Текст книги "Воображаемые жизни Джеймса Понеке"

Автор книги: Тина Макерети

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Мы долго ничего больше не ели. Мне никогда особо не нравилось работать в поле, а вот в океане кажется, что я могу по нему на цыпочках пройти и заставить рыбу танцевать у меня на кончиках пальцев.

– Это ты точно можешь, Роберт.

– Нашли это место. Просто пятачок, на который в те времена никто и внимания не обращал. Здесь ничего не вырастишь. Трудно уходить и возвращаться, если не разбираешься в приливах. Вот мы и построили здесь дом.

– Никто больше этим пятачком не владеет, а если и владеет, то он этого еще не понял, как и того, что мы должны ему арендную плату.

– Это всего лишь пляж. Все может в любую минуту смыть.

– Но это наш пляж. И обломки будут нашими обломками, даже если малышне придется вцепиться в них клешнями, как крабам после шторма.

– Мы все просто крабы во время шторма, верно, Эми?

– Я – так точно.

– Мы не могли больше так жить, верно, Ребека?

– Верно, Роберт. Больше не могли.

– Первые двое у нас родились рабами. Хорошо, что мы оба выносливые и держимся тихо, и умеем выходить сухими из воды.

– Нужно быть сильным, но не слишком, а то тебя возьмут на заметку.

– Настолько сильным, чтобы выжить.

– Хотя, если бы все не изменилось, может, нас здесь сейчас бы и не было.

– Гм-м-м. Думаю, я бы помер от одного вида очередного поля.

– Гм-м-м.

Мне нравился звук голосов Роберта и Ребеки, их музыка. Это был второй звук, который притягивал меня на этих островах после океанского рева, который в равной мере бранил меня и убаюкивал. Их песня была как бальзам на мою избитую душу, нежное rongoa, лекарство. Но даже не говоря об этом вслух, они рассказывали мне об избиениях, вынесенных в дни, предшествовавшие их свободе. Я слышал это в их голосах, даже если теперь это было просто пустым пространством, необитаемым местом, где прошла прежняя жизнь, тем, что они пытались вычеркнуть из памяти. Мои ночные кошмары были ничем по сравнению с ужасом, который они сдерживали силой воли и упрямой верой в сквоттерское право. Я рассказал им то, что рассказал мне Итан, что он показал мне на своей спине.

– Не знаю, почему они этого не признают, большинство из них, – сказал Роберт, когда мы склонились над его сетями, которые я трясущимися руками пытался помогать ему чинить. – Они не признают нас, не признают, что мы – это они сами, не признают, что то, что они делают с нами, они делают с самими собой. Так даже в их Библии сказано. И они все равно не признают.

Но разговор об Итане воскресил его в моей памяти, а я и помыслить не мог, где он мог быть, что могло с ним случиться.

Роберт и Ребека были вежливы и снисходительны со мной, странным обломком кораблекрушения, и в ответ я предложил им рассказы обо всем, что мог воскресить в памяти про свою родину и великий северный город белых, где у каждого из их бывших хозяев был родительский дом и семья, состояние и доброе купеческое имя. Моим друзьям было легче выносить тяжесть и ненадежность своей теперешней жизни, чем долгие часы работы на какого-нибудь плантатора. Они сказали мне, что никто не заставит их детей работать в поле, чего бы им это ни стоило. Мне было покойно наблюдать за ритмичным течением их жизни, как дети забегают в дом и выбегают наружу, круглыми глазами глядя на оборванного незнакомца на одной из их кроватей. Вскоре они осмелели и принялись перелезать через меня, если игра этого требовала. В конце концов мои ноги обрели устойчивость, и я снова стал думать о других вещах. О доме. Не о Лондоне. Я больше не знал, что думать об этом городе, не знал, что он для меня значил. Но о доме. Как же я тосковал по тому, чего у меня никогда не было. Мой собственный дом. Место, которое просто принадлежало бы мне. Место, где можно отдохнуть. И может быть, завести семью.

