Текст книги "Испытание на прочность"

Автор книги: Татьяна Турве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

"Ну не говорить же: я тебе позвоню! Это он должен сказать…" А "он" смотрел куда-то в даль поверх Яниной головы, точно она – пустое место! Сквозь зубы процедил:

– Удачи.

И направился в сторону чернеющего за спиной парка, что так радушно их сегодня приютил. Ах да, ему ведь ближе другой дорогой…

Малой кровью отделаться не удалось: проехали всего несколько кварталов по оживленному проспекту и Сережка без предупреждения резко свернул в кромешно-темный переулок. Притормозил, но развернуться к ней лицом и не подумал, только презрительно склонил еле различимую голову в темно-синем шлеме, что почти сливался с густой тьмой:

– Значит, я был прав! Насчет мачо. Не понимаю только, зачем было врать?..

– Слушай, уже и так понятно, что у нас ничего не выйдет, – пробормотала она бесцветным голосом, и на плечи навалилась нечеловеческая усталость. Будто ей уже лет сто, а не эти щенячьи пятнадцать: – Верней, выходит какая-то ерунда. Зачем друг друга мучить?

Сергей не ответил, неожиданно рванул с места на бешеной скорости. Янка едва не слетала с мотоцикла, с трудом успев ухватиться за его куртку. ("Cнял с мертвого байкера", – пошутил он однажды не без изысканности – благо, курточка-то из грубой дубленой кожи, не первой новизны.) И вспыхнула где-то в глубине сознания другая кинолента, цветная, и на ней опять дорога, только не эта, утопающая в кромешной тьме и разрытая колдобинами, а гладкая разлинованная полоса асфальта, залитая ослепительным дневным цветом. И опять он за рулем, и гонит ей назло так, что все внутренности сводит судорогой! Она что-то истерически кричит, но он не слушает, еще сильней выжимает педаль газа. И вдруг впереди прямо за поворотом…

Наверное, визг получился оглушительный, если уж Сергей в реве мотора расслышал ее рулады и снова притормозил, свернул на обочину. Обернулся – в его глазах за зеркальным забралом шлема Яне почудился самый натуральный страх:

– Ты что, спятила? В самое ухо!.. В чем дело?

Голос безнадежно сел, она еле слышно просипела:

– Подожди.

Неуклюже, боком сползла с мотоцикла и попятилась от него на ватных ногах, и выставила перед собой ладони, защищаясь:

– Не подходи ко мне!

– Ладно, я погорячился, – он сделал небрежный успокаивающий жест рукой в массивной кожаной перчатке: – Извини. Поедем нормально, садись. Всё будет в ажуре, я обещаю.

Но она лишь трясла головой и на разные лады повторяла, как безнадежно испорченная пластинка:

– Не подходи! Я всё вспомнила: нам друг к другу и на километр нельзя приближаться! Опасно для жизни, – и неразборчиво, глотая согласные, забормотала что-то смутно знакомое из триллеров: – Danger, leave this area immidiately… (Опасность, немедленно покиньте территорию…)

– Сумасшедшая! Ты на голову давно проверялась? – Сергей спрыгнул с мотоцикла и одним неуловимым движением оказался рядом с ней, точно из-под земли вырос:

– Да-а, тяжелый случай… Надо тебе домой: проспаться, таблетку выпить. Давай отвезу.

– Нет.

– Ты что, боишься?

– Я с тобой на мотоцикл больше не сяду, лучше пешком пойду!

И действительно пошла от него прочь по узкому тротуару – заплетающимся шагом, но с гордо поднятой головой, то и дело озираясь и испуганно прижимаясь к освещенным прямоугольникам окон. Пришлось прогулочным шагом тащиться рядом, рискуя запороть мотор, – не оставлять же одну посреди частного сектора, да еще на ночь глядя!

– Что тебе в голову стукнуло? Янка! В чем дело? Ненормальная…

Глава вторая. Посеешь ветер – пожнешь бурю

Пойду приму триста капель эфирной валерьянки…

(М. Булгаков «Мастер и Маргарита»)

Дочка сегодня задерживалась допоздна. Вроде бы никаких поводов для треволнений – до десяти время еще есть, прибежит, никуда не денется! – но Владимир не мог справиться с необъяснимой тревогой. Бесцельно бродил по квартире, меряя шагами крохотную кухню и узкий туннельный коридор, потом забрел в Янкину комнату и… Глазам предстала нелицеприятная картина: энергично работая локтями, как пловчиха-перворазрядница, Марина рылась в выдвижном ящике шкафа рядом с дочкиным компьютером. Вывалила на стол целую груду исписанных вдоль и поперек Янкиным неудобочитаемым почерком бумажек, каких-то учебников, потрепанных брошюр и компакт-дисков – вероятно, что-то искала.

– Марина! – подчеркнуто негромко окликнул он, стараясь сохранять спокойствие. – Что ты делаешь?

Жена на мгновение застыла на месте преступления, повернула к нему разгоряченное розовое лицо и отрывисто бросила, сдувая растрепавшуюся светлую челку со лба:

– Хоть ты не вмешивайся! Я должна знать, что происходит.

– А хотя бы элементарное уважение?.. – начал было он, но Марина перебила, воинственно задрав круглый подбородок:

– Она моя дочь! Я должна знать, чем она занимается… чтобы помочь. Предупрежден – значит, вооружен!

– Она взрослый человек, – с трудом сдерживаясь, чтобы не вспылить, возразил Володя. (Очевидный же факт!) Но Марина его больше не слушала, закусила удила, с каждой минутой все жарче распаляясь. В этом взвинченном состоянии разговаривать с ней бесполезно:

– Да какой это взрослый человек! Это ребенок! – жена подхватила за лапу сиреневого плюшевого единорога на компьютерном столе (Володин подарок, как же иначе?) и с силой его потрясла: – К тому же неприспособленный к жизни ребенок! – одним махом смела на пол аккуратно рассаженных кукол Барби количеством не меньше десятка, Янкиных любимиц, тщательно причесанных и намарафеченных. (Малая до сих пор иногда с ними возилась, если никто не видел, но при свидетелях отчаянно этот факт отрицала.)

Марина же неожиданным образом успокоилась, принялась дочкино разгромленное хозяйство подбирать и складывать кучей обратно на столе:

– Ты почитай, что она пишет, – покончив с куклами, жена без церемоний сунула ему прямо под нос белый листок стандартного формата "А4". Володя сразу же узнал четкие стихотворные строчки:

В дожди осенние, косые,

Когда гремит последний гром,

Приходят мысли непростые:

Зачем на свете мы живем?

Зачем людей сжигают годы,

Зачем пеленки, радость, кровь?

Зачем дожди и непогоды,

Зачем разлука и любовь?

Вершит законом кто природы?

Что за пределом бытия?

Зачем воюют все народы?

Кто мы такие – ты и я?

– Для ее возраста это ненормально! – не терпящим возражений тоном объявила Марина и вытерла со лба пот рукавом темно-красного кимоно. (Тоже Володин подарок, из Голландии.) «Ишь ты, устала от трудов праведных», – неприязненно подумал Владимир и как можно более небрежно проговорил:

– Это мои.

– Что твои?

– Мои стихи. Я давал ей перепечатывать.

Жена, казалось, не поверила: окинула его прищуренным острым взглядом, немного помолчала, что-то обдумывая, и почти что пропела с издевательским сочувствием:

– Поэт ты наш! То-то я смотрю, яблочко от яблоньки… Хоть малой мозги не сворачивай, оставь ее в покое.

– Чем же я ей сворачиваю?!.. – завелся в свою очередь Владимир, не удержался, хоть и не имело это абсолютно никакого смысла. Законная жена, по всем параметрам чужой человек. А рядом с ней на невидимых внутренних весах, в самой глубине души – незнакомка-"француженка" со светло-синими глазами, широко распахнутыми и удивленными, как у Янки. Который день не выходит из головы, хоть как ни гонит от себя эти запретные мысли… За все годы семейной, так сказать, жизни ни разу жене не изменил – привитые с детства пуританские принципы не позволяли. Но раз она себя так ведет, с каждым днем все враждебней и холодней, точно провоцирует на разрыв… "Седина в бороду – бес в ребро, – с непривычным цинизмом улыбнулся он про себя. – Пора что-то менять, давно пора."

А жена вдруг негромко сказала, уставившись неподвижным взглядом в занавешенное белым тюлем окно:

– Иногда я за нее просто боюсь.

И все, будто и не было только что истерички-скандалистки, что швыряет что под руку ни попадет и роется в чужих вещах – улетучилась, сгинула без следа! Сам голос изменился до неузнаваемости, надломился и предательски дрогнул на середине фразы.

– Чего боишься? – по инерции переспросил Володя в полной растерянности, уж этого-то никак не ожидал…

– Она такая… Да что я рассказываю, ты же сам видишь! Цветок оранжерейный с высокими принципами, стоит только послушать – за голову хватаешься! "Свободная воля, высшая справедливость! Новая эпоха!" А что будет дальше, когда она попадет в реальный большой мир? Где каждый норовит схватить себя за горло? Когда лицей свой закончит?.. Вот этого я боюсь.

– Все будет хорошо, – непослушным, словно не своим языком старательно выговорил Владимир, и с головой захлестнуло обжигающим чувством вины. Француженку ему, видите ли, подавай, "Шанель номер пять"! – Успокойся. Все будет хорошо… – в порыве раскаяния он обнял жену за узкие покатые плечи, Марина приникла к его груди, как будто и не было этих долгих лет изнурительной домашней войны: – Все будет так, как мы захотим.

И никуда он теперь не денется с подводной лодки, как изрекла бы по-философски Янка! Будет жить с этой любимой-нелюбимой женщиной, терпеливо сносить все ее беспричинные скандалы, истерики на пустом месте и гормональные срывы. Вот уж воистину: "Мы в ответе за тех, кого приручили"…

– Слишком она… не такая, не от мира сего! – не унималась жена. – Нельзя такой быть. Ты понимаешь, о чем я?

Еще бы он не понимал! У Владимира перед глазами ярко вспыхнуло дочкино лицо, отсутствующее, обращенное внутрь себя, и торопливые сбивчивые слова, оброненные два месяца назад в пиццерии: "Потом было какое-то сражение, и я не захотела никого убивать. Тогда убили меня…" С тех пор затаился в груди этот бессмысленный удушающий страх, настолько очевидный, что даже Марина при всей своей приземленности его уловила. Все же материнская интуиция, не стоит ее недооценивать…

– Кота против меня настроила! – внезапно взорвалась от негодования жена и отпрянула от него, напоминая взъерошенного дикого зверька. Небрежно собранные заколкой белокурые крашеные волосы разметались по плечам, брови сведены у переносицы – м-да, очередной перепад настроения: – Уже и кот не реагирует! Мурчик, кс-кс-кс!..

Развалившийся на диване в блаженной истоме Гаврюха приоткрыл один глаз, покосился в их сторону с презрительным видом и неохотно передернул шикарным пепельно-серым хвостом.

– Видал?!.. – горестно воскликнула жена, воздевая руки к небу.

– Ты б себя слышала! – поневоле рассмеялся Володя.

Почему же Янка решила ехать именно к Гале? Причина более чем банальная: домой по-прежнему не тянет, хоть и поздно (родители, наверно, уже землю копытами роют!). А до Юльки слишком далеко пилять. Следовательно, Галина Александровна с ее новомодной супер-мега-стрижкой и замашками Наполеона, придется потерпеть…

Но Галька встретила ее у двери с таким непроддельным искренним оживлением, с такими расширенными от радости глазами, что Яну в один миг осенило: до чего же Галя боится, что когда-нибудь окажется для нее "вторым номером"! Вроде бы больше и не нужна: потусовались на занятиях в лицее с девяти до половины четвертого – и гуд бай на все четыре стороны… Видит же прекрасно, как они с Юлькой с каждым днем все сильнее сближаются, секретничают на переменах неизвестно о чем, а она остается за бортом. И никак ей не объяснишь, что всему виной не Юлька-разлучница, а Галькин надменный императорский вид, который та частенько на себя напускает.

Зато сейчас она совсем обычная, по-домашнему простая – без каблуков кажется не намного выше Яны. Просторный серый свитер домашней вязки, тренировочные брюки с оттянутыми коленками, иссиня-черные волосы собраны обычной бесцветной резинкой в куцый хвостик на затылке – вот теперь Галька точь-в-точь как прежняя, и никакая не Клеопатра…

Похоже на то, что опять включилось это вИдение: приходит, понимаете, когда ему вздумается! А может, просто женская интуиция в очередной раз сработала, и ничего в этом сверхъестественного? Кто знает…

Галька со всеми возможными почестями усадила ее в своей комнате, даже комп с игрой в какую-то новую "балду" выключила по такому случаю. И забегала вокруг, как возле самого дорогого желанного гостя:

– На чаю, похлебай. Булочку хочешь? – Яна помотала головой. – Что случилось? У тебя такой вид… Где ты была?

– Я вспомнила. Про нас с Сережей… Мы когда-то разбились на машине.

– Че-го?.. – Галька испуганно вытаращила цыганские черные очи и подергала себя за мочку уха с золотой сережкой (что всегда было у нее признаком сильного волнения). Яна мягко отвела ее руку, ухо-то ни в чем не виновато:

– Он был за рулем, я ему что-то говорила, а он со всей дури во что-то врезался.

– Ты умерла?

– Мы оба.

Подруга проявила завидный профессионализм (хотя что же здесь удивительного? Ей не привыкать, давно ведет документацию Янкиных воспоминаний):

– Подожди, лучше с начала! Закрой глаза, успокойся… Давай посмотрим, что там было. Что ты видишь?

– Картинки… Как мы познакомились, это уже много раз показывали… А потом… Потом, кажется, поженились, но что-то случилось, я решила от него уйти… Я его не любила… Или любила? – Яна судорожно вздохнула, все глубже погружаясь в знакомый, легкий по ощущениям транс. Когда тела почти не чувствуешь, будто тебя вынесло катапультой с Земли в открытый космос, паришь себе в невесомости: – Вышла замуж скорей из-за денег, а потом со временем полюбила – кажется, так… У него были какие-то родственники… Влиятельные, из богачей, меня терпеть не могли. Машины старинные, с выпуклыми фарами… Очень дорогие, – она нахмурилась и беззвучно зашевелила губами, пробуя эти слова на вкус: – Тысяча девятьсот… двадцать седьмой год.

– Подожди! – не вставая, Галя изогнулась крутой дугой и выхватила с этажерки возле компьютера блокнот со вложенной в него ручкой. – Двадцать седьмой, так… Что дальше?

– Это Америка, Калифорния. Эвелин Кэтрин Джефферсон.

– Тебя так зовут?

– Да. Я приехала в Лос-Анджелес из какого-то штата… Не вижу. Алабама, Небраска, что-то близкое… Нет, Алабама. Sweet home Alabama… Small town girl. (Родной дом Алабама… Девушка из маленького городка.) Я мечтала стать актрисой в театре или в кино, несколько месяцев ходила на пробы. Денег было мало, я устроилась в кафе работать официанткой. Иногда даже голодала… Потом встретила его. Эту момент я сразу вспомнила, каждый раз "дежа вю"…

– Будьте добры, помедленнее! – дурашливым носовым голосом попросила Галька и тонко по-кошачьи чихнула, так послышалось. – Я ж записываю.

– "Роллс-ройс"… Или еще что-то, не уверена. Крутое такое. Я водила машину, и еще так лихо, одной рукой! – эта картинка была особенно четкой: сверкающий под солнцем длиннющий нос авто, ветер тугой струей бьет в лицо и теребит прозрачный длинный шарф у нее на шее, словно крылья трепыхаются за спиной. Чувствуешь себя экзотической бабочкой или еще того лучше – легконогой проказницей феей, вот-вот взмоешь куда-то ввысь… Только лицо свое Яне никак не удавалось рассмотреть, оно всякий раз оставалось нечетким, с размытыми контурами.

– Ты водила "Роллс-ройс"? – не поверила Галина батьковна. – А что, в двадцатом году уже были машины?

– Так вот почему меня всегда тянуло в Калифорнию… И сны такие яркие снились, с пальмами, и зимы там никогда не было… Может, из-за этого я сейчас такая мерзлячка?

– Вот почему тебе английский так легко дается! Все с вами ясно, – с глубоким удовлетворением в голосе определила Галя. – А я, наверно, где-то у нас жила…

Яна открыла глаза: невмоготу стало сидеть зажмурившись. (Да и линзам в любом случае не помешает дать подышать, глотнуть кислороду.) А Галька раскомандовалась вовсю, недаром ведь Наполеонша по соционическому типу, к полумерам не привыкла:

– А ну, не расслабляйся! Не доработали еще.

– Хватит, я устала.

– Что значит "устала"?.. Для тебя ж стараюсь! – популярно объяснила Галина. – Последний вопрос.

– Какой? – со страдальческим вздохом простонала Яна, в изнеможении закатывая глаза под потолок с висячей люстрой из радужного чешского стекла. Эти несколько минут кино-картинок невероятным образом успели высосать все оставшиеся силы – вот тебе и увеселительная прогулка в прошлое! Как бы не так… Навалилась страшная усталость, клонило в сон и все больше одолевала непривычная вселенская апатия. Все происходящее стало глубоко по барабану.

– Сколько тебе было лет, когда вы разбились? – строгим звенящим голосом вопрошала Галя.

– Двадцать четыре, – промямлила Яна неповоротливым языком. Картинки опять ожили и заплясали перед глазами, складываясь в сюжет: – Мы куда-то поехали, к каким-то друзьям, в машине я начала говорить, что ухожу от него: "Видишь, у нас ничего не получается, зачем друг друга мучить?.." О Боже!

– Да, за рулем бы не стоило, – не одобрила подруга. – Что – "о Боже"?

– И сегодня теми же словами, на мотоцикле… Что я наделала? – Яна схватилась за виски и закачалась со стороны в сторону, как неваляшка, глаза заволокло мутной пеленой. Хоть бы сейчас перед Галькой не разреветься!.. – Это все из-за меня.

– Да ладно, прошло ведь уже, – Галина присела рядом и приобняла ее за плечи, успокаивающе погладила по спине. Но деловой хватки не потеряла, не на ту напали: – И еще вопрос, соберись. Почему ты хотела от него уйти?

– Он ревновал…

– Ну конечно! – хмыкнула подруга и, не давая возможности опомниться, застрочила чуть не взахлеб: – Это твоя последняя жизнь, после принцессы?

– Да, – Янка несколько раз кивнула, не раскрывая глаз. А Галя со впечатляющей скоростью сыпала своими вопросами, ловко выстреливая слова одно за другим, обойму за обоймой:

– Что ты делала после смерти? Что там было? Кого ты там видела?

– Там было хорошо… – Яна слабо улыбнулась. – Приходили Учителя, мы разговаривали… Никто не упрекал, что я неправильно что-то сделала – наоборот, все утешали. Я тогда сильно расстраивалась…

– Почему расстраивалась? – удивилась Галина.

– Что умерла слишком рано, не выполнила свое предназначение. Для этого родилась сейчас. Раз тогда провалила свою миссию…

– Ты себя видишь? – перебила подруга. – Там в Калифорнии, как эта Эвелин. Посмотри на себя.

– Я красивая, – с глубоким убеждением проговорила Янка – ну наконец-то сдвинулось с мертвой точки, хоть что-то начинает проясняться! – Прическа как в старых фильмах: каре и уложенные по бокам волны…

Возникшая на мысленном экране девушка была поразительно живая: сидела на высоком деревянном стуле вроде барного и беззвучно смеялась, запрокинув назад голову с крупными локонами. На губах ярко-красная помада, в тонких пальцах небрежно зажата дымящаяся сигарета, и ритмично покачивается обнаженная до колена нога в сползающей с пятки туфельке… Мэрилин Монро выпуска двадцатых, только волосы темные.

– Ни-че-го себе! Ну я даю!.. Хотя я ж в кафе работала…

– Что там еще? Как она выглядит? – потребовала отчета Галя.

– Моя полная противоположность. Волосы каштановые, глаза голубые, красивый такой цвет…

"А про остальное лучше пока не рассказывать, – решила про себя. – Какая-то я там…"

– Нарисовать сможешь?

– Там было что-то плохое, еще в детстве… – забормотала Яна себе под нос и нахмурилась. – Нет, не хочу! Хватит.

Подружка не возражала: стащила ее с кресла и затормошила, задергала сперва за волосы, а потом и за уши, как развлекается обычно Машенция:

– Класс! Нет, ну ты представляешь?.. Если все это подтвердится, а? И действительно была такая… – она заглянула для верности в свою записную книжку с торопливыми стенографическими каракулями: – Эвелин Кэтрин Джефферсон! Янка, ну ты молодец!.. Короче, надо проверить.

– Как мы проверим? – остудила ее пыл Яна. Честно говоря, лезть еще раз в эту неприятную историю не возникало хоть наималюсенького желания. Ну, посмотрела раз на себя, на Сережку, полюбовалась на пальмы – и хватит! Обойдемся без мазохизма. А "California dreaming" лучше слушать по радио…

Но Гальку уже понесло, без стоп-крана не остановишь:

– Нет, ты прикинь! Запорожского казака проверить мы не можем… – она полистала свой дежурный блокнот, разыскивая предыдущую запись: – Тибетского монаха твоего тем более, про него я что-то не сильно верю. А тут все реально!.. – И подвела заключительную черту: – Это все, конечно, очень интересно, но в следующий раз будем смотреть про меня.

– Ты Клеопатрой была, – буркнула Янка, лишь бы Галина отстала. От слабости и голода пугающе закружилась голова и начало слегка подташнивать: если Галя еще раз предложит свою булочку, то она, Яна, особо возражать не будет… Да только как такое можно произнести, язык ведь не повернется: "У тебя случайно нет чего-нибудь пожевать?" Из серии "Пода-айте, люди добрые! Же не манж па сис жур (я не ел шесть дней)", если уж вспоминать Кису Воробьянинова. Пускай и перед подругой, не чужой человек, знают друг друга с песочницы, и все равно невмоготу… Эта гордость дурацкая!..

– Ты что, устала? Бедная… Хочешь, оставайся у меня, твоих мы предупредим, – гостеприимно выпалила Галька, посверкивая в возбуждении темными глазами. (До того, видать, про Клеопатру понравилось – настроение вон как подскочило до небес!)

Идея с ночевкой была, конечно, заманчивая, но на столь наглое попирание всех родительских правил Янка не решилась. Вызвали по мобильнику такси (во второй раз за этот день, кстати. Если так будет продолжаться и дальше, то плакали папины финансы!). Отец раньше любил ее поддразнивать после изнурительных походов по магазинам: «Наверно, в прошлой жизни ты была дочкой миллионера!» Зато теперь можно будет с полным правом возразить: «И никакой не дочкой, женой…»

– Ты Андрею про Клеопатру расскажи, а? Мне он по-любому не поверит, вот если ты скажешь… – предложила на прощание Галина, усаживая подругу в такси и просительно заглядывая ей в глаза. Яна всю дорогу прохихикала, забыв про усталость и отвлекая от светофоров молчаливого пожилого таксиста с волосами красивого серебряного цвета, что походил на артиста довоенного кино.

Во вторник в лицее день начался с конкретного ляпа: только успела на порог ступить, как подскочил Денис Кузьменко со своим небезызвестным чувством юмора:

– Еще ПОльска не згинЕла!

– Двести лет монголо-татарского ига! – не осталась в долгу Яна.

У Дениса в два счета вытянулось лицо и она сообразила, что брякнула что-то не то, не рассчитала всей мощи своего врожденного остроумия…

– Это ты его обидела, – с осуждением покачала головой Галя, поправляя перед зеркальцем блестящую черную челку, и Янка расстроилась еще сильней.

Ну откуда ей было знать, что у их разбитного до дремучей наглости Дениса имеется этот пунктик по поводу ярко выраженной восточной внешности! Сам ведь недавно прикалывался: и угораздило же, говорил, при самых обычных ничем не примечательных украинских предках уродиться смуглым и раскосым – откуда только взялось? (Не иначе, с тех времен, когда центральная Украина – откуда Горожане в основном и выходцы – периодически оказывалась то под турками, то под татарами. А теперь через множество поколений проскакивают то там то сям азиатские гены, разбавляют славянскую кровь.)

Недаром ведь девушки у них в Городе практически все без исключения красивые, конкуренция ого-го какая – с этаким винегретом из национальностей! Взять хотя бы Гальку с ее знойной, почти что испанской наружностью – такая каждому понравится… Денис на днях проболтался, что его на улице нет-нет да и принимают за иностранца, то и дело удивляются: "А ты что, говоришь по-нашему?" (Ну да, и фамилия для иностранного подданного как раз подходящая!)

Да что там далеко ходить за примерами, у Яны и самой глаза какие-то подозрительные, нерусские: бабушка Вита, папина мама, по секрету однажды рассказала, что у деда в роду были цыгане. Давным-давно, правда, чуть ли не в десятом колене, и все равно проявилось через столько поколений. (Коктейль намешался занятный: украинцы, русские, поляки (само собой), с маминой стороны латыши – достаточно на Ярика посмотреть, скандинавские мотивы! Теперь еще и цыгане, как выяснилось…)

Но об этом трепались с Денисом с глазу на глаз в неофициальной обстановке, на правах друзей детства. А чтобы вот так при всех сморозить, во весь голос – это с Янкиной стороны был полнейший идиотизм… "Хоть бы не стали теперь дразнить, как Каплю! Если Макарова со своими макаровцами все слышала, то плохо дело…" – заволновалась она, но сказанного не воротишь.

– Да, это ты зря, – подтвердила Юлька и укоризненно покрутила головой, подражая Галине батьковне. (До того увлеклась, что забыла на минуту про свое традиционное утреннее яблоко – а это значит, событие из ряда вон…) Кузьменко демонстративно от их банды отвернулся и уселся на парте спиной ко всему миру, усиленно изучая схваченный со стола учебник. А держал-то его вверх ногами – вот до чего распереживался! Пришлось идти на поклон, пока не поздно:

– Извини, я не хотела, – пробормотала Янка, переминаясь с ноги на ногу у его парты. Но Денис никак не отреагировал, с отсутствующим видом молчал: на бесстрастной восточной физиономии ни один мускул не дернулся. Она настойчиво потянула его за рукав темно-зеленого свитера, что болтался на нем как на вешалке: – Ну что ты как маленький ребенок! Мы ж не в первом классе… И вообще это был комплимент.

Кузьменко вытаращился на нее изумлении, раскрыв до упора раскосые темно-карие глаза, пришлось импровизировать прямо на ходу:

– А ты разве не знаешь, что девушкам это нравится? – с деланным безразличием обронила Янка, исподтишка наблюдая за его реакцией. – Экзотическая внешность, в наших краях нечасто встречается…

– Ладно, хорош подлизываться! Свободна, – небрежным жестом отправил ее восвояси Денис, но лицо его заметно прояснилось. Янка с величайшим облегчением выдохнула: хух, на этот раз вроде все устаканилось! Но впредь нужно быть осторожней со своим языком, а то вечно сперва говорит, а потом за голову хватается… Незаметно подошедший из-за спины Капля смотрел на нее вполне благосклонно, с нормальным человеческим выражением лица – это в кои-то веки! (Надо же, когда не хмурится и не корчит свои презрительные гримасы, то даже кажется вполне симпатичным…)

"А Денис вообще зря переживает – за ним девчонки еще толпами бегать будут! – в порыве благодушия заключила про себя Яна, и принялась дурачиться: – Падать направо и налево и сами собой в штабеля укладываться! Как эта девчушка говорила в том старом фильме, "Девчата", кажется… – И не удержалась от критики: – Если немножко подрастет."

Настроение образовалось что-то как-то аж чересчур радужное: если все поголовно кажутся красивыми, то это уже диагноз… И даже Макарова сегодня не лишена определенного шарма. Дожилась, одним словом: ну прямо тебе острый приступ любви к человечеству! После такой эйфории обычно жди какого-нибудь г… на палочке, железный закон.

После большой перемены по расписанию намечалась алгебра, но математичка где-то задерживалась (что было совсем на нее не похоже). Чтобы как-то скоротать нарисовавшееся свободное время, девчонки затеяли придуманную Юлькой на прошлой неделе игру «А я в детстве…». Первой взяла слово Юлия, как уважающий себя основатель:

– А я в детстве говорила не "автобус", а "антобус".

– А мы с Яриком говорили не "яблоко", а "тыблако", – подхватила эстафету Яна. – Баловались так.

Остальные члены банды хранили скромное непринужденное молчание. Юлька обвела подруг вопрошающим взглядом и подбодрила:

– Ну, кто еще?..

– А я переставляла слоги в словах! – опять не удержалась Янка. —

Не знала, как будет правильно: "полорон" или "поролон", "балерина" или "барелина"?..

"И до сих пор иногда не знаю, надо несколько секунд соображать, особенно про этот поролон, – подумала со смешком. – С барелиной-то все понятно: проверочное слов – балет, а с поролоном труднее…" От комментария вслух она, понятное дело, воздержалась – засмеют же, еще месяц будут вспоминать!

– Тебя мы уже слышали, – с невероятно важной миной провозгласила Юлия Александровна. – Следующий?

– Куда я попала! – выразительно вздохнула Галька и мученически завела глаза под беленый потолок с двумя длинными продольными трещинами. Зато Алинка просияла и торжествующим голосом во всеуслышание объявила:

– Вспомнила! "Проходил Гена".

– Какой Гена?

– Это я мульт так называла, когда маленькая была…

Но развить эту тему Алинка не успела: в аудиторию на раздутых парусах влетела математичка и народ зашевелился, недовольно ворча и разбредаясь по своим местам.

– А я сперва научилась читать вверх тормашками, потом еле переучили, – Янку было не остановить, будто словесный понос вдруг напал: – Ярик пошел в школу и мама каждый вечер с ним занималась, а я сидела напротив и мотала все на ус. До сих пор помню: "Слова "Анна", "группа", "класс" пишутся с двойной буквой…"

– Ну, ты у нас вообще вся нестандартная, – насмешливо отозвалась Маша, вытряхивая на парту тетради из разинувшей рот сумки. (Так сразу и не поймешь: то ли тонко похвалила, то ли вежливо обругала.) Но обижаться сегодня в упор не хотелось, Яна согласилась с добродушием:

– Будем считать, это комплимент.

На алгебре осложнений пока вроде не предвиделось: обычно строгая до занудности Елена Аркадьевна, математичка из университета, была сегодня добра и великодушна, как ангел небесный. (Или просто рассеянна, думала о чем-то своем.) Чем «ашки», разумеется, не замедлили воспользоваться: оставшиеся шестьдесят минут пары в классе стоял непрерывный монотонный гул, сильно смахивающий на гудение пчелиного роя. Время от времени он перерастал в откровенную болтовню и стёб, математичка на несколько секунд выходила из прострации и вяло на них покрикивала, изрекая нечто вроде: «Петя, в чем дело? Интергал смешной попался?» (На что «ашники» отзывались бодрым взрывом хохота.) «Неорганизованная масса», как Елена их прозвала испокон времен, была сегодня особенно в ударе.

– Богдан спрашивал, что ты любишь, – Галя деликатно подергала Янку за прядь волос, привлекая ее внимание. У той в одно мгновение жарко прилила к щекам кровь – ну и ну, одно только его имя, и настолько бурная реакция организма!..

– Когда спрашивал? Недавно? – только обрадовалась, но Галина единым махом разбила все надежды:

– На той неделе.

– А-а… Что ты сказала?

– Белый шоколад и мягкие игрушки. Ведь правильно?

– Правильно, – сама того не замечая, Яна расплылась в мечтательной улыбке.

– Он тебе нравится? – задушевно заглядывая ей в глаза, воркующим голосом спросила Галя. Янка покосилась на нее с нескрываемым удивлением: неужели проницательная Галина батьковна до сих пор не вычислила, что тут уже не просто "нравится", а "влюблена по самое не хочу"? Безнадежный случай, если в двух словах. А он теперь не звонит, обиделся… Или еще того хуже – расценил ее уход с Сережкой как предательство и больше не доверяет, поставил на их отношениях жирный окончательный крест. "Не дай-то Бог! Как же я тогда буду?.." – запричитала она мысленно с тоской.