Текст книги "Танцуй для меня (СИ)"

Автор книги: Тина Рамм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава 33. Жестокость судьбы

Меня будто подбросило в вакуум: я вижу, как люди вокруг меня разговаривают между собой, но я ничего не слышу, плачущее лицо Розы в фокусе, а остальное все размыто, и только глухие удары сердца эхом отдаются в голове. Я продолжаю разглядывать разбитую губу подруги, потекший макияж, испорченную прическу, порванную одежду и не могу уложить услышанное в голове. И только когда Эрик подходит к Розе и случайно задевает меня плечом, способность говорить возвращается ко мне.

– Этого не может быть… – словно мантру вновь и вновь повторяю я. – Я не верю…

– Нужно сообщить в полицию… – одна из пташек подбегает к своей серой сумочке и вытаскивает оттуда телефон. – Снять все улики, пока не поздно.

– Идиотка! – Эрик с резким криком вырывает у нее телефон. – Хочешь, чтобы нас всех тут прикончили?

– Не нужно в полицию, – Роза, наконец, начинает говорить и вытирает тыльной стороной руки свои глаза, еще сильнее размазывая тушь по лицу. – Никому не говорите. Данил не должен об этом знать.

На негнущихся ногах я подхожу к подруге и накрываю ее тело своими руками, прижимая к своей груди ее голову.

– Как это произошло?

– Даян сказал, что за эту вечеринку заплатят огромные деньги, а нам с Данилом они так нужны, мы же квартиру покупаем, помнишь? – Роза отстраняется, и ее жалостливый вид заставляет меня дрожать всем телом. – Мы с девочками приехали по адресу, это был большой особняк. Мы танцевали, пили шампанское, веселились. Все было как всегда. А под конец вечера, когда мы собирались уходить, Тимур позвал меня в комнату. Я думала, он хотел обсудить рабочие моменты, как это было всегда. Но он был очень пьян и накинулся на меня, повалил на кровать и начал рвать одежду. Я вырывалась и кричала, била и плакала, но ему было все равно. А потом… Потом, когда все случилось… Он вышвырнул меня на улицу без телефона и денег…

Моя подруга вновь начинает захлебываться слезами и закрывать лицо рукой. Во время рассказала Розы, я представляла, как Тимур валит мою подругу на кровать, стягивает с нее трусы, она рвется, кричит и бьется в истерике, но ему все равно, он бьет ее по лицу и разбивает губу, а после насилует. Избитое лицо подруги, ее рассказ, моя фантазия – и я уже плачу от предательства родного человека, жалости и сочувствия к подруге, и от боли, которая вернулась спустя так много лет.

– Прости, милая… Прости… – я сжимаю ладонями ее лицо, вытираю пальцами горькие слезы и вновь прижимаю ее к своей груди. – Мне так жаль, Роза…

В комнате воцарилась давящая тишина: девушки замерли на месте, и окидывают нас жалостливыми взглядами, Эрик тоже смотрит в нашу сторону и закрывает рот рукой.

– Все будет хорошо… Ты должна держаться, хорошо?

Роза начинает лихорадочно кивать головой, вытирая салфеткой остатки слез.

– Отвезти тебя в больницу?

– Нет. Я хочу домой. Отвезите меня домой, пожалуйста.

– Хорошо, – я делаю паузу и шмыгаю носом. – Это все останется между нами. Позаботишься о ней? У меня есть одно важное дело.

Я встречаюсь взглядом с Эриком, он коротко кивает и накрывает Розу своей кофтой. Я достаю телефон и вызываю такси к адресу, который недавно считала своим вторым домом.

* * *

Упираюсь разгоряченными руками об холодный металл железного держателя и оглядываю свое отражение. Красные глаза и дикий взгляд. Рукавом толстовки убираю оставшуюся влагу на глазах и приглаживаю волосы. В кабине чистого лифта поблескивает яркий свет потолочных лампочек. Цифра 13 горит красным цветом и меня немного трясет от быстрого движения лифта. Болью исходится каждая клеточка моего тела, она – словно злокачественная опухоль разъедает здоровые ткани моего организма, отравляя все тело и разум. А еще мою грудь раздирает невыносимая злость на этот несправедливый мир. Я готова закричать на весь этаж, ударить по начищенному лифтовому стеклу, чтобы выместить накопленный гнев. Я должна взять себя в руки. Глубоко втягиваю ртом воздух и закрываю глаза. Двери лифта бесшумно раскрываются, знаменуя остановку на нужном этаже.

Топот моих ног эхом раздается на лестничной площадке. Встаю напротив знакомой двери и несколько раз стучу. Спустя пару секунд, которые казались мне адской вечностью, дверь распахивается и на пороге оказывается он. Тимур одет в темные джинсы и белую рубашку, края которой расстегнуты и свободно свисают с его тела, отрывая вид на идеальный пресс, небольшую поросль темных волос и яркую татуировку на груди. Его волосы взъерошены, глаза красные и стеклянные, а в правой руке он держит открытую бутылку минеральной воды.

– Адель… Проходи.

Я делаю пару шагов и прохожу в прихожую. Тимур закрывает дверь, отпивает воды и проходит в гостиную, надеясь, что я пойду за ним. Но когда я продолжаю стоять в коридоре и с силой сжимать кулаки, Тимур оборачивается и окидывает меня пристальным взглядом.

– Что такое? Даже не пройдешь?

– Я скоро уйду. Из твоей квартиры и из твоей жизни.

Тимур опускает глаза к своим рукам, закрывает полупустую бутылку с водой и отвернувшись, кидает ее на диван. А после вновь смотрит прямо в лицо, исследуя и считывая мои эмоции. Молчит. Ждет, пока я начну говорить. Сейчас я не в состоянии играть в его игры, и поэтому я делаю шаг в его сторону.

– Ты последняя сволочь… – я останавливаюсь в метре от Тимура и прожигаю гневным взглядом. – На самом деле ты оказался таким же, каким я представляла тебя в первый день нашего знакомства. Как ты мог? Как ты только посмел к ней притронуться?

– Не изволишь назвать причину, по которой ты назвала меня сволочью?

Он спокоен. Смотрит на меня из-под густых ресниц. Его лицо не выдает ни одной эмоции. Ни сожаления, ни раскаяния, ничего. И только по пустому взгляду, хриплому голосу, красным глазами я понимаю, что у него похмелье.

– Ты еще спрашиваешь?! Ты изнасиловал Розу!

– Ты это серьезно? – он плотно сжимает губы и вскидывает одну бровь. Показывает удивление. Наглый лжец.

– Она мне все рассказала. Сказала про все подробности, как ты ударил ее и рвал на ней одежду.

– Я не насиловал ее.

– Она вернулась в клуб вся побитая и заплаканная!

– Не кричи. Говори тише, – он подносит руку к виску и сводит брови к переносице. – Я не помню конец того вечера, но я никого не трогал.

– Правда? Разбитая губа и порванная одежда Розы говорят об обратном.

Мою грудь раздирает от злости, гнев от его вранья начинает захватывать новые территории. Я чувствую, как ладони начинает покалывать и мне хочется лезть на стену или рвать на себе волосы. Но еще больше меня дьявольски злит спокойствие в его голосе и упертые попытки доказать мне, что он не причастен к этому гнусному поступку.

– Я не знаю, кто избил твою подругу, но еще раз повторяю, я никого не насиловал. Ты не веришь мне, Адель?

Он делает шаг ко мне, и я машинально отстраняюсь. Я не хочу, чтобы он был ко мне так близко, я не желаю, чтобы он прикасался ко мне.

– В таком случае, зачем ей врать? Зачем ей придумывать всю эту историю и примешивать к ней тебя?

– Не знаю. Я, блядь, не знаю, что в голове у этой девчонки. Может для того, чтобы разлучить нас?

– Ты даже не помнишь, что было прошлой ночью. Какого черта в тебе столько уверенности, что ты этого не совершал?!

– Потому что я не способен на подобное даже под самой жесткой дурью или пьяный в хлам. Я, черт возьми, никогда бы так не поступил.

Тимур прожигает меня взглядом. От накатывающей злобы на его руках начинают вздуваться синие вены, а под кожей лица бегать желваки.

– Я не верю тебе… Я жалею, что когда-то связалась с тобой… – я делаю пару шагов назад и резко разворачиваюсь. Смотрю на входную дверь и собираюсь пойти к ней, но массивная мужская ладонь больно вцепляется в предплечье и быстрым рывком, словно тряпичную куклу, разворачивает и возвращает меня на прежнее место.

– Адель… Пове…

Адреналин резко бьет в голову, кровь мощным толчком приливает к лицу и я, замахнувшись, больно бью по его лицу. В комнате раздается режущий слух шлепок, под напором моей руки лицо Тимура поворачивается в сторону и он стискивает зубы.

– Никогда больше не прикасайся ко мне… Я не верю тебе. Ни единому твоему лживому слову. В моем сердце больше нет для тебя места.

Я вновь ухожу, но в этот раз меня никто не останавливает. Чувствую его тяжелый взгляд по тому, как затылок неприятно покалывает. Он не пытается меня догнать или остановить, это не в его привычке. Дверь квартиры с оглушающим грохотом захлопывается, от чего я содрогаюсь всем телом. Вхожу в кабину лифта и чувствую, как моя душа оплакивает последнюю попытку на счастье.

* * *

Больно. Как же мне больно. Это удушающее чувство, словно удавка на шее, которая с каждой пульсирующей мыслью в голове затягивается все сильнее и сильнее. Я чувствую себя раненой птицей, которой оторвали крыло. И вот она измученная пытается приглушить эту фантомную боль и придумать, что же теперь делать. Как жить без крыла? А разве можно так летать? Нет. Конечно, нет. Птица без крыла приговорена к смерти. К долгой и мучительной смерти.

Я иду в неизвестном направлении. Мне нужно идти. В движении чувства не так душат, как, например, ночью, когда ворочаешься в постели, собирая одеяло в плотный комок, чтобы было кого обнимать во сне. Мимо машин. Гудят, обгоняют, спешат. С минуту толпятся у молчаливых светофоров, потом срываются с резвостью гончих. Вечное стремление успеть – куда и зачем угодно. А что важно? Только любовь.

Поднимаюсь на наш этаж, в надежде рухнуть в бабушкины объятия и выплакать все свое горе, выговорить все, что висит на душе тяжелым булыжником.

Собираюсь нажать на звонок, не в силах искать ключи в большой сумке, но тут замечаю, что дверь квартиры открыта. Странно. Бабушка всегда запирает дверь. Может что-то случилось? Нас обокрали?

Медленными шагами, аккуратно переступаю с ноги на ногу прохожу вглубь прихожей. Все лежит на своих местах, ничего не разбросано и не раскидано, как бывает при ограблениях. Обхожу все комнаты – никого. Бабушка с Матвеем куда-то пропали. Что это такое? Волнение начинает набирать обороты, а дурные мысли лезут в голову. Несусь к сумке, вываливаю все содержимое на пол, чтобы не тратить время на поиски телефона. Два пропущенных звонка от бабушки. И еще три от незнакомого номера. Дверь квартиры медленно открывается и на пороге появляется молодая женщина с короткими светлыми волосами. Это тетя Света, наша соседка по лестничной площадке, живет за стенкой.

– Здравствуй, Адель, все караулила тебя с балкона, – тетя Света прикрывает за собой дверь и сжимает свои губы в тот момент, когда я поднимаюсь с колен.

– Что случилось? Где бабушка? Матвей?

– Матвея я забрала к себе домой, играет с моими близнецами.

– А бабушка где?

Женщина обнимает себя за плечи и вся сжимается телом. Я смотрю на ее тревожное лицо и ничего не могу понять. В голубых глазах соседки отражаются блики дневного света, ее взгляд мечется по моему лицу от лба к глазам.

– Что происходит? Где бабушка?

– Бабушке стало плохо, у нее прихватило сердце. Я вызвала ей скорую помощь и звонила тебе несколько раз. Адель, твоя бабушка умерла в карете скорой помощи.

Меня словно ударили кулаком по груди, потому что воздух в легких закончился, а я больше не могу вздохнуть. Пытаюсь сделать очередной вдох, насильно заставляя свой рот жадно хватать кислород, но ничего не выходит. Ноги подкашиваются, и я падаю на рядом стоящую подставку для обуви.

