой силой, что оба почувствовали ожог. Амеда, запыхавшись, плюхнулась на землю около камня.

– Я принесла, – гордо сообщила она.

– А-а?

Фаха Эджо выдохнул ровную стройку дыма, обозрел сверкающими глазами немногочисленное стадо. Некоторые козы уныло бродили по отрогам холмов внизу, другие пытались найти себе пропитание среди камней.

– Принесла, говорю! – обиженно повторила Амеда и подсунула лампу прямо под нос Фахе Эджо.

– А-а-а, так ты про это, что ли?

Лампа была на редкость неказистая. Пастух с сомнением взял из рук Амеды скромное подношение, пробежался кончиками пальцев по чаше для масла, рукоятке в форме уха, приплюснутым носикам (их было два: один – для масла, второй – для угольного порошка). Амеда нетерпеливо вырвала у Фахи Эджо трубку и слишком глубоко затянулась дешевым табаком. Фаха Эджо недовольно скривился.

– Она вся помятая.

– Зато... старинная, – закашлявшись, ответила Амеда.

– Оно и видно. И грязнющая.

Пастух забрал у девочки трубку.

Амед сглотнула слюну.

– Старые вещи дорого стоят.

– Это если они золотые или серебряные, сорванец. Что, ничего получше не могла найти?

– Это отличная лампа!

– Для свинарника!

Амед так обиделась, что совсем забыла о деле. Она выхватила у пастуха лампу и уже готова была умчаться обратно в деревню, но Фаха Эджо вдруг вскочил.

– А может, мой двоюродный братец Эли все-таки возьмет ее.

Амеда просияла.

– Ты так думаешь?

– Надо будет спросить. Пойдем поищем его.

Амеда опасливо глянула вниз. Плоская крыша караван-сарая мстительно блестела на солнце.

– Поклонение того и гляди закончится.

– Ты что, струсила?

– Мне надо вернуться.

Фаха Эджо презрительно фыркнул.

– А ты скажи старику, что у тебя живот прихватило – объелась, дескать, похлебки, что мать-Мадана варит из овечьих глаз!

Амеда не выдержала и расхохоталась – Фахе Эджо всегда удавалось рассмешить ее. Пастух снова взял у нее лампу и решительно зашагал прочь.

– Погоди, а как же твои козы?

– Да куда они денутся! Ну, давай наперегонки!

Какое там – «наперегонки»! Фаха Эджо бегал по горам легко, как все его сородичи из племени горцев. Пытаясь не отстать от него, Амеда чуть было не соскользнула вниз по осыпи. Она раскинула руки в стороны, чтобы удержать равновесие, и успела, бросив взгляд вниз, окинуть глазом всю округу – не только деревню, но и утесы, и море, и где-то вдали, окутанные дымкой, силуэты построек Куатани.

Какой жалкой была ее деревня!

Каким прекрасным, великолепным – широкий мир!

Когда Амеда приходила к Фахе Эджо, ей всегда открывался более широкий мир. Она прожила на свете уже почти пятнадцать солнцеворотов, а до сих пор не видела ничего, кроме своей деревни. Часто ее пугала мысль о том, что она никогда так ничего и не увидит. Верно, будущее ее ожидало незавидное. «Кто же, – в отчаянии сокрушался отец, – возьмет в жены такого сорванца?» Но Амеда мечтала не только о замужестве. Ей хотелось жизни, в которой был бы не только изнурительный труд. Да, сейчас жизнь ее текла так уныло, что от тоски все костры, полыхавшие в сердце девочки, должны были бы угаснуть. И вдруг во время последнего сезона Короса в деревню явились метисы, полукровки. Мать-Мадана велела Амеде держаться от них подальше, но Амеда ее не слушала.