На шестой день после моего пробуждения на берег начало выносить тела. Уже несколько дней над морем нависали тучи, и коль скоро ветры и течения были не в духе, Роберт в то утро остался дома и обнаружил в сетях утопленников вместо рыбы. Я еще недостаточно окреп, чтобы далеко ходить, но тела продолжало выносить целых три дня, по одному или по два за раз. В последний день из своеобразного чувства долга я спустился к берегу поприветствовать своих собратьев. Не следовало мне этого делать. Там был Итан, посеревший и посиневший, и раздутый, в целости остались лишь половина его лица и одна рука, но я был уверен, что это был он. Такой сильный мужчина. Без сомнения, погиб при попытке спасти корабль. А я вот выжил. Koretake выжил. Я боролся со рвотой и спотыкался, пытаясь помочь Роберту похоронить его, пока он не велел мне вернуться в дом. Помощи от меня не было никакой. Я начинал к этому привыкать. Но Итан заслуживал лучшего. Он был лучше. Это его должно было выбросить на берег живым. Я был всего лишь пустой чашей для милостыни, ошметком водорослей на корабельном днище. Я осознавал это всем своим существом, пока шел обратно в дом. Мне потребовалось много времени, чтобы преодолеть это короткое расстояние, глядя на лазурный горизонт.

Я не знал, чем был для меня Итан, я не знал, кем он мог бы для меня стать, но его присутствие в мире было таким неистовым, таким значительным, таким великолепным. Таким красивым. Без него мой мир стал намного меньше.

* * *

Как только я почувствовал, что готов, я сказал семье, что мне пора в путь. Мне нечего было им предложить, я ничем не мог отплатить им. Лучшее, что я мог сделать, – это избавить их от себя, чтобы больше не быть обузой.

– Оставайся сколько захочешь, – сказала Ребека, пытаясь изобразить безразличие, хотя ее глаза были такими суровыми, что я понял, что в них пряталась нежность.

– Ты вовсе не обуза, – сказал Роберт, и мальчишки принялись бегать вокруг меня, пока девочки украшали меня гирляндами из кокосовых листьев.

Но они знали не хуже меня, что для меня, застрявшего между мирами, на острове места не было. И несмотря на их протесты, у них хватало ртов, которые нужно было кормить. В конце недели я должен был пойти с Робертом на рынок, а оттуда отправиться в Бриджтаун.

– Там ты найдешь корабль, – сказал он, – и толпу первых помощников в поисках юнги. Но помни, с ними нужно держать ухо востро. Будь осторожен. Будь внимателен. К нам в порты какая только нечисть не стекается. Это жопа мира, и сквозь нее льется поток дерьма. – Ребека издала свой обычный звук согласия, напевая сквозь сомкнутые губы, и в этом звуке было все, что она хотела мне сказать, и многое другое. Она уже считала меня ребенком из своего бездомного выводка. Это можно было сказать просто по тому, как напевно тек ее голос. Потом она вернулась к своей работе, ворча на детей, попадавшихся ей под руку. Я больше не был ребенком, и никакое желание не могло бы сделать Ребеку моей матерью.

Пока мы шли, Роберт снова предупредил меня о вероломстве, которое могло поджидать смуглого парня вроде меня в порту, но единственным способом вернуться домой было утомительное плавание на север, откуда я смог бы отправиться в новое утомительное плавание на юг, в Новую Зеландию. На рынке я помогал Роберту чем только мог, а потом ему настало время уходить, а мне отправляться по дороге на юг в Бриджтаун. Мне не хотелось прощаться с Робертом. Словно все прощания, случившиеся в моей жизни, разом на меня навалились. Я подумал, что с меня хватит, хватит странствовать по всем этим настоящим дорогам и жить воображаемыми жизнями, ни одна из которых не была ни настоящей, ни долгой.

Я умолял богов отнести меня домой, понятия не имея, каких именно богов умоляю, просто просил отнести меня домой, на этот раз думая о своей матери, отце и сестре. «Пожалуйста, помогите мне обрести дом», – это я обращался уже к своим предкам. Возможно, я впервые по-настоящему повернулся лицом к дому с тех пор, как был очень маленьким мальчиком. Но несмотря на все мои молитвы, рыдания и заламывание рук, пока я брел по длинной сухой дороге в Бриджтаун, у меня было лишь смутное представление о том, как мог бы выглядеть мой дом, или о том, кем бы я мог в нем быть. Все, что я мог сделать, это повернуться в правильном направлении, продвигаться вперед и надеяться, что как-нибудь мне удастся достичь того места, откуда я родом.

Глава 19

Итак, я оказался в порту. Порт может быть жестоким местом, но я уже бывал там раньше, вглядываясь в суровую неизвестность и полагаясь лишь на свой ум и характер, чтобы ее преодолеть. Я надеялся, что на этот раз все сложится так же, как складывалось всегда, но Бриджтаун был избалован дешевой или даже бесплатной рабочей силой, нравы здесь были суровы, а порядки бесчеловечны. При всей своей браваде и показной самоуверенности я был все еще слишком молод и слаб и ни для кого не представлял особенной ценности. Весь долгий день я ходил с одного торгового судна на другое и предлагал свои услуги, а затем всю долгую ночь делал то же самое, попутно избегая драк и грузных мужчин со слишком масляными взглядами, чтобы не иметь дурных намерений. Следующий день застал меня за тем же занятием, разве что, когда запасы Ребеки иссякли, успел стать свидетелем начала голода и жажды. Ко мне вернулась лихорадка, а с нею боль и опухоли, которые, видимо, поселились у меня в костях. Я подумал, что, по крайней мере, дотяну свои последние жалкие дни в красивом месте. Повсюду яркие краски, разбавленные морем. Так много фигуристых мужчин и женщин – местных, не то что закопченные, краснолицые матросы. Не знаю, высказывал ли я эти мысли вслух. Но я едва удерживал себя в вертикальном положении. Ни один капитан или старший помощник ни за что не увидел бы во мне выгодного приобретения для своей команды.

Я размышлял, доведется ли мне увидеть выживших после крушения «Перпетуи», и время от времени мне казалось, что я их вижу, хотя у меня не было сил их догнать. Я угасал от жажды, когда на меня упала тень и, взглянув вверх, я решил, что вижу мальчика моего возраста, потому что свет падал ему в спину, и я мог различить лишь его силуэт. Но, когда силуэт пошевелился, я понял, кем был тот, кто меня нашел.

– Шаози! Вот. Попей.

Сонг сунул мне под нос фляжку, и я с благодарностью набрал в рот столько воды, сколько мог, лишь бы не осушить ее до дна.

– Ты выглядишь больным, Шаози.

– Мммм. Теперь мне намного лучше, Сонг. Где все? Где Билли? И Набарун с Набенду? И Джонатан? Сонг, я знаю, где Итан. Но не скажу. От него осталось слишком мало, чтобы о нем рассказывать.

– Тише, Шаози, ты несешь околесицу. Лучше передохни.

– Но Генри с Билли. С ними все будет хорошо, да?

– Кто такой Генри? Я видел только пятерых, кто выбрался. Билли не видел. Ни Набаруна с Набенду. Ни Джонатана. Рад тебя видеть, Шаози. Думал, уж ты точно помер. Скоро мы найдем работу, поплывем домой. После того, как ты передохнешь.

На следующую ночь Сонг остался со мной, а потом оставил меня под деревом и отправился искать корабль. Он вернулся с едой и местом в команде для нас обоих. Сказал, что придется нелегко, мне нужно притвориться сильным.

После принесенной Сонгом соленой рыбы, хлеба и большого количества пресной воды я почувствовал в себе достаточно сил, чтобы притвориться здоровым. Мы взошли на борт «Элизы» еще до полудня.

* * *

Путешествие домой не было богато на события, и я был этому благодарен. Мы с Сонгом просто тянули лямку. Не имея надлежащего положения в команде, мы заступали на самые непопулярные вахты, брались за самые нелюбимые задания и старались не высовываться. В конце концов команда узнала нашу историю, и несколько человек сообщили, что неделей ранее встретили нескольких матросов из нашей команды, которые искали корабль, чтобы вернуться домой. Нам рассказали, что «Перпетуя» затонула, и встреченные ими матросы питали мало надежды, что выжил кто-то еще. Перед тем как наш корабль развалился на части, они сели в шлюпку и, не разбирая, где море носило их всю ту долгую ночь, отдались на волю волн, но на следующий день добралась до Бриджтауна. Насколько им было известно, среди спасшихся не было ни капитана, ни старшего помощника. Мы не знали, что сталось с нашими друзьями, кроме Итана. Мы не знали, что сталось с Билли.

Как вы можете догадаться по моему состоянию, в котором я это пишу, поправиться мне не удалось. Я таскал свое жалкое туловище от одной работы к другой, и, хотя команда и не давала мне поблажек, ко мне особо не лезли, а иногда даже давали подольше полежать в гамаке. Мы выжили, и раз нам выпала такая удача, никто не хотел нарваться на гнев морских богов, которые нас спасли. Сонг делал все, что мог, чтобы скрыть мою слабость – работник из него был отменный. Знаю, что обязан ему, как и другим, своей жизнью.

