Текст книги "Счастье не приходит дважды"
Автор книги: Татьяна Моспан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Татьяна Моспан
Счастье не приходит дважды
Глава 1
Не рой другому яму, он сделает из нее окоп. Господин Шнейдер вспомнил свою любимую поговорку и, зло прищурясь, забарабанил пальцами по столу.
Он был вне себя. Его, Гюнтера Шнейдера, владельца антикварного магазина, дельца, занимающегося бизнесом много лет, решили провести, словно неопытного новичка. Или, выражаясь языком его русских партнеров, едва не кинули, как последнего лоха. И кто? Неудачник Диттмар, человек, которого он год назад вытащил из дерьма. Вот она, людская благодарность! Правду говорят: не делай людям добра – не получишь зла. Из-за этого мерзавца он запросто мог вляпаться в криминал.
Гюнтер довольно резво для своего тучного телосложения вскочил с дивана и забегал по кабинету.
– Подлец, дрянь, – бормотал Шнейдер, с негодованием думая том, что, не промедли он полдня, ситуация сложилась бы совсем катастрофически, но, видно, счастлив его Бог. Спасла обычная дотошность, да еще, может, привычка не торопиться.
Он ядовито прищурился, вспомнив, сколько насмешек и нареканий выслушал за свою жизнь из-за этой самой медлительности. Особенно допекала его бывшая жена. Замучила советами. Благополучная жизнь ее не устраивала, хотелось больше, лучше и – поскорее.
Он скривился, отгоняя от себя неприятные воспоминания. Черт с ними со всеми, и без того хлопот хватает! Нет, но каков мерзавец Диттмар, подложить ему такую свинью, а? Главное, все не ко времени. Именно сейчас, когда появилась возможность провернуть выгодную сделку, которая готовилась длительное время.
Шнейдер нервно рассмеялся.
Какая сделка! Полиция его бы просто не выпустила из страны. Невольно вспомнилась сцена из старого фильма: герою предстоит тысячное дело, а он попадается на вульгарной копеечной краже. Правда, здесь шла речь о партии швейцарских часов, которые Диттмар предложил реализовать через магазин Шнейдера. Гюнтер и подумать не мог, что товар паленый. А потом в криминальной сводке появилась информация. Он по возможности старался смотреть такие передачи. Полезная привычка на этот раз избавила от серьезных неприятностей.
Гюнтер сжал кулаки. Ничего, этот придурок пожалеет, что связался с ним! Ясное дело, копает под него не Диттмар, этот – пешка в чужой игре, его просто использовали, чтобы вывести из строя Шнейдера. Чувствовалась опытная рука обойденного конкурента, пожелавшего отомстить таким образом. Ловкий ход, ничего не скажешь. С этими господами он разберется, дайте срок, Гюнтера Шнейдера еще никому не удавалось обвести вокруг пальца. Не зря говорят: кто смеется в субботу, в воскресенье плакать будет.
В сорок пять лет господин Шнейдер не был ангелом. К сожалению, счастливчиком он не был тоже. Конкуренты и недоброжелатели думали иначе и говорили, что ему черти деньги куют. Он не отрицал, его репутация в бизнесе от этого лишь выигрывала.
В последние годы многие имели дело с русскими. Бизнес, основанный на торговле предметами старины, незаконным путем вывезенными из России, был очень выгодным. Их называли хищниками от антиквариата. У некоторых вполне до того законопослушных коллег крышу сносило от погони за быстрой выгодой. И где они сейчас? Разыскиваются полицией. Видеть край и не падать могли немногие. Легкая нажива кружила головы, а тут еще и безнаказанность… Дикий капитализм в России в девяностые годы развратил людей.
Природная осторожность помогала Шнейдеру выбираться из довольно сложных ситуаций. Конкуренты называли это везением. Сколько раз ему предлагали сомнительные сделки! Он был осмотрительным и всегда старался подстраховать себя. Да, рисковал, иногда очень сильно, но всегда знал ради чего. Знал, где заканчивается бизнес и начинается криминал. А главное, он никогда не позволял использовать себя втемную, что едва не произошло сейчас.
Завистники считали, что Шнейдер родился с серебряной ложкой во рту. Он, ухмыляясь, помалкивал. Разве можно винить человека в том, что он выглядит лучше своих возможностей?
У него всегда была голова на плечах. Он не собирался на старости лет скитаться по банановым республикам, прячась от Интерпола. Хватит контрабанды и незаконных торговых сделок! Он и сейчас до конца не уверен, что не вскроются некоторые делишки. Впрочем, кто при его профессии не без греха? Все обошлось. Проследить по цепочке сделку – занятие хлопотное, а он (к неудовольствию своей бывшей жены) никогда не был главным колесиком в сложном механизме. Вовремя не прихватили, а задним числом искать виноватого – дело действительно неперспективное. Нет оснований для беспокойства.
Кроме здравого смысла Шнейдер обладал удивительным чутьем. Сейчас на Западе начала входить в моду советская живопись. Все эти колхозницы с серпами и снопами пшеницы, птичницы, рабочие с закопченными лицами, грандиозные новостройки и, конечно, вожди мирового пролетариата. В то время как новые русские, наслаждаясь богатством, продолжали гоняться за живописью девятнадцатого века, в Европе начался новый бум: нарасхват пошел социалистический реализм. Сам господин Гюнтер советскую живопись не жаловал, но отдавал должное технике исполнения.
– Через сорок лет эти полотна будут стоить хорошие деньги, – в минуту откровения после удачно завершенной сделки сказал ему знакомый пожилой коллекционер, постоянный клиент антикварного магазинчика. Гюнтер не раз оказывал ему различные услуги. – Поверьте мне, я редко ошибаюсь. Дело перспективное.
Тот разговор Шнейдер запомнил. Важно одному из первых уловить новые веяния и почувствовать поживу. Именно тогда он решил скупать картины советских художников с доярками, ткачихами и портретами вождей.
В России Шнейдер близко сошелся с Дмитрием Евгеньевичем Лидманом, московским коллекционером, у которого был круг самых разнообразных знакомств. Они не одно дело вместе провернули, и в накладе никто не остался. Сейчас с помощью Лидмана он собирался приобрести партию живописных полотен. Виза готова, и в это время накануне вылета ему подсовывают паленые часы. Есть от чего прийти в негодование. Бизнес есть бизнес, господин Лидман долго ждать партнера не будет, мигом найдет другого покупателя.
«Через сорок лет можно сделать состояние на этих картинах» – слова знакомого антиквара подогревали Шнейдера. Проживет ли он столько? Дед не прожил, но тогда была война. Господин Гюнтер собирался жить долго.
Он повернул голову и тяжелым взглядом обвел помещение. На противоположной стене висел небольшой пейзаж под названием «Жаркий полдень на берегу озера». Работа немецкого художника второй половины девятнадцатого века.
Как часто, глядя на мирный немецкий пейзаж, у Гюнтера ныло сердце! Потому что это была единственная картина, доставшаяся ему в наследство от деда. Его дед, Генрих Шнейдер, все свои сбережения вложивший в живопись, слыл известным в Германии коллекционером. В его собрании имелись полотна известных художников. «Жаркий полдень на берегу озера» был оценен в пять тысяч долларов, и это – лишь капля в море из собранных дедом сокровищ.
Увы, после войны коллекция бесследно исчезла. Со слов отца, который мало интересовался искусством, Генрих понял, что картины были увезены в Россию. Называлась даже фамилия советского генерала, причастного к этому: Петр Краснин. И всё. Кроме списка утраченных полотен (неполного и с трудом восстановленного), больше никаких сведений у Шнейдера не было. Он пытался отыскать следы русского военачальника, но безуспешно. Накупил военных справочников и мемуаров, но ни в одном из них фамилия Краснина не упоминалась.
Не обнаружив следов генерала, неудачливый наследник решил действовать по-другому: известные полотна должны где-то всплыть. Находясь в России, он без устали посещал выставки и вернисажи, свел знакомство с продавцами художественных салонов, но это тоже не принесло результатов. Вывезенные картины как в воду канули. Дело зашло в тупик. Пришлось возвращаться к тому, с чего начал – с поисков генерала Краснина.
В конце концов он решился подключить к делу Дмитрия Лидмана. Сделал это Гюнтер неохотно, Лидман – партнер неплохой, но человек очень скользкий, как бы карты ему не спутал. А с другой стороны, чем он рискует? Иностранцу в чужой стране нелегко отыскать след человека, тем более что делать это надо деликатно, не привлекая лишнего внимания.
«Сколько лет было этому генералу? – судорожно размышлял немец. – В лучшем случае лет тридцать пять – сорок, значит, помер давно. Отчество не известно, дата и место рождения тоже, к тому же если тот был задействован в каких-то не подлежащих разглашению операциях, то и вовсе дело безнадежное. Нет, без Лидмана никак не обойтись, а он, по всему видать, тот еще пройдоха».
После долгих раздумий Гюнтер, в очередной раз посетив Москву, попросил коллекционера о помощи.
– Дело стоящее? – осторожно поинтересовался Лидман.
– Да как сказать… – попытался уйти от прямого ответа Шнейдер, но, встретив твердый взгляд компаньона, неохотно пояснил: – Там были весьма ценные картины, только вот что осталось, не знаю. Я всегда лелеял мечту – вернуть на родину дедовскую коллекцию.
Лидман сделал вид, что поверил.
– Информации маловато, – покачал головой он. – У нас говорят так: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. Нужна более точная наводка.
– Но к сожалению…
– Новым владельцам, если они отыщутся, придется заплатить, – осторожно добавил Лидман.
– Разумеется, – нахмурился Шнейдер. – Все будет законно. Я не собираюсь связываться с уголовщиной.
Компаньоны лукавили друг с другом. Они уже не раз проворачивали полузаконные, а то и вовсе нелегальные операции. Главное – не попадаться.
«Темнит немец, осторожничает», – сделал вывод Лидман.
Но на сей раз господин Шнейдер действительно не собирался связываться с уголовщиной. А вот лисье чутье Лидмана не подвело, он понял верно: всей правды компаньон ему не сказал. Они сдержанно распрощались.
Впрочем, господин Лидман зря обвинял партнера в скрытности. Шнейдер и сам тогда толком мало что знал.
Гюнтер родился, когда деда уже не было в живых, а отец… Он вздохнул. Отец про коллекцию знал мало, а после смерти матери и вовсе оказался в сумасшедшем доме. Отрывочные сведения о деде и его состоянии Гюнтер узнал от дальней родственницы чудаковатой Амалии.
– Генрих был очень, очень богатым человеком, – твердила та, жеманно закатывая глаза и явно не одобряя скупость деда. – Все в картины свои вложил. Жену собственную, бабку твою, в черном теле держал, оттого она и померла рано. У-у, много, много денег имел… Жадным был, его Бог наказал.
Из сумбурных рассказов Амалии Гюнтер выяснил, что у деда и впрямь имелось большое состояние, которое он потратил, собирая коллекцию. Шнейдер пытался подсчитать ее тогдашнюю стоимость, сопоставлял с нынешними ценами и – сбивался. Амалия намекала на какие-то особенно дорогие сердцу деда картины, но путалась в рассказах, повторяя одно и то же.
– Картинки, картинки все прятал, – бормотала она. – Все пропало: и картины, и картинки.
Гюнтер хорошо запомнил, что старая женщина именно так и говорила. Почему «картины и картинки»? Он терялся в догадках. Теперь спросить было не у кого. Амалия померла. Наслушавшись о деде, Гюнтер пришел к выводу, что старый Генрих был очень скрытным человеком. Хитрым и скупым. Может, ему удалось спрятать от чужих глаз нечто особо ценное? Спрятать и сохранить.
Вот тогда Гюнтер и заинтересовался всерьез коллекцией, но как ни пытался он отыскать хоть какие-нибудь следы, результат был один и тот же – отрицательный.
Его взгляд остановился на изящной деревянной карандашнице, стоящей на полке. Сколько себя помнил, эта вещица всегда находилась здесь. Ею не пользовались. Гюнтер скривился. Он был не прав, когда говорил, что небольшой пейзаж – единственная память, оставшаяся в наследство от деда. Была еще эта карандашница, занятная поделка, выполненная руками искусных мастеров. Сам Гюнтер был равнодушен к дереву и давно бы ее продал, если бы не память о деде.
– Память… – Он зло засопел. – Кому нужна эта память?
Он подошел к полке и взял карандашницу в руки.
– Ничего особенного. – Он, вертя ее в разные стороны, подошел к окну.
Внимание привлекло неровное основание.
– Да еще и сделана халтурно. – Он поджал губы и небрежно сунул ее на место.
От неловкого движения карандашница упала на пол и развалилась на несколько частей.
– Черт! – выругался Гюнтер.
Он наклонился и стал собирать обломки, прикидывая, как их можно склеить. В расколотом пополам куске дерева в правой части обнаружилось небольшое углубление, выдолбленное в виде пенала. Раньше его скрывала тщательно подогнанная задвижка, отскочившая при ударе.
– Тайник! – вытаращив глаза, прошептал Гюнтер и застыл на месте. – А дед-то и впрямь оказался не промах.
В маленьком тайничке лежала туго свернутая записка. Гюнтер дрожащими руками развернул бумагу.
Записка была написана дедом, он хорошо изучил его четкий почерк с наклоном влево. Бумага пожелтела, а чернила сохранились отлично. Перечислялись названия картин, фамилии художников. Все предельно просто и легко, а он так много сил и времени потратил на то, чтобы восстановить утерянный список!
– А это… это что?
В конце записки была особо выделена одна картина – «Ирисы, засыпанные снегом» малоизвестного немецкого художника. Но не это потрясло Шнейдера. Между слоями картона, писал дед, спрятаны три рисунка Рембрандта.
Лоб Гюнтера мгновенно покрылся липким потом.
– Что же получается?.. – прохрипел он и в изнеможении рухнул в кресло.
Сколько могут стоить подобные сокровища?
– Несколько миллионов евро! – Он прошептал эти слова пересохшими губами.
Голова гудела, пока он лихорадочно прикидывал стоимость.
– Сколько? Три, четыре миллиона… А может… – Сердце продолжало бешено колотиться: три, четыре, пять…
Вот почему Амалия говорила про картины и картинки, а он не мог понять, в чем дело. Карандашница оказалась с секретом, ключом к которому служила та самая неровность в основании, на которую он сегодня обратил внимание. А сколько раз до этого держал деревянную вещицу в руках! Если бы она случайно не упала на пол…
В разгоряченном воображении владельца антикварного салона возникло великолепное видение: организованная лично им, господином Шнейдером, выставка картин, принадлежавших его родному деду, вывезенных из Германии после войны, а ныне возвращенных на родину. Законный владелец обрел утраченные сокровища! Это будет сенсация и великолепная реклама. Недоброжелатели и завистники сдохнут от злости.
Стоп. Он попытался унять дрожь. Чему радоваться? Коллекции как не было, так и нет. Бесценные рисунки Рембрандта, запрятанные между слоями картона «Ирисов, засыпанных снегом»… За это время могло произойти все что угодно! Рисунки вместе с картиной сожгли в печке или мыши съели. А может, кому-то не понравилась немецкая сентиментальность и картиной прикрывали бочонок с квашеной капустой. Картон мог отслоиться, подмокнуть и… Думать об этом не хотелось.
Шнейдер встал и расправил плечи. Во что бы то ни стало он должен отыскать след исчезнувшей коллекции. Раньше действовал вяло, потому что не был уверен до конца, не знал, где искать.
Кроме перечня художественных полотен в записке имелись и другие ценные сведения. Дед написал, что вывезти картины могли два советских генерала, а не один, как он знал раньше от Амалии. Петр Краснин и Яков Вершинин.
Он кинулся к справочникам. Вершинин… Помнил, что где-то встречал эту фамилию. Точно! Шнейдер читал короткие строки. Серов – первый заместитель наркома госбезопасности, заместитель главкома советской военной администрации в Германии. Яков Вершинин… Мелкие буквы запрыгали перед глазами. Вершинин был заместителем у Серова. Значит, и возможности у него были громадные.
Шнейдер захлопнул справочник. Вот она, удача! Записка деда с перечнем картин, а главное – генерал Вершинин, фактически существующий (или существовавший, если умер) и упомянутый в военных справочниках. Это не домыслы старой Амалии, путавшей явь с вымыслом, а реальность. Вот тебе и «пойди туда, не знаю куда»! Лидман… Шнейдер нахмурился. Не сказал ли он в последнюю встречу чего лишнего? Он прикрыл глаза, вспоминая разговор. Нет. Но с этих пор ему следует вести себя еще более осмотрительно. Видно, без помощи ловкого московского антикварщика не обойтись, подумал он со вздохом.
Голова слегка кружилась, как от бокала выдержанного вина. Во что бы то ни стало он разыщет дедовскую коллекцию! Картина с двойным дном под названием «Ирисы, засыпанные снегом» должна принадлежать ему.
Глава 2
С котом происходило что-то непонятное.
Флегматичный, толстый Васька обычно обретался на кушетке и редко покидал ее без крайней нужды. Там он большую часть дня возлежал в позе каменного сфинкса, но живой, сытый и довольный. Лишь изредка лениво обмахивался пушистым хвостом, взирая на окружающих с неким превосходством. Он снисходительно щурил зеленые глаза, позволяя погладить свою роскошную шерстку серо-полосатого окраса, и оглушительно мурлыкал, тем самым давая понять, что свой хлеб отрабатывает сполна, создавая обстановку уюта и покоя.
Он никогда не вопил без дела, то есть не относился к так называемым «музыкальным» котам, которые каждое телодвижение сопровождают непременным голосовым сопровождением, чем человека непривычного могут довести до истерики. Он также, как большинство домашних любимцев, безнаказанно не драл с остервенением обои в заветных углах, не портил хозяйских вещей – чтоб уважали! – не носился как угорелый из комнаты в комнату, сметая все на своем пути, словно его преследовала свора диких псов, а степенно вышагивал, посматривая по сторонам. Словом, кот вел себя деликатно, излишнего беспокойства не доставлял, родной очаг не разорял и держался солидно, как уважающий себя домашний кот.
И все же это был деспот, который заставлял считаться с собой.
У каждого кота свой бренд. Глядя на этого, сразу становилось ясно, кто отвечает за порядок в доме. Хозяин с хозяйкой люди хорошие, но малость неорганизованные, особенно хозяин. Как уткнется в компьютер, так и трава не расти, сидит сам полдня не жравши, ему и горюшка мало.
Тогда Васька проявлял инициативу. Он активно начинал нарезать круги по комнате, изредка возмущенно пофыркивая в сторону рабочего стола, и, ненавязчиво напоминая о себе, звать на кухню. Типа: не проследишь за мужиком – до ночи будет здесь торчать. Он-то, Васька, сыт, у него всегда мисочка полная, а человек голодный. Непорядок.
Сейчас кот потерял покой. К вечеру он вдруг снялся с насиженного места и стал метаться по квартире как очумелый.
Юля Гордеева, вернее, теперь уже Булаева, поскольку, выйдя замуж, поменяла фамилию, с изумлением наблюдала за Васькиными кульбитами.
– Ну ты, парень, совсем озверел!
Кот, словно только и ждал этих слов, метнулся к ней и неприлично громко заорал, глядя прямо в глаза хозяйке.
Есть, наверное, хочет, решила Юля и полезла в холодильник.
– Иди, печенки дам.
Васька остановился на пороге кухни.
Раньше при заветном слове «печенка» кот строил умилительную рожу и, благодарно мурлыкая, яростно терся лбом о Юлькины ноги, выражая одобрение. Сейчас он, задрав хвост, продолжал вопить, не трогаясь с места.
– Васька, – не поняла Юля, – что с тобой?
Юлечка переехала сюда жить два года назад, сразу, как они с Александром расписались. Его прежняя жена нашла «кошелек» потолще, как говорил Александр, и упорхнула вить новое гнездо, бросив мужа, парализованную свекровь и дочь-невесту. В трехэтажном загородном особняке свежеиспеченного избранника заканчивались отделочные работы, разве можно упускать и особняк, и перспективного мужа?! Промедлишь – локти кусать будешь. Момент критический, да и возраст тоже. И вообще, может, это любовь…
Взрослая дочь со спортивным и нечасто встречающимся именем Олимпиада (очередной выверт супруги, обожающей все нетрадиционное) выждала немного, чтобы прояснить ситуацию, и повела себя очень даже обыкновенно: собрала пожитки и переехала жить к маменьке с богатым папиком. Потянулась к светлому будущему.
– Ты вроде тоже не теряешься, жениться собрался, – многозначительно намекнула дочь, тем самым укоряя отца и подчеркивая, что ее действия лишь следствие его необдуманного поступка. – Я не собираюсь жить под одной крышей с твоей дамочкой, которая всего на двенадцать лет старше меня. Все это так несовременно: мачеха, падчерица… – Дочь критически пожала плечами. – Ты поступаешь как самый настоящий эгоист.
Про бабушку, которая растила ее, воспитывала, следила, чтобы ребенок был сыт и ухожен, дочь не поминала. Слегла старушка, так что с того? Она им тут не нянька!
Александр грустно улыбался, понимая что жить под одной крышей с новым мужем матери, состоятельным господином, куда лучше, чем с больной бабушкой, за которой надо ухаживать. И потом – здесь всего-навсего трехкомнатная квартира, а там – трехэтажный загородный особняк с прислугой.
– Тебе же лучше, – успокаивала Юльку ее подруга Тамара Вершинина. – С великовозрастной доченькой, особенно если у нее запросы, как у маменьки, хлопот не оберешься. И без того голова кругом, одна больная свекровь чего стоит. Как ты только управляешься и на работе, и дома? Бабуля очень капризная?
– Да нет, – пожимала плечами Юлька. – Иногда лишний раз побеспокоить стесняется. Вообще-то она женщина добрая, даже сбежавшую жену Александра не ругает, а по внучке так просто скучает. Мне жалко ее.
– Интересно, как бы «заскучала» эта добрая женщина, если бы не появилась ты – бесплатное бюро добрых услуг.
– Да ладно тебе, Томик, как есть, так и есть. Главное, что Шурка меня любит, а остальное все как-нибудь утрясется. Обидно другое – что дочь родного отца ни во что не ставит. Всем своим видом показывает, что папаше ничего не остается, как жизнь доживать.
– Ого! Выходит, и нас с тобой скоро на свалку? Рановато. Интересно, а к мамаше с богатым мужем она тоже так относится?
– Не думаю. Девица расчетливая.
– Конечно, – усмехнулась Тамара, – там ей рот открывать не выгодно. И не позволят.
– Я замечаю, что у них, молодых, вообще потребительское отношение к жизни. Время сейчас, наверное, такое.
– Время всегда одинаковое. А что доченька из дома умелась, так радуйся, баба с возу – кобыле легче.
– Мне, может, и легче, – соглашалась Юля, – только Шурка из-за дочери сильно переживает. Вроде как виноватым себя считает.
– Сколько Олимпиаде лет?
– Двадцать два.
– В такие годы я уже жила одна, – отрезала Тамара, – и денег у родителей не просила. Подумать только, обе дамочки в погоне за лучшей долей бросили мужика с больной старухой на руках на произвол судьбы, да он же еще и эгоист. Надо же, «негодяй» какой, – продолжала возмущаться эмоциональная Тамара. – Ему бы сидеть да горевать, а он жениться вздумал. Не дело! И как у доченьки язык повернулся такое сказать?
– Томка, не надо язвить, – грустно улыбалась Юля.
– Что – Томка? Заклеймили мужика, заездили, а он еще и переживает. Хорошо, что кот Васька Шурика твоего не бросил, а то мог бы тоже когти подорвать.
С котом у Юли поначалу были проблемы.
Василий принял нового человека настороженно. Не любил перемен. Корм брал лишь из рук Александра, а когда Юлька пыталась приласкать его, шипел и выпускал когти. Он подозрительно принюхивался к ее следам и вопросительно смотрел на хозяина. Не понимал происходящего.
«И так баб полный дом, а толку никакого» – можно было прочитать на его недовольной морде. Он уже забыл, когда его свежей рыбкой кормили.
Чаще всего Васька старался ушмыгнуть в недосягаемый угол. Залезал под кровать и сидел там, обиженный на всех.
– Дикое животное, – переживала Юля.
– Ничего, привыкнет, – успокаивал муж.
И точно. Не прошло и недели, как Васька разобрался в ситуации и принял Юлю за своего человека в доме. Он добродушно жмурился, когда она сажала его на колени: хорошая женщина, добрая, мягкая, чего ее зря обижать, мурчал он. И хозяин в порядке, и он, Васька, сыт и обласкан, не то что раньше.
Полгода назад свекровь умерла на Юлькиных руках, Александр на работе был.
– Живите, – только и сказала старуха напоследок. И так жалостливо посмотрела на Юльку, что ей не по себе сделалось. Ни внучку свою не звала перед смертью, ни сноху бывшую не поминала, словно и не было их вовсе.
А Юля долго не могла забыть ее предсмертного взгляда.
– Словно предостеречь меня от чего-то хотела или просто жалела, – говорила Юля Тамаре.
– Брось, – успокаивала ее Томка. – Ты впервые смерть близко видела, вот и показалось тебе.
После похорон бабушки Олимпиада изменила свою позицию и начала активно посещать отчий дом. Заявлялась в основном, если требовались деньги. С Юлей была холодна, делала вид, что та – лицо незначительное, временное и находится здесь лишь по недоразумению, потому что ей, Олимпиаде, недосуг заняться этим вопросом. Порой она вела себя просто оскорбительно, провоцируя скандал.
Александр ничего не замечал. Или делал вид, что все нормально.
– Ну и дрянь! Эта молодая стервочка тебе скоро на голову сядет, – переживала за подругу Тамара. – Как за старухой ухаживать, так ее нет, а сейчас появилась. Наглая девка.
– Томка, она его дочь, к тому же прописана здесь, не выгонять же ее.
– Не беспокойся, такую не выгонишь, а вот на место поставить нужно. Что ты перед ней выплясываешь? То, се, тьфу, слушать противно! Ты – законная жена своего мужа. Знаешь, чего она добивается?
– Чего? – спросила огорченная Юлька.
– Чтобы вы с Шуриком перебрались на жительство к твоим родителям, а трехкомнатную квартиру оставили ей.
– Я и сама уже начала так думать, – закусила губу Юлька.
– И не мечтай об этом. – Тамара была непреклонна. – За свои права надо бороться. Только представь, с какими глазами ты появишься перед матерью.
– Что же делать? Хоть квартиру снимай.
– Квартиру снимать не надо, я тебе, в конце концов, могу свою однокомнатную предоставить, живи бесплатно, она все равно пустует. Только я бы на твоем месте все же поговорила серьезно с Александром. – Тамара уже в который раз призывала к этому подругу. – Квартиру, в конце концов, можно разменять.
– Что ты, – замахала руками Юлька. – Он и слышать об этом не захочет.
Юлька тихо плакала и ходила как в воду опущенная. Выручка пришла, откуда не ждали. Кот Василий проявил принципиальность и бойцовский характер.
Пока Олимпиада приходила одна, Васька еще терпел, правда, огрызался, когда она пыталась его погладить.
«Нашла сироту, – бурчал он, нервно вздрагивая от каждого прикосновения, – да и вообще, нечего руки распускать. Ну никакой деликатности!»
Однажды девица заявилась с кавалером, и Васька озверел. Сначала ходил кругами, недружелюбно косясь в сторону непрошеных гостей. Когда сели за стол, кот ненадолго скрылся, а потом незаметно подкрался и, изготовившись, вцепился в задницу хахаля Олимпиады, да так крепко, что его еле отодрали от жертвы. При этом кот выл, как злой дух, а его когтищи царапали и драли в клочья модные брюки парня.
«А потому как не садись на хозяйский стул!» – сверкали бешенством Васькины зеленые глаза.
Крику было!
Василий усмотрел в появлении незнакомца угрозу для домашнего очага и бросился, как мог, защищать свое, родное.
– Никогда я не любила этого паразита! Избаловали мерзавца, в дом с человеком прийти нельзя! – вопила Олимпиада. – Раскормили до невозможности.
«Ну, это еще надо разобраться, кто паразит…»
Васька яростно бил хвостом по полу и продолжал грозно выть, словно подбадривал себя, готовясь к новой схватке.
– Террорист какой-то. – Обалдевший от всего происходящего кавалер Олимпиады, слушая извинения Александра, пытался приложить вырванный клок к окончательно испорченным брюкам. Судя по всему, вещь реставрации не подлежала.
– Развели тут кошарню, ступить негде!
Разобиженная дочь громко хлопнула дверью. Пришла, называется, к папочке в гостечки.
Александр сделал Ваське внушение, но кот, уютно устроившись на Юлькиных теплых коленях, невинными глазами не мигая смотрел на хозяина.
Он остался при своем мнении.
«А в чем дело, граждане? Ну цапнул разок мужика. Порядочный, правда, лоскут удалось отхватить от брючат, – злорадствовал он. – А шуму-то, шуму… И чего эта дылда крашеная приперлась, да еще не одна?»
Он хорошо помнит, как она раньше покрикивала на хозяина и на него, Василия. «Раскормили…» Она, что ли, его раскормила?! Дождешься, как же. У нее, заразы, бывало, ложки сметаны не выпросишь, хоть околей с голода.
Васькиному возмущению не было предела. Порода у него такая, не мелкая. Конечно, при прежнем режиме питания он своего веса ни в жисть бы не набрал, это все Юлечка.
От дылды крашеной ничего хорошего ждать не приходилось. Она, бывало, только голос робко подашь насчет пайки, возьмет и ни за что ни про что веником огреет. Или сунет такое дерьмо, что на помойку отнеси – никто не позарится. И шипит, и ругается. Кому приятно?
Вторая, постарше, нервная особа, которая хозяйничала здесь до Юлечки, от нее еще противно несло чем-то едким (они эту вонь называют французскими духами, но лучше бы ему в морду апельсином прыснули, такая же гадость!), его тоже еле терпела и все время брезгливо принюхивалась. Прямо хоть из дома беги! И дрогнул было, да хозяина жалко стало.
А между прочим, если уж на то пошло, при такой стати и ловкости он мог бы и в магазине вполне прилично устроиться. Запросто. Ни хрена в породе не разбираются. Он им не какой-нибудь субтильный кот, который при одном виде мыша от испуга цепенеет. Прошлым летом кто на хозяйской даче за три дня всех хвостатых мародеров извел? Он, Васька, потому как – работник.
Кот зажмурил глаза от удовольствия, вспомнив былые подвиги и безотказных местных подружек. Погулял он там, что и говорить, лихо. Дачная вольница мирила его с неудобствами городской жизни.
«А дылду крашеную, – мурлыча, прищурился он, – надо от дома отва-а-аживать. Заест всех. Подумаешь, фря какая. От нее один шум и беспокойство. Хуже прищепки на хвосте. Это хозяин такой сердобольный, зла не помнит, а он бы не то что за стол – на порог бы ее не пустил. И правильно, не фига шляться!»
После этого случая доченька не появлялась, а Юля стала более внимательно приглядываться к Ваське. Иногда ей начинало казаться, что кот реагирует на малейшее изменение настроения. Он был не просто умен – он был проницателен. И словно из воздуха улавливал грядущие перемены.
Сейчас Юля, стоя у открытого холодильника, еще раз попробовала позвать:
– Вась, Вась…
Кот смотрел в глаза хозяйке и вертелся возле двери. Он уже не орал.
– Васька, ты, может, жениться надумал? – наконец догадалась Юля. – Но вроде не время сейчас.
На всякий случай она пошла за котовой подстилкой, «невестой», так они с мужем называли половичок, сшитый из шкурок кролика.
