355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Том Арден » Султан Луны и Звезд » Текст книги (страница 11)
Султан Луны и Звезд
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 17:54

Текст книги "Султан Луны и Звезд"


Автор книги: Том Арден



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЕВУШКА В ЗЕРКАЛЕ

Глава 19
ПРОКЛЯТИЕ КАЛЕДА

– Симонид?

Старик снова впал в забытье. Не мигая, он с неизбывной тоской смотрел на заходящее солнце. Принц Деа наклонился и бережно коснулся сморщенной руки старика. Близился вечер, и они сидели посреди благоухающих зарослей в висячих садах. Симонид сидел в кресле-качалке. Его ученик устроился на траве, скрестив ноги, возле старика. Время от времени за занавесом густой листвы слышалось щебетание, но то были не птицы. То были Таргоны-Хранители. Казалось, они повсюду следуют за принцем Деа, но сейчас по крайней мере Хранители согласились скрыться с глаз.

После того как Симонид упал в обморок, он целые сутки бредил, и только сегодня силы вернулись к нему. Нынче утром он покинул одр болезни, полный решимости исполнить повеление султана и подготовить юношу к предстоящему вступлению в брак. Некоторое время назад, когда солнце еще стояло высоко, Симонид и вправду толковал об этикете, о манерах, о нравственности. Его голос убаюкал бы Деа, если бы старик то и дело надолго не умолкал, как, к примеру, сейчас. Деа смотрел на старика, и в него проникала печаль Симонида, а к ней примешивалась его собственная тоска. Здесь, посреди пышных папоротников и ярких цветов, они когда-то весело и беззаботно резвились с Талем.

– Симонид?

Во время первой паузы в разглагольствованиях учителя Деа припомнился страх, испытанный вчера, когда он подумал, что Симонид умер. Принц так испугался, что чуть было не позвал Таргонов. Теперь он понимал, что душа старика, как и его душа, переполнена тоской. И вряд ли могло быть иначе. Как стыдно стало Деа, как невероятно совестно, когда ему показалось, что из-за грубости отца оборвалась жизнь Симонида! А какая тоска, наверное, охватывала старика, когда он видел, как сердце его бывшего ученика обвивала, подобно лиане-паразиту, жгучая злоба!

Деа нежно погладил руку старого учителя. Его наставления он слушал рассеянно. Его совсем не интересовали все эти условности и правила, согласно которым теперь должна была потечь его жизнь. Деа смотрел на Симонида и догадывался о том, что в этой голове с высоким лбом, наверное, хранится немало занимательных историй – намного более интересных, чем те сухие, бездушные фразы, которые Деа слышал от старика раньше и которые тот наверняка произносил много раз за свою долгую жизнь.

– Симонид?

Старик посмотрел на Деа сверху вниз добрыми глазами и вяло пожал руку юноши. На глаза принца навернулись слезы – он вспомнил о том, как рука отца больно сжала его гениталии, а потом вспомнил о другой руке, к которой ему уже никогда не суждено было прикоснуться.

– Симонид, – сорвались вдруг слова с его губ, – отец рассказывал мне о друге, который у него был когда-то, – о друге по имени Мала. Знал ли ты об этом друге отца и о постигшей его судьбе?

По лицу старика пробежала тень тревоги, но тревога тут же сменилась печалью. Он глубоко заглянул в глаза юноши, так невинно, но так неотрывно смотревшие на него. О да, да, он знал о Малагоне и о той горькой истории, что стала причиной его гибели. Но старик не сомневался: что бы об этом ни рассказал сыну султан, сокровенной правды он Деа не поведал.

Симонид глубоко вдохнул. Прошло очень много лет с тех пор, как он был принят в Школу Имамов. Учась в Каль-Тероне, он делал удивительные успехи и оправдал все ожидания, возложенные на него в юности. Долгое время он исполнял то, что считал своим долгом, даже тогда, когда сомнения терзали его сердце. И вот теперь Симонида снова мучили сомнения, но он понимал, что сегодня нельзя отступить. Его долг – вернее говоря, его задача сейчас состояла в том, чтобы говорить с принцем о бессмертных понятиях, об истинах, изложенных в Книге Пророка. Но юноша почти не слушал его – точно так же, как давным-давно почти не слушал своего учителя его отец. Старик нахмурился. Если он хотел, пока был жив, сделать доброе дело, не должен ли был он позаботиться о том, чтобы Бесспорный Наследник со временем превзошел своего отца? Пожалуй, стоило дать юноше несколько уроков, не прописанных в священных книгах.

