Текст книги "Сядьте на пол"

Автор книги: Татьяна Иванова

ДЕВИЦА С КОСОЙ

В один из выходных февраля 2012 года мы с Евой гуляли по некрополю Донского монастыря. С утра прошёл снегопад, ангелы и другие статуи надгробий стояли в белых шапках, и весь этот тихий мир старинных склепов выглядел словно уменьшенная Прага.

– Как красиво! Пап, а кто живет в этих маленьких домиках?

– Там живут гномы, – не задумываясь ответил я.

Почему гномы? За два месяца до этого мы проводили Праздник Фонариков, дети искали в парке спрятанных гномов. А позже, когда гуляли в том же парке около башенок вентиляции метро, возникла идея, что именно из этих башенок гномы и выходят.

Заснеженное кладбище тоже напоминало поселение какого-то маленького народца. И мне не хотелось объяснять трёхлетней дочке, что там вовсе никто не живет, а точнее говоря, там как будто бы живут покойники. То есть не живут на самом деле, они ведь покойники, но их почему-то принято туда селить… Нет, сейчас рановато, незачем портить прогулку. Но когда-нибудь придётся и ей рассказать про смерть. Что же рассказывать?

Пожарный жёлоб

На меня осознание смертности свалилось в подготовительной группе детсада. Я хорошо запомнил тот день. Мне тогда рассказали одну из типичных детских страшилок, про Черное Покрывало, которое всех забирало по очереди. Я слышал такие страшилки и раньше, но в тот день до меня вдруг дошло, что история в каком-то смысле реалистичная. Видимо, это было связано со смертью бабушки. Сами похороны прошли стороной, меня как-то «поберегли» от деталей. Но то, что её больше нет, в сочетании с детской страшилкой, привело к логичному обобщению: мы все умрём. И я, и родители.

Я даже играть перестал от этой мысли. Сидел во дворе детсада на пожарном жёлобе, с которого мы любили кататься, смотрел на детей своей группы, игравших в "вышибалу", и думал – они тоже все умрут. И воспиталки тоже. Но про самого себя было страшнее всего. Меня не будет вообще! Как это так?

Я думал об этом ужасе весь тихий час. Кажется, именно для этого "тихие часы" и предназначены: я на них почти никогда не спал, а поскольку требовалось лежать и не разговаривать, оставалось только размышлять (взрослым людям очень не хватает именно такого "тихого часа" в середине дня).

И вот наконец за полдником, когда я макал печенье в тёплое молоко, меня осенило: жить мне ещё долго, лет сто или двести, и за это время доктора и учёные придумают, как сделать, чтобы я не умер. Эта мысль успокоила меня надолго. Правда, различные экстремальные ситуации все равно вызывали тот самый страх, который появился тогда в садике. Можно ведь умереть, не дождавшись помощи замечательных учёных. Все вокруг по-прежнему умирают.

Не помню, чтобы я спрашивал родителей об этом. Однако придуманная мною успокоительная вера в учёных вполне соответствовала их прогрессивному инженерному мышлению. Одно только было непонятно: родительская традиция ухаживания за могилами. Позже я догадался, что традиции могут исполняться и без особой религиозности. Кладбище вообще очень спокойное место, там много деревьев и мало людей. Посещение кладбища – приятная медитация, способ отдохнуть от суетливого города. Свою лучшую картину пастелью я нарисовал на кладбище.

Когда мне было уже лет двадцать, мы с отцом в очередной раз были у бабушкиной могилы (он красил ограду), и я спросил его:

– А ты ведь мог бы с таким же удовольствием… рыбу ловить или дачу строить?

К моему удивлению, он не обиделся. Усмехнулся и ответил:

– Да, пожалуй. Просто туда ехать дольше.

Наверное, теперь я даже благодарен родителям за то, что они не парили мне мозги "жизнью после смерти". Это не значит, что у них не было иллюзий. Было, и предостаточно. Но вот со смертью мне пришлось самому разбираться. И мои представления о ней с тех пор стали поинтересней, чем детская вера в умных врачей. Но сейчас разговор не обо мне.

Местные боги

Когда стали подрастать дети, я понял, что есть другая проблема. Даже если я не буду внушать им иллюзии, вполне возможно, это сделает кто-то другой.

У старшего это стало проявляться в четыре года. Однажды он рассказал мне про "внутреннего волшебника", который иногда дает ему советы. Аккуратными расспросами я выяснил, что эта история – от мамы. Они были вместе на каникулах у тёщи, ходили там в церковь.

– И чего ты там делал?

– Молился.

– А как?

– Ну, просил у Бога, чтобы у меня и у папы все было хорошо.

– И Бог ответил?

– Да, он сказал: так и будет.

Вначале я собирался наехать на родственников, чтобы не забивали ребёнку мозги. Но даже если бы они меня послушались, проблема бы никуда не делась. Дети в этом возрасте все равно живут в «волшебной реальности», их ещё окружают все эти сказки и мультики, Деды Морозы и Черные Покрывала. В некоторых случаях сказки даже помогают чему-нибудь научить, потому они и держатся в культуре. Я вон тоже дочке про гномов рассказывал.

С другой стороны, подрастая, дети сами начинают интересоваться деталями – и понемногу взламывают религиозные догмы. В книге Чуковского "От двух до пяти" [20] приводится забавный пример из воспоминаний Тургенева, опубликованных в 1884 году. За сто лет до появления термина "мем", который используют сейчас для описания религиозных идей, маленький Ваня Тургенев изобрёл это слово для того же самого:

«Кто-то, – вспоминает Тургенев, – завел речь о том, как зовут дьявола, никто не мог сказать, зовут ли его Вельзевулом, или Сатаной, или еще как-нибудь иначе.

– Я знаю, как зовут, – сказал я и сам испугался.

– Ну, если знаешь, говори, – отозвалась мать.

– Его зовут "Мем".

– Как? Повтори, повтори!

– Мем.

– Это кто тебе сказал? Откуда ты это выдумал?

– Я не выдумал, я это слышу каждое воскресенье у обедни.

– Как так – у обедни?!

– А во время обедни выходит дьякон и говорит: вон, Мем! Я так и понял, что он из церкви выгоняет дьявола и что зовут его Мем.

Удивляюсь, как меня за это не высекли. Но, как ребёнок, я на тот раз был совершенно искренен – просто не понял славянского слова «вонмем» и толковал его по-своему».

Видите: даже невзирая на боязнь наказания, дети всегда умудряются найти нестыковки во взрослой модели мира, и активно пытаются строить собственную. Это значит, что религии вовсе необязательно отвергать всем скопом. Нужно просто помочь с ними разобраться. Ведь религии – это человеческие истории. Они разные, потому что люди разные. Они во многом вымышленные, потому что люди при пересказе могут приукрашивать или сокращать. Тем не менее, в этих историях есть своя правда, какой-то опыт, который люди хотели передать другим.

Такой подход я и стал практиковать. Когда мы рассматривали мозаики в Храме Спаса на Крови в Питере, я спокойно рассказывал Киту про персонажей и истории, которые там изображены. Но именно как истории, как сказки. А на другой день мы читали мифы Древней Греции, и моё предисловие звучало так: "Греки верили, что богов много, и каждый бог отвечает за что-то своё".

Кит начинает размышлять: один Бог – это конечно было бы удобнее для людей… Но тут же начинает сомневаться: «Он же не мог бы везде успевать, если он один»! С альтернативными греческими богами аналогичные заморочки:

– А что ел Хаос своей огромной пастью, если там ничего не было вокруг, кроме Хаоса?

Сомневаться и размышлять. Пожалуй, этому я могу научить. Конечно, при сопоставлениях у ребенка неизбежно возникнет вопрос, насколько лжива религиозная история. На это есть простой общий ответ: все сказки являются искаженными пересказами, гиперболами, метафорами. Короче, в общем случае любая сказка – ложь.

Но детей не интересуют общие случаи. Их интересуют конкретные вопросы, на которые и нужно отвечать. Увы, многие родители не понимают этого. Им кажется, что нужно рассказать ребенку какую-то общую спасительную абстракцию. Видимо, это происходит потому, что в детских вопросах родителям слышатся собственные неразрешённые сомнения и противоречия… возникшие как реакция на такие же общие абстракции, которыми наполнена родительская голова.

«На теплоходе гуляем вдоль борта. Объясняю Киту, почему дальше не пройти:

– Там капитанская рубка, туда закрыт путь простым смертным.

– А капитан бессмертный?» (июль 2011)

«Рассказал Еве, что согласно некоторым религиям, человек сам может стать ангелом или Богом. Ева в первую очередь спросила, будут ли у неё крылья.» (апрель 2013)

«В дальней части заповедника Херсонес есть красивый вулканический берег, где застывшая лава образовала овальные лужи, которые мы в шутку называем «следами динозавров». В этом году там появилась решётка у самой воды. Увидели её издалека, и пока шли по верхнему берегу, и я гадал, что это может быть. Опасный провал загородили? Или археологи чего-то нашли? Или там теперь моржей выгуливают?

Оказалось ещё круче: один из «следов динозавра» теперь считается отпечатком стопы Андрея Первозванного. Это место и обнесли решёткой. Я рассказал об этом Лёве. Первый же вопрос моего четырёхлетнего следопыта:

– Он что, так и шёл голыми ногами по раскалённой лаве?» (август 2015)

Есть известный анекдот, когда мальчик лет пяти приходит к родителям и спрашивает: «Откуда я появился?» Родители краснеют, потом бегут в отдельную комнату и долго совещаются о том, как же поведать ребенку про ЭТО. Наконец отец выходит и начинает смущенно рассказывать про пчёл и опыление цветов. Удивлённый ребенок перебивает его и напоминает, что не спрашивал про пчёл. Просто во дворе соседский пацан сказал ему: «Я переехал сюда из Питера. А ты откуда?»

У нас с Китом была похожая дискуссия: откуда взялась рыжая кошка у нас во дворе. «Наверно, её мама была рыжей», ответил я. А мама откуда? «От её мамы, которая тоже была рыжей». Полминуты размышлений, и мой четырёхлетка доводит индукцию до предела: «А откуда взялась самая первая кошка?»

Начинаю объяснять теорию эволюции. Попутно добавляю, что некоторые люди в это не верят. Они считают, что первую кошку создал Бог.

– А Бог тогда откуда появился? – перебивает Кит.

Я признаю, что такое объяснение упирается в парадоксы. Возвращаемся к теории эволюции. Хотя нужны ли такие сложности в ответ на вопрос, откуда взялась рыжая кошка? Может, стоило ответить просто «из подвала»?

В одной книжке суфийских притч мне понравилась идея о том, что для всякого вопроса есть свое время ответа. Правитель задаёт вопрос бродячему мудрецу. Тот говорит: "Подожди, я тебе отвечу". Проходит три года. И что-то происходит: то ли война, то ли наоборот, большой урожай. Суфий возвращается к правителю и говорит: «Вот смотри, ответ на твой вопрос».

«Ездили в Суздаль, там были в музее икон. Кит спросил, кто все эти люди, что на иконах нарисованы, с такими круглыми штуками вокруг головы. Говорю – это святые, то есть такие хорошие люди, которые делали добро и стали почти как Бог. Вечером в гостинице Кит размышляет:

– Мне кажется, такие люди только в древние времена были. Я не видел у нас людей с такими штуками.

– Ну, может они где-то есть еще… – отвечаю я.

– Пап, а почему это не мы?

– Может, когда-нибудь станем». (сентябрь 2008)

Это была лёгкая отмазка. Но ведь в вопросе четырёхлетнего сына не было слов «как» или «зачем». Вопрос касался только нимбов. Нимбы не особенно впечатляют в эпоху электрического освещения.

Более сложные вопросы появились через три года, когда Кит пошёл в школу. Не прошло и месяца, как меня стали вызывать туда и ругать за то, что сын дерётся и обзывается. А когда я стал его отчитывать – тут у него и возникли конкретные вопросы "зачем" и "как". Я рассказал ему историю принца Сиддхартхи Гаутамы, а оттуда мы перешли на идею кармы.

Да, это ещё одна сказка. Но мой юный взломщик религий уже достаточно подкован: он тут же стал выяснять, где именно собирается и хранится карма? Я рассказал про коллективную память общества, которая возвращает нам большинство наших плохих поступков. Это, конечно, сильное упрощение. Но вполне достаточно для первоклашки, который уже знает, как взламывать физические носители кармы, вроде школьных дневников. Что ж, пусть попробует хакнуть соционейронную сеть.

Юные безбожники

Отказавшись от бездоказательной религии, мы опять остаёмся с детским вопросом, что такое смерть и как к ней относиться. Ведь этому не учат ни в скучной общеобразовательной школе, ни на весёлых хипстерских мастер-классах. Вменяемых книг на эту тему не найти. Невменяемые бывают – например, «Книга о смерти» шведской писательницы Перниллы Стальфельт [26]. Эти весёленькие комиксы лишь укрепили меня в мысли, что скандинавских писателей пора ссылать в Полинезию. Нет, я не против комиксов: просто на таком шуточном языке дети и сами могут разговаривать, тогда зачем им книжка?

«– Угадай загадку: красная девица сидит в темнице, а коса на улице…

– Это Смерть!» (диалог Евы и Кита, 2014)

Впрочем, даже признанные специалисты по детям обходятся с темой смерти как-то очень поверхностно. Психологи вообще склонны ставить во главу угла успокоение, а не объяснение – в этом они не отличаются от священников.

У известного доктора Бенджамина Спока в книге "Проблемы родителей" [27] есть глава "Как говорить с ребёнком о смерти". Спок считает, что этот вопрос – не повод для волнений, если только ребёнок не является "особо тревожным"; но у таких психических расстройств свои причины, требующие вмешательства профессионалов. Другим важным фактором, по Споку, является отношение самих родителей к смерти – они могут передавать детям собственные тревоги и ужасы, которых у самих детей не было.

Если же и родители нормальные, и дети не тревожные, то никаких особых проблем доктор не видит: "Ну, расстроятся слегка на короткое время, и всё. Дети каким-то образом сживаются с идеей смерти". Общий рецепт ответов на вопросы о смерти у Спока такой:

«Я предпочитаю рисовать ребёнку картинку, в которой вся семья старится, умирает и отправляется полным составом жить на Небеса. При этом такие детали, как разница в возрасте, сознательно игнорируются до тех пор, пока ребёнок не станет более разумным и независимым. Если же нужно не религиозное объяснение, то я заостряю внимание на том, что смерть придет ещё очень нескоро…»

И опять можно заметить, что до подобных «объяснений» дети и сами доходят в пять-шесть лет, как в моей собственной утешительной истории про врачей будущего. Наверное, от взрослых они ждут чего-то другого. Хотя – ждут ли? Может, мы действительно переносим на них свою тревожность?

Среди игрушек-фаворитов трёхлетнего Кита как-то раз появился новый космический динозаврик, не похожий на остальных. И ещё одно отличие от прошлых героев – у динозаврика нет родителей. Вначале Кит сказал, что они умерли. Я предложил версию полегче: остались на другой планете, потому что сынок-динозавр от них улетел. Но Кит эту версию не принял. Зато предложил свою: папа и мама динозавра потерялись в лесу. То есть не ребенок ушёл, а именно родители исчезли.

Что это? Отражение какого-то семейного конфликта? Осознание смертности родителей? Страх сепарации? Спустя пять лет мы едем с трёхлетней Евой в маршрутке, она играет с двумя фигурками:

«– Привет! – Привет! – Ты кто? – Я ёжик, мои родители умерли. – А я пряничный человечек, мои родители тоже умерли. – Ну давай дружить!»

А ещё через пару лет Лёва, ничего не зная об историях старших, довёл сюжет до своего оригинального решения.

– Мне приснилось, – с загадочной интонацией начал он. – Что папа с мамой куда-то пропали…

«Ну, сейчас будет печальная история, как у Кита, – подумал я. – Про то, как он остался один…»

– Остались только мы с Никитой и Евой! – весело продолжал Лёва. – И мы пошли в кафе есть блины!

После таких наблюдений можно даже поверить Чуковскому, который пишет:

«Замечательны те многообразные и хитроумные способы, при помощи которых ребенок отгоняет от себя мысль о смерти. Самообслуживание оптимизмом – могучий закон детской жизни… Когда дети становятся старше, эгоистическая забота о личном бессмертии и о бессмертии ближайших родных начинает сменяться у них бескорыстной мечтой о бессмертии всего человечества. Отражая в своем сознании реальную действительность, ребенок по самому существу – материалист».

Однако тут есть противоречие. Если ребёнок – практичный материалист, зачем ему «мечта о бессмертии всего человечества»? Это ведь очень идеалистическая мечта.

И действительно, эти ребята могут такой материализм показать, что даже расстроишься. Однажды, когда Киту был шесть, зашедший к нам в гости доктор Владимир Волошин предложил ему решить математическую задачку:

– Сколько лет будет папе, когда тебе будет сто лет?

– А папы уже не будет, – моментально ответил Кит без особых эмоций.

Мы с Вовкой удивлённо расхохотались. Надо же, как легко он меня похоронил! Я-то в его годы сидел на пожарном жёлобе и переживал за всех умирающих.

А Ева в свои пять лет так же легко ответила на вопрос, не будет ли ей жалко, когда я умру:

– Нет. Я ведь останусь с мамой. Правда, мама потом тоже может умереть. Но я буду уже большая и смогу жить одна.

Пятое искусство

Было бы здорово закрыть тему на этой оптимистической ноте – как делают Чуковский, Спок и Пернилла Стальфельт. Но поскольку моя книга посвящена опыту, а не теориям, придётся добавить: в других ситуациях и в другом возрасте всё иначе. Даже смерть нашего кота вызвала у детей нешуточные слёзы, и говорить на эту тему со старшими (7 и 12 лет) оказалось труднее, чем собирать их шутки в пятилетнем возрасте.

У Ирвина Ялома в "Экзистенциальной психотерапии" [28] есть глава "Представление о смерти у детей". Она начинается с исторических заблуждений психологов. Например, Зигмунд Фрейд считал, что даже в восемь-девять лет ребенок не способен осознать, что такое смерть, его больше интересуют сексуальные вопросы. И хотя Фрейд никогда не работал с маленькими детьми, его выводы повлияли на всё психологическое сообщество, и вопрос о значении темы смерти в развитии ребенка был надолго закрыт. Кроме того, вытеснение этой темы из многих психологических теорий объясняется и общей тенденцией человечества (в том числе многих ученых) отрицать смерть – и личностно, и в профессиональной сфере.

Сам же Ялом по своим наблюдениям, а также по другим исследованиям делает вывод, что тема смерти волнует детей гораздо больше, чем знают об этом взрослые. А преодоление страхов беспомощности и уничтожения он называет одной из основных задач развития ребенка. Кроме того, осознание смерти детьми и их способы борьбы с этим страхом различны в разном возрасте. Испугавшись в самом начале, в 3–5 лет, ребенок затем как бы успокаивается. Но это не значит, что он разобрался:

«В латентной фазе развития ребенок научается (или его научают) отрицать реальность; постепенно, по мере того, как у него формируются эффективные и изощренные способы отрицания, образ смерти уходит в бессознательное и явный страх смерти притупляется. Беззаботные дни препубертата, „золотой век“ латентности – порождены тревогой смерти, а вовсе не ее уменьшением. В этот период ребенок приобретает много общего знания, но в то же время уходит от знания о фактах жизни. Сознавание смерти становится так же „латентно“, как инфантильная сексуальность. С наступлением пубертата детские механизмы отрицания перестают быть эффективными. Интроспективные тенденции и возросшие ресурсы позволяют подростку вновь встретиться с неизбежностью смерти, терпеть тревогу и искать альтернативный путь сосуществования с фактами жизни».

В общем, Ялом обещает нам новые вопросы в более зрелом возрасте. Ну, посмотрим. А пока ещё пара слов о настоящем времени. Книжка Ошо «О детях» [29] попалась мне летом на даче у знакомых. Я не люблю мистиков, но на той даче совсем нечего было читать. К счастью, именно в этой книге Ошо мистики оказалось немного. Она состоит из конкретных родительских вопросов и ответов на них. Среди прочего есть и такое:

«Вопрос: Моя дочь спрашивает о смерти. Ей интересно, что происходит после смерти.

Ответ: Очень хорошо. Все дети интересуются смертью; это естественное любопытство. Не отвечайте им, потому что ответы будут лживы. Вместо этого скажите, что вы не знаете, что станет после смерти. Так нужно отвечать на вопрос, на который нет ответа. Не стесняйтесь этого незнания. Родители думают, что незнание повредит им, что упадет их авторитет, но происходит как раз обратное. Рано или поздно ребенок узнает, что вы никогда не знали ответа, хотя отвечали так, как будто знаете его. Когда он это поймет, ему станет ясно, что вы его обманывали, и ваш авторитет упадёт.

Если вы чего-то не знаете, то скажите, что вы не знаете, что вы ищете ответ сами. Пусть ребенок знает о тайне. Вместо ответа объясните, что в мире много тайн, пусть он испытывает благоговение, удивление. Помогите ребенку развить любознательность, задавать вопросы. Если сердце ребенка начнет стремится к новому, будет уже достаточно; это всё, что родители могут сделать для ребенка. Тогда ребенок самостоятельно начнет искать ответы».

И последнее. Наша культура – очень словесная. Мы привыкли отвечать на вопросы словами. Но как уже говорилось в этой книге, есть и практические способы обучения. Возможно, тема смерти вызывает у нас такие проблемы именно потому, что мы ограждаем себя и детей от практической учебы. Нет, это не значит, что всем надо ехать на войну или устраиваться работать в больницу. Но тот же Ошо, описывая свою модель образования, делит ее на пять направлений – и пятым называет именно искусство смерти:

«Здесь вы должны пройти курс боевого искусства: айкидо, джиу-джитсу, дзюдо – искусства самообороны без оружия, и не только самообороны, но и медитации».

Может быть, это одна из причин, почему вопросы о смерти не мучают моих детей так, как мучили меня в детстве. Кит начал заниматься единоборствами в пять лет. Лёва ещё не начал, но уже отлично копирует любимого Джеки Чана. И отбивая его атаки, я пытаюсь представить, насколько иначе сложилась бы моя жизнь, если бы в детстве мне показали «Змею в тени орла» вместо того, что тогда показывали…

Эх, что хоть мы тогда смотрели? «Семнадцать мгновений весны»? Много разговоров, много крупных планов озабоченных лиц. Так нас и воспитывали: разговоры да озабоченные лица. Потом мы конечно нашли своих Джеки Чанов. Но это было потом.

 
Бумажный тигр приходит днём,
в полуденный унылый зной.
Тебе поведают о нём
фальшивый рык и жалкий вой.
 
 
Не отвечай на этот шум.
Закрой глаза, в конце концов.
Бумажный тигр – беззубый шут,
и этим он пленит юнцов.
 
 
На людных улицах он ждёт.
Торговый дом – его нора.
Он не кусает, кровь не пьёт.
Но в сердце от него дыра.
 
 
И лишь когда вечерний мрак
заканчивает время игр,
тут на охоту до утра
выходит настоящий тигр.
 
 
И он рычит – так, что звезда
от страха падает с небес.
И сердце бьётся. Вот тогда
вставай, мой мальчик. Выйди в лес.
 
 
Пускай огонь тигриных глаз
послужит компасом твоим.
Прорвёшься – и бери тотчас
весь мир. И все миры за ним.
 
 
А если суждено упасть
тебе в той схватке роковой,
и окровавленная пасть
сомкнётся над твоей главой,
 
 
и тигр, древний царь зверей,
возьмёт тебя в небесный полк —
скажи: "Я тоже из царей,
и сделал, как велит мой долг".
 

Лёвка вчера впервые ходил на айкидо, чем вызвал у меня спонтанный перевод стихотворения Алека Хоупа. С первого раза участвовать в тренировке Лев не стал: там все ребята старше него, он стесняется пока. Посидели вместе на скамейке. Он смотрел, как тренируются, а я переводил по памяти «Тигра». (декабрь 2015)