Текст книги "Султан Луны и Звезд"

Автор книги: Том Арден

СТАРЫЙ ШУТ КОРОЛЯ

 
Было время – шут умел
Короля развеселить.
А теперь он постарел -
Нету силушки шутить!
 
 
Еле видит, еле слышит,
Еле он, болезный, дышит,
Нету силушки шутить!
 
 
Ох, и горе тем бывало,
Срам для тех бывал велик,
Кто шуту во время бала
Попадался на язык!
 
 
А теперь шут еле слышит,
Еле он, болезный, дышит,
Нету силушки шутить!
 
 
Шут вертелся, шут крутился
И катался кувырком.
Он смеялся, он резвился
И других смешил притом.
 
 
А теперь он еле слышит,
Еле он, болезный, дышит,
Нету силушки шутить,
Нету силушки смешить!
 
 
Что, вы спросите, случилось
С развеселым тем шутом?
Просто он не смог поладить
С нашим новым королем!
 
 
И теперь шут еле слышит,
Еле видит, еле дышит.
Короля не рассмешить -
Так зачем на свете жить?
 

Песня отзвучала. Одни плачут, другие смеются, все аплодируют, даже РЭГЛ и ТЭГЛ. БЕЙНС промокает кружевным платочком единственный глаз.

Из всех, кто находится в гостиной, только двое, похоже, не разделяют всеобщего восторга. Один из них – ХЭЛ, который полагает, что эта песня значит, на самом деле, намного больше, чем о том думают другие. Эта песня всем известна, она древняя, как легенды, но ХЭЛУ вдруг приходит в голову мысль, что легенды способны повторяться, приобретать более современные обличья. ХЭЛ думает: а понимает ли МИСС ФЭШ, о чем поет?

Тем временем НИРРИ, особа более практичная и приземленная, думает о том, что шут короля напомнил ей о том, кого она некогда знала. О, но ведь Варнава был всего-навсего карликом-ваганом! Но НИРРИ тут же начинает думать о том, что это, может быть, вовсе не так. Встретит ли она еще когда-нибудь таинственного карлика? И – если на то пошло – господина Джема? И мисс Кату? Слезы, набежавшие на глаза НИРРИ, теперь вызваны не только песней.

НИРРИ сжимает руку ВИГГЛЕРА. Она вдруг понимает: что бы ни сулило им грядущее, уж спокойной жизни оно им точно не сулит.

Теперь мы должны покинуть постоялый двор в Глотце. Можно было бы еще многое рассказать об этом заведении и о его постояльцах, можно было упомянуть о том, что вскоре мисс Фэш и господин Чейн встретятся в пути со знаменитым разбойником, но при этом, к счастью, уцелеют. Жаль, что мы не можем задерживаться.

Главные события развиваются сейчас в Унанг-Лиа. Нам нужно поторопиться туда. Вперед!

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Глава 61
КАЗНЬ ЭБЕНОВ

В подземном туннеле, шипя, горели масляные светильники. Стены из красного мрамора украшали ритуальные барельефы. Резьба становилась все более причудливой по мере приближения к золоченым дверям. Султан Калед смотрел только вперед, ни на мгновение не забывая о том, что его сопровождает свита эбенов. И хотел бы забыть, – не смог бы: эбены вышагивали по обе стороны от него, словно тюремная стража.

До бракосочетания принцессы и сына султана оставались считанные дни. Вскоре Бела Дона должна была прибыть в Каль-Терон, вскоре многие тысячи паломников должны были собраться на торжество. Но сегодняшний ночной ритуал носил тайный характер, хотя от этого и не становился менее священным. Свидетелями этой прелюдии к церемонии бракосочетания могли быть только эбены. Султан, сокрытый от глаз своих подданных, не сопровождаемый имамами, наследником и приближенными, должен был испросить у Пламени благословения для крепости будущего брачного союза и продолжения царственного рода. Так делалось всегда. Возвращения султана ожидали во дворце имамы. Когда Калед вернется из Святилища Пламени, имамы, склонившись в почтительном поклоне, выслушают его речь: бог вновь заверил их, что все будет хорошо. А как могло быть иначе?

Створки золоченых дверей распахнулись, и Калед на миг оглянулся назад. У него мелькнула мысль о том, что со времени смерти его отца только он один видел этот длинный туннель, в котором гулко звучало эхо шагов. Калед поежился, взглянул на непроницаемые шлемы эбенов. Он гадал, почему так неловко чувствует себя в присутствии этой тайной стражи. Дело было не в том, что эбены были ослеплены: кто во всем Унанге решился бы спорить с тем, что с низкородными так и следовало поступать? Так, согласно древним обычаям, поступали всегда, а для тех, чьей судьбой становилось служение султану, это было великой честью.

