Текст книги "Испытание на прочность"

Автор книги: Татьяна Турве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Розовые очки, – усмехнулась Юлька. Яна все-таки немного обиделась и только вознамерилась спросить, что подруженция имела в виду – зубоскальствует, как обычно, или выдала с тайным умыслом? – но прозвенел звонок. Да так, что напрочь заложило оба уха, тут уж не до разговоров на отвлеченные темы… Пришлось возвращаться в аудиторию, несолоно хлебавши, не успев даже яблоко догрызть.

Им еще крупно повезло, что Галька ничего из Яниных откровений не слышала, а то б наверняка засмеяла с этим "внутренним фильтром"! Ну что ж, вспоминая папу, ей, Янке, над собой еще работать и работать, как медному чайнику…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. А ВДРУГ «ПОЛОВИНКИ»?

Глава первая. ВИдение

Быть Воином – это самый эффективный способ

жить. Воин сомневается и размышляет до того, как

принимает решение. Но когда оно принято, он

действует, не отвлекаясь на сомнения, опасения и

колебания. Впереди – еще миллионы решений,

каждое из которых ждет своего часа. Это – путь

Воина.

(Карлос Кастанеда)

И опять возвращаться после лицея домой совершенно не хотелось, тем более что рань несусветная, только-только третья пара закончилась. Но подруги на Янкины бодрые призывы массовика-затейника – «А давайте куда-нибудь пойдем!» – отреагировали вяло, даже легкая на подъем Юлька сегодня куда-то спешила. (С Галиной-то все понятно: торопится предстать перед Андрюшей в новом прикиде Клеопатры, переживает… А со стороны всех остальных это просто некрасиво: в кои-то веки она тащит их погулять!)

Пришлось ехать домой. Перекусив на скорую руку холодной жареной рыбой и ледяной картошкой из холодильника, Янка быстренько отыскала в "закромах родины" свой старый мольберт и раскопала акварельные краски (перешерстив при этом всю комнату). Надо спешить, а не то еще часик-другой и начнет смеркаться, и все ее далекоидущие планы можно будет отложить на следующий год. На бегу словила любезно притормозившую маршрутку, идущую до Перекопской, и покатила в Комсомольский парк – отчего-то неудержимо потянуло к Дубу. Только не к старому другу-ветерану, а к молодому – его, кстати, строго-настрого наказывали навестить в ближайшее время, а она до сих пор ни разу не собралась… Всякий раз пробегала мимо.

Уже у самого парка требовательно запиликала мобилка – Сергей! Объявился-таки… Но до чего же не вовремя!

– Да, – недовольно буркнула Яна, одной рукой застегивая на ходу сумку. Удалось примерно с третьей попытки.

– Это я, – с обезоруживающей простотой сообщил Сережка. – Ты сейчас где?

– В городе.

– Где именно?

– Слушай, я не собираюсь сейчас выяснять отношения! Потом поговорим.

И недрогнувшей рукой отключила телефон. Еще бы, позвонил через несколько дней, будто так и надо, и плюс ко всему ставит ей какие-то условия!

К Янкиному огромному разочарованию, специально рекомендованный ей молодой дуб в Комсомольском парке выглядел самым обыкновенным осенним деревом, уже изрядно облетевшим. Яна раз пять обошла его кругом, тщетно пытаясь сообразить, где же тут подвох? Он что, и говорить не умеет? Что ж это за Дуб!.. "Тихо, не пори горячку, – вкрадчиво вмешался уже знакомый "посторонний" голос в голове. – Ты его не знаешь, он к тебе не привык… Сперва надо познакомиться, друг к другу присмотреться."

"…чтоб все было, как у людей! – мысленно хихикнула она. – А это не будет предательством по отношению к старому Дубу? К настоящему?"

Внутренний голос укоризненно замолчал, и Яна с опозданием сообразила: если и этот дубок точно так же слышит ее мысли, как старик-ветеран, то вряд ли ему понравилась эта выходка. По Янкиной-то логике он выходит не настоящим, а так, подделкой, третий сорт… Надо извиняться.

"Можешь считать, что я его сын, – со вполне ощутимой прохладцей подал все же голос молодой Дуб. – На большее я пока не претендую."

"Интересно, а как деревья могут так выражаться? "Можешь считать", "не претендую"…"

"Я использую твой же словарный запас, посылаю известные тебе образы, которые можно легко расшифровать, – терпеливо, вроде как несмышленому младенцу, разъяснил "молодой". – Ты пришла рисовать? Так рисуй, скоро стемнеет. Но сперва посмотри…"

"На что посмотреть?"

Ответа не последовало, своенравное дерево лишь непонятно прошелестело последней задержавшейся на ветках коричневой листвой. По идее, "смотреть" можно только одним способом, а именно используя кастанедовское вИдение. Только она уже триста лет этого не делала, вдруг сейчас не получится?..

Янка уселась на усыпанную волнистыми дубовыми листьями траву, аккуратно пристроила рядом этюдник, но раскладывать не стала. Примостилась по-турецки – чтоб энергия шла по прямому позвоночнику, без задержки, – успокоила дыхание и пристально уставилась на чахлый кустик зеленых травинок у самого подножья дуба. Сидеть пришлось долго, уже через несколько минут заколола миниатюрными иголочками отсиженная нога, но Яна решила не шевелиться. (На семинаре у Мартына это заняло где-то полчаса, не хотелось бы тут в цвете лет закоченеть…)

Стоп, опять она болтает про себя, вот тебе и остановка внутреннего диалога! Без этого ведь в состояние вИдения не пробиться, хоть ты тресни… На несколько неуловимых секунд мысли исчезли совершенно, неяркий осенний пейзаж перед глазами заколебался, точно мираж в пустыне в полуденную жару, и с неслышным щелчком изменился до неузнаваемости…

И она опять очутилась в том сказочном мире из своего сна: медленно закачались под порывами словно бы живого ветра огромные серебристые деревья, раза в два больше настоящих. Их ауры-кроны непрерывно заколыхались, ежесекундно изменяя свою форму, напоминая непоседливые языки пламени. А там, где по всем законам трехмерного пространства должен был стоять дуб, возвышалось нечто невообразимое: величественного вида серебристо-синяя громадина, не ниже египетской пирамиды. Так и есть, пирамида! (Или как их сейчас называют?..)

Ай да Дуб, ай да молодец! Оказывается, здесь самое настоящее кастанедовское "место силы" – и это практически в центре города! Да сюда надо с экскурсиями приезжать, всяким туристам-интуристам показывать…

От главного корпуса университета разбегались в разные стороны две дороги: одна обходная, зато широкая и центровая, по Перекопской, а другая покороче, но прямиком через парк. Заколебавшись на долю секунды, Богдан размеренным спринтерским шагом направился в сторону парка – не помешает срезать угол, а то до пиццерии еще пилять и пилять. (Обещал ведь матушке зайти после пар проведать – она теперь и днюет, и ночует в этом своем ресторане.) И, главный плюс, меньше шансов, что напорешься по пути на кого-нибудь из знакомых: одному Богу известно, как же его достали всяческие однокурсницы, одноклассницы, бывшие соседки и подруги подруг! «Ой, а ты что, сегодня без машины? А почему? А я думала, подвезешь…» – и хлопают завлекающе глазами с вот-такенными ресницами (а своими или накладными – так это дело десятое), и ножки в мини-юбках на все лады выставляют…

"Почему, почему" – по качану! Не станешь же всем любопытствующим объяснять, что рассорился на выходных с папашей: тот весь вечер орал как резаный, что воспитывает "безответственного обалдуя". (Так по-интеллигентному и выразился, Богдан про себя лишь подивился отцовскому красноречию.) Мама, разумеется, порывалась встать на защиту, но он сам попросил не вмешиваться, мужской ведь разговор. И в достаточно резкой форме попросил, зря только матушку обидел.

Досадней всего, что кое в чем отец прав. Только до чего же не хочется это признавать, даже перед самим собой! Ему, Богдану, давно бы уже пора не колесить по городу на отцовской иномарке, разыгрывая из себя персонального шофера для половины универа, а самому становиться на ноги. Перевестись, к примеру, на заочное, устроиться куда-нибудь программистом – и вперед за орденами! (И уважение к себе появится, кстати сказать, а то бывает тошно по утрам в зеркало смотреть.) А там со временем можно и машину купить, без нее-то долго не протянешь. Второй день без колес, и уже ощущает себя никчемным двуногим прямо-ходящим. Ну, не "Мерс" купить, конечно, – на него еще полжизни пахать придется, если без родительского содействия, – но хотя бы что-нибудь попроще вроде "Ауди" или "Опеля". Пускай бы и подержанное авто, на первое время сойдет.

Мать еще с первого курса вынашивает гениальную (в кавычках) идею пристроить его после университета к отцу на фирму. Умная ведь женщина, а в упор не может понять, до чего же ему опостылела эта роль богатого мальчика, баловня судьбы! Иногда волком впору завыть, а друзья-приятели только кивают не без ехидства, вроде как с сочувствием, а про себя небось думают: мне бы твои проблемы, богатенький Буратино!.. Уже и не вспомнишь, когда они с отцом нормально разговаривали – пять лет назад, десять? Никогда? Да и мать тоже… Неужели она счастлива, просиживая целыми сутками в ресторане? Из дома рвется почище, чем из тюрьмы – волей-неволей вспоминаешь про про золотую клетку и прочее, как выдала недавно эта глазастая Лялька. Которая, кстати, единственная из всех девчонок Города не проявляет к нему ровным счетом никакого интереса. Наоборот, обходит десятой дорогой, точно он заразный!

Не успев додумать эту мысль, он внезапно остановился на полушаге как вкопанный: в стороне от главной аллеи прямо посреди деревьев сидела светловолосая девчонка в ярко-алой курточке. Будто язычок пламени уютно примостился на коричнево-зеленой траве. У Богдана предательски ёкнуло сердце: из всех обитающих в Городе блондинок только одна с таким неизлечимым "приветом", чтоб сидеть на холодной земле в позе буддийского монаха и с увлечением рисовать! Стараