Текст книги "Воображаемые жизни Джеймса Понеке"

Автор книги: Тина Макерети

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16

Это нужно было сделать немедленно. Мне давно нужно было предстать перед Ангусами, чтобы загладить вину за свое поведение. Больше времени не было. Они знали, что я пропадаю по ночам, и, я был уверен, уже начали терять веру в мою добродетель. Мои заявления о том, что я выхожу бродить по ночам, чтобы понаблюдать за жителями Лондона, больше не воспринимались всерьез, – конечно же, Ангусы знали, что я сам стал ночным бродягой и не чурался пьянства. Прошли дни прогулок в парке и совместных восторгов перед чудесными городскими диковинками. Мистер и мисс Ангус были слишком добры и слишком вежливы, чтобы открыто высказывать мне свое порицание, но с отъездом Художника мое поведение становилось все более беспорядочным, и я практически не оставил им выбора.

Мы с Билли не виделись уже несколько недель. Как написал мистер Антробус вскоре после случившегося, Генри была еще жива, но в тяжелом состоянии. Ее мать не позволяла Билли ее навещать. Тот обвинял равно меня и себя самого и был безутешен. Мне следовало держаться от него подальше.

Мы с мистером Антробусом еще раз встретились в кофейне, чтобы он смог сообщить мне о решении судьи касательно нападения на Генри и попрощаться. Никакого дальнейшего расследования не предполагалось. Шесть обвиняемых были допрошены, и все описали одну и ту же сцену: молодая женщина, одетая мужчиной, поставила себя в глупое положение, вследствие чего началась неразбериха и драка. Билли ухудшил дело, – он был очень агрессивен, – и в потасовке с Генриеттой Лок произошел несчастный случай.

– Понятно, – сказал я. – Но, конечно же…

– Мистер Нептун просил пересмотреть дело, но его голос мало значит против голосов тех шестерых, которые все ручаются друг за друга. Если он будет настаивать, то может сам попасть под обвинение.

– Но она жива! Ведь есть же надежда?

– Не для мистера Нептуна. Мать мисс Лок винит его за то, что случилось, и не позволяет ему навещать ее. Он хочет оплатить лечение, но у него нет таких средств. Ее семья все равно не приняла бы его помощи, поэтому я навестил их с нашим семейным врачом и сказался просто свидетелем, чтобы они не подумали, что я сообщник мистера Нептуна, как решили в полиции. Врач не нашел ничего нового, что можно было бы сделать для нее, мистер Понеке. Она либо поправится… либо нет.

Я не мог думать об этом. Я не мог думать о бедной Генри. Столько жизни в каждом ее шаге. Я не мог думать о том, что этой жизни больше нет.

Больше по этому поводу сказать было нечего, и мы вместе разделили унылую трапезу.

– Я скоро уеду, – сказал я. – Наймусь на корабль. Не думаю, что смогу долго оставаться в Лондоне.

– Я буду скучать по вашему обществу, юный Хеми, но ваше стремление мне понятно. Для нас всех это было трудное время. – Мне было грустно видеть, как ссутулились плечи моего друга, какими растрепанными были его волосы и борода. – Я бы и сам, вероятно, отплыл бы куда-нибудь, будь у меня выбор. Но нет, мое место здесь. Я нашел отличное занятие, дабы отвлечься, не выезжая из Саутворка. Буду больше уделять времени благотворительности, начну с богадельни в Хэкни. У меня есть доход, который позволяет мне не работать, но у меня больше нет такого желания. Я должен приносить пользу обществу, а не только философствовать об этом.

Я никогда раньше не видел мистера Антробуса таким решительным и красноречивым.

– Я буду скучать по вам, дорогой мой друг. Вы всегда присматривали за мной, а взамен я могу дать только мое уважение, хотя мне больше не ведомо, имеет ли оно большой вес.

– О, мистер Понеке… – Но тут Антробус запнулся, не в силах продолжать, и я понял, что смутил его и что вес тех слов, которыми нам нужно было обменяться, намного превзошел нашу способность к высказыванию, поэтому мы долго-долго сидели за кофе и смотрели, как входят и выходят посетители, и молчали, пока не пришло время прощаться.

* * *

На следующий вечер я снова встретился за ужином с мистером Ангусом и мисс Ангус. Как обычно, мисс Ангус осведомилась у отца о делах, начав привычную беседу, редко отклонявшуюся от общепринятых тем.

– Отец, мне показалось, мы с вами на этой неделе еще не виделись. Надеюсь, все в порядке?