– Нет… Нет…. Нет, – я кричу, но совсем себя не слышу. От моих криков тетя Света испугано вздрагивает, но уже в следующую секунду накрывает своими руками мою голову. – Я не верю. Не верю. Не верю. Где она? Она сейчас на кухне. Или… Или она гуляет с Матвеем. Скажите мне, где она?!

– Адель… Твоей бабушки больше нет…

И когда осознание действительности постепенно приходит ко мне, я чувствую поступающую к горлу тошноту и мигание черных мушек перед глазами. Мгновение… И я падаю в небытие.

Глава 34. Болезненные воспоминания

Бывают моменты, когда жизнь показывает тебе свое настоящее лицо. И не всегда оно веселое и радостное. Сколько себя помню, судьба всегда указывала мне на мое место. В детстве, когда был период гастролей по стране, каждая из учениц балетного лицея надеялась, что выберут именно ее на главную роль. И вот ты проводишь по восемь часов в балетном классе, тянешь свои ноги, потому что твоя растяжка недостаточно хороша для соло, сидишь на многочисленных диетах и только попробуй не пройти мимо ароматной пекарни у дома. Ты стоишь, твои ноги гудят от сотни выполненных Шанжман де пье, в голове, словно заклинившая пластинка, звучит музыка Чайковского, а волнение в груди начинает набирать обороты, потому что сейчас назовут имя счастливицы, которая будет удостоена чести выступать сольно на гастрольных сценах. Барабанная дробь… И не ты. Снова не ты. И в голове двенадцатилетний девочки эхом повторяется «Не ты. Опять не ты. Ты делаешь недостаточно. Твой Эшаппе недостаточно хорош.» Молча разворачиваешься и уходишь, нет не домой, обратно в зал, отрабатывать до идеала свой Эшаппе.

Ты стоишь на городском кладбище, облученная во все черное, как назло на твою голову льется ледяной дождь, будто тебе мало боли, мало страданий. Смотришь на красный бархатный гроб, который закидывают черной землей, и понимаешь, а ведь там лежат твои родители, уже остывшие и мертвые. Ты даже не успела посмотреть на них, ведь их тела были так страшно изувечены в этой ужасной аварии, что гроб запретили открывать. Слез больше нет. Есть вселенская ненависть к несправедливости жизни. Поднимаешь голову вверх и смотришь на хмурое небо, именно туда, откуда льется этот гадкий дождь и откуда тебе посылаются все препятствия и упущения. Думаешь «За что?», а потом и вовсе произносишь посиневшими губами «Почему я?». Наивно ожидаешь ответа, что все пройдет, что так нужно, что ты ни в чем не виновата и ничего этого не заслуживаешь. Но вокруг тишина и только тихий плач твоей бабушки и давящая скорбь кладбища разрывает гробовую тишину.

Вспоминаешь последний совместный вечер: ты листаешь скучные телепередачи в надежде попасть на остросюжетный боевик или слезливую мелодраму. Рядом сидит мама, ты на нее совсем не смотришь, но чувствуешь всеми рецепторами кожи исходящее от нее тепло и наивно полагаешь, что она всегда будет рядом. Думаешь: «Поцелую маму на ночь потом, может быть завтра, схожу с ней по магазинам на следующей неделе, посмотрим вместе фильм на будущих выходных». Завтра наступает, а мамы нет. И остается неотданный поцелуй, некупленные вещи, непросмотренный фильм. Так бывает. Не со всеми, но бывает. Мимо пробегает твой младший братик, совсем еще крошка, только научился говорить. Подходит к маме и обнимает ее своими тонкими ручонками, что есть мочи.

– Мамуль, ты так сладко пахнешь! Как булочки, которые ты готовишь.

– Правда?

Мама поднимает на руки Матвея, они оба начинают резко смеяться, и ты оборачиваешься. Они так похожи: у Матвея такие же, как и у нее волосы цвета жженой пшеницы, только улыбка у него папина. Ты вскрикиваешь «А я?» и присоединяешься к ним. Нежные мамины губы целуют тебя в лоб и прижимают к груди так сильно, что ты можешь услышать ровный стук ее сердца.

– Папа!

Раздается звук пощелкивающегося замка и это значит, что время пять часов вечера и папа вернулся с работы. У вас вошло в традицию встречать его всей семьей. Вы проходите в прихожую и видите, как отец уже снимает обувь, к которой, как на зло, прилип белый снег.

– Привет, семья! – папа не изменяет себе и произносит излюбленную фразу.

Мама подходит к отцу и нежно целует его в щеку. Именно в этот момент ты понимаешь, что это и есть проявление истинной любви. Без всяких громких речей и импульсивных поступков. Аккуратный поцелуй в конце дня – этого достаточно.

– Привет, пап…

– Здравствуй, моя красавица.

Теплые мужские руки обнимают тебя за плечи, и ты чувствуешь морозную свежесть улицы, исходящую от одежды и теплоту его кожи. Смотрит на тебя по-особенному, ведь ты – его точная копия и за это он любит тебя чуточку больше.

– Хорошие новости, сегодня приобрел билеты. Через пару месяцев летим на море!

Матвей начинает прыгать от счастья и громко хлопать в ладоши, улыбка озаряет лицо мамы и она начинает подробно спрашивать отца об этой внезапной новости. И ты думаешь, как же будет здорово: горячий песок, соленое море, загорелая кожа. Только это все не наступит никогда, билеты прогорят, и вместо долгожданного отпуска со всей семьей ты вынуждена будешь выбирать гроб для родителей и до конца жизни согревать свое застывшее сердце воспоминаниями минувшего прошлого.

История повторяется. Во второй раз. Твою холодную кожу терзает ледяной ветер, пряди разлетаются в разные стороны, но тебе все равно, ты продолжаешь смотреть на металлический крест, цветастые венки и темную изгородь. Там под грудой холодной, тяжелой и мертвой землей лежит бабушка.

Стараюсь верить в то, что все будет хорошо. Но, как бы я ни храбрилась, от страха у меня земля уходит из-под ног, и я остро ощущаю свое бессилие перед тем, что приготовила для меня судьба.

Бабушка просила не тосковать по ней, когда это случится. Она бы хотела, чтобы я твердо шла вперед, не оглядываясь по сторонам. Бабушка говорила, что она рано или поздно покинет нас и тогда мне придется одной сражаться за свое существование и защищать Матвея. Но почему она не сказал, что это произойдет так скоро?

Чьи-то руки аккуратно ложатся мне на плечи, и я оборачиваюсь. Роза. Несмотря на произошедшую ситуацию, она пришла поддержать меня. Была рядом все эти дни. Вытирала мне слезы и не давала впасть в депрессию.

– Все почти разошлись, пойдем домой?

Смотрю по сторонам – пусто. А разве здесь было много народу? Нет. Родственников нет. Пришли только наши соседи и мои друзья.

Перевожу взгляд чуть дальше и вижу знакомую иномарку. Тимур? Нет. Это не он. Он не знает о моей утрате. Он никогда меня не простит. За эти бессонные ночи, когда в каждом темном углу мне мерещился силуэт бабушки, я думала о том, как же сильно я могла ошибиться. Доказательства неоспоримые, но моя израненная душа нашептывала, что он не виноват. Он ничего не делал. Тимур никого не трогал. Но обернуть время вспять невозможно.

Тимур никогда не сможет уйти от меня, потому что из сердца никто не уходит. Физически это возможно, но не на уровне сердца. Те, кто в него допускается, навсегда в нем остаются. Возможна только перестановка мест, к примеру с первых рядов на дальние, но от этого суть не меняется: в сердце погостить невозможно, в нем остаются только на постоянное место жительства.

– Матвей, должно быть, соскучился по тебе.

– Ты иди. Я схожу к родителям.

– Но, Адель…

– Не переживай, я справлюсь.

Роза поджимает губы и коротко кивает. Приглаживает руками складки черного платья и уходит.

Иду по узкой тропинке городского кладбища. Эту дорогу я знаю наизусть. Прохожу прямо под длинными ветвями могучей ивы и убираю в сторону зеленые ветки. На лоб прилетает капля воды, говорят, это ива плачет. Плачет вместе со мной. Оплакивает моих родных. И когда, наконец, мои ноги останавливаются, а руки аккуратно ложатся на темно-синюю ограду, сердце впервые за долгое время успокаивается, а душа перестает кровоточить.

– Мам, пап, привет.

Подхожу ближе к кресту и смахиваю пыль с фотографии мамы. Здесь она еще молодая с кудрявыми светлыми волосами и лучезарной улыбкой. Красивая.

– Бабушка покинула нас. Вы, наверное, уже знаете. Встретились? Она скучала по вам.

В моменты тяжелых душевных терзаний я всегда приходила к родителям. При их жизни и после их смерти. Они помогали мне находить ответы на вопросы, пусть даже если говорила только я. Мне было достаточно прийти к их могилам и рассказать все, что на душе. Все плохое и все хорошее. Я верю, что они слышат меня.

– А еще я влюбилась, представляете? Все случилось так быстро, что я даже не успела ничего понять. Он хороший, он бы тебе понравился, пап, – смотрю на фотографию отца. Темные глаза, такие же, как и у меня. Впервые за эти двое суток я плачу. Глаза нестерпимо зудят от нехватки сна и соленой влаги. – Но он ни в чем не виноват, я знаю. Просто… Я ошиблась.

Ноги перестают меня держать, и я падаю на холодную землю, схватившись за тонкие брусья ограды. Больше себя не сдерживаю, позволяю себе плакать и биться в истерике.

– Мам… Пап… Я больше так не могу… Заберите меня… Заберите меня с собой… Пожалуйста…

Знаю, что сказала бы мама. Она бы напомнила мне, что у меня есть единственная причина двигаться дальше. Матвей еще совсем маленький, у него вся жизнь впереди, я не могу умереть и оставить его одного. Представляю его маленькое лицо, как он плачет и ждет меня дома. Я оставила его с нашими соседями. Нужно снова придумывать, что сказать ему, когда он спросит, где бабушка.

Встаю с мертвой земли и отряхиваю сухие травинки, прилипшие к моей черной юбке. Мне нужно идти. Идти, чтобы жить дальше. А лучше бежать. Бежать от самой себя, навстречу своего далекому и неизвестному будущему.

Аккуратно преступая непонятные кочки на земле, бесшумно подхожу к калитке кладбища. Роза стоит ко мне спиной под невысоким деревом и разговаривает по телефону. Хочу уже позвать ее, но когда до меня доходит смысл ее слов, я замираю на месте.

– Я не могу так, не могу! Какой же ты деспот! Она похоронила бабушку!

Она замолкает, внимательно слушая собеседника в телефоне. Тяжело вздыхает и истерично вскидывает руками.

– Надо все ей рассказать! Я вижу, как ей тяжело! Я скажу ей правду! – Роза нервно дергает ногой. – Да? И что ты мне сделаешь?! Я собираюсь сказать ей, что никакого изнасилования не было и ты меня не остановишь!

Я делаю неловкое движение, и сухая ветка под моей ногой громко трещит, разрывая кладбищенскую тишину. Роза быстро оборачивается и моментально бледнеет. Мужской голос продолжает что-то невнятно говорить из ее динамика, но она скидывает вызов.

– Никакого изнасилования не было?

– Адель… Я все объясню, – ее жалостливые глаза находят мои, она нервно закусывает губу и с силой сжимает телефон в кулаке. – Мы с Данилом собирались брать ипотеку, ты знаешь как нам нужны были деньги. И… Даян предложил провести авантюру с изнасилованием. Я не знаю, зачем ему это было нужно. В ту ночь Тимур знатно перебрал и… В общем, мы подстроили все так, будто он избил меня и надругался. Мне нужны были деньги, Адель. Я собиралась тебе рассказать правду. Прости, пожалуйста.

– Поверить не могу…

– Прости меня…

– Сколько? – я подхожу ближе к Розе и замечаю ее недоумевающий взгляд. – Сколько он тебе дал?

– Триста тысяч… – она произносит после небольшой паузы и стыдливо опускает глаза к земле.

– Триста тысяч? Такова цена нашей дружбы? Убирайся.

– Адель…

– Уходи!

После моего крика, Роза дергается и делает пару шагов назад. Кидает на меня последний взгляд и разворачивается. Я продолжаю смотреть на ее удаляющийся силуэт и начинаю идти только тогда, когда она покидает поле моего зрения.