Но что-то еще, что-то другое делало эбенов пугающими. Султан вспомнил о Новообращенном, принесенном в жертву пламени, о юном друге его сына. Задолго до ритуала этот юноша знал о своей судьбе, но страх его вырвался на волю только тогда, когда его окружили эбены. Не ощутил ли султан тогда отголосок этого страха? Не этот ли страх овладел им сейчас? Но ведь это было бы смешно. Что собой представляла жизнь эбенов, как не жертву во имя царственного рода? Разве эти люди не должны были при необходимости отдать жизнь во имя владыки?

И тут Каледа осенило: эти стражники были верны не своему владыке, а богу Пламени – Священного Пламени.

Взгляд султана стал суровым. Он привык считать себя самым могущественным человеком на свете. Обширные земли были покорены им. Для своих подданных он был Султаном Луны и Звезд. Разве он мог чувствовать себя узником? Весь сегодняшний день, до мелочей, был расписан. Религиозные правила должны были быть исполнены. Верно, на протяжении своего царствования Калед позволял себе определенные вольности, но что были эти вольности в сравнении с обычаями, которые его постоянно сковывали? Бывали времена, когда ему казалось, что он вот-вот обретет свободу, когда в его вопрошающем разуме, подобно пороховому заряду, взорвется истина. Каким же он был глупцом! Разве в этом, земном мире можно было обрести настоящую свободу?

Совет имамов, жаждущий продолжения рода, настоял на том, чтобы Деа был объявлен Бесспорным Наследником. С тем же упорством имамы настояли на том, чтобы сын султана женился, и притом как можно скорее. Будь они прокляты! Султану казалось, что эти святоши ждут не дождутся его смерти. И боялся Калед не просто покушения на свою жизнь. Все время, покуда он в Зале Собраний наставлял сына в подробностях священной истории Унанга, Калед втайне возмущался. Разве он не был всемогущ? Разве тогда, когда друг его сына дико кричал при виде Пламени, он не преисполнился презрения к страху этого мальчишки? Но разве теперь он тоже не поддался страху – он, заявлявший, что не было султана могущественнее него?

С горечью в сердце Калед шагал по каменным залам Святилища, слушая шаги эбенов и зловещее позвякивание обнаженных ятаганов, притороченных к золотым поясам стражников.

– Бог Пламени, взгляни на раба своего. Взгляни на него милосердно, плачущего и скулящего, словно побитый пес, и произносящего перед очами твоими священную истину: отныне и во веки нет бога, кроме Терона, и Меша – пророк его!

Султан решился поднять глаза. Его колени и руки немилосердно пекло, жар забирался в складки его тюрбана, украшенного множеством драгоценных камней. Сколько раз он касался лбом этого пола? Вправду, это было так глупо! Но для эбенов это было обязательно. Они не могли видеть, упал ли владыка ниц, но они могли это чувствовать. Наверняка они это чувствовали. Султан произносил и произносил положенные слова:

– Бог Пламени, услышь раба своего. Не отвергай его жалких речей, когда он корчится перед тобой, подобно червю, которого любой готов растоптать, когда он произносит перед очами твоими священную истину: отныне и вовеки нет бога, кроме Терона, и Меша – пророк его!

О чем думали эбены, стоя позади султана, распевая священную молитву? Их сознание было наполнено верой, только верой – так они были вышколены. Никто и представить себе не мог, какие мысли владели султаном, когда он поднялся на ноги и сделал шаг вперед по неровному полу. Бесстрастно глядя на столп огня, он пытался наполнить свой голос подобающей страстью. О, как же все это было глупо! Не похож ли он был сейчас на обезьяну на рыночной площади?

– Бог Пламени, молю тебя, заговори с рабом твоим! Пролей на язвы его целительный бальзам своих речей теперь, когда он трепещет перед тобою, подобно самому жалкому из мотыльков, и не перестанет твердить, даже если ты обожжешь его крылья, священную истину: нет бога, кроме Терона, и Меша – пророк его! Бог Пламени, заговори со мной о грядущем бракосочетании, о его крепости и плодотворности, ибо Род Пророка стремится подняться еще выше в славе и вере!

Все громче и громче распевали эбены. Султан раскачивался и поворачивался по кругу. Уже почти помимо воли он играл свою роль. Через несколько мгновений он должен был попятиться назад, плача и стеная, благодаря великого бога, даровавшего ему свои речи – речи, которые только он один, султан Калед, услышал в разуме своем.

Своим надтреснутым от волнения голосом, своими жестами султан являл воплощение веры своего народа. И если его молитвенный экстаз на самом деле был всего лишь спектаклем, все равно этот спектакль был впечатляющим зрелищем. Калед зачастую сам поражался той дерзости, с которой столь умело скрывал от других свое безбожие. Какое-то время, после смерти своей драгоценной Изабелы, он старательно уверял себя в том, что его бог должен существовать, и именно поэтому он наказан по заслугам. Однако раздумья вскоре прогнали этот животный страх. И вправду – чем еще являлась смерть его возлюбленной, как не окончательным доказательством того, что на самом деле никакого бога нет? Если бы бог существовал, разве Изабела умерла бы? Нет, султан знал, что прав, но он понимал, что знание не приносит счастья, как ему думалось в юности.

Горечь и тоска разрушили его сердце. Он жаждал постичь высоты науки – теперь эти высоты были потеряны для него. Он жаждал любви – но его любимая умерла. Все достигнутые им победы были пустыми, бессмысленными, как этот столп горящего газа, перед которым он теперь стоял и выкрикивал глупые слова. С тоской думал султан о священных войнах, о зрелищных казнях и четвертованиях врагов. Наибольшей болью в сердце султана отзывался тот день, когда он объявил себя Султаном Луны и Звезд. Чего он пытался добиться этим, как не того, чтобы окончательно выразить презрение к своим легковерным, глупым подданным?

И все же то был безошибочный шаг. Безошибочный – на ту пору. Только потом Калед понял, какой это стало дурацкой ошибкой. С той поры миновало десять солнцеворотов, а его правление не принесло ему ожидаемой славы. Он думал, что после его громкого заявления его положение станет неуязвимым. Однако в стране за пределами Священного Города нарастали недовольство, страх и опасности. Величие султана только сделало его более ненавистным.

И вот теперь, стоя перед Пламенем, Калед понимал, что близок к полному краху своих надежд. Он уже использовал Деа, но достаточно ли этого? Он знал, что Пламя должно говорить с ним вновь. Но что оно могло сказать? Что толку от того, что он услышит проклятие уабинов? Каледу нужно было вдохновение. Он жаждал его.

Но уж, конечно, он совсем не жаждал того, что случилось потом.

Он раскинул руки в стороны.

– Терон, явись! Явись мне, бог Пламени, как являлся моему отцу! Явись мне, как являлся отцу моего отца! Явись мне, как являлся все потомкам Меши! Всемогущий Терон, овладей мною, как овладел Пророком, одари меня своим Священным Знанием!

Свершилось. Султан содрогается и стонет. Струи пота стекают по его лицу. Его одежды развеваются. От страшного жара воспламеняются перья, украшающие его тюрбан. Голос из Пламени звучит неожиданно и страшно, гулким эхом отлетает он от стен озаренной огнем пещеры:

– МЕША КАЛЕД!

Султан вскрикивает, пятится назад, в ужасе оборачивается, смотрит на слепых стражников. Они тоже услышали голос! Они падают на пол!

– МЕША КАЛЕД!

Трижды звучит имя султана, и с каждым звучанием огненное существо становится ярче и ярче, все отчетливее проступает его силуэт между языками пламени. Неужели оно настоящее? Пламя озаряет сверкающие чешуи, пляшет, отражается от увенчанных шипами кожистых крыльев. Чешуйчатые губы растягиваются в оскале, обнажаются длинные клыки. Золотые глаза прожигают голову султана, смотрят прямо в его мозг.

Задыхаясь, султан падает на пол:

– Всемогущий Терон!

– ОТРОДЬЕ МОЕГО ПРОРОКА, – снова звучит голос, – В ТЕЧЕНИЕ ПЯТИ ЭПИЦИКЛОВ ЛЮДИ ТВОЕГО РОДА ПОКЛОНЯЛИСЬ СВЯЩЕННОМУ ПЛАМЕНИ. ПЯТЬ ЭПИЦИКЛОВ МИНОВАЛО С ТЕХ ПОР, КАК Я ВОЗЗВАЛ К ТВОЕМУ ПРЕДКУ И ВЕЛЕЛ ЕМУ ПРИВЕСТИ МОЙ НАРОД К ИСТИННОЙ ВЕРЕ. ТЕПЕРЬ ЖЕ, МЕША КАЛЕД, ВЕРА ВНОВЬ СЛАБЕЕТ...

Султан ахает.

– Нет!!! О, Всемогущий, как же так?..

– МОЛЧИ! – Пламя дико колеблется. – СМЕРТНЫЙ, НЕ ТЫ ЛИ ГОВОРИЛ, ЧТО ЯВИЛСЯ ПЕРЕДО МНОЙ, КАК ПЕС, КАК МОШКА, КАК ЖАЛКИЙ ЧЕРВЬ? ТВАРЬ ДРОЖАЩАЯ, ТЫ СМЕЕШЬ СОМНЕВАТЬСЯ В МОИХ РЕЧАХ? МЕША КАЛЕД, Я ГОВОРЮ ТЕБЕ, ЧТО ВЕРА ОСЛАБЛА, И НИГДЕ ОНА НЕ ОСЛАБЛА СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ В ТВОЕМ СОБСТВЕННОМ ЗЛОБНОМ СЕРДЦЕ! РАЗВЕ ТЫ НЕ УТРАТИЛ ВЕРУ В МЕНЯ? РАЗВЕ ТЫ НЕ ПЕРЕСТАЛ ИСПОЛНЯТЬ СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ? ГЛУПЕЦ! ТЫ РЕШИЛ, ЧТО Я НЕ СУЩЕСТВУЮ, В ТО ВРЕМЯ КАК Я ПОСТОЯННО ИСПЫТЫВАЛ ТВОЮ ВЕРУ! ТЫ ОБРЕЧЕН, МЕША КАЛЕД! ТЫ ТАК ПОГРЯЗ В ПОРОЧНОСТИ, ЧТО СМЕЛ ЛГАТЬ, ЛГАТЬ ДАЖЕ НА СТУПЕНЯХ ЭТОГО СВЯТИЛИЩА, ОБЪЯВИВ СЕБЯ СУЛТАНОМ ЛУНЫ И ЗВЕЗД! ЗЛОБНАЯ ТВАРЬ, ПУСТЬ МИНУЕТ ХОТЬ ТЫСЯЧА ЭПИЦИКЛОВ, НО ТЫ НЕ БУДЕШЬ ТАК ИМЕНОВАТЬСЯ!

Султан только корчится на полу, и дико кричит, и цепляется пальцами за каменный пол. Снова звучит голос из Пламени – на этот раз чуть тише, и султан решается приподнять голову.

– БЕЗБОЖНИК! ТЫ НИЧЕМ НЕ ЛУЧШЕ НЕВЕРНОГО, НЕ ЛУЧШЕ УАБИНОВ ИЛИ МЕТИСОВ, КОТОРЫХ ТЫ ПРЕЗИРАЕШЬ. ТЫ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ ТОЛЬКО СМЕРТИ, И ЕСЛИ БЫ Я ПОЖЕЛАЛ, Я БЫ ПОВЕЛЕЛ ТЕБЕ БРОСИТЬСЯ В ЭТО ПЛАМЯ, И ТЫ НЕ СМОГ БЫ МНЕ НЕ ПОВИНОВАТЬСЯ. ОДНАКО ЕЩЕ ЕСТЬ ДЕЛО, КОТОРОЕ ТЫ ДОЛЖЕН ИСПОЛНИТЬ.

– О Всемогущий, что угодно, что угодно...

Чего мог ожидать султан? Конечно, бог Пламени мог приказать ему совершить массовое убийство, принести жертвы, быть может – возвести новый величественный храм или отправиться в священный поход в новые земли. Но повеление бога оказалось гораздо более скромным – и при этом гораздо более удивительным.

– МЕША КАЛЕД, Я В ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЯВЛЯЮСЬ ТЕБЕ. ЗНАЙ ЖЕ ЕДИНСТВЕННОЕ: БРАКОСОЧЕТАНИЕ ТВОЕГО СЫНА ДОЛЖНО СОСТОЯТЬСЯ КАК МОЖНО СКОРЕЕ. ТВОЙ ДОЛГ В ТОМ, ЧТОБЫ ПРОНАБЛЮДАТЬ ЗА ОБРЯДОМ БРАКОСОЧЕТАНИЯ ОТ НАЧАЛА И ДО КОНЦА. СДЕЛАЙ ЭТО – И Я ПОЩАЖУ ТВОЮ НИКЧЕМНУЮ ЖИЗНЬ.

– Что угодно, о Всемогущий...