За завесой листвы снова заверещали Таргоны. Симонид с опаской оглянулся по сторонам, наклонился к Деа и дрожащим голосом проговорил:

– Хочешь ли ты, Деа, послушать историю о твоем отце... о твоем отце, когда он был молод?

Принц, широко раскрыв глаза, кивнул. Потом Симонид говорил тихо, почти шепотом. Таргоны, до которых доносилось только приглушенное бормотание, решили, что урок священного писания возобновился.

– Деа, твой отец – сильный, могущественный человек в расцвете своих лет. Способен ли ты представить его юношей твоего возраста – нет, даже младше тебя? Да, трудно даже помыслить о том, что твой отец был так юн, верно? Однако время производит с людьми удивительные превращения – намного более удивительные, нежели те, про которые говорится в древних сказаниях. Когда-то и твой наставник – тот дряхлый старик, которого ты сейчас видишь перед собой, – был гибким, стройным и безбородым юношей, жадно всматривавшимся в жизнь, простиравшуюся перед ним. А внушающий благоговейный страх своим подданным нынешний правитель этой страны тогда был худощавым мальчиком в белой рубахе, и этот мальчик весело бегал по этим благоухающим зарослям.

С какой любовью я вспоминаю его, тогдашнего: его шея была длинной и гибкой, как стебелек, его голос – высоким и звонким. Он был ясноглазым, восторженным и бесконечно любопытным. Теперь мне кажется, что он был даже чересчур любопытным. Порой мне хотелось протянуть руку и удержать его, не дать ему заглянуть в такие бездны, куда не положено заглядывать столь юному созданию.

Увы мне! Зачем я раздувал это жаркое пламя, когда разумнее было бы загасить его! Но я прожил слишком долго без пищи для разума. Твой дед не отличался пытливостью ума и был равнодушен ко всем проявлениям моей науки. А в твоем отце, напротив, я обнаружил именно такого ученика, о каком страждет сердце наставника. Мною овладела алчность человека, готового передать свои познания тому, кто жаждет их впитать. Кроме того, мною руководило и честолюбие – я мечтал продвинуться на ступень вверх в то время, когда твой отец занял бы престол. Я отдавал ему все, что имел, воодушевлял его в его опасных начинаниях.

Он страстно тянулся к знаниям – вскоре я понял, насколько страстно. Когда твой отец был еще совсем юным, к его опочивальне каждую ночь прилетал соловей и усаживался на ветке под окном. Когда бы я ни заглянул в опочивальню поутру – соловей всегда был на своем посту и заливался трелями, которые наполняли радостью мое сердце. Но однажды утром соловей исчез, исчез и твой отец. Из сада доносился встревоженный голос Ламми. Нянька в страхе окликала пропавшего принца. Случилось так, что разыскал его я. Он притаился здесь, в этих самых зарослях, и сидел на короточках возле трупика птицы. Рядом с ним сидел его друг, юный господин Малагон – спутник всех мальчишеских забав твоего отца.

О, как жестока и зла была забава этих мальчиков! Они ощипали соловья, а потом острой палочкой проткнули ему горлышко. Когда я застал их на месте преступления, они увлеченно разглядывали глотку несчастной мертвой птички. Я пришел в ужас и был готов выругать их. По крайней мере я мог строго отчитать господина Малагона, решив, что это он подбил юного принца на такую жестокую забаву. Разве он мог забыть о том, что умерщвление созданий верховного бога Орока – тягчайший, смертный грех? Но когда твой отец взглянул на меня, я увидел, что в его глазах нет и тени стыда за содеянное. В глазах его было лишь изумление, вызванное тайнами природы. О, как хорошо я помню те слова, которые он затем произнес срывающимся мальчишеским дискантом: «Добрый учитель Симонид, ну пожалуйста... Я только хотел узнать, откуда берется его песня!»