Мы вошли на Темзу в ясный день. Издалека, намного выше по течению, до меня донесся запах Лондона, старой грязной шлюхи. О, она кусается, я знаю. Где же мое уважение? Нет уж, теперь Лондон стал мне близкой подругой, которая заставила меня заплатить за каждую шалость, за каждое светлое пятно радости. Я испытывал к ней привязанность, подпорченную следами оспы у нее на шее, дырами в ее чулках, зловонием ее нижнего белья. И все же она возбуждала мою страсть, и знакомую, и новую одновременно. Я по-прежнему жаждал попробовать ее на вкус. Она по-прежнему могла нарядиться в свои лучшие лохмотья, сверкая глазами и обнажая плоть, заставляя мое сердце биться чуть чаще. Я был болен и жалок, полон тоски по Итану, полон неистовой скорби по Билли и Генри. Но Лондон, эта соблазнительная девка, по-прежнему держал меня в рабстве.

Я был глупцом, я был уверен в этом до глубины души, и, более того, подозревал, что принес несчастье всем, кто меня любил. Я стольких потерял. Те же, кто остались невредимыми, были под защитой своего положения в жизни, своего места в обществе, так тщательно выстроенном такими же, как они. Несмотря на то что Художник был уже за границей в очередном путешествии, он и его семья теперь были наиболее дороги моему сердцу. Они и еще мистер Антробус. Как бы мне хотелось не злоупотреблять так их гостеприимством. И все же я знал, что могу попросить семью Ангусов о помощи, по крайней мере в том, чтобы найти дорогу домой, и что я навеки у них в долгу, и что как-нибудь найду способ воздать им за доброту.

Так все и вышло. Едва узнав о моем прибытии, мистер Ангус послал за мной кэб. То, что я пережил крушение «Перпетуи», было для них чудом – они уже оплакивали и меня, и корабль, и большую часть команды. Увидев меня снова, мисс Ангус была потрясена, и вот они с мисс Херринг уже много месяцев ухаживают за мной в комнате, которую мистер Ангус так щедро мне предоставил. Он говорит, что другие его сыновья выросли и покинули его, так что теперь я должен стать ему сыном, и я наконец согласен быть тем, кем он хочет, потому что знаю, что без них был бы мертв.

Мы с мистером Сонгом расстались вскоре после того, как «Элиза» пришвартовалась. Мне вряд ли доведется иметь лучшего друга, чем он, но его семья и его дом не в Лондоне, и он намеревался продолжить свое путешествие так скоро, как только сможет. Перед тем как расстаться, я по-дурацки сгреб его в объятия, которые он выдержал через силу, после чего наказал мне выздоравливать и, наконец, не оставаться ложкой на всю жизнь, и мы оба рассмеялись с таким чувством, что сами удивились, и уголки моих глаз наполнились внезапными слезами.

Подъехавший экипаж гремел моими костями всю дорогу до дома Ангусов, и после того, как из меня вытянули мою историю и отправили в постель с бульоном, я проспал три дня. Проснувшись, я совсем не мог встать, и мисс Ангус забеспокоилась и послала за врачом. Врач говорит, что у меня самый ужасный ревматизм, какой ему приходилось наблюдать у такого молодого пациента, и что он вряд ли сможет прописать мне что-нибудь, кроме отдыха и хорошей диеты, подходящей для больных. Я болен костями. Болен до костей. Я едва могу удерживать себя в вертикальном положении.

Но ты, мое будущее. Ты всегда давал мне повод надеяться. Стремиться в то время, когда ты появишься, когда все, что меня беспокоит, окажется в прошлом. Мистер Антробус часто сидит со мной и рассказывает мне о великих философских учениях и о достижениях в развитии человечества, которые уже происходят. Мне видится, что мы отринем те взгляды и предрассудки, что причинили зло Генри. Те, что я видел вытравленными на спинах Итана и Роберта. С нас достанет борьбы против силы капризов Природы, силы бури и океана. О да, я начал все это уважать.

Слушай, мой милый, мое будущее. Слушай, что я тебе сейчас скажу. В последние несколько дней ко мне стал приходить Билли. Да, мой милый Билли. Поначалу я решил, что он призрак, но нет, каждый день он снова здесь появляется. Наказывает мне выздоравливать. Наказывает стать сильным, и думаю, что мне это удастся. Все это время я думал, что умираю, но теперь мне понятно, что это сердце мое было разбито, а не мое тело. Билли может заставить меня жить, просто приходя сюда. После обеда он сидит со мной, иногда даже держит меня за руку. Он не говорит главного. Не говорит, что его приход – это все необходимые мне доказательства его прощения.

Но приходов и уходов Билли никто не видит. Когда я упоминаю о нем, на меня смотрят словно издалека, словно пытаясь оценить мое состояние. Мисс Ангус кладет руку мне на плечо и велит мисс Херринг принести холодный компресс. Не знаю, как Билли пробирается мимо них, но знаю, что он существует.

Мы с Билли просматриваем эти страницы в те дни, когда он меня навещает, и он говорит, где я прав, где память меня подвела, а где я его удивил. Он напоминает мне обо всех моих обличьях, о названиях улиц и мест, которые я позабыл. Когда мы доходим до глав о них с Генри, он даже улыбается. «Милая Генри», – говорим мы в унисон. Иногда, пока Билли смотрит на меня, я плачу, но он слез не роняет. «Я тоже ее навещаю, – говорит он, – и верю, что она поправится. Верю, что она снова встанет с постели, как и ты». – «Но смогу ли я, Билли? – вопрошаю я. – И куда мне тогда идти?»

«Ты можешь пойти куда угодно, Хеми, – говорит он. – Ты посмотрел мир и примерил все те личины, в которых мог бы жить. Теперь тебе решать, Хеми. Решай, кто ты».

Странник, чудак, моряк, философ. Туземный мальчик в английском костюме, английский мальчик в туземном костюме. Экспонат, любовник, клоун, маори. Человек мира. Просто великолепно. Возможно, в конце концов, все это было по-настоящему. Возможно, все те люди и правда были моим порождением. Иногда казалось, что мир от меня этого требовал. Мир так много требует. Хотя вполне может быть, что все это время я был просто мальчиком, пытавшимся вернуться на орбиту вокруг солнца, своего папы.

И ты, тот, кто живет в светлом будущем, ты даешь мне надежду. Ибо я знаю, что в твое время Империя стала всем, что она ранее притворялась, что марш прогресса все изменил, что никто не страдает от несправедливости, потому что ты наверняка уже настолько выше этого. Я знаю, что прогресс и цивилизация принесли обещанный нам золотой век; что мужчины действуют с осторожностью; что женщины и дети свободны от голодного бремени; что место рождения и цвет кожи не имеют отношения ни к тому, как мир относится к тебе, ни к тому, как ты относишься к миру. Я предпочитаю верить, что города, полные великолепия и прогресса, которые были так близки и дороги моему сердцу, не оказались великой иллюзией; что мы поступаем с другими так, как желали бы, чтобы они поступали с нами; что животные из зоопарка выпущены из клеток и наслаждаются свободой; что мой отец нашел для своего племени безопасное пристанище; что Эсме и Эрни – королева и король мира, где никто не считается ненормальным; это изящная и сильная спина Итана, такая же гладкая и чистая, как в тот день, когда мать его родила; что к вам прислушиваются; что в Aotearoa никогда не привозили мушкетов, так что мои мать и сестра прожили достойную, долгую жизнь; что ни в одном городе никто не спит на улице; что в странах, которые считают себя великими, все люди свободны от притеснений; что мы больше не используем насилие, чтобы высказать то, что нам нужно; что мы такие же благородные, какими всегда себя выставляли; что мы стали лучше, что мы стали лучше. Потому что я не мог привести тебя в мир, который не был бы лучше того, где я нахожусь сейчас.

Я пришел из необузданной дикой страны к великому храму цивилизации, и я влюбился, и меня наполнил страх, потому что из всего этого не вышло никакого толку. Но они тоже меня видели. Они видели, как я смотрю на них диким взглядом, и чувствовали, что я их раскусил. И они не могли с этим смириться. Ты будешь жить лучше, дорогое будущее, и все это окупится. Я знаю, что ты сделан из более прочного материала. Я знаю, что легко они от вас не отделаются. Держи строй, мой потомок. На наш мир снизойдет мир. Щедролюбие и благоволение. И какой же всеобщий вздох почти тут же испустят все народы мира. Мы же это называем Цивилизацией? Как же она будет великолепна. Как величественна. А если нет, посмотри на них за меня диким взглядом.