– Да, милая. Как тебе известно, работа останавливается редко. Мы едва поспеваем за спросом. Транспорт – вот величайшее техническое достижение нашего времени, что бы ни говорили печатники и архитекторы. А у тебя как дела?

– Как вы знаете, мои дни всегда следуют заведенному распорядку, но в последнее время я редко вижу мистера Понеке… – тут она посмотрела на меня, – что утром, что вечером. Боюсь, мне может слишком наскучить домашнее одиночество, и потребуется почаще навещать других друзей.

– Хорошая мысль, дочь, – ответил мистер Ангус, чье внимание было почти полностью поглощено стоявшей перед ним тарелкой.

– Тебе не кажется странным, отец, что мы почти не видим нашего друга?

Мистер Ангус согласно забормотал, но продолжил резать свое мясо, не переставая жевать. Когда он поднял глаза, я увидел, что мистер Ангус изо всех сил старался избежать тех неизбежных вопросов, которые теперь ему следовало мне задать. Мне доводилось слышать, как его называли изворотливым дельцом, но, по-моему, мистер Ангус – самый великодушный и щедрый из благодетелей. Наконец он положил вилку на тарелку. В то же мгновение я обрел дар речи, хотя и понятия не имел, какие слова собирался произнести.

– Сэр. Мой дражайший друг, мисс Ангус. Я был ужасным гостем, и мне нет оправдания. Вы сделали мне столько добра, столько мне дали. Вы приняли меня наилучшим образом и усадили за свой щедрый стол. Я не надеюсь, что вы поймете или простите мое дурное поведение. Все, что я могу вам сказать, – это то, что я приехал сюда учиться и узнавать новое, но то, что я узнал, не ответило моим ожиданиям. Там, откуда я родом, принято платить тем же, но мне нечем воздать за вашу щедрость. И я могу лишь попросить за это прощения.

Мистер Ангус начал краснеть, нервно оглядываясь по сторонам.

– Вздор! Полный вздор! Ты, милый мальчик, наш гость. Кроме того, мой сын воспользовался твоими услугами для своей великой выставки, за которые, как я полагаю, не последовало никакого вознаграждения, кроме моей щедрости. Юноша есть юноша, осмелюсь сказать, откуда бы он ни был родом. Я знаю, что мои собственные сыновья сделали свою мать несчастной своими странствиями, как только они достигли совершеннолетия. Мне повезло, что у меня есть дочь, благодаря которой я нахожусь в здравом уме и в хорошей компании. Но мы беспокоимся о тебе, юный Джеймс. Мы не убеждены, что ты настолько силен, как тебе кажется. Найди свою цель!

– Да, Джеймс, мы так о вас беспокоимся. – Мисс Ангус высказала свои мысли, и услышать их было для меня облегчением. Я очень долго избегал этого разговора, но наконец понял, насколько лучше изложить вслух то, что обычно остается невысказанным. – Кто-нибудь может воспользоваться вашей неопытностью. Вы все еще так молоды и недавно в Англии. Отцу интересно, есть ли у вас цель, профессия, к которой вы, возможно, стремитесь?

– Да, профессиональная цель! Мы знаем, что ты любишь книги, но как ты распорядишься своим образованием? Кем ты станешь?

Кем мне следовало стать? Я так много об этом мечтал. Писательство и преподавание потребовали бы дальнейшего обучения. Ничто из этого уже не имело значения. У меня была задача, которую я должен был выполнить, договор, который я должен был соблюсти. Он нуждался во мне, даже если думал иначе. И я сделаю это для Генри. До сих пор я не сделал ничего.

– Я хочу пойти в море.

Не будь я настолько серьезен, я счел бы выражения лиц моих собеседников комичными.

– Но вам же не нравится в море, мистер Понеке. И ваши книги. Я даже мысли не допускала, что ваша учеба подготовила вас для работы матросом. – Мисс Ангус была самой практичной и внимательной женщиной на свете.

Мистер Ангус посмотрел на меня так, словно обдумывал новую конструкцию экипажа.

– Чего ты хочешь от моря, мальчик?

– Я хочу увидеть остальной мир, и, если я буду плавать на одном из ваших кораблей, мистер Ангус, я буду уверен, что отрабатываю проезд и возвращаю вам долг.

– Видишь, дочь моя, ничего с ним не поделаешь. Он хочет сам за себя платить. И да будет так. Не знаю, что там говорят про туземцев и дикарей. Я никогда не встречал человека столь же цивилизованного, как юный Джеймс Понеке.

Я видел, что мисс Ангус расстроена. Она посмотрела на меня, словно отступив несколько шагов назад перед картиной, чтобы оценить ее с расстояния. Возможно, в конце концов я оказался не тем, кем она думала. Мне было грустно разочаровать ее и отказаться от ее общества, но я не мог сделать ничего, чтобы заполнить пропасть, разверзшуюся между ее миром и моим собственным. Я не мог рассказать ей, с какими бедами я столкнулся или почему должен уехать. Мне не хотелось очернять ее прекрасное представление о мире или умалять остатки уважения, которое она могла еще ко мне питать.

С помощью знакомств и воодушевления мистера Ангуса все устроилось запросто. В последний день своего пребывания в доме я отправился к цветочнице и купил мисс Ангус охапку цветов, составил из них большой букет и оставил его в гостиной, с открыткой собственного изготовления – скупым наброском из трех фигур: пухлого мужчины, барышни с красивым зонтиком и юноши, бегущего к ограде, за которой стоят жираф, слон и лев, с деревьями, возвышающимися над всем, кроме жирафа. Казалось, это было так давно, но прошло всего несколько месяцев. Тогда я был всего лишь ребенком, и это был самый счастливый день на моей памяти, и мисс Ангус была мне верным и щедрым другом, несмотря на то, что нас разделяли целые миры. Я представлял, как она находит подарок, и надеялся, что он согреет ее.

* * *

Я последовал за своим сердцем на тот корабль, хотя Билли от меня отвернулся. Я последовал за своим сердцем на тот корабль, несмотря на то, что это было не то место, где мне действительно хотелось быть. Но где именно мне теперь хотелось быть, я не знал. Генри была нашим верным компасом, и без нее мы лишь плыли по течению.

Билли позволил своей боли превратиться в злобу, поэтому я не стал раскрывать ему свое небольшое вмешательство в наши судьбы. Просто капитан одного из торговых судов мистера Ангуса предложил ему работу, и он согласился, и был совершенно не рад обнаружить на том же корабле мое присутствие.

– Не путайся у меня под ногами, – усмехнулся он. – Я не стану тебя спасать, если попадешь в беду. – Позже, после беспокойной ночи в соседнем гамаке, он обратился ко мне более решительно. – Тебе тут не место, Понеке. Ты не должен был сюда наниматься.

– Я пришел не за тобой, – ответил я, но он либо не расслышал, либо не поверил.

– Ты, верно, счастлив, Джеймс. – Мое английское имя причиняло такую же острую боль, как если бы он использовал кулаки. – Теперь, когда Генри ушла с дороги. Теперь я весь твой, а, дружище?

Он был несправедлив. Он знал, что это заденет меня и заставит почувствовать свою вину.

– Не надо, Билли. Ты же знаешь, что я люблю ее так же сильно… так же сильно, как…

– Даже не смей воображать, будто что-то знаешь о чужой любви, Понеке. Сразу тебе скажу, лучше заткнись.

– Ты не единственный, кто пострадал, Билли.

– Ты ничего об этом не знаешь. Больше предупреждать не буду.

– Мне жаль, Билли, мне так жаль.

– Я не хочу слышать твой голос. Не хочу знать о твоем существовании. Ты это понимаешь? Убирайся отсюда.

Но я не двинулся с места. Наверняка я думал, что он увидит меня, увидит дружбу, которая связывала нас до того, как все изменилось, поймет, что мы можем вернуть ее, что все остальное было ужасной ошибкой. Я думал, что кое-что знаю. Думал, что нам будет проще выстоять, если мы будем держаться вместе. Когда он сделал движение, чтобы уйти, я шагнул вперед, поднял руку, как будто хотел коснуться его плеча, и произнес его имя.

Билли широко замахнулся. Удар пришелся мне по щеке, и я был настолько потрясен, что просто осел на палубу, поддавшись настойчивой боли. Билли. Брат мой.

– Почему ты меня преследуешь? Ты мне противен, один твой вид мне противен. Если бы ты не…

Я упал на спину и, лежа, посмотрел на него.

– Если бы я не… что? – Я тоже разозлился. Разозлился на его несправедливость, на то, что он меня отталкивал. – Не я толкнул на нее тех мужчин! Это все твоих рук дело, Уильям Смит.

Он с яростью посмотрел на меня, снова занеся кулак, но я по-прежнему беспомощно лежал на палубе. Он уронил кулак и плюнул, и повернул прочь. Тогда я разглядел его по-настоящему, увидел опустошение за его яростью. Он будет идти намеченным курсом, понял я, и, если понадобится, разрушит все на своем пути. И в то мгновение мне было плевать. «Ну и катись к черту», – подумал я.

* * *

Корабельная работа никогда не кончалась. Она была предназначена для мужчин, которые сами были такими же прочными, крепко сбитыми и мозолистыми, как канаты. Нежная кожа не вынесла бы всего этого натягивания и стягивания, развязывания и завязывания узлами корабельных канатов, особенно смоченных соленой водой. Мозоли нужно было нарастить, ободрав кожу до крови и на следующий день начав все сначала. Дни, проведенные в четырех стенах за созерцанием и корпением над книгами, сделали меня малопригодным для всего этого, а Лондон уже заразил мои легкие. Я хрипел, кашлял и двигался как старик, особенно ночью, на холоде или в дыму. Я надеялся, что через какое-то время в открытом море легкие очистятся, и я окрепну. Возможно, так и произошло. Первые недели пути закалили меня, хотя суставы мои опухли и постоянно ныли. Увидев, что у меня нет мускулов для работы с канатами и парусами, команда стала поручать мне самые низменные задания, требующие самой малой физической силы. В моем ведении находились помойные ведра и бесконечная уборка. Я был рабом повара: возил продукты, чистил и срезал гниль с солонины или сухарей. Когда еда приходилась команде не по вкусу, они вымещали это на мне, потому что никто не отваживался бросить вызов повару. Они вдоволь глумились надо мной, но всегда в пределах разумного, потому что у капитана везде были уши, а он работал на Ангуса, и я был под его протекцией. Жаловаться мне было не на что, потому что, будь я одним из матросов, я бы тоже себя высмеивал.

Билли совершенно не обращал на меня внимания. Его сила и навыки делали его одним из самых востребованных гардемаринов. Он почти не спал. При любой возможности он брал двойную вахту, а когда не работал, то ел и спал, не отвлекаясь на разговоры. Мы виделись каждый день, но все время притворялись, что это не так. Через несколько недель я пару раз попытался заговорить с ним, но он едва снизошел до того, чтобы заметить мое присутствие. Попытки вышли робкими, детскими.

– Билли, ты видел утром, как стая скатов прыгала по правому борту?

– Хеми, да оставь ты меня в покое, мне не интересны твои наблюдения, и я тебе не друг. Когда ты вобьешь это себе в голову? Между нами все кончено.

– Но мне от тебя ничего не нужно. Я только хочу…

– Я знаю, чего ты хочешь, Хеми. И я сейчас не питаю любви ни к одному мужчине. Держись от меня подальше. Я ни на что путное не годен. Как и любой другой из здесь собравшихся. И возможно, ты – больше, чем кто бы то ни было. Все, что у меня есть, – это работа, в которой можно забыться. Рекомендую подумать о том же.

Он был прав. Я был ни на что не годен. Мне не следовало наниматься на этот корабль, но я думал, что если последую за ним сюда, подальше от мрачного города и всего, что случилось, то смогу возродить дружбу с ним. Мы могли бы стать товарищами, товарищами по боли. Но я был недостоин вины, которую Билли лелеял в своем сердце. И он знал, что наблюдать за ним и не иметь позволения предложить свое утешение или получить его самому было для меня наказанием.

* * *

Корабль – это отдельный остров со своими правилами. В свое первое путешествие мне было так плохо, что я обращал на них мало внимания и прятался за юбками Художника. На «Перпетуе» подобной защиты у меня не было. Я уклонялся от этого сколько мог, пока не назрела необходимость проявить себя хорошим человеком, хотя у меня не хватило духу выделывать смешные фортели и остроумничать. Вместо этого я обратился к своим цветным братьям, тем, к кому, как и ко мне, относились с некоторым подозрением из-за одного их внешнего вида и звука их речи. Будь ты черным или коричневым, индийцем или выходцем с Востока, людям с темной кожей приходится больше стараться, чтобы произвести правильное впечатление, поэтому мы все частенько оказывались на грани неприятностей. Это уводило меня еще дальше от Билли, но для меня много значило находиться в компании тех, кто знал, что было по другую сторону той невидимой стены, которую англичанам нравится вокруг себя возводить. Мы были притоками одной реки, сиротами одной и той же Империи. Близнецы Набарун и Набенду из Индии – никто не мог управляться с такелажем лучше них. Джонатан, который называл себя индейцем: мать его была креолкой, а бабка – коренной американкой. Этот парень мог петь на четырех языках и говорить на трех. И конечно же, Сонг, наш кок, тщедушный человечек со свирепым нравом. Он называл меня своим Шаози – Ложкой, – потому что это ему я подчинялся.