С этого дня твой отец посвятил себя изучению природы. Очарованный ее загадками, он пытался постичь тайну жизни, он пробовал прочесть послания, заключенные в биении сердца, в сотрясении недр земли, а затем – в движениях луны и звезд. Он вглядывался в небо через подзорную трубу, часами просиживал над картами, возился с внутренностями убитых им животных. Для твоего отца окружающий мир был набором вопросов, на которые он страстно желал найти ответы, и притом как можно скорее. Во всех этих начинаниях его верным соратником был господин Малагон, которого тогда все называли просто Мала, а я надзирал за их занятиями.

Эти годы вспоминаются мне как блаженная идиллия. Какой счастливой троицей были мы тогда, в те дни, пока принц, мой юный подопечный, еще был свободен от мантии владычества, которая затем легла на его плечи! Если бы эти дни могли продлиться, то... скажу тебе без ложной лести и подобострастия – твой отец мог бы стать одним из лучших ученых Унанга своего времени. Увы... Первой помехой на его пути стал долг перед государством, а потом – что было намного страшнее – те страсти, которые отвратили его сердце сначала от любви к господину Малагону, а потом... и от любви ко всему человечеству!

В начале своего шестнадцатого солнцеворота твой отец был объявлен Бесспорным Наследником. Как и тебе, Деа, ему вскоре предстояло вступить в брак, и твой дед избрал для своего первенца восхитительную юную красавицу, принцессу по имени Изадона. Принцесса – твоя мать, Деа, – была уроженкой страны Ланья-Кор, одного из царств Амалии. Но она много лет жила в Каль-Тероне, где ее отец, брат ланьярского короля, служил посланником при дворе Унанга. По старинному обычаю, как всех незамужних девиц, твою мать до свадьбы содержали в затворе, но слухи о ее красоте все же распространялись по стране. Когда по городу пронеслась весть о грядущем бракосочетании принца, была великая радость, ибо кто мог стать лучшей невестой для будущего султана, как не благородная дщерь Ланья-Кор?

Но вышло так, что твоего отца не слишком заботили мысли о грядущем вступлении в брак. Если на то пошло, то и его грядущее восшествие на престол не очень отягощало его мысли. До того как ему предстояло воссесть на троне, должно было минуть еще много солнцеворотов, и я так думаю, в ту пору он полагал, что мог бы еще долго жить так, как жил прежде, проводя часы напролет в своей лаборатории. Однажды я случайно услыхал, как он говорил Мале о том, что супружество для него – всего лишь дань долгу перед государством, не более того, и что после того, как он исполнит этот долг, в его жизни ничто не изменится, и что ничто не помешает ему в удовлетворении страсти познания мира. Увы, тогда твой отец не знал правды! Это супружество стало для него проклятием!

Честно говоря, я не мог не дивиться такой пылкой преданности науке, ибо даже мне, притом, что для меня закрыты были радости любви к прекрасному полу, было странно представить, как же молодой человек в расцвете сил способен с таким безразличием взирать на грядущее обладание прелестями красавицы Изадоны?

Однако я высказал бы несправедливость по отношению к твоему отцу, Деа, если бы стал утверждать, что сердце его было холодно. Ведь тогда он был еще очень молод и воспитан в соответствии с обычаями двора. Он был настолько умен и сообразителен, что мало кто мог бы подумать, что он – как и ты, Деа, – почти не видел мира, лежащего за стенами дворца. Что мог он знать о женских чарах, когда был знаком только с лаской нянюшки Ламми?

По обычаю Унанга, твой отец не должен был видеть свою суженую до самого дня свадьбы. Позднее, став полновластным правителем страны, он волен был бы, как и его отец, выбирать себе других жен – подобно тому, как гурман выбирает лучшие, самые лакомые яства на накрытом к пиршеству столе. Каким роскошным гаремом он мог бы обладать, каким восхитительным садом удовольствий! В гареме нет тайн, скрытых под чадрами. Но первая супруга – это совсем другое дело. Лишь в первую брачную ночь твоему отцу суждено было наконец лицезреть то сокровище, обладателем которого он стал, – в первую брачную ночь, когда в благоуханной опочивальне под надзором опытных евнухов он должен был впервые постичь радости искусства любви.

И конечно, я ожидал, что твой отец после этого праздника тела осознает наконец, обладателем какого сокровища он стал. Я радовался за него, но печалился за себя и за юного господина Малагона. Я думал, что те перемены, которые твой отец в юношеской своей запальчивости полагал невозможными, неизбежно и быстро произойдут. Я боялся, что для науки твой отец будет утрачен, что он перестанет наведываться в библиотеку и в лабораторию. Я страшился того, что для юного Малагона также не останется места в сердце твоего отца. Я не ошибся ни в первом, ни во втором, ибо и то и другое произошло, но совсем не так, как я ожидал.

Вступив в брак, твой отец обрел полную свободу при дворе. Его более не сдерживали ограничения, положенные для наследника. Мала оставался рядом с ним, и вскоре все стали восторгаться этими молодыми благородными людьми. Многие говорили о том, что господин Малагон непременно станет Великим Визирем, когда твой отец воссядет на престоле. Даже теперь мое любящее сердце подсказывает мне, что где-то в другом, лучшем мире эта страна могла быть благословлена таким исходом событий.

Через несколько лун после первой брачной ночи твоего отца при дворе была получена весть о том, что племена уабинов вновь вторглись во владения султана. Твой отец, обуреваемый уверенностью, которую принесла ему обретенная мужская зрелость, заявил твоему деду, что готов выехать на битву во главе войска. Султан с улыбкой отверг это заявление. Бесспорный Наследник, да еще такой юный и неопытный? Разве принц имел право подвергать опасности свою драгоценную жизнь? Более того, разве мог он опуститься до уровня простолюдинов и делить с простыми воинами все тяготы походной жизни? Самая мысль об этом казалась султану чудовищной. Особы царской крови в Унанге никогда не вели себя подобным образом и никогда не стали бы так себя вести. Как ни возмущался твой отец – все его протесты и мольбы были бесплодны.

Надо сказать, что в сложившемся положении дел было что-то вроде иронии судьбы. Шестнадцать солнцеворотов твой отец не видел ничего за пределами дворца, где прошло его детство, где он довольствовался разглядыванием картин и свитков в библиотеке да диковинок, привезенных из дальних стран. И вот теперь, когда ему предоставлялась, как он думал, возможность хоть немного повидать мир, мысль о том, что эту возможность у него отнимают, была для него нестерпима, она стала для него жестоким ударом. Он был молод, он жаждал постичь все, что может дать человеку жизнь. И понимание того, что он вправе предаться любым чувственным радостям и нежиться в безопасности имперской твердыни, его отнюдь не радовала и не утешала. Восторги супружества довольно скоро прискучили ему – тем более что твой отец, пожалуй, возмущался тем, что невесту выбрал не он сам, что это сделали за него другие.

И вот тогда-то, как ни грустно мне об этом вспоминать, пожалуй, господин Малагон и совершил роковую ошибку – ошибку, которая стоила ему жизни, хотя и не в прямом смысле. Распаленный разговорами своего друга о предстоящей битве, о славе, которую сулила победа войска султана над захватчиками, в один прекрасный день Мала явился к твоему отцу в плаще воина. Он вступил в войско и должен был выступить в поход против уабинов. О, милый, невинный Мала! Он говорил мне, что желает только помочь твоему отцу, совершить для друга то, что тот мечтал совершить сам. А я промолчал – не сказал тех слов, которые могли бы удержать его от этого глупого поступка. Мала был просвещенным молодым человеком, но в том, что могут означать поступки, он ничего не смыслил.

Твой отец повел себя странно. Впоследствии, размышляя о случившемся, я догадался, что именно тогда проявилась та хитрость, которая затем стала одной из главенствующих черт его характера. Он обнял Малу и они помолились вместе, но я видел, что в душе твой отец пылает яростью. Вскоре до меня дошли слухи о том, что затем он пошел к своему отцу, твоему деду, и стал требовать, чтобы Малу с войском не отпускали. И снова твой дед разгневался и отказал твоему отцу. «Кто он такой? – сердито вопросил султан. – Почему друг Каледа должен пользоваться особыми милостями?» Господин Малагон был молодым человеком благородного происхождения. И если в один прекрасный день ему предстояло стать украшением двора султана, то почему бы для начала ему не заработать славу истинного воина, как подобает вельможе? Твой отец стал спорить с султаном и утверждать, что ему такая слава тоже не помешала бы. Он снова принялся упрашивать отца, чтобы тот отпустил его с войском в поход, но султан снова объявил, что это невозможно. Оспаривать обычаи Унанга не дано было никому – даже тем, кто носит самые высокие титулы.

Твоему отцу оставалось только покориться воле владыки. Он встретил его приговор смиренным поклоном, но втайне – в этом я не сомневаюсь – проклинал твоего деда и обзывал его мерзавцем и глупцом. С того дня в его сердце пустило корни глубочайшее недовольство, и оно никогда не покидало его впредь, и мне больно говорить тебе о том, Деа, что твоя мать горько расплатилась за тайные страдания твоего отца. Сплетни о том, что происходило в опочивальне наследника, повергали меня в печаль и гнев. Узнав о том, что его супруга должна родить ему наследника, твой отец не испытал ни законной радости, ни заботы. Я слышал, будто бы, узнав эту весть, он только выругался и сказал, что вскоре ему понадобится другая женщина, которая будет удовлетворять его похоть.

Но Деа... Деа, мальчик мой, как мне жаль, что все так случилось!

В этот вечер рассказ на этом оборвался. Слушая о том, какой беззаботной была юность отца, Деа был просто очарован. Затем, услышав о зависти, которая с корнем вырвала из сердца отца его любовь к Мале, юноша чуть не расплакался от тоски. А слезы хлынули из его глаз в тот миг, когда он узнал, как жесток был отец к его матери.

Деа вдруг горько разрыдался.

Листва зашелестела. В следующее мгновение вокруг принца засуетились Хранители-Таргоны, запричитали:

– Наследник! О наследник, что так огорчило тебя? Султан Луны и Звезд жестоко разгневается, узнав, что ты огорчен! Не онемели ли у тебя ноги? Не слишком ли жарко палит солнце? А эти цветы – не слишком ли ярки они для твоих прекрасных глаз?

– Он устал. Он утомился, только и всего, – печально проговорил Симонид. – Урок был долгим. Слишком долгим для юного ума.

Старику оставалось только надеяться на то, что урок продолжится.

Глава 20
ПЕС ПО КЛИЧКЕ РАДУГА

Первым ощущением Джема в тот миг, когда он очнулся, был мерзкий привкус во рту. Он поморщился и сглотнул слюну, но привкус не улетучился. Он был резким и едким. Джем пытался понять, отчего бы это, но тут вспомнил и руку, зажавшую ему рот, и противный запах тряпки, и все ужасные происшествия прошлой ночи... Охнув, Джем попробовал приподняться. Ему казалось, что он долго, очень долго спал.

Куда он попал? Он лежал на просторном низком ложе под пологом из какой-то тонкой, почти прозрачной ткани. За открытыми ставнями розовела заря. Сквозь ткань полога можно было разглядеть покои, отличавшиеся подлинной роскошью. Стены, потолок и пол были украшены изразцами с изысканным, тонким орнаментом. Пол был устлан красивыми коврами, стены увешаны диковинными вещицами, повсюду были расставлены кушетки и диваны, курильницы, источавшие благовонные дымы, и вазы с фруктами и цветами. За окнами зеленел висячий сад. До Джема доносился звук бегущего ручья и беспечное щебетание птиц.

Он встал и откинул полог. Неприятный привкус во рту сохранялся, и Джем снова сглотнул слюну и поморщился: в горле у него жутко пересохло. Только в это мгновение он вдруг увидел, что рядом с кроватью стоит женоподобный юноша в прекрасных одеждах. Джем вытаращил глаза, но юноша и бровью не повел.

– Выпей это, молодой господин, – только и сказал он и протянул Джему маленький золотой кувшинчик.

Джем заглянул в кувшинчик, покачал его. Внутри оказалась густая жидкость – какой-то нектар. Это питье тут же показалось Джему самым желанным на свете, и он благодарно и жадно пригубил его. В то же мгновение, как только жидкость коснулась его губ, неприятный привкус во рту исчез, боль в глотке пропала и сменилась приятной прохладой. «Уж не опоили они меня снова каким-то зельем?» – мелькнула мысль у Джема.

Но если на то пошло, кто такие «они»?

Джем обернулся к юноше, но тот уже исчез так же внезапно, как появился.

Джем посмотрел в другую сторону. В углу комнаты располагалась арка. Джем осторожно прошел к ней и увидел за аркой еще одну комнату, а за той – еще одну, и еще, и еще... О, да это был дворец, равного которому по красоте не отыскалось бы во всей Эджландии! Сколько же времени он пролежал без сознания? Не перевезли ли его в Священный Город? Несомненно, только султан мог жить в такой роскоши.

– Эй! – неуверенно произнес Джем. – Эй, кто-нибудь!

Казалось, дворец пуст. Но это было совершенно нелепо!

Джем сложил ладони трубкой.

– Э-э-эй! – крикнул он, но в ответ услышал только эхо. Он прислонился к стене. В голове у него метались вопросы без ответов.

А потом наконец послышался звук: клацанье когтей по изразцовым плиткам пола. Резко обернувшись, Джем не на шутку удивился – не столько тому, что увидел собаку, а скорее тому, как она снова изменилась. Свечение, окружавшее пса ночью в пустыне, пропало, но теперь его шерсть была раскрашена яркими разноцветными полосками: за лиловой следовали зеленая, алая, синяя и золотая – цвета Орокона. Пес радостно рванулся к Джему, словно признал в нем давно потерянного хозяина.

– Хм-м-м! – Джем присел на корточки и потрепал лохматую голову пса, пытливо заглянул в его блестящие, веселые глаза. – Вот уж не знаю, друг ты мне или враг, Радуга. Тебе придется завоевать мое доверие. Ну а теперь докладывай: кого еще ты видел в этом дворце?

Пес возбужденно залаял и побежал к окну. Джем пошел за ним и, выглянув, увидел широкую террасу. Ниже простирались прекрасные сады. Красно-лиловые в свете зари, они казались такими же безлюдными, как таинственный дворец. Знал ли пес что-то такое, чего пока не знал Джем?

Джем вдруг понял, что очень голоден, и задумался: когда же он в последний раз ел? Неудивительно, что у него так кружилась голова! Задержавшись около вазы с соблазнительными фруктами, Джем набил ими карманы и поспешил за Радугой.

– Радуга?

Остановившись посреди усыпанной лепестками тропы, Джем понял, что его новый приятель снова куда-то исчез. Он улыбнулся: собакам свойственно вот так неожиданно исчезать и появляться. И если поначалу Джему показалось, что пес хочет его куда-то отвести, теперь он уже был далек от этой мысли. Собака просто-напросто рыскала по саду, радуясь его простору, необыкновенной красоте и обилию мест для веселых игр.

Джем сунул в рот финик и очистил очередной мандарин. За Радугу он не переживал: он был уверен в том, что собака того и гляди вынырнет из-за занавеса листвы или выбежит из-за живой изгороди, усыпанной цветами.

Джем рассеянно размышлял о том, какая жизнь могла быть у Радуги раньше, в те дни, когда его шкура была тусклой и грязной. Наверняка жизнь у пса прежде была совсем не веселой, и, несомненно, это создание должно было только благодарить судьбу за ту странную метаморфозу, которая преобразила его и перенесла сюда, в этот прекрасный сад.

«Ну а я? – гадал Джем. – Стоит ли мне благодарить судьбу?» Страх, испытанный им поначалу, быстро улетучился, растворился под воздействием сладости фруктов, тепла воздуха, ароматов цветов. И все же тревожные вопросы Джем продолжал ощущать: волнами озноба они накатывали на него, невзирая на тепло поднимавшегося все выше и выше солнца.

Цвет неба изменился. Нежно-розовая окраска зари сменилась яркой синевой. Джем запрокинул голову. Ветви деревьев смыкались, образовывали зеленый купол. Странно... День разгорелся слишком быстро.

Но где же солнце? Получалось, что прямо над головой, в зените. Долго ли он слонялся по тропинкам в саду? Он съел все прихваченные из вазы фрукты, но снова был жутко голоден.

Он встревоженно огляделся по сторонам.

– Радуга?

* * *

Джем стоял в зарослях ив. Среди травы у него под ногами пестрели цветы, устилали землю разноцветным ковром. Стояла непроницаемая тишина – здесь даже пение птиц ее не нарушало. Джем опустился на колени, гадая, как быть. Куда подевался пес? Небо потемнело, стало лиловым, близился закат. Что же это такое? Как странно здесь текло время? Скоро должен был настать вечер, а Джему казалось, что прошла всего-то одна пятнадцатая [4]4
  См. приложение «Время в Ороконе» в книге «Танец Арлекина»


[Закрыть]
с тех пор, как он покинул загадочный дворец.

Он присел, набрал с травы пригоршню лепестков, растер их в пальцах. Только теперь он обратил внимание на их цвет. Ну конечно: лепестки были разноцветными, как собака. Что это могло означать, что означало все это? Если он стал пленником, то где стражи, которые должны были его охранять? Может быть, выпитое им зелье все же было отравлено? Может быть, этот прекрасный сад был видением? Может быть, все, что теперь окружало Джема, было видением, миражом?

Джем закрыл глаза, открыл... Снова зажмурился – снова открыл.

Никакого толку.

Он снова зажмурился и снова разжал веки.

То же самое.

Он закрыл лицо руками и застонал. Как ему хотелось снова очутиться на борту «Катаэйн»... нет, не туда он желал переместиться, а еще дальше, назад, в Ирионский замок... нет! Джем устремил взгляд на лепестки на ладони. Радуга Орокона – повсюду, сколько хватало глаз. Вдруг эти заросли напомнили ему о том месте в Диколесье, где когда-то он возлежал на ложе из лепестков с девушкой-дикаркой. Он взволнованно сжал мешочек с кристаллом. Образ возлюбленной предстал перед его мысленным взором, и он прошептал, как молитву:

– Ката... Ката. Я не предам твою любовь.

Джем встал, наполненный неожиданной силой, и тут же услышал дружелюбный собачий лай. Выйдя из-за деревьев, он увидел Радугу. Пес стоял около искусственного водоема. Полосы на его шерсти в сумерках потускнели.

Джем ахнул. За время прогулки по саду он видел и другие пруды, но этот был, конечно, намного красивее остальных – огромный, вытянутый в длину прямоугольник зеленоватой, сверкающей воды, усеянный белыми кружками кувшинок. Пруд простирался вдаль и словно бы исчезал в бесконечности.

Но нет, не совсем так... В дальнем конце Джем разглядел озаренный яркой луной дворец. Наверняка у этого прекрасного здания было несколько фасадов, и все же Джем подумал, как это странно, что утром он никакого пруда не заметил... и до сих пор не наткнулся на него во время странствий по саду. Да, странно, загадочно тут все было устроено. Но, с другой стороны, простора для фантазии хватало, вот только по каким законам было спланировано пространство вокруг дворца, Джем пока понять не мог.

Он взглянул на воду и увидел собственное отражение. И не только собственное – еще он увидел отражение стоявшей рядом с ним девушки.

Джем резко обернулся.

– Ката?

Нет, иллюзия. Только иллюзия. Джем снова устремил жадный взгляд на воду. О, если бы только... Повинуясь безотчетному порыву, Джем сорвал с себя одежду и проворно нырнул в прохладные глубины пруда. Его руки и волосы в свете луны казались золотыми. Джем плыл, рассекая воду плавными, равномерными гребками, и думал только о красоте сада, дворца, пруда.

Доплыв до противоположного берега, он понял, что совсем не чувствует усталости. Радуга поджидал его там. А еще Джема ожидал прекрасный юноша – тот самый, что утром поднес ему питье. Теперь он держал в руках чудесной красоты одежды.

По женственным губам юноши пробежала улыбка.

– Ты освежился, молодой господин? Это хорошо, но теперь следует поторопиться. Пора ужинать, а мой сиятельный господин и повелитель ожидает тебя.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю