Текст книги "Медведев"

Автор книги: Теодор Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

В конце концов Стехов благополучно вышел на базу Кочеткова. Только тогда наконец командование разрешило вылететь и самому Медведеву. Вместе с ним заняли места в самолете Александр Лукин, Лидия Шерстнева, Симона Кримкер, несколько бойцов-испанцев. Это было 20 июня 1942 года. Про себя Дмитрий Николаевич подивился совпадению: впервые он отправлялся во вражеский тыл в свой день рождения, вторично – в день рождения Татьяны Ильиничны!

Впоследствии Медведев вспоминал: «Прощание было недолгим. Провожающие знали, что мы летим на запад, что писем от нас скоро не будет, но ни о чем не расспрашивали, лишь желали счастливого пути, счастливой звезды, говорили те привычные, скупые, но полные значения напутственные слова, что надолго западают в сердце. В назначенное время самолет был готов. До свидания, Москва!

…Пролетая над линией фронта, – а она проходила не так далеко, несколько западнее Тулы, – самолет оказался в слепящих полосах прожекторных лучей. Вокруг нас рвутся снаряды немецких зениток. Но самолет счастливо минует опасную зону. Прошел еще час, и последовала команда – приготовиться к прыжку.

…Нас сбросили высоко – метрах в девятистах от земли. Небо ясное, над головой ярко светит луна, внизу, на земле, видны костры, но они удаляются – ветер относит нас в сторону. Кругом парашютисты – вверху, справа, слева. Вот один пролетел мимо меня, обгоняя. Успеваю подумать: парашют раскрылся не полностью, может разбиться человек.

Внизу – лес. По правилам приготовился… Но в тот же миг рвануло воздушной волной, отнесло в сторону и наконец стукнуло о землю. От опушки леса меня отнесло метров на сорок.

Заранее было обусловлено, что я зажгу костер и на огонь соберутся приземлившиеся парашютисты. Но я так ушибся при падении, что не могу встать на ноги и набрать хворосту для костра. Тогда я подтягиваю к себе парашют, зажигаю его и, держа наготове автомат, отползаю в кусты. Как знать, кто сейчас придет на этот костер!

Слышу чьи-то осторожные шаги. Спрашиваю:

– Пароль?

– Москва!

– Медведь, – отвечаю и громче: – Брось свой парашют на огонь, иди ко мне.

– Есть!

Подходит Лукин, за ним – Лида Шерстнева, потом один за другим появляются остальные…

Собрались все. Последним подошел товарищ, которого я заметил в воздухе. Его парашют раскрылся не полностью, и он неминуемо разбился бы, но, к счастью, ударился ногами о телеграфные провода, протянутые вдоль железной дороги, это смягчило падение.

Я встал, с трудом распрямился.

Компас, звездное небо и железная дорога – этого достаточно, чтобы знать, куда идти. Станция Толстый Лес совсем недалеко.

Итак, мы в тылу врага… за тысячу километров от Москвы».

Отряд идет к Ровно

Первой заботой Медведева после высадки было собрать людей, оценить ситуацию, добиться того, чтобы каждый боец и командир как можно быстрее освоился в непривычной обстановке. Требовалось наладить караульную и разведывательную службу – никто не мог знать, сколько спокойных дней немцы дадут новоприбывшим партизанам и дадут ли вообще.

Медведев сразу же обошел лагерь. Еще в Москве было определено, кто и что должен делать по приземлении. В общем, порядок устройства стоянки соблюдался, но не у каждого все получалось так, как следовало. Это Дмитрий Николаевич предвидел, понимал, что сейчас главное повести себя так, словно ничего особенного не произошло, словно и не во вражеском тылу они вовсе, а в подмосковном лесу, на очередном занятии.

Вот он увидел бойца, который никак не мог разжечь костер, хотя не один раз прекрасно справлялся с этим делом раньше, «дома». Медведев присел рядышком на корточки, хмыкнул, расшвырял хворост и собрал заново, классической пирамидкой. Чиркнул спичкой, и произошло маленькое чудо – костер разгорелся. Боец смущенно пробормотал что-то. Медведев выпрямился – и чуть не упал от острой боли, пронзившей позвоночник, перед глазами пошли круги… Это длилось какую-то секунду, потом боль прошла, оставив лишь испарину на лбу… Надо взять себя в руки, никто не должен заметить, что с командиром что-то неладно…

Дмитрий Николаевич раскидал ногой занявшийся уже костер.

– А теперь сложи сам, – сказал он бойцу и пошел проверять посты.

Через день над Толстым Лесом была сброшена еще одна группа десантников. Наблюдая за их приземлением, Медведев пришел к выводу, что площадка для приема парашютистов непригодна. Тут и рельсы, и вымощенные булыжником подъезды, станционные постройки и лесной склад, близко подступающие высокие деревья – все это представляло большие опасности для бойцов при приземлении. Не понравился Дмитрию Николаевичу и сам лагерь – он располагался на открытой со стороны леса поляне, где в случае нападения было бы трудно держать оборону. К тому же палатки, натянутые из белого парашютного перкаля, с наступлением темноты буквально светились за десятки метров, словно громадные серебристые пузыри.

В Москву ушла телеграмма – Медведев просил повременить с самолетами. Меж тем вернулись разведчики, посланные осмотреть окрестности. Они принесли тревожные вести. Оказывается, по всем деревням ходят слухи, что над Толстым Лесом каждую ночь десятки самолетов сбрасывают десантников, что из Москвы сюда доставлена уже целая парашютная дивизия. Медведев понимал – эти слухи рано или поздно неминуемо достигнут, если уже не достигли, гитлеровцев.

И командир отдал приказ на переход от станции Толстый Лес в Сарненские леса, к Ровно. На рассвете двадцать третьего июня отряд выступил в поход. В районе станции Медведев оставил на время лишь пятерых бойцов – на случай, если подойдут сюда все же группы Творогова и Пашуна. Оставили и доктора Цессарского.

Отряду предстояло пройти около двухсот километров. Разведчикам же – по крайней мере вдвое больше. По опыту Брянских лесов Медведев знал, и здесь, на Украине, свято соблюдал первую заповедь партизанского командира: шагу не ступать, предварительно не разведав, что тебя ждет впереди. Нетерпеливым (были и такие, конечно, среди его помощников) не уставал повторять своим чуть глуховатым голосом: «Осторожность – не трусость». Он посылал разведчиков километров на десять вперед. Убедившись, что все спокойно, они возвращались и… еще раз, естественно, повторяли эти десять километров уже вместе с колонной.

Тяготы первого серьезного перехода по лесным чащобам большинство бойцов перенесло вполне удовлетворительно – сказывались недели подмосковных учений и усиленной физической подготовки.

На одном из переходов разведчикам встретилась сторожка лесника. Хозяин – крепкий старик – по просьбе партизан дал им десяток картофелин (в отряде уже ощущалась нехватка продовольствия). А через некоторое время тыловая походная застава задержала неизвестного. Приняв бойцов за полицаев, задержанный просил спешно доставить его к начальнику полиции.

– А зачем? – задали ему наводящий вопрос.

– Ко мне только что заходили партизаны…

Незнакомца доставили к командиру. Но не полиции, разумеется, а отряда. Разведчики опознали в нем лесника. На допросе лесник Николайчук сознался, что направлялся в райцентр Хабное, чтобы сообщить о появившихся в округе партизанах. Предателя расстреляли…

Вскоре отряд нагнали доктор Цессарский и бойцы из оставленного на станции Толстый Лес «маяка». Они сообщили, что поблизости станции появились каратели, они идут по следу отряда и прочесывают лес.

Медведев немедленно послал в сторону Толстого Леса группу под командованием младшего лейтенанта Анатолия Капчинского с задачей наблюдать за противником, в случае необходимости отвлечь его боем и задержать. Разведчики успели отойти всего на полкилометра – на берегу маленькой речки они натолкнулись на карателей и первыми открыли огонь. Это произошло 27 июня 1942 года (дату эту ветераны-медведевцы много лет спустя стали отмечать как день рождения отряда «Победители»).

На помощь Капчинскому была направлена группа бойцов под командованием Стехова. Но тут же загремели выстрелы и с противоположной стороны, значит, каратели обошли стоянку… Туда Медведев послал группу под командованием Кочеткова. Бой длился около двух часов.

Партизаны – их насчитывалось тогда всего 72 человека – вышли из него победителями. Вражеская колонна, в которой, по показаниям пленных, было до двухсот человек, оказалась разбитой. На поле боя осталось около сорока трупов немецких солдат и предателей-полицаев.

В первом бою погибли комсорг подразделения Семен Прохоров, перед самой войной закончивший Московский технологический институт пищевой промышленности, и младший лейтенант Анатолий Капчинский, чемпион и рекордсмен СССР по скоростному бегу на коньках. Убитых похоронили на возвышенном сухом месте, на цветущей поляне. Могилу обложили дерном. Знака никакого не поставили, понимали, что сюда, к месту боя, непременно заявятся гитлеровцы. Если обнаружат захоронение, устроят глумление над мертвыми. Только на карте Дмитрий Николаевич поставил первый крестик… Раненых, после того как доктор Цессарский всех прооперировал, уложили на повозки. И снова в путь.

На одном из хуторов группа разведчиков под командованием Валентина Семенова из засады увидела двух человек. Бойцы затаились. Когда двое подошли ближе, Семенов радостно закричал:

– Наши!

Это были Михаил Шевчук и Дарпек Абдраимов из группы Пашуна. А вскоре появился и он сам с остальными бойцами. Оказывается, группу Пашуна сбросили над станцией Хойники на чужие костры, случайно разложенные в том же порядке, что должны были выложить бойцы Кочеткова. Их жгли местные крестьяне, мобилизованные немцами на дорожные работы. При выбросе погиб самый молодой боец отряда шестнадцатилетний доброволец Толя Пронин. Он был ранен еще в воздухе (гитлеровцы заметили парашютистов и открыли по ним огонь), приземлился без сознания далеко в стороне от других десантников. Его схватили, долго пытали и, ничего не добившись, повесили…

Отряд продолжил рейд. Через несколько дней до Медведева дошли смутные слухи, собранные разведчиками в селах, что где-то не близко, но и не так уж далеко горстка парашютистов (судя по описанию одежды) приняла бой с превосходящими силами карателей. Дмитрий Николаевич понял, погибшие десантники – Александр Творогов и его бойцы. Впоследствии он напишет с горечью, но и с гордостью о своем младшем друге и боевом товарище: «Прошло много времени. Много прошло людей, много миновало событий, оставивших в душе неизгладимый след. И по-прежнему передо мной не тускнеющий от времени образ Саши Творогова. Я вижу его юное лицо с пушком над верхней губой; чуть нахмуренные брови придают лицу выражение озабоченности, а сосредоточенный, внимательный взгляд отражает напряженную работу мысли. Саша… не успел сделать всего того, к чему был предназначен в жизни».

Идти становилось все труднее. Почти кончились продукты. Бойцы перешли на подножный корм: собирали ягоды, орехи, грибы, иногда попадалась и кое-какая живность. Встречались, конечно, на пути и села. Но крестьяне мало чем могли помочь партизанам: их самих уже давно ограбили оккупанты, полицаи, бандиты-националисты.

Каждый день раскрывал бойцам, большинство которых впервые оказались на оккупированной территории, сущность «нового порядка», который несли советскому народу гитлеровские войска. То была картина неслыханного человеческого страдания и горя…

«Поражала тишина, встречавшая нас в деревнях, – вспоминал Медведев в «Сильных духом». – Ни голосов, ни кудахтанья птицы, ни ржания лошадей. По вечерам деревни казались вымершими. Нигде не видно ни огонька. Изредка послышится одинокий собачий лай, всколыхнет тишину и смолкнет. Чтобы войти в хату, приходится долго стучать… Гремели засовы, и наконец испуганный голос спрашивал: «Кто?»

Оккупанты отбирали у крестьян скотину, птицу, хлеб. Тех, кто сопротивлялся, расстреливали. Заподозренных в сочувствии Советской власти сжигали живьем, вешали, умерщвляли в лагерях и тюрьмах…

В городах и селах Западной Украины появлялось все больше и больше немцев. То были новоявленные помещики, приехавшие из Германии осваивать «восточное пространство», принесшие сюда мрачные нравы крепостничества. На землях, присвоенных ими, трудились украинские крестьяне. Туда же, в немецкие имения, сгонялся отобранный у крестьян скот».

Изрядно лютовали в селах и пособники немецких оккупантов – националисты. Их крестьяне боялись даже больше, чем немцев. Тех хоть можно было иногда обмануть, эти же хорошо знали и местность, и людей, от них не мог укрыться ни сельский комсомолец, ни активист. Среди бандитов преобладали бывшие кулаки, богатеи, сгинувшие было в тридцать девятом году с приходом Советской власти, и теперь вот снова объявившиеся. Немало было и уголовников, получивших возможность, примкнув к бандам, грабить и мародерствовать. Националисты призывали молодых парней вступать в их воинство, чтобы воевать с «москалями» и… немцами за «самостийную Украину». Кое-кто из крестьян попался на удочку этой пропаганды и вступил в ряды «сичевнков». Никто, однако, и слыхом не слыхивал, чтобы те хоть раз напали на оккупантов.

Двадцать первого июля на одной из коротких стоянок Сергей Трофимович Стехов собрал первое партийное собрание. В отряде тогда насчитывалось пятнадцать членов ВКП(б) и четверо кандидатов. После обсуждения намеченных повесткой дня вопросов слово попросил Валентин Семенов, избранный после гибели Семена Прохорова секретарем комсомольской организации.

От имени комсомольцев отряда Семенов выступил с горячей речью, смысл которой вполне можно было уложить в одну фразу: доколе партизаны будут проходить мимо «живых» оккупантов, не нападая на них, а даже обходя стороной?

Все только того и ждали. Послышались возбужденные голоса;

– Где взрывы? Диверсии? Уничтоженные гитлеровцы? Почему мы отсиживаемся в лесу, когда Красная Армия ведет тяжелые бои?

Медведев знал, что рано или поздно ему зададут эти вопросы, но в душе надеялся, что это произойдет все-таки позднее, когда отряд выйдет к намеченному для постоянного лагеря месту под Ровно. Он не имел права ответить на вопросы, которые так волновали людей, особенно после того, как они своими глазами увидели зверства оккупантов и их пособников на советской земле. Дмитрий Николаевич хорошо понимал их чувства. Он встал и коротко, стараясь сделать это как можно убедительнее, разъяснил, что отряд не должен отвлекаться на мелкие стычки, теряя в них людей, пока не достигнет места, определенного командованием для ведения боевых действий, то есть Сарненских лесов. Его выслушали, никто не возражал и не задал больше никаких вопросов, но он чувствовал, что бойцы разошлись неуспокоенные и ни в чем не убежденные.

Подошел Стехов.

– Дмитрий Николаевич, – прямо сказал он, – я не мог не поддержать тебя на собрании, но наедине скажу, что не разделяю твою точку зрения. Мы должны предпринять какие-то боевые действия, иначе размагнитим людей, а это плохо. К тому же отряд неминуемо будет расти, и мы не сможем занять всех исключительно разведывательной работой. Давай думать, как быть…

– Что ж, – принял наконец решение Дмитрий Николаевич. – Я полагаю, чтобы поддержать в людях боевой дух, укрепить его, мы в виде исключения можем себе позволить хоть раз по своему выбору места и времени дать немцам жару…

Подходящий случай представился в августе, когда, перевалив через железную дорогу Ковель – Киев, отряд вышел к разъезду Будки-Сновидовичи. От местных жителей разведчики узнали, что немцы заметили переход партизан через магистраль и готовятся напасть на отряд. Поскольку бой был неизбежен, Медведев с чистой совестью принял решение атаковать первым, чтобы момент внезапности оставался на его стороне.

Разведка установила, что каратели пока находятся в эшелоне, стоящем на запасном пути. Для боя Медведев выделил пятьдесят человек, общее командование возложил на начальника штаба.

Ночью партизаны скрытно подползли к самим путям и в упор ударили по вагонам изо всех огневых средств. Прошитая зажигательными пулями, запылала цистерна с горючим. Через мгновение бушующее пламя перекинулось на пульманы. Итог боя Медведев позднее подвел лаконичной фразой: «К рассвету гитлеровцы, собиравшиеся нас разгромить, сами оказались разбитыми». В бою погиб двадцатидвухлетний испанец Антонио Бланко.

Успех под Будками-Сновидовичами, как и предвидели Медведев и Стехов, улучшил настроение партизан. Бойцы повеселели, когда убедились, что могут не только успешно отбиваться от карателей, как было в первом бою, но и сами атаковать.

Меж тем отряд в пути вырос. К нему присоединялись и бежавшие из плена красноармейцы, и местные жители, и небольшие партизанские группы из бывших окруженцев. Всех новичков в отряде тщательно проверяли, выясняли их настроение и намерения. Кое-кого и не приняли. Сразу предупреждали: в отряде поддерживается жесткая воинская дисциплина, командуют им кадровые командиры (и Медведев, и Стехов, и Лукин носили в петлицах присвоенные им шпалы), действуют все уставы. Карточные игры, употребление спиртного категорически запрещалось. Самовольное присвоение трофеев, тем более каких-либо продуктов или одежды крестьян, рассматривалось как преступление – мародерство и сурово наказывалось вплоть до расстрела. Не всем новичкам нравились такие суровые порядки, но в отряд принимали только тех, кто подчинялся им безоговорочно.

Разумеется, в целях соблюдения конспирации никто из вновь пришедших бойцов не должен был ничего знать о подлинных задачах отряда особого назначения «Победители». Отряд пришел в Сарненские леса и стал лагерем неподалеку от большого села Рудня Бобровская в ста двадцати километрах от Ровно, гораздо более многочисленным, нежели выступил со станции Толстый Лес.

Планировка лагеря, разбитого в основном из шалашей, выложенных из густых еловых лап, была продумана с учетом приобретенного уже опыта. В центре располагался штаб. Рядом – медслужба, взвод радистов и штабная кухня. Чуть дальше – подразделение разведчиков, по краям занятого массива устроены были шалаши строевых взводов.

Двадцать пятого августа Медведев принял группу парашютистов под командованием старшего лейтенанта Ивана Соколова. Всех вновь прибывших после общего приветствия перед строем Дмитрий Николаевич просил по одному зайти к нему в «чум» – так в отряде стали называть любое жилое сооружение типа палатки или шалаша – для беседы. Первым зашел командир группы Соколов, сдал почту из Москвы, затем появился улыбающийся старший лейтенант Григорий Волков – ветеран первого отряда. Потом один за другим стали заходить бойцы.

Высоченный, почти одного роста с Медведевым, но куда шире в плечах Николай Приходько. Движения медвежьи, а лицо круглощекое, с добрыми детскими глазами. И улыбка детская – открытая, благожелательная. Приходько родом со станции Здолбуново, в двенадцати километрах от Ровно. Железнодорожник, один из первых здолбуновских комсомольцев. Николаю всего двадцать второй год.

Среднего роста, смуглый, темноволосый, кареглазый Николай Гнидюк. Еще в Москве к нему прочно пристало прозвище «Коля – гарны очи». Гнидюк тоже уроженец Западной Украины и тоже железнодорожник. Жизненного опыта у него поболе, нежели у Приходько. За участие в революционном движении Гнидюк успел отсидеть два года в польской тюрьме.

Рослый, подтянутый Борис Сухенко, за ним маленький, щупловатый Петр Голуб. Еще один здолбуновец – бывший дежурный по отделению дороги Александр Середенко…Десятый парашютист, одиннадцатый, двенадцатый. Наконец, тринадцатый, последний в этой группе. Лет тридцати, росту чуть выше среднего, с правильными чертами лица и прямыми светлыми волосами, аккуратно забранными под чуть сдвинутый к затылку парашютный шлем. Серо-голубые глаза смотрят прямо и спокойно.

– Товарищ командир, боец Грачев в ваше распоряжение прибыл, – четко доложил он, подбросив ладонь к виску.

– Здравствуйте, Грачев, – Медведев крепко пожал ему руку.

Этого человека он ждал…

Бойцы не подозревали, что у сероглазого блондина только имя-то и было настоящим, поскольку на самом деле «красноармейца Николая Васильевича Грачева» звали Николаем Ивановичем Кузнецовым.

Несказанно удивились бы многие партизаны, если бы могли заглянуть в туго набитый вещмешок Грачева. Потому что в нем под обычным имуществом десантника лежало аккуратно завернутое в холстину… полное обмундирование немецкого офицера. Более того, в кармане френча, украшенного Железным крестом первого класса и ленточкой второго, имелась солдатская книжка на имя лейтенанта сухопутных сил вермахта Пауля Вильгельма Зиберта. Были там и другие немецкие документы. Еще в мешке находились: пистолет парабеллум с запасом патронов, толстая пачка рейхсмарок, личные вещи зарубежного производства, вполне обычные для багажа немецкого офицера.

Обладатель всех этих вещей, документов, денег, пистолета и трех фамилий родился 27 июля (по новому стилю) 1911 года в деревне Зырянка Талицкого района Свердловской области. Начальное образование Кузнецов получил в родной Зырянке и Балаире. Осенью 1924 года его отправили в районный центр Талицу продолжать образование в семилетке. И учителя и одноклассники отмечали редкую природную память Кузнецова. За вечер он был способен без видимого напряжения запомнить столько стихотворений, сколько мог прочитать. В те же школьные годы ярко проявились лингвистические способности Николая Кузнецова. Тут ему повезло – его первая учительница Нина Алексеевна Автократова великолепно знала немецкий язык. Занятиями в классе мальчик не довольствовался. Он подружился с преподавателем труда, осевшим на Урале бывшим немецким пленным. Был в Талице и третий человек, с которым Ника мог практиковаться в разговорной речи, – провизор местной аптеки, тоже пленный, но уже не немец, а австриец. Вот так и получилось, что Кузнецов имел возможность изучить не школярский немецкий, но настоящий живой язык, вплоть до разных жаргонных словечек и выражений, характерных для различных слоев населения Германии.

В 1927 году Кузнецов закончил семилетку и уехал в Тюмень, где поступил в сельскохозяйственный техникум. Но поучиться здесь ему пришлось всего один курс – помешало горе, скоропостижная смерть отца. Нужно было помогать семье, и подросток возвращается поближе к дому, в Талицу, где становится «короедом» – так называли в городке студентов местного лесного техникума, иначе ТЛТ.

Топография, геодезия, топографическое черчение, охотоведение, сугубо лесные дисциплины юноше нравились. Учился он легко, хоть и серьезно. Находил время и для спорта – много и хорошо ходил на лыжах, научился стрелять. Еще в Тюмени он вступил в комсомол, а в Талице же его избрали председателем комитета профсоюза техникума.

Наступил 1929 год, год великого перелома. Повсюду организовывались сельскохозяйственные артели – колхозы. Большую работу по коллективизации сельского хозяйства вел под руководством партии и комсомол. Активно участвовал в этой работе и Кузнецов. В его родном селе также была организована коммуна «Красный пахарь», одна из первых на Урале. Вступила в нее и семья Кузнецовых. Тогда же он впервые использовал на практике полученные в техникуме знания: весной безвозмездно помог односельчанам-коммунарам составить обоснованный план посевных площадей.

Несколько лет Кузнецов проработал в городе Кудымкаре Коми-Пермяцкого округа помощником таксатора по устройству лесов в окружном земельном управлении. За эти годы он исколесил весь округ, все его дремучие тогда леса.

В своих странствиях по деревням Кузнецов изучает очень трудный язык коми. Уже одного этого было достаточно, чтобы завоевать прочное расположение местных жителей. Коми-пермяцкий поэт Степан Караваев, знавший Николая Кузнецова в те годы, в стихотворении, ему посвященном, писал:

 
…Как нашей Пармы житель коренной,
С открытым сердцем, с дружелюбьем братским
Ты спорил о поэзии со мной
На нашем языке, коми-пермяцком.
 

Среднее образование уже не удовлетворяет Николая – он поступает на заочное отделение Свердловского индустриального института, а в 1934 году вообще перебирается на постоянное жительство в столицу Урала.

Первое время Николай работает в тресте Свердлес статистиком, потом поступает расцеховщиком конструкторского отдела на знаменитый завод «Уралмаш».

«Уралмаш» – это сердце индустриального Урала. Он стал для Кузнецова не только производственной, но и жизненной школой. Общение с рабочими выработало в нем новые качества характера, укрепило идейную убежденность в правоте великого дела построения нового общества.

На «Уралмаше» Кузнецову представилась возможность совершенствовать знание немецкого языка. В те годы на заводе работало довольно много иностранных специалистов, в том числе из Германии.

Общительный, обаятельный, образованный, знающий и русскую и немецкую литературу, Кузнецов завязал дружеские отношения с несколькими такими специалистами. Говорить с ними предпочитал на их родном языке. Это позволило ему изучить разные диалекты немецкого языка, поскольку в Свердловске работали немцы – выходцы из различных земель Германии. Николай изучал не только язык, но и национальные обычаи, традиции. Будучи человеком наблюдательным, он усваивал манеру немцев одеваться, вести себя в обществе, запоминал их привычки и вкусы.

Нельзя сказать, чтобы окружающие Кузнецова люди одобрительно относились к его знакомствам. Время было сложное, и некоторые сослуживцы предупреждали Николая, что связи с иностранцами до добра не доведут.

– Не волнуйтесь, – смеясь, отвечал Николай Иванович. – Я не зря ношу голову на плечах. Положение с Германией не из лучших. Скорее всего придется нам с фашистами воевать. И как знать, может быть, знание немецкого языка станет моим оружием.

Блестящие способности и знания Николая Ивановича Кузнецова, его личные и деловые качества, преданность Советской Родине и народу, наконец, превосходное знание немецкого языка были замечены. Весной 1938 года Н. И. Кузнецов отдал свой талант, все свои силы в распоряжение органов государственной безопасности СССР…

Война 22 июня 1941 года застала Николая Ивановича в Москве. Командование решило направить его на работу во вражескую среду либо в саму Германию, либо на советскую территорию, оккупированную гитлеровскими войсками.

Внедрить Кузнецова в какое-либо военное учреждение оккупантов или воинскую часть в короткий срок было практически невозможно, да и не нужно. Такая «настоящая» служба сковывала бы Кузнецова, ставила его в зависимость от фашистского командования, привязывала к одному месту. Стало быть, требовалось придумать для будущего «офицера вермахта» такую должность, которая позволила бы ему сколь угодно часто появляться в Ровно и оставлять его, свободно перемещаться по оккупированной территории, бывать в различных учреждениях оккупантов, не вызывая подозрения.

Разработкой легенды Н. И. Кузнецова занимались опытные чекисты Л. И. Сташко, А. С. Вотоловский, С. Л. Окунь. Они и определили для него прекрасную должность – чрезвычайного уполномоченного хозяйственного командования по использованию материальных ресурсов оккупированных областей СССР в интересах вермахта – «Виршафтскоммандо», сокращенно – «Викдо».

Это было превосходное прикрытие для советского разведчика. Он не был прикреплен ни к какому конкретно учреждению гитлеровцев в Ровно, но имел основания для появления в любом из них. Он никому не подчинялся и ни от кого не зависел. Он мог в случае надобности выехать куда угодно. Наконец, он мог располагать куда большими денежными средствами, нежели обычный строевой офицер.

Соответственно была отработана и вся биография Пауля Вильгельма Зиберта – так должен был именоваться тот немецкий офицер, роль которого предстояло играть Николаю Кузнецову. Зиберт был по документам обер-лейтенантом 230-го пехотного полка 76-й пехотной дивизии. По легенде родился 28 июля 1913 года в Кенигсберге в семье лесничего в имении князя Шлобиттена, неподалеку от города Эльбинга в Восточной Пруссии. Отец – Эрнст Зиберт погиб на фронте в 1915 году. Мать – Хильда, урожденная Кюннерт, умерла в середине тридцатых годов. До поступления в военное училище в Берлине Пауль Зиберт служил в том же имении помощником управляющего.

В соответствии с легендой, обер-лейтенант воевал в Польше и Франции, затем в России. Награжден Железными крестами второго и первого класса, а также медалью «За Зимний поход на Восток» (немецкие солдаты называли ее непочтительно «мороженое мясо»). Под Курском тяжело ранен и по этой причине временно, до полного выздоровления откомандирован в «Викдо». Таким образом Зиберту обеспечивалась репутация боевого офицера, а не «интендантского героя», которых строевики недолюбливали. Для подтверждения всего этого были подготовлены соответствующие документы. Так, в «Зольдбухе» (иначе называемом солдатской книжкой) было указано, что Пауль Вильгельм Зиберт призван в армию в Кенигсберге, имеет учетный номер 13/18/110, номер опознавательного жетона – Rü – Zn – Х-4, группа крови «А» (последнее, должно быть, – единственное, что соответствовало истине).

Все эти документы были абсолютно надежны. Дело в том, что воинская часть, в которой якобы служил обер-лейтенант, была полностью уничтожена под Москвой, а ее штабные документы захвачены Красной Армией. Поэтому проверить личность Зиберта через его часть было невозможно. Оставался один путь – только через Берлин. Но гитлеровцы затеяли бы такую проверку лишь в том случае, если бы Зиберт вызвал у них серьезное подозрение своим поведением, неосторожными высказываниями, но никак не документами. Следовательно, в какой-то степени многое, быть может все, зависело от профессионального мастерства, выдержки, хладнокровия и находчивости Кузнецова. Он твердо усвоил, что не имеет права вызывать и тени подозрения у фашистов, поскольку в этом случае его отличные документы уже не защита от разоблачения и гибели.

Указание, что для выполнения задания он будет направлен в распоряжение капитана госбезопасности Медведева, Кузнецов воспринял с энтузиазмом. Он, как и все сотрудники НКВД, слышал и читал о блестящей деятельности отряда «Митя» во вражеском тылу.

…25 августа 1942 года Николай Кузнецов приземлился в немецком тылу под Ровно. И вот он уже докладывает о прибытии высокому ладному командиру с орденом Ленина на гимнастерке. Отныне это и его командир – капитан госбезопасности Медведев.