Текст книги "Воображаемые жизни Джеймса Понеке"

Автор книги: Тина Макерети

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 10

Почти каждое утро, с того первого дня в зоопарке и Колизее, я выходил из дома до завтрака, чтобы прогуляться по Риджентс-парку. Часто, когда я вставал, было еще темно, но это единственное время суток, когда улицы очищались от густого тумана из угольного дыма, скрывавшего все достопримечательности. Я незамеченным проходил мимо еще сонных домов и начинал свое путешествие по парку, цепляя росу ботинками и краями брюк. Я любил наблюдать за волшебством света, приходящего в мир, как он делал каждое утро без всякой на то причины, кроме собственного тщеславия. В это промежуточное время все казалось возможным.

Я шел, и меня переполняла чистая радость. В такие мгновения я осознавал, насколько хорошо был одет: галстук, жилет, сюртук, шляпа из бобрового фетра – когда-то все это находилось за гранью моего воображения. Я осуществил то, чего мне всегда хотелось, и теперь мне предстояло стать джентльменом в городе джентльменов. Было прекрасно осознавать, что к этому меня привели лишь происхождение и умение говорить. Прекрасно было также то, что я, вероятно, внушил лондонскому обществу хорошее впечатление о своем народе. Пока все больше и больше людей выходили из своих домов, а я возвращался к дому Художника, я был склонен видеть их преимущественно в положительном свете, пока они проходили мимо или занимались своим делом, к примеру, продавали кофе и горячие булки, которые я иногда покупал себе на завтрак. То, что у меня появилась такая привычка, было заслугой Билли, потому что иногда мы настолько запаздывали с возвращением домой, что наблюдали, как на горизонте занимался рассвет, и слышали зазывные крики разносчиков, предлагающих товар первым рабочим.

В моих ранних экскурсиях было еще одно удовольствие, потому что каждая горничная и кухарка уже успевала начать свой день. Уходя, я часто видел мисс Херринг и шепотом желал ей доброго утра. И потом каждый дом предлагал мне мельком увидеть женщин, хлопотавших внутри и снаружи, разжигая огонь, подметая, стирая одежду или готовя первую трапезу дня. Как приятно было смотреть в окна, согретые огнем очага и светом лампы, и наблюдать, как эти сильные женщины, иногда пышнотелые, иногда худые, готовят еду или, улучив минутку, завтракают сами. Я был очарован жизнью в помещениях для прислуги, ее видимой теплотой и домашним уютом. Жизнь этих женщин была тяжела, я это знал, но все равно она казалась мне знакомой. Эти женщины чем-то напоминали мне Ану Нгамате или милую миссис Дженкинс из паба в Холикроссе. Заглядывать в их окна было отдельным, тайным удовольствием.

Прошло меньше месяца с нашего первого дня в Египетском павильоне, когда Художник застал меня перед моим утренним променадом. Он был одет и готов составить мне компанию, и мне стало понятно, что его вмешательство было спланированным. Внезапно я ощутил укол разочарования. Теперь, когда круг моих интересов настолько расширился, я перерос свое увлечение Художником, но первые четверть часа нашей прогулки мы провели в приятной беседе о городе, о вновь строящихся домах и вокзалах, о цветущей растительности парка.

– Как ты освоился в своей новой жизни, Понеке?

– Думаю, я счастлив… Все просто здорово, благодаря теплому гостеприимству вашей семьи.

– Я рад этому. Мои отец и сестра обожают принимать гостей, и ты им очень нравишься.

– Я очень на это надеюсь. Мне бы хотелось им нравиться, потому что они нравятся мне.

– Еще бы. Тебе стоит об этом подумать. Я хотел поговорить с тобой с твоей первой недели в Павильоне, с того вечера, когда ты пошел гулять со своим новым другом.

Ага. Вот оно что.

– Джеймс, будь осторожен. Ты не знаешь, какие люди разгуливают по этому городу.

– Конечно же, вы правы. Просто дело в том… Вы просто не знаете Билли Нептуна.

– Да. Понимаешь, в этом и есть вся загвоздка. Мы можем защитить тебя лишь благодаря нашим связям. Как мы можем сказать тебе, что это за человек этот мистер Нептун? Раньше ты говорил, что его зовут мистер Смит.

– Я понимаю ваше беспокойство, но считаю его настоящим другом. Не думаю, чтобы он причинил мне вред или предал меня.

– Все может быть, Понеке. Даже если и так, это общение само по себе уже может нанести ущерб выставке.

Мы кружили по парку в быстром темпе, а не в мечтательной прогулке, с которой я обычно начинал свои дни.

– А, вот что вас на самом деле беспокоит. – Я не смог удержаться: сначала он нарушил мое уединение, а теперь пытался отвадить меня от моих друзей.

– Будет лучше, если ты не станешь говорить в таком тоне. У меня много забот, и выставка – лишь одна из них. Другая – моя сестра, репутация которой не должна пострадать от контакта с таким сомнительным персонажем.

– Понятно. – Значит, Билли мог заплатить шиллинг за посещение выставки, таращиться на меня с открытым ртом и тыкать в меня пальцами, как это делали другие, но не мог заводить со мной искренних бесед или предлагать мне свою дружбу.

– Джеймс, у тебя могут быть друзья, но пойми: они не должны иметь отношения к твоей работе со мной и к твоему пребыванию в доме моего отца. Не приводи их к нам домой или в наш квартал. И будь бдителен. Они могут оказаться не теми, за кого себя выдают, – по ночам на улицах опасно.

– Хорошо. Благодарю вас. Я понимаю ваши опасения. – Это было все, на что я оказался способен, дабы сохранить учтивость, и меня удивила сила моих чувств. Я бы не отказался от Билли. Не ради Художника или выставки, даже не ради милой мисс Ангус и щедрого мистера Ангуса. Я был знаком с Билли всего несколько недель, и он уже так много для меня значил. Мне следовало тогда предвидеть, что ждет нас в будущем.

Мы с Художником вернулись домой молча. По возвращении, если возникала такая необходимость, мы разговаривали друг с другом со всей сердечностью, зная, что в считаные часы нам предстоит отправиться в Павильон.

* * *

Теперь все внимание Художника было сосредоточено на его работе, и у него не было времени выполнять свои предыдущие обещания способствовать моему дальнейшему образованию, хотя я самостоятельно пользовался возможностью читать книги из его отцовской библиотеки или получал то образование, которое предлагал мне город в своих зданиях и магазинах. Благодаря хорошим отзывам и доходу от своего новозеландского предприятия, Художник теперь планировал экспедицию в южные районы Африки, по землям, которые, как и моя собственная, все еще были относительно мало изучены. А перед экспедицией должен был состояться выставочный тур по другим городам Англии. Похоже, каждый из нас все больше обрастал собственными заботами. Я настолько часто слышал, как Художник рассказывал о своей работе, что его речи больше меня не впечатляли, и мне хотелось чего-то большего. Однако мне не удавалось обнаружить никакой более глубокой связи с его интересами. Он взял от моей земли то, что хотел, и теперь стремился сделать то же самое в других землях: как только его книга будет продана, между нами все будет кончено. Когда я почувствовал, что интерес Художника ко мне угасает, мой собственный последовал его примеру. Я даже начал сомневаться в своих суждениях о нем, потому что они уже не захватывали моего внимания, и мне было непонятно, как им это когда-то удавалось. Поэтому, когда Художник попросил меня сопровождать его в том небольшом туре, я с извинениями отказался под предлогом, что мне нужно еще много сделать в Лондоне, чтобы закончить обучение. Неужели я настолько перерос того наивного мальчика, который покинул Новую Зеландию несколько месяцев тому назад?

Наш сезон в Египетском павильоне уже перевалил за середину, когда однажды со мной заговорил мужчина в дорогом, но покрытом пятнами от еды костюме.

– Эта выставка оказалась для меня крайне поучительной, – сказал он после несколько бурного знакомства, во время которого пожал мою левую руку своей правой и попытался сделать hongi (это стало моим привычным способом привлекать толпу), попутно стукнувшись со мной лбом и подбородком, прежде чем соединить свой нос с моим. – Да уж, эти далекие южные континенты и острова покрыты для нас мраком тайны, но ваше присутствие говорит об обратном. Я рад обнаружить, что вы, как и любой другой туземец из дальних стран, которого мне доводилось видеть или знать лично, в конце концов оказались всего лишь человеком.

Я не знал, как отнестись к этому комментарию.

– Нет. Понимаете, я хотел сказать… ну да. В вас нет вообще ничего необычного.

Наверное, при этих словах я вздернул нос.

– Не знаю, что сегодня со мной такое. Я пытаюсь сказать вот что: вы не дикарь, не полуживотное, не слаборазвитый и не полудикий человек. От нас хотят, чтобы мы поверили, будто весь остальной мир населен примитивными созданиями, которые мало чем отличаются от существ из зоопарка.

– Возможно, я бы предпочел походить на существ из зоопарка.

– Да, действительно, это не такая уж абсурдная идея. Я слышал, что в Европе так и делают.

– Я не имел в виду сидеть в клетке.

На этих словах мужчина смерил меня взглядом и резко и с облегчением выдохнул.

– Бог мой, нет. Вы совершенно от нас не отличаетесь. Признаюсь, поначалу меня переполняло любопытство, и я шел смотреть на каждого туземца, которого провозили через Лондон: лапландцев, индейцев сиу, готтентотку Венеру, пигмеев и ацтеков, которые, по-моему, все же были из другой части света, хотя у бедных крох, очевидно, хватало своих забот. Большинство из них прошли через вот этот самый зал. И поначалу я сомневался, особенно насчет низкорослых чернокожих из Африки. Вынужден признать, я действительно сомневался. – И он замер в сомнениях на еще одно долгое мгновение.

– Нет. Нет. Я не могу согласиться.

– С чем, сэр?

Мужчина, казалось, был крайне смущен собственными высказываниями.

– Со всем этим. Ты же здесь по доброй воле, не так ли, сынок?

– Да. У меня все хорошо. – Моя история была длинна, а я устал. Я не был уверен, что готов изложить ее этому незнакомцу.

– Гм. Это головоломка, которую у меня не получается собрать. Я чувствую, что мы совершаем очень большую ошибку. И однако же, вы здесь по собственной воле, хотя я не мог бы сказать то же самое про готтентотку или деформированных бедолаг, которых иногда тут выставляют.

– Деформированных?

– Низкорослых, высокорослых, слишком толстых или слишком худых. В струпьях или увечных. Пока мы тут с вами разговариваем, в соседнем зале женят карликов!

Да. Мне очень хотелось познакомиться со знаменитыми «Веселыми карликами из Мидлсекса, вступающими в брак» – это представление открылось всего лишь три дня тому назад.

– Я могу говорить только за себя, – сказал я. – Со мной обращаются хорошо. Я много получаю взамен.

– Ну, я полагаю, вы зарабатываете на жизнь. Я надеюсь, что это так. Но это понукание… Иногда они кажутся унизительными. – Мужчина придвинулся ко мне, чтобы понизить голос. – Мне предлагали разное. Извращенные забавы. Я был оскорблен и предал это огласке, но все же…

Я не мог сообразить, чего он от меня добивался этими излияниями, но его смущение определенно заразило меня самого. Иногда единственный способ что-то выяснить – это спросить напрямик.

– Что вам от меня нужно?

– Ха! Отпущение грехов! – Мужчина отступил назад, смеясь над собственной неловкостью. – Нет, милый мальчик, мне ничего от вас не нужно. Приношу извинения за то, что обременил вас своими заботами. Мой брат говорит, что у меня чересчур чувствительная душа, раз я всегда беспокоюсь о тех, кому в жизни повезло меньше, чем мне. Для него само собой разумеется, что у каждого в обществе есть свое место – только его собственное. Профессия, здоровье, благосостояние, пол и раса. По его словам, ничего из этого нельзя изменить. Мы рождены с этими характеристиками. И должны научиться соответствовать своему состоянию. – Он принялся суетливо теребить перчатки и шляпу, и, чтобы отделить их друг от друга, ему потребовалось немало времени, в течение которого он не переставал говорить. – Мой старший брат считает, что мне следовало бы податься в священники, тогда мои добрые дела и чувство вины принесли бы пользу, но я философ, антрополог, если хотите, я, если так можно сказать, изучаю людей. Я смотрю на абсолютные понятия иначе, чем мои коллеги. – Закончив со своим гардеробом, мужчина поклонился, и я поклонился в ответ.

– Видите? Цивилизованный – вот единственное слово, которое тут подходит. И терпеливый, и любезный, несмотря на мою бессвязную болтовню. Мистер Понеке, вы настоящий джентльмен. Меня зовут Антробус, Ричард Антробус, и для меня большая честь с вами познакомиться.

– Спасибо, мистер Антробус, я польщен.

– Нет. Нисколько. Конечно же, нет!

Я смотрел на мистера Антробуса во все глаза. У него были такие странные манеры.

– То есть… я имею в виду, скорее… о, молодой человек, вы должны считать меня странным. Я хотел бы снова с вами встретиться. Мне хотелось бы вовлечь вас в некоторые научные дискуссии в Королевском обществе – как вы на это смотрите?

– Конечно, с удовольствием.

– Я позабочусь о том, чтобы вы получили приглашение на следующий soirée[56]56
  Прием (фр.).


[Закрыть] – вместе с вашим Художником.

И мистер Антробус удалился – пусть он и не слишком много узнал о моей жизни, но ему явно стало намного лучше после того, как он облегчил душу.

Со временем я обнаружил, что каждому посетителю требовалось отдельное представление – некоторые приходили в полный восторг от бурного фарса, который я придумал в свой первый день, другие были больше настроены на вдумчивое взаимодействие. Я стал мастерски «читать» внешность людей – по тому, как они держались и какие предвзятые мнения им хотелось на мне проверить. Иногда я забавы ради стоял настолько тихо и неподвижно, что зрители начинали подозревать, что я сделан из воска, как фигура мадам Тюссо, а не из плоти и крови, и я расплачивался за это щипками или тычками, а однажды даже щекоткой. Что интересовало меня, так это та свобода, с которой люди рассказывали мне собственные истории. Мне оставалось только освободить им место, создать обстановку. Они приходили увидеть некий отдаленный уголок мира, запечатленный на картинах Художника и некоего иного человека в моем лице, хотя в конце концов, думаю, они приходили лишь познать самое себя, понять собственные мысли и увидеть свой мир или самих себя отраженными в наших изображениях и лицах. Да, я был сделан из плоти, а не из краски, и так было еще лучше. Хорошо, что наше пребывание в Павильоне подходило к концу, ибо я начинал терять веру в чудо офортов и в свое собственное представление.

* * *

Я наконец нашел карликов в третьем зале Павильона. Я уже видел их издали, но время наших ежедневных представлений почти совпадало, и, разрываясь между Ангусами, Художником и Билли с Генри, я постоянно отвлекался и забывал задержаться и познакомиться с ними. Мне было любопытно, как и всем остальным. Мне хотелось увидеть их вблизи. Но вместе с тем у меня не шли из головы слова того философа, мистера Антробуса. Я надеялся, что они окажутся свободными и довольными своей работой.

День закончился, и двери Египетского павильона уже закрылись. Маленькие люди скоро отправятся к себе домой. Я наблюдал, как они слезали со своей платформы, на которой были устроены миниатюрные гостиная и спальня, где они весь день разыгрывали жизнь супружеской пары. Мне не было известно, были ли они супругами на самом деле, но когда я натолкнулся на них, они спорили так, что вполне могли бы сойти за них.

– Доктор Шеперд говорит, что это единственный способ сохранить прибыль, Эсме.

– Я не стану разыгрывать мать женщины, которая моложе и симпатичнее меня. Она не ребенок! И я не настолько стара, чтобы годиться ей в матери!

– Все так, но она меньше, а посетители вроде как вычисляют наш возраст на основе нашего роста, ты же знаешь.

Они двигались в мою сторону, и я наконец попал в их поле зрения. Они оба посмотрели вверх.

– Ну, надо же, не молодой ли это вождь туземцев из южных морей!

– О-о-о, а что, если он каннибал, Эрни? – Они оба засмеялись и захлопали себя по бокам. Мне тоже пришлось засмеяться, хотя я не понимал, смеялся ли я над ними или вместе с ними, потому что они смеялись надо мной.

– Как поживаете, молодой человек?

– И чем мы можем быть вам полезны? – Вскоре я понял, что они всегда говорили наперебой.

– Я хотел познакомиться с вами с тех пор, как впервые увидел афишу вашего представления. Меня зовут Джеймс Понеке, и для меня большая честь с вами познакомиться. Я никогда в жизни не видел таких маленьких людей, как вы. Очень приятно.

– О-о-о, с нами очень приятно познакомиться!

– Таких маленьких людей, как мы, никто никогда не видел.

– Вот почему на нас приходят глазеть и вот почему мы хорошо едим.

– О, хорошо. Значит, о вас хорошо заботятся?

– Кому до этого есть дело?

– Я не хочу показаться грубым. Просто один человек подошел ко мне с расспросами, и теперь мне самому хочется столько всего у вас узнать.

– Да, мы видали таких.

– Что у вас за вопросы?

– Ну, например, все ли у вас в семье такие, как вы, и счастливы ли вы на этой работе?

– Это сугубо личные вопросы, Эсмерельда.

– В самом деле, Эрни, это очень личное.

– Как думаешь, нам стоит ответить?

– Думаю, стоит, если мальчик ответит тем же. Но предлагаю сделать это за ужином из устриц и супа из угря над «Лоном русалки».

– Ах, прекрасная идея, миледи. Предлагаю отвести его в наши комнаты в «Лоне»!

– Значит, в «Лоно»!

Они оба выжидающе посмотрели на меня.

– Слово за вами, юноша!

– В «Лоно»?

Тут карлики покатились со смеху, а отсмеявшись, сказали, что настоящим названием таверны было «Хвост русалки», но, конечно же, хвост – не та часть русалки, которой интересуется большинство моряков.

Эсме с Эрни оказались прекрасной парой. Когда мы поднялись в их комнаты, они усадили меня на самый удобный стул и щедро угостили. Они объяснили, что любили подшучивать над каждым встречным, будь то состоятельный джентльмен или паршивый пес – их мишенью становился каждый, а не только я, ибо что за жизнь без шутки? Мой вечер был полон их смеха, одновременно и детского, и взрослого, вырывавшегося из одного горла. Ужин в «Русалке» был лучшим из всех, на которых мне доводилось бывать до тех пор. Странно, но карлики напомнили мне о доме, если только дело было не в одном запахе угря и постоянных поддразниваниях, заставлявших меня чувствовать себя непринужденно.

После ужина мы перебрали с портвейном и проговорили до самой ночи. Нет, они были не мужем и женой, а братом и сестрой, которые занимались этим ремеслом с тех пор, как научились ходить, и содержали обоих родителей и троих братьев и сестер нормального роста до тех пор, пока родители не умерли, а дети не выросли.

– А потом мы остались одни, только я и он, и это неплохая жизнь.

– По большей части хорошая. Особенно теперь, когда у нас есть доктор…

– Который вовсе не доктор…

– Доктор, который не доктор. До него было несколько негодяев. Невежд грабить большого ума не надо, но именно поэтому мы выучились.

– И когда мы увидели доктора с его живым скелетом и трехногой девчонкой, мы подумали, что он может оказаться хорошим человеком.

– Из-за лошади…

– Да, из-за лошади.

Они не удосужились объяснить про лошадь, но рассказали про доброту, с которой доктор ухаживал за двумя своими изначальными подопечными, которые умерли, не выдержав холодного и необычайно спертого, насыщенного миазмами зимнего воздуха.

– Конституцией не вышли, видишь ли.

– Не вынесли зимней вони и холодов.

– Боже, летом бывает и похуже.

– Но не холодно.

– Не так холодно.

– Но доктор хорошо о нас заботится. Заключает все сделки и представляет нас публике. Забирает только треть выручки.

– Меньше, чем большинство.

– Позволяет нам вести образ жизни, к которому мы привыкли, верно, женушка?

– Но теперь ему вздумалось добавить к представлению детей.

– Свадьба уже устарела. Семья – вот чего хочет публика. Миниатюрная семья.

– И часто используют детей? – У меня не было возможности задавать много вопросов. И этот вызывал лишь жалостливые взгляды.

– Всегда.

– Дети лучше всего.

– Все умиляются, а мы делаем деньги.

– На милоте.

– Миленький, как поросеночек.

– Как сосисочка.

– Как тыковка.

– Как кисонька.

– Как младенчик.

– Именно. Сладких младенчиков – вот чего им надо.

– Ой, посмотри на мальчика. Видишь, как нахмурился?

– Лоб – что вспаханное поле.

– Это от ужаса.

– Все в порядке, Индейчик. Таким образом можно жить припеваючи.

– Посмотри, как мы хорошо устроились.

Тут Эрни достал небольшой поднос со сладостями, и я оценил каждую – они настояли, чтобы я их попробовал.

– Ты можешь быть нашим другом. На время гастролей.

– Мы бываем здесь каждый год или два. И уже видели тут труппу маори.

– Нет, то были самоанцы. Или австралийские аборигены.

– Ну откуда мне знать? Мы видели таких, как ты. Я бы и сам этим занялся, будь я нормального роста, просто чтобы зарабатывать на жизнь.

– Не говори глупостей, зачем мальчику это слышать? Он же настоящий. Разве не видишь? Ни леопардовых шкур, ни боевой раскраски.

– Я имел в виду, что ты хорошо зарабатываешь. У тебя все будет хорошо.

– Может, даже счастлив будешь.

– Мы вот иногда бываем.

– После виски.

Я попытался заговорить сквозь взрывы глуповатого смеха, которым они разразились.

– Прошу прощения, вы ошибаетесь. Я не собираюсь провести так всю жизнь. Это просто способ увидеть мир. Это не то, к чему я стремлюсь.

– Некоторых это устраивает. И к чему же ты стремишься, мальчик?

Хороший вопрос.

– Мне бы хотелось увидеть еще больше мира. И больше узнать.

– И как ты за это заплатишь?

У меня не было готового ответа.

– А, видишь. Не спеши отказываться от той жизни, что сама идет тебе в руки. Мы могли бы показать тебе, как оказаться в выигрыше.

– Если тебе когда-нибудь захочется.

– Да уж, она дело говорит. Ты хороший мальчик. Тебя могут обмануть. Мы о тебе позаботимся.

– Если тебе это нужно.

– Если тебе это нужно, да. Подумай об этом, мальчик.

– Маори.

– Индейчик.

– Туземчик.

– Перчик.

– Тебе нравятся карты, Перчик?

Так начались наши карточные вечера – регулярное мероприятие, занимавшее меня в последующие недели, пока Художник работал над рукописью и готовился к следующей экспедиции. Иногда я брал с собой Билли и Генри; иногда приходил один и встречался с удивительными друзьями карликов, такими как высоченный Человек-Жираф и Женщина-Фея – деформированные ребра на ее спине имели вид крыльев. Эрни с Эсме знали всех лондонских уродов, о чем они сообщили мне с некоторой гордостью, выгибаясь для привычного поцелуя в щеку. Манерой собирать всех нас вокруг себя они больше, чем кто-либо еще в Лондоне, напоминали мне стариков у меня на родине.

Они не всегда бывали такими веселыми. Выдавались вечера, когда мы просто сидели у них перед камином и разговаривали. У Эрни с Эсме была странная и грустная жизнь. Однако большую часть времени они пребывали в бодром настроении и проявляли ко мне интерес – и вовсе не тот, что остальные. Они были заботливы и добры, предостерегая меня, каких людей стоит опасаться, а каких любить. Похоже, по этой части я преуспел. Билли с Генри были моими лучшими друзьями, Ангусы – моими великими покровителями, а находясь в этой странной новой кучке изгоев и мифических существ, я вспоминал о другой своей сущности.