Текст книги "Испытание на прочность"

Автор книги: Татьяна Турве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Тебя никто не спрашивает!

– Сколько крови мне перепортила!!! – завелась с готовностью мама.

– Не трогай меня!

– Как ты со мной разговариваешь?! У всех дети как дети, одна она!..

Володя свернул с оживленного шоссе в узкий переулок, утонувший посреди роскошных медно-золотых каштанов и столетних вязов.

– Остановка конечная, приехали! – нарочно громко объявил для задремавшей рядом с ним на переднем сидении Янки. (Не сколько из вредности, как могло бы показаться со стороны, а скорей чтоб убедиться, что с ней все в порядке.) Малая его родительскую заботу не оценила, с неудовольствием что-то промычала и потерла кулаками глаза, сладко зевая. – Переулок Каштановый, – тихонько повторил Володя сам для себя, – улица детства.

Мама издали расслышала звук машины, затормозившей у ворот, и выскочила на крыльцо простоволосая, в легком домашнем платье и туфлях на босу ногу. Разглядев знакомый темно-синий "Опель", раскинула им навстречу руки, приговаривая нараспев:

– Приехали! Красавица моя! – первой бросилась обнимать Янку, единственная внучка, как-никак. – А я вас ждала-ждала!.. – слегка отстранила малую от себя и критически оглядела со всех сторон. Янка на ее манипуляции с довольнейшим видом улыбалась, послушно разворачиваясь в бабушкиных руках, как кукла. – Замученная какая, одни глаза остались, – вздохнула мама, окончив свой придирчивый осмотр. – Тебя что, дома не кормят?

– Всех бы так не кормили, – усмехнулся Владимир, открывая багажник, но почувствовал себя немного задетым. – А мы к вам на постой, – прислонил к ступенькам крыльца тяжеленный чемодан с Янкиными нарядами (полшкафа ухитрилась запихнуть!) и свою небольшую спортивную сумку.

Мама проницательно взглянула на эти чемоданы, на синие круги у Янки под глазами, на его озабоченное осунувшееся лицо, но расспрашивать с дороги не стала: чего-чего, а тактичности ей не занимать… "Это тебе не Марина с ее повадками уличной торговки! – с набившей оскомину досадой вспомнил Володя. – Ладно, уже все решено, нечего дергаться…" Мама чуть улыбнулась с виноватым, извиняющимся блеском в зрачках, словно испугалась, что он обидится на ее прозрачное молчание и укатит обратно. (Уж с кем, а с Мариной она никогда не ладила. С кем угодно умела находить общий язык, располагая к себе простотой и душевностью, со всеми могла ужиться, кроме невестки. Два противоположных характера, небо и земля.) От улыбки мамино лицо в одно мгновение как будто бы озарилось изнутри магическим светильником и стало невероятно, потрясающе красивым:

– Милости просим!

"Вот кого годы не трогают! Даже эти морщинки ее не старят… Уже и сын седеть начинает, и внуки выросли, а мама все держится молодцом. До чего же Янка на нее похожа!" – несвязно подумал Володя и с нежностью поцеловал мать в щеку. (Каждый раз это нехитрое открытие сбивает его с толку, особенно когда мама с Янкой станут рядышком плечо к плечу, прижмутся друг к другу и одинаково расслабленно улыбаются. Вся дальняя и ближняя родня в один голос уверяет, что он, Владимир, до мелочей похож на мать. Но мало кто замечает, насколько малая пошла в бабушку…)

Из дома на поднятый ими шум вышел отец, непривычно ссутуленный, зябко кутаясь в темно-серое старенькое пальто – неужто нездоровится?.. "Опять ничего не сказали, только вчера ведь звонил!" – рассердился Володя на родителей, этаких чекистов-подпольщиков. А дочка бросилась к деду со всех ног и повисла у него на шее:

– О-о, деда!

– Вот мы и дома, – глубоко вздохнул Володя и только сейчас ощутил навалившуюся на плечи усталость и какую-то новую для него, незнакомую доселе пришибленность. Янка уже куда-то умчалась, из глубины сада звонко доносился ее голос:

– Барон! Моя радость! Ну ты… р-разбаранел, – судя по звуковому сопровождению, чадо принялось тискать бабушкиного любимца, чудовищно пушистого сиамского кота – важного и ленивого, как самый натуральный буржуйский барон.

– Смотри, чтоб Гаврюха не заревновал! – предупредил в шутку Володя. Заслышав свое имя, окопавшийся в машине на заднем сиденье Гаврила неохотно выбрался через приоткрытое окно, задрав для равновесия хвост и хладнокровно царапая когтями стекло. "Сейчас устроит малой сцену ревности", – с улыбкой предположил Владимир, и не ошибся: через полминуты мимо пронесся метеором Барон с безумными глазами, загребая в панике на поворотах толстыми лапами. А за ним без единого звука, с хищно прищуренными ушами, изящно припадая к земле – Гаврюха, воспитанный городской кот во всей своей красе!

– Гаврила, что ты делаешь?! – раздался на всю улицу Янкин трагический вопль. – Что про нас подумают?.. – вприпрыжку подбежала ко взрослым, застывшим на крыльце, изловчилась и ухватила своего питомца за задние лапы. Гаврюха оскорбленно мяукнул, но малая была тверда как кремень: привычно зажала котяру под мышкой и с опаской покосилась на бабушку:

– Какой-то он агрессивный стал, раньше был не такой…

– Ничего, разберутся, – успокоила та, легонько поглаживая жмущегося к ее ногам взволнованного Барона. "Вот кому тактичности не занимать! – снова позавидовал отцу Володя. – Подобные мелочи начинаешь ценить только с годами…"

Батя, по-видимому, решил разбавить затянувшуюся паузу:

– А у нас новые соседи, я вам говорил?

– Говорил, а как же! Да еще и не раз, – поддразнила его мама и с чисто женской последовательностью перебила саму себя, развернулась к Владимиру: – А где Славик?

– Новый русский, говорю, купил, вон домину отгрохал! – талдычил свое отец. Мама с комически-удрученным видом махнула на него рукой и подняла к небу свои прекрасные серые с поволокой глаза, как бы говоря: ну что ж, послушаем, уважим старика!

Говорят, по ней в молодости весь поселок с ума сходил, а она, красавица и хохотунья, выбрала из всех ухажеров-военных самого простого и неприметного, деревенского увальня. И тому же болезненно застенчивого по молодости лет, молчуна из таких, что на людях и двух слов связать не могут. (В те времена молодежь женились рано, обычно сразу после школьной скамьи.) Да и перебирать после войны особо не приходилось – женихов вернулось немного, считанные единицы. «Ах, война, что ж ты, подлая, сделала, вместо свадеб разлуки и дым…», – до сих пор под эту песню Булата Окуждавы мама нет-нет да и «капнет», вспомнит былое. А успокоившись, заведет рассказ о том, как из дюжины шестнадцатилетних мальчишек, ее одноклассников, в сорок пятом году вернулись домой всего лишь двое. (Один из них – ее будущий муж, невзрачный щуплый Шурик Цыбуля с несолидным хохолком темных волос на макушке. Имнно таким батя запечатлен на нечетких послевоенных фотографиях задолго до Володиного рождения.)

Кто же знал, что мамин неказистый избранник за пару лет вымахает в сказочного великана – косая сажень в плечах, – и язык на удивление быстро развяжется, любого тамаду за пояс заткнет. "Откормила Виктория своего, вылюднел-то как!" – шептались между собой завистливые поселковые кумушки, что раньше на молчуна Шурика лишний раз и взглянуть не утруждались.

Помнить все эти подробности Владимир, конечно же, не мог – рассказала по секрету мамина старшая сестра, тетя Валя, известная болтунья. Хотя ей, тете Вале, повезло в жизни намного меньше, не нашлось на нее жениха: так и состарилась одна с целым выводком сменяющих друг друга котов, хоть и золотой души человек. "Ах, война, что ж ты сделала, подлая…" – на каждый День Победы поет в родительском доме Окуджава…

«Ты гляди, у них здесь тоже без мелких перебранок не обходится, как я раньше не замечал? Стоит лишь присмотреться поближе, – отметил про себя Владимир с тоской. – Может, так и надо, все так живут?..»

– Сигнализация, говорю, везде, так что и нам хорошо, не жалуемся, – не унимался отец.

– Хорошо, дальше некуда! – с девчоночьим блеском в глазах возразила мама. – Сынок их музыку как включит на ночь глядя, так хоть из дому беги.

– Ничё, музыку мы и сами можем! – авторитетно заверила Янка, в целях безопасности не выпуская из рук деликатно сопротивляющегося кота. Володя ради хохмы отвесил ей легонький подзатыльник, чадо протестующе пискнуло: – Ай!

– Ну давайте, заходите! Что мы на пороге стоим, – радушно пригласила мама, обнимая их сразу обоих за плечи: и сына, и внучку. – А где Слава?

– Ярослав в университете, мы уж без него…

Володя молча наблюдал, как дочура раскладывает на этажерке книги и тетради, любовно, едва дыша, ставит на старинный дубовый стол с закругленными краями свой ноутбук, по ходу дела смахивая с него невидимые пылинки. А лицо при выполнении этой сложной процедуры на диво сосредоточенное, словно в операционной. (Владимира в какой-то миг даже смех разобрал, хоть вроде и не к месту, учитывая все сегодняшние обстоятельства.) Экран компьютера послушно зажегся темно-синим, Яна с шумным облегчением вздохнула:

– Я боялась, как бы он от потрясения не отрубился. Когда я в плохом настроении, он иногда не хочет включаться, – сообщила куда-то в сторону, не глядя на него, и с нежностью погладила ноутбук по плоскому серому ребру. (Точно с такой же материнской заботой она утром усаживала в машину кота. Наверно, в Янкином представлении это два любимых домашних животных, о которых надобно заботиться с одинаковым усердием: Гаврила и компьютер.)

Дочка присела на краешек стула и по недавней привычке сгорбилась, сиротливо съежилась, втянув по-птичьи голову в плечи, точно от холода. А вид при том невыносимо несчастный – и впрямь замученная, верно бабушка подметила… Не верится, что это она только что носилась по саду, вороша ногами золотые опавшие листья и поднимая на дорожках пыль, смахивая издали на вездеход с репортажей о Марсе. Значит, не отошла еще после скандала, переживает.

"Может, зря я это сделал, не нужно было вмешиваться? – зашевелились у него в голове непрошенные мысли. Как всегда, задним числом. – А то опять выходит, что мать плохая, а отец освободитель…" Просто сил не стало смотреть, как они друг на друга кричат. Точнее говоря, Марина с неизвестно откуда взявшейся злостью напирает на малую, а Янка уже и не сопротивляется, только пятится назад и закрывается руками от непрерывного словесного арт-обстрела. Сцена была самая отвратительная, что тут вспоминать!.. Недолго думая, он сгреб обоих в охапку – дочку вместе с котом – и увез к родителям в Измайлово, небольшой городок в двадцати километрах от Города, где он, собственного, и вырос. На тот момент это казалось единственным возможным решением.

– Ну и чего ты?.. – он первым нарушил тишину, ощущая себя перед дочерью страшно неловким и неуклюжим, типичный чурбан неотесанный в цивилизованной упаковке! Все же не мужское это дело – вести с девочкой, да тем более подростком, подобные разговоры: – Пора бы уже привыкнуть, что мама у нас с характером… с-специ-фическим.

Но обратить все в шутку не удалось.

– Знаешь, как она меня пробила? Теперь ауру надо восстанавливать, я чувствую, слабость такая… – пожаловалась Янка, дергая себя за кончик золотистой косы. – Она этого, конечно, не понимает – еще бы, для нее это в порядке вещей! Покричала, выпустила пар и забыла, и опять все хорошо. Наша Мастер говорит, что самый большой вред человеку могут причинить его родные. Чужих мы близко ведь не подпускаем, сразу закрываемся, а от своих удара никто не ожидает… Только расслабишься – и тебе сразу же под дых!..

– Вот здесь ты права, – через силу улыбнулся Володя. (Когда твое пятнадцатилетнее курносое чадо со скорбным видом озвучивает твои же давнишние мысли, это наводит на невеселые раздумья…)

– Она меня не хотела, с самого начала, – неожиданно спокойно отозвалась Янка и подняла на него особенно громадные на осунувшемся лице глаза. И действительно, похудела в последнее время основательно, он только сейчас заметил. – Я всегда знала: Ярика она меня любит, а меня нет! Ярик был первый, его ждали…

– Глупая, – отмахнулся он, старательно разыгрывая из себя все того же туповатого жизнерадостного чурбана. В эту тему лучше не углубляться. – Знаешь, как мы обрадовались, когда Марина забеременела во второй раз?

– ТЫ обрадовался, – с сильным нажимом подчеркнула дочь и многозначительно на него посмотрела. Ее обычно мягкий и порядком рассеянный взгляд стал вдруг острым до пронзительности, Владимиру сделалось немного не по себе. (Вот вам и нежное создание, оранжерейный цветок с полуметровыми колючками!)

Судя по сменяющимся на Янкином лице выражениям, дочка мучительно сомневалась: рассказывать, не рассказывать? "Сейчас опять отделается отговоркой, что "никто не поймет", – угрюмо предположил Володя. – Сюда бы женщину, чтоб поговорила с ней начистоту… Да только бабушку впутывать неохота, выносить сор из избы." А дочка одним духом выпалила, сметая все его сомнения:

– Я ходила на холлотропное дыхание. Ну, ты знаешь… Хотела заново пережить опыт своего рождения, как ты когда-то рассказывал, помнишь?

– Уже и туда добралась, – он поморщился с неудовольствием, больше всего зацепило, что малая не сочла нужным поставить его в известность. Вот ведь партизанище!.. – К Мартынову в его клуб?

– К нему, – созналась Янка без особой охоты, независимо шевельнула плечом и вздернула короткий мамин нос. – К Мартынову в Клуб.

– Когда?

– Еще летом, ты тогда еще не приехал.

Здесь он, Владимир, сам виноват – зачинщик, можно сказать. Мартын, то бишь Олег Мартынов – его старый университетский приятель, с которым давно были потеряны всякие связи, жизнь разбросала каждого в свою сторону. Года два назад случайно пересеклись на улице и после обычных возгласов «что, где, когда?» выяснилось, что Олег занимается крайне любопытными вещами. После технического вуза (который Володя не закончил, перевелся с четвертого курса, а Мартын осилил до диплома) промыкался лет десять то там, то сям, но нигде себе места не нагрел, все казалось не то. Пока наконец не попал на курсы практической психологии, где и прижился: завел себе частную клиентуру, вовсю практикует НЛП и холлотропное дыхание. По отзывам знакомых он один из лучших психологов в Городе. «Мартын is the best!», – с непоколебимой уверенностью твердит Янка, и глазищи свои таращит в неподдельном восторге. (Уж не влюбилась-то, не дай Бог? Тот же ей в отцы годится.)

Но возвращаясь к встрече мушкетеров (двадцать не двадцать, а добрые полтора десятка лет точно не виделись!). Володя ради интереса записался на семинар холлотропного дыхания, который Мартынов проводил в своем Клубе кастанедовцев – теоретически-то много об всем этом читал, оставалось проверить на практике. Янка рвалась вместе с ним, но не прошла по возрасту – Мартын предупредил, что дети допускаются только с пятнадцати лет, своеобразная техника безопасности. Тут уж разыгралась целая трагедия: дочура на все лады кричала о дискриминации женщин и детей, утихомирилась лишь через несколько дней, да и то угрюмо пообещала, что "все равно пойдет".

Володя не воспринял ее угрозу всерьез: предполагалось, что до пятнадцати еще немало воды утечет – забудет, увлечется чем-нибудь другим. А ведь не забыла, еще и умудрилась на полгода раньше пролезть – надо устроить Мартынову взбучку!..

– Ну и как, что-то видела? Или чувствовала? – полюбопытствовал Володя по старой памяти, вспоминая собственный опыт двухгодичной давности. В свое время порядочную кипу литературы перелопатил, чтобы просто и доходчиво малой объяснить: холлотропное дыхание – это всего лишь особый вид дыхания, при которым мозг усиленно насыщается кислородом. («Гипервентиляция легких», – подсказало тринадцатилетнее чадо, Владимир только рот раскрыл. И схохмил про себя: «Наградил же Бог вундеркиндом!» Если бы знал тогда, что всего через пару-тройку лет станет не до шуток…)

Мартын перед семинаром заранее предупредил, что могут нахлынуть яркие воспоминания из прошлого, или вспыхнуть в памяти реальные исторические сцены, героические битвы из разных эпох (к которым, по идее, никто из ныне живущих не имеет прямого отношения). Видения эти в специальной литературе называют "трансперсональным опытом" – скажем прямо, ради него Володя все и затеял, слишком уж разобрало любопытство… По словам Мартынова, некоторым удается прорваться до момента своего рождения, а то и зачатия – в чем, грубо говоря, и заключается суть холлотропного дыхания. Но и этот утешительный приз не для всех – как любит дурачиться Янка, для особо одаренных. Или хорошо подготовленных другими духовными практиками. (Стоит ли говорить, что так и подмывало попасть в число этих "одаренных"! Тем более, если и опыт кое-какой имеется, в вопросах оккультики с эзотерикой он уже пуд соли съел.)

Но с Владимиром ничего слишком выдающегося не произошло: лежал себе с закрытыми глазами на жестких матах, старательно дышал через рот, как было велено, и долго не мог сосредоточиться, унять скачущие мысли. Чересчур отвлекали посторонние звуки: сосед справа, перекаченный бугай со вздутыми буграми бицепсов, беспрерывно ворочался и стонал жалобным детским голосом. Только утих, как незаметная маленькая женщина лет сорока по другую сторону от Володи начала отчаянно плакать навзрыд, как ребенок.

"Палата номер шесть…" – помнится, еще успел подумать Владимир, а потом у него тоже понеслось (должно быть, за компанию с остальными). Тело стало буквально выкручивать до судорог во всех мышцах, но он не сдавался, упрямо дышал еще глубже, до боли в диафрагме. Пока наконец не прорвался в весьма необычное состояние: тело внезапно расслабилось, мышцы успокоились и вместе с тем неудержимо захотелось куда-то бежать.

Не открывая глаз, находясь в каком-то легком полу-трансе, от которого гудело все тело, он на ощупь поднялся и начал бег на месте, как в песне Высоцкого. Очевидцы – Мартын и незнакомая молоденькая девчонка-ситтер, наблюдатель – утверждали, что бежал он сперва медленно, неторопливо, постепенно наращивая темп, словно опытный бегун. (Это при том, что Володя легкой атлетикой отродясь не занимался, не считая юношеского увлечения акробатикой. Вот если бы сальто с закрытыми глазами начал крутить – это еще объяснимо, а так…)

Но в любом случае состояние было прелюбопытное: легкое до прозрачности и совершенно без мыслей, абсолютная тишина внутри. (Уже впоследствии Владимир решил, что именно в этот транс входили греческие воины, покрывавшие без остановки нечеловеческие расстояния.) Он "марафонил" едва не битый час, пока не истекло время семинара, и что самое поразительное, не осталось никакой усталости, и даже ни малейшего намека на боль в перетруженных мускулах. Еще целую неделю после своего ударного забега летал как на крыльях, сам себе поражался… Решил рассказать Мартыну, но тот на Володино сдержанное недоумение только усмехнулся и коротко обронил, что во время дыхания высвободилось много "зажатой" энергии.

Понятное дело, после Володиных живописных рассказов дочура немедленно впечатлилась и принялась канючить по второму кругу: хочу попробовать и все, вынь да положь! С трудом удалось уломать. А про опыт его с марафоном, кстати, Янка совсем недавно вспоминала: без тени сомнения поставила в известность, что он в одном из прошлых воплощений жил в Греции, в знаменитой Спарте. Дескать, именно оттуда и пошло его увлечение акробатикой, да и склонность к здоровому образу жизни тоже – наработки прошлого, с важностью заявила малая. (Ну что ж, у телепузика на все вопросы один универсальный ответ – прошлые воплощения.)

– Было что-то необычное? Во время дыхания? – повторил он с разгоревшимся интересом, слишком уж загадочно малая молчала. (По лицу видно, что что-то знает, а сказать не торопится!)

Дочка опять неопределенно вздернула плечом, потеребила длинную косу, что змеей сползала у нее с плеча, и произнесла самым будничным голосом, каким просят включить на кухне чайник:

– Я видела Бога, сидела у Его ног. Мартын потом сказал, что это… этот… Как его?

– Трансперсональный опыт, – машинально подсказал Володя, Янка с поспешностью перебила:

– Ну да, типа того. Но я сейчас не об этом. Через несколько дней после того семинара с дыханием я проснулась среди ночи и долго не могла уснуть. В общем, пошла на кухню пить чай…

"Это у нас семейное," – промелькнула у него развеселая мысль с горчинкой на самом дне. Янка продолжала, будто читая его с ходу как раскрытую книгу – откуда она все и всегда знает?..

– Было так одиноко, как еще никогда в жизни. Или нет, так уже часто бывало, но в тот раз особенно сильно… – дочка запуталась и беспомощно посмотрела на него, как бы умоляя о поддержке.

– Тебе было одиноко? – достаточно тупо переспросил Владимир. В одном старом американском фильме про психоаналитиков он подсмотрел этот трюк: когда не знаешь, что ответить, достаточно всего лишь с глубокомысленным видом перефразировать мысль собеседника. Иногда помогает.

Янка вскочила на ноги и нервно зашагала по комнате, ломая тонкие пальцы. И сбивчиво заговорила на ходу, словно в лихорадке:

– Я видела маму, совсем молодую. Она пришла с больницы, на ней было серое пальто. Я видела нашу комнату в общежитии, все настолько четко – раскладушка у стены, этажерка, широкая тахта, ковер на полу… Откуда я могу это помнить?.. Она села на тахту и начала плакать, я слышала ее мысли: как это все невовремя, я получилась невовремя… Ярик совсем маленький, денег не хватает, и еще эта малосемейка, и работу придется бросить… Она думала, что я не нужна и вообще лучше, чтоб этого ребенка не было… Вы перед тем поссорились, ей было страшно: а вдруг останется одна с двумя детьми, что тогда? Она плакала все сильнее и сильнее, пока не стемнело, только я тоже плакала изнутри, и чувствовала, что это все из-за меня… Это было так долго, целую вечность…

Не в силах пошевельнутся, Володя застыл в странном вязком оцепенении. В ушах далеким эхом отдавался голос Марины, что жаловалась недавно в приступе откровенности: "Она прямо как ежик, даже погладить нельзя! Вся в колючках, что я ни делаю!.. Стучусь в закрытые двери." Значит, вот откуда все пошло, закрытые двери… Превозмогая себя, Володя встряхнул головой и неестественно бодро, как молодящийся изо всех сил диджей на FM-овской радиостанции, возразил:

– Какие глупости! Знаешь, как она тебя любит?

Дочка упрямо качнула головой, крепко прикусив нижнюю губу:

– Это Ярика она любит, а меня нет! Я знаю. Она сама когда-то говорила, что я получилась неожиданно, не планировали. Конечно, хотели второго ребенка, но попозже… – и осеклась, с любопытством всмотрелась ему в лицо: – Что-то вспомнил? Расскажи!

Опять Янка считывает его мысли, строчку за строчкой! Нечто отдаленно связанное с этой историей про общежитие и Маринину беременность давно крутилось в голове, да только в руки не давалось. Играя в кошки-мышки, пряталось в самый дальний уголок сознания. И вот с ее вопросом все встало на свои места. Володя медленно, с непонятной для самого себя осторожностью начал, испытующе поглядывая на дочку:

– Это было задолго до твоего рождения, даже до зачатия. Мы с Мариной только поженились, и мне приснился сон.

– Сон?.. – она радостно всплеснула руками.

– Приснилась маленькая девочка, года три, не больше. Хорошенькая, круглолицая, вся в кудряшках, похожая на ангела. Я взял ее на руки и сказал: "Я хочу, чтобы ты была моей дочкой". А она мне в ответ таким потешно-серьезным голосом: "А кто не хочет?" И еще так важно!..

Янка смотрела на него с восторгом:

– А что дальше?

– А дальше она и говорит: "Меня зовут Яна…"

– Так это ты меня назвал?! – заверещала она на весь дом и от избытка чувств звонко захлопала в ладоши.

"Эти перепады настроения у нее явно от Марины, – критично заметил Владимир и сокрушенно вздохнул: – Вот ведь, с кем поведешься…" А вслух подтвердил:

– А кто же еще? Мама хотела, чтоб ты была Инессой. Или Снежаной, тут уж я встал на дыбы…

– Не хватало еще! – дочка с величайшим презрением наморщила нос. – Молодец, что меня отстоял.

Володя продолжил в задумчивости, не расслышав ее слов:

– Самое интересное, намного позже, через несколько лет, ты прибежала ко мне что-то спросить… И я вдруг вспомнил: те же кудряшки, те же ресницы…

– Я выбрала тебя! – сразила вдруг Янка наповал. И снова без драматических сцен, негромким обыденным голосом, только интонации другие, ликующие. – Был большой конкурс, и я выбрала тебя.

Он на всякий случай шутливо склонился в намасте: попробуй тут сообрази, чадушко изволит шутить или всерьез говорит? И самое интересное, что это было за лирическое отступление про "разговор с Богом"? Хотя теперь разве признается, и клещами из нее не вытянешь! Придется ждать удобного случая, чтоб опять исподволь вызвать на откровенность, по-другому никак…

Обещанного праздничного обеда Яна не дождалась. Все еще в расстроенных чувствах прилегла на бабушкином широком диване, думала о том, о сем, только собралась всплакнуть, но незаметно уснула.

И сразу же пришли сны, не заставили себя долго ждать – яркие и полнометражные, совсем как раньше, настоящее стерео с Dolby Surround. Янка отлично понимала, что спит, но вместе с тем сидела на диване, обхватив колени, а рядом пристроился кто-то смутно знакомый и по ощущениям почти что родной. Она долго не решалась на него взглянуть, чтобы он не исчез, не испарился из ее сна, но вот собрала все свое мужество и повернула голову…

Поджав про себя ноги, на диване удобно расположился ее старый знакомый, индеец со смешной седоватой косичкой и широким скуластым лицом, которого Янка про себя называла "доном Хуаном". Сидеть с разинутым ртом, как глупая рыба, и пялиться на пришельца становилось уже неприлично, она с тоской принялась соображать, что бы такое умное сказать: "Здравствуйте" или "Что новенького"? Индеец не без хитрости улыбнулся и начал первым, спас ее от нечеловеческих страданий:

– Вспомни: вчера ты бурно радовалась, а сегодня слезы. О чем это говорит? Избегай сильных полярных эмоций, они как маятник – неизбежно качнутся в другую сторону. Выбор Воина – что бы ни случилось, всегда находиться в равновесии.

– А я разве Воин?.. – ответа, впрочем, не последовало. Яна из вежливости обождала несколько секунд и возразила: – Если совсем не радоваться, то для чего тогда жить?

Голос прозвучал чересчур тонко и пискляво, на октаву выше обычного. У низ здесь что, воздух другой?..

– Радость бывает спокойная, сдержанная, – не согласился Учитель.

– А бывает истерическая, – вмешался еще кто-то невидимый откуда-то сбоку, и Янка рассмеялась – до того неожиданно это прозвучало после глубоких, будто Марианская впадина, рассуждений "ее" индейца. А все эти невидимые обрели вдруг вполне человеческий облик и окружили их с "доном Хуаном". И тоже расслабленно-счастливо улыбались, и смотрели на нее с ласковым укором, как на любимое, хоть и не всегда разумное дитя. И так не хотелось от них уходить…

– Не оставляйте меня, – попросила Яна. И от одной только мысли, что могут не послушать и оставить, бросить на произвол судьбы, стало уже совсем не смешно, наоборот… Какая там у радости полярная эмоция? Белое и черное, ян и инь, радость и печаль – как любит повторять на своих семинарах Мартын. "У каждого блина, даже самого тонкого, две стороны", – а это уже папино…

– Смеется во сне, – бабушка заглянула в приоткрытую дверь, с суетливым оживлением вытирая ладони о нарядный синий передник с оборками. В последнее время мамины руки никогда не отдыхали, даже в минуты спокойствия, бывало, суетились и что-то невидимое перебирали, Володя несколько раз замечал. – Ну пускай поспит. Намаялась Яська…

Она аккуратно – чтоб, не приведи Господь, не скрипнула – прикрыла дверь в гостиную и негромко загомонила о чем-то с отцом, мешая от радости русские, украинские и польские слова. А ведь никогда раньше себе не позволяла переходить на суржик, всегда выражалась безукоризненно четко и грамотно – преподавательница консерватории, как-никак. Теперь уже бывшая преподавательница, несколько лет как на пенсии, но до сих пор дает уроки двум или трем самым любимым ученикам, что специально приезжают из Города.

"Да-а, сдает мать. Как же я раньше не замечал, что она постарела? Так обрадовалась, что мы приехали… Все-таки я осел – не мог выбраться раньше!" – виновато подумал Володя. Всегда тщательно уложенная высокая мамина прическа растрепалась (ни на йоту с Володиного детства она не изменилась! Разве что волосы побелели), лучистые серые глаза сияли от возбуждения. Обрадовалась мама…

А Янкин сон все продолжался, по-прежнему яркий и поразительно реальный, она только диву давалась. Никогда раньше еще не бывало, чтобы во сне четко осознавала, что спит, и наблюдала за собой со стороны. Неужели это Мартыновские упражнения по контролю за сновидением так сработали?.. Надо рассказать ему во всех подробностях, спросить совета, только бы сон не забылся!..

– Тебе нельзя здесь долго находиться. Возвращайся, – выдвинулась наперед одна из светящихся фигур, по общим очертаниям как будто бы женская. Лица почти не разглядеть, настолько сильный бьет от нее свет, остается лишь впечатление чего-то невыразимо прекрасного…

– Возвращайся, – мягко повторила незнакомка, и тут же где-то внутри ярко вспыхнуло имя: Татьяна, святая Татьяна, покровительница студентов. И, главное, – для нее, Янки, она тоже покровительница, крестили ведь в раннем детстве как Татьяну. Священник сказал, что и имени такого православного не существует – Яна…

– Я не хочу! – помимо воли вырвалось у нее с интонациями капризного ребенка. Нужно было не так, по-другому… – Я устала, я хочу с вами.

– Ты ведь знаешь, что это невозможно, – грустно отозвалась Татьяна. Сияние вокруг ее головы немного поутихло (или просто глаза к нему привыкли?) и стало видно, что ниспадающие на плечи волосы, оказывается, белокурые, едва ли не снежной белизны. А глаза ярко-голубые, как рисуют обычно на картинах, – у людей таких не бывает… И до чего же красивая! До чего же они все здесь красивые, до нереальности… – Ты сама выбрала свою миссию и поклялась, что ее исполнишь. От тебя сейчас зависит многое…

– Я знаю, – вздохнула Яна. Пол у самых ног каким-то невообразимым образом сделался прозрачным и сквозь него стала просвечивать точно такая же гостиная в полумраке задернутых штор, и пестрый ковер на стене, и старенький бабушкин диван. Единственное различие, на диване этом уютно свернулась в клубок другая Яна, совсем маленькая, скорее игрушечная. Лежит себе, чуть ли не до носа укрывшись клетчатым темно-зеленым пледом, только волосы спутанными прядями свисают с пухлой диванной подушки…

"Красиво лежим!" – развеселилась Яна и легкомысленно хихикнула.

А Татьяна-защитница, Татьяна-покровительница все продолжала своим мелодичным чистым голосом, заслушаешься:

– Миллионы душ ждут своей очереди, чтоб воплотиться в физическом теле, ждут десятки и сотни лет. Мечтают о том, как снова придут на Землю и выполнят то, чего не смогли сделать раньше, за бесчисленные предыдущие жизни. Это огромная удача и ответственность – быть воплощенным сейчас, во время планетарного Перехода. Не многие удостоены такой чести, для рождения на Земле выбираются самые высокие духи.