– Меня зовут Сонг[71]71
  Song – песня (англ.).


[Закрыть], – сказал он в мой первый день. – Запомни, это значит сильный.

Когда я засмеялся, он принялся охаживать меня по плечам самым тяжелым половником. Я попытался сжаться и убраться с его дороги, но в итоге поплатился синяками на руках.

– Что ты смеешься, глупый мальчишка? Ты стоишь не больше, чем эта ложка. – Так он и стал меня называть, потому что для него я был всего лишь новым инструментом на камбузе. Я скоро понял, что лишний раз злить Сонга не стоило.

– Как, ты думаешь, китаец стал коком на корабле у англичан? – прошептал мне Набарун, когда мы в первый раз ели вместе. – У Сонга волшебные руки. Может превратить самое тухлое мясо и самое гнилое зерно в восточный пир. Капитан ни о ком больше и слышать не хочет.

– Сила силе рознь. – Набенду, его брат, схватил меня за плечо, заставив вздрогнуть от боли. – Слушайся его, и у тебя все будет хорошо.

Так я и сделал. Вскоре я узнал, что вкус еде придавало не волшебство, а специи, которые Сонг всегда носил с собой. К концу недели он вроде уже не имел ничего против маленькой песенки, которую я сочинил, я назвал ее «Сила Сонга».

– Очень смешно, Шаози. Но работай усердно, или я заведу себе новую ложку.

И еще был Итан. Я рассказываю о нем последним, потому что рана моя еще свежа. Итан, самый замечательный из нас. Наверное, он понял меня еще раньше, чем я понял себя. Он меня разглядел. Как мне передать то, что мы делили друг с другом, мы, изгои на том корабле? Мы все плыли по воле волн от чего-то или куда-то и, вероятно, должны были острее чувствовать свою непохожесть друг на друга, чем было на самом деле. Что для меня значило, когда Сонг называл меня Шаози или когда Джонатан пел очередную похабную колыбельную? Почему я чувствовал себя как дома, когда Итан клал широкую руку мне на затылок? Почему, когда мы смеялись, наш смех так отличался от того, которым я смеялся или заставлял смеяться других в Лондоне? Эти люди заставили меня многое вспомнить. Когда мы рассказывали о себе, мне казалось, что я слышал одну и ту же историю.

– В ту ночь пришли солдаты.

– Я убежал оттуда и спрятался.

– Лучше было уйти, чем остаться и быть рабом. Но мне не следовало их оставлять.

Мы считали себя трусами и предателями. Мы думали, что мы не можем вернуться домой.

Но Итан держал путь домой, по крайней мере, в свой родной океан. Хотя мы планировали зайти в несколько портов Вест-Индии, его остров, Ямайка, не был одним из них. Я знал, как чувствовал бы себя, если бы мы направлялись к островам Тихого океана: как кожу ласкает домашний ветер, как ухо ловит песню людей, так похожих на твоих сородичей. Дом не всегда означает землю. Итан рассказал нам, что бежал из Карибского моря, как любой чернокожий мужчина или женщина, у которых появлялась такая возможность. Рабство, несмотря на популярность движений против него в Великобритании[72]72
  Конец рабству в Британской империи и ее колониях был положен в 1833 году, после принятия Акта об отмене рабства (вступил в силу в 1834 году), исключением стали территории, принадлежавшие Ост-Индской компании, – на них рабство было отменено в 1843 году. В 1839 году было создано «Британское и зарубежное общество борьбы с рабством», целью которого было искоренить рабство во всем мире, оно существует и сегодня под названием «Международное общество борьбы с рабством».


[Закрыть], во многих местах оставалось обыденным явлением если не официально, то по умолчанию. Что делать с переселенным народом, которому по-прежнему нужно есть? Рабский труд – то же самое, что рабство. Но такие люди, как Итан, люди с силой богов, могли сменить хозяев и обрести некое подобие свободы.

– Нам нужно называть тебя Сонгом! – воскликнул я, заработав себе взбучку половником, когда мы готовили очередной обед. Иногда мой рот опережает мысли.

– Не путай мой рост с силой нашего кока, – сказал Итан. Он знал, кого держаться, но ухмыльнулся и подмигнул в мою сторону.

Именно это странное братство помогало мне держаться на плаву в нашем путешествии.