– НЕ ЧТО УГОДНО, ГЛУПЕЦ, А ИМЕННО ЭТО! – Пламя замерцало и снова страшно взревело. – КАК Я ЖАЖДУ, ЧТОБЫ ПЕРЕДО МНОЙ ЯВИЛАСЬ ДЕВУШКА В СВАДЕБНОМ НАРЯДЕ! МЕРЦАЮЩАЯ ПРИНЦЕССА – ДИТЯ, НАДЕЛЕННОЕ ОСОБЫМ ВОЛШЕБСТВОМ, И ЕЕ СВАДЬБА – ЭТО ВСЕ, ВСЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВЕРА ВНОВЬ ПРОСИЯЛА! МЕША КАЛЕД, СКЛОНИСЬ ПЕРЕДО МНОЙ И ПРОСИ МОЕГО ПРОЩЕНИЯ, ИБО ТЫ ПРИСВОИЛ СЕБЕ ИМЯ, КОТОРОЕ ВОЛЕН ДАРОВАТЬ Я, Я И ТОЛЬКО Я! ГЛУПЕЦ! ВЕЛИЧАЙШЕЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ СУЖДЕНО ТОЛЬКО ТОМУ, КТО ЖЕНИТСЯ НА МЕРЦАЮЩЕЙ ПРИНЦЕССЕ! ОН СТАНЕТ ПОСЛЕДНИМ ИЗ БОГОВ-СУЛТАНОВ! ОН СТАНЕТ СУЛТАНОМ ЛУНЫ И ЗВЕЗД!

Султан опрометью бежал по подземному туннелю. В отчаянии он забыл о том, что его ожидают имамы, жаждущие вести от бога, которому они поклонялись. Святоши в ужасе попятились, когда Калед влетел в зал. Как же церемония? Как же священные правила? И где стражники, которые должны были войти вместе с владыкой?

Калед тяжело дышал. Он обвел взглядом лица имамов. Те в волнении ожидали рассказа о том, что случилось. Будь на месте Каледа другой человек, он бы устыдился, упал на колени и смиренно признался во всех своих прегрешениях. Калед никогда не стал бы таким человеком. Сердце его уже наполнилось жаждой мщения. Он уже презирал себя за то, что так пресмыкался перед богом Пламени в присутствии эбенов.

Ах так, он был обречен, да? Ну, что ж, пусть он будет обречен!

Он медленно, глубоко вдохнул.

Он знаком велел имамам приблизиться.

– Бог Пламени, – проговорил он негромко и спокойно, – опасается нового заговора. В ряды рабов проникли уабины... Они среди... эбенов.

Имамы дружно ахнули.

– Это невозможно! Султан, нет!

– Султан, как такое могло случиться?!

Султан ничего не ответил. Он продолжал:

– Он приказал... Всемогущий Терон приказал... казнить эбенов.

Имамы в ужасе закричали.

– Эбенов, о могущественный владыка?

– Но как же обычаи? Правила?! Законы?!

– Всех эбенов, о великий владыка?!

Калед уже направился в сторону своих покоев, но обернулся и визгливо прокричал:

– Глупцы! Уж не сомневаетесь ли вы в слове бога? Эбены должны быть казнены! Все! Сегодня же ночью!

Все было исполнено по слову Каледа, но именно в эту ночь впервые сотряслась земля под Святилищем Пламени. В последующие дни подземные толчки следовали один за другим, и становились все сильнее. Одни обвиняли в этом эбенов и утверждали, что подземный бог не мог сдержать своей ярости. Другие говорили, что сотрясение земли не что иное, как проявление радости бога при мысли о грядущей свадьбе.

Были и другие разговоры, но они происходили шепотом и при обмене испуганными взглядами.

Глава 62
ЛУНА В ТРЕТЬЕЙ ЧЕТВЕРТИ

Жара спала, исчезла, перестала существовать – как будто прошедший день был миражом, маревом посреди барханов, призрачным силуэтом на склоне песчаного холма. Звезды сверкают, словно осколки стекла, озаренные луной в третьей четверти.

Ночью в пустыне темнота превращается в огромный черный свод – немыслимо, невероятно высокий. В купол храма величиной во весь мир. Здесь царит полное безмолвие. Все неподвижно. Ни луна, ни звезды не мерцают. В этом зрелище – жуткое одиночество. Если и заметишь тут людей, они кажутся столь же мелкими, сколь крошечные насекомые, живущие в норках, вырытых в склонах барханов – даже тогда, как теперь, когда этих людей целый караван, разместившийся посреди пустыни на ночлег.

Лагерь раскинулся посреди песчаных дюн. Кибитки, стреноженные верблюды, фигуры улегшихся спать людей. Как будто вытянутый в линию город переселенцев. Никогда за всю историю Унанга не двигалось к Священному Городу такое число паломников. Здесь и морщинистые древние старцы, и пышнотелые матери семейств, и стройные молодые красавицы, и малые детишки, и нищие в лохмотьях, и размалеванные шлюхи, и жрецы, и купцы, и ростовщики. Люди побогаче ночуют в кибитках с золочеными стенками, под охраной стражников, одетых в богатые одежды.

Днем медленное продвижение каравана разделено молитвами. Вдоль всей длинной вереницы кибиток звонят колокола, призывая верных к молитве в час Катакомб, в час Зелени, в час Пыли, в час Волны. После часа Звезд караван останавливается.

Потом у костров слышатся смех и песни. Подростки затевают шуточные состязания, кто-то заключает споры, старики рассказывают о прошедших временах. В эти часы караван и вправду подобен городу, в котором кипит обычная жизнь. Это впечатление обманчиво. Чему бы ни радовались, из-за чего бы ни огорчались паломники, они не забывают о том, что ожидает их в Священном Городе – о предстоящей свадьбе, о той благодати, что скоро снизойдет на них, что прольется, подобно дождю на безводную пустыню.

Однако не все думают об этой благодати в духовном смысле.

– В Каль-Тероне получше будет, – проговорил Фаха Эджо, торопливо шагая мимо стоящих друг за другом крепко запертых кибиток. Рядом с ним шел Рыба, а следом поспевали Аист, Губач и Сыр. За время, пока длилось Поклонение в час Звезд, «поддеры» выпили целый кувшин браги. Спиртное раззадорило их, глаза сверкали азартным огнем.

– Чего там получше-то будет, Фаха? – взволнованно, жадно спросил Рыба.

Аист осклабился:

– Там молитвы сильнее!

Губач хохотнул:

– Ага, и вера крепче!

Сыр хихикнул:

– Там дары богов!

Фаха Эджо обернулся и прижал палец к губам. Мальчишки проскользнули мимо горстки набожных женщин, сгрудившихся у котелка, словно стая здоровенных ворон. «Наверняка такие бабы, – подумал бывший пастух, – таскают собой кошельки, набитые золотом и драгоценными камнями. Привязывают их под юбками». Увы, забраться к женщинам под юбки было невозможно, а жаль. Такие тетки весь день сидели в повозках, а когда спускались, все время держались рядом. Застичь их врасплох было бы сложно, а уж о том, чтобы подмазаться к ним со всякими там приставаниями, и думать было нечего.

Фаха Эджо ухмыльнулся и обнял Рыбу за плечо. Он заговорил потише и сказал о том, что это верно – в Священном Городе, затесавшись в многотысячную толпу народа, можно обрести настоящие дары богов. Фаха с вожделением представлял себе, какую богатую добычу «поддеры» соберут в ночь свадьбы.

Рыба выпучил глаза. Он себя всегда считал набожным, хотя и далеко не всегда соблюдал молитвенное правило. Ему стало жутко при мысли о том, какие богохульства они скоро должны будут совершить – и где, в стенах Священного Города! Однако ужас быстро сменился радостным волнением. О, Фаха был такой отличный малый!

– Погоди-ка! – Рыба пошарил в складках набедренной повязки и вытащил стеклянный шар. – Я кое-что придумал.

Губач осклабился.

– Рыба придумает, как же!

Аист хихикнул.

– Че-его при-идумал, Рыб-ба?

– Тс-с-с! – шикнул на мальчишек Фаха Эджо и поманил их за собой. Сбившись в кучку в простенке между двумя кибитками, мальчишки уставились на Рыбу, а он, прищурившись, взглянул внутрь загадочного шара.

– Он же волшебный, так? – прошептал Рыба. – Если в него долго-долго смотреть, может, что и увидишь?

Сыр ухмыльнулся. Аист хохотнул. Губач хихикнул. Только Фаха Эджо серьезно смотрел на Рыбу и гадал, не поможет ли волшебный шар «поддерам» в их воровских делишках. Он думал и о других трофеях, которые мальчишки прихватили после неудавшегося ритуала обручения, и сжал в пальцах амулет, висевший на цепочке у него на груди. «Амулет Туката» – вот как назвал его жених. Оберег. Талисман. На лбу у Сыра, под грязными спутанными патлами, белела лента Лихано. На поясе у Губача болталась медная лампа, она то и дело звякала, стоило Губачу сдвинуться с места. Золотая монетка с витым рисунком лежала в кармане у Аиста. Эти сокровища «поддеры» намеревались продать, добравшись до Каль-Терона, но у Фахи Эджо появились подозрения, что из этого замысла может ничего не получиться. Многое изменилось с тех пор, как они покинули свое «Царство Под». Амеда пропала – наверное, ее убили Всадники, выехавшие на рыночную площадь. Исчезли Прыщавый и Малявка. Их осталось пятеро. Мальчишки стали держаться поближе друг к другу, они в любой момент были готовы отразить нападение. Пусть хранят свои талисманы, даже если от них никакого толку!

Мальчики перешли на шепот.

– Видишь что-нибудь, Рыба?

Рыба, не моргая, смотрел внутрь шара.

– Свет вижу. Мелькает.

– Да это ж лу-уна, бо-олван ты! – прошипел Аист.

– Тс-с-с! – прошептал Губач. – Слышите?

Сыр выглянул из-за кибитки и ахнул.

Вот уж повезло так повезло. По дороге из Куатани «поддеры» то и дело сновали вдоль каравана: попрошайничали, воровали, торговали безделушками, прятались под фургонами, забирались в чужие шатры, тут и там затевали беспорядки. Их новые приятели – майор-господин и его долговязый друг (майор-господин – особенно) – не могли нарадоваться знакомству с мальчишками, которые в таком количестве снабжали их спиртным, джарвелом и золотом. Этот союз устраивал обе стороны. Когда требовалось, «поддеры» разыгрывали благочестивых юных подопечных майора-господина. Когда требовалось, они торжественно клялись в том, что их опекун, хоть и эджландец, – верный последователь унангской веры. Ох и хохотали же они потом над своей богохульной ложью!

«Поддеры» протиснулись между кибитками. За две с лишним луны пути движущийся город они изучили почти так же хорошо, как покинутый ими Куатани, но, как в Куатани, и здесь еще остались неисследованные ими уголки. На самом деле таких уголков здесь было еще больше, потому что этот город постоянно менялся. Одни паломники уходили вперед, другие отставали. Без сюрпризов не обходилось, сюрприз ждал «поддеров» и теперь. И притом приятный.

Возле догорающего костра спал пьяным сном толстяк Эли Оли Али. Рядом с ним валялся початый бурдюк с брагой, в руке он сжимал раскрытый кошель с блестящими монетами, наполовину зажатый под толстым животом. По другую сторону костра крепко спала, хрюкая во сне, как свинья, мать-Мадана. Старуха пошевелилась и громко пукнула.

Губач ухмыльнулся:

– Ты, что ли, наколдовал, Рыба?

– Даже не верится! – хихикнул Сыр.

– Ско-орее! – поторопил друзей Аист. – Пока они не проснулись!

Рискнуть решил Фаха Эджо. Он быстро подскочил к своему двоюродному братцу, наклонился, выхватил у того кошель и метнулся прочь. О, сладкая месть! Все казалось так легко и просто... но, увы, кошель был привязан!

– Цепочка? – прошептал Сыр.

– По-рвать надо! – прошипел Аист.

Губач взвыл:

– Золотые просыпали!

Началась неуклюжая возня.

Аист и Рыба ползали по песку и подбирали просыпавшиеся монеты. Губач с вожделением таращился на бурдюк с брагой. Попытаться украсть или не стоит? Сыр оттащил Губача в сторону, но перед этим мальчишка-толстяк успел, мстительно осклабясь, хорошенько заехать своднику кулаком в жирное брюхо.

Эли Оли Али застонал, ухватился за живот, но еще раньше него развопилась мать-Мадана:

– Грабят! Караул, грабят!

– Еще немного нектара! Ваше высочество, пожалуйста!

Принц лежал на устланном подушками диване, отвернувшись к стене. Его худенькие плечи вздрагивали. Мать-Мадана в отчаянии смотрела на него. Чем ближе был день свадьбы, тем слабее и младше становился ее любимый Деа. Казалось, какая-то таинственная сила отбирает у него все соки. Еще несколько лун назад казалось, что в нем просыпается мужчина, что он вот-вот расцветет, а теперь, несмотря на высокий рост, длинные руки и ноги, Деа снова стал ребенком – тем ребенком, которого мать-Мадана когда-то нянчила, ласково прижимая к груди.

Неодобрительно глядя на советника Симонида, на Таргонов и подслушивающие и подсматривающие стены, старушка была готова броситься к принцу, плакать и стонать вместе с ним, заключив его в объятия. Но она не могла этого сделать. Она только стояла, держа в руке кубок с нектаром, и в ее сердце билась и билась, словно море о скалы, неизбывная любовь, которую она не могла выпустить на волю. О, она признавалась себе в том, что бесконечно возрадовалась, когда ее позвал советник Симонид и сказал ей, что в преддверии великого дня принц гораздо больше нуждается в ее заботах, нежели в охране Таргонов. Что такое Таргоны в сравнении с любовью нянюшки?

Однако на пути ее любви были выставлены препоны.

– Оставь нас, женщина, – наконец вздохнул Симонид. – Узы детства цепко держат принца, но принц станет мужчиной, желает он сам того или нет. Ступай же, ступай. Нынче ночью ты более ничем не сумеешь помочь.

Мать-Мадана, услышав голос старого мудреца, вздрогнула, повернулась к нему и низко поклонилась. Ее почтение не было наигранным: никто во дворце не вызывал у нее такого почтения, как советник Симонид. Султана она нянчила ребенком и могла вспомнить его маленьким, когда он говорил высоким мальчишеским дискантом, когда его лицо было бледно-розовым, безбородым. А Симонид обладал странной властью, и мать-Мадана никак не могла вспомнить его молодым. Ей казалось, что целую вечность он такой, как теперь: сгорбленный, древний старик с печальными выцветшими глазами и длинной белой бородой. Мог ли он понять ее горе? Не с сочувствием ли смотрели на нее его белесые глаза? Старуха хотела что-то сказать, но с губ ее не сорвалось ни звука. Она поспешно удалилась и унесла кубок с нектаром.

Симонид сел рядом с юным принцем, провел заскорузлыми пальцами по каштановым волосам Деа.

– Увы, мой принц, я плохо исполнил свой долг.

Деа всхлипнул.

– Симонид?

Старик гладил и гладил его волосы.

– Бедное дитя, на твои плечи должна лечь тяжкая ноша. Простолюдины думают: если ты рожден царственным отпрыском, это благодать. Они глупы, но откуда им знать истину? Быть потомком царственного рода – это настолько же проклятие, насколько благодать; проклятие, которое обрушится на тебя всей своей тяжестью и силой. Бедное, бедное дитя! Я надеялся на то, что за прошедшие луны мне удастся передать тебе новую силу и мудрость. Теперь же я содрогаюсь при виде тех страданий, на которые обрек тебя, из-за которых ты плачешь, как женщина. Мой долг состоял в том, чтобы подготовить тебя к той судьбе, что тебя ожидает, теперь же я гадаю: воистину ли мне ведома твоя грядущая судьба? Быть может, сердцем своим ты ощущаешь иную судьбу. Быть может, тебе суждено еще более тяжкое бремя.

Деа неловко утер слезы и непонимающе уставился в печальные глаза старика.

– Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф!

Удастся ли ему изловить этих мерзавцев? Грязные свиньи! Подлые ворюги! Плюясь, ругаясь, злобно топая, Эли Оли Али брел по стоянке каравана. Его жирная физиономия блестела, озаренная луной. У костра сидело несколько молодых людей. Они подбрасывали монетку. Сводник свирепо глянул на них и пошел дальше. Обойдя вокруг обшарпанного фургона, он увидел группу святош. Старики передавали по кругу кальян и разглагольствовали о значении священного писания. Эли Оли Али прошел мимо них, сокрушенно качая головой. Он миновал длинные ряды спящих бедняков. Изможденные долгой дорогой, люди храпели, вытянувшись прямо на песке. Весь путь от побережья они проделали на своих двоих. Сколько из них погибли от солнечных ударов, сколько не встали после молитвы? Неужто они так легко умирали, движимые верой в то, что для паломника смерть в пути – благодать? Тупицы! При взгляде на них сводника тошнило. Мать-Мадана – ну, пусть себе бормочет свои молитвы, пусть лицемерит и лжет. В то время как старуха ложилась на песок во время Поклонений, ее обшарпанный спутник забирался в кибитку, посасывал бражку из бурдюка да мечтал о том прекрасном будущем, которое их ожидало в Священном Городе. Каска Далла? Пусть делает, что ему вздумается, а Эли Оли Али снова станет большим человеком! Ой, да он станет сводником у самого султана!

Было поздно, и стоянка постепенно погружалась в тишину и сон. Эли Оли Али взглянул на луну. У него закружилась голова, он привалился к чьей-то повозке и изможденно застонал. Проклятие! Проклятие! Он ушел так далеко от своей кибитки, и что? Будь они трижды прокляты, эти негодяи! Подумать только, а он был так добр к этому мерзавцу Фахе Эджо! Он его приютил! Он его всему выучил! Нет, не было в этом мире ни благодарности, ни верности, ни доверия! Сводник уселся на корточки и пожалел о том, что не захватил с собой бурдюк с брагой. Вот тут-то он и услышал пьяные бормотания с другой стороны от повозки.

– Но Полти, почему ты мне раньше про это не говорил?

– А разве адъютанту положено знать мои тайны?

– Полти, да! Положено! Особенно – такую тайну! Но как ты можешь быть в этом уверен?

– Я это почувствовал, Боб. За мгновение до того, как Тот вышел из меня, я понял, что в этой девице есть что-то такое... что-то особенное. Она приведет меня к Кате, я в этом уверен.

– Хочешь сказать: она знает, где Ката?

– Может быть. Но почему-то у меня такое чувство, что дело не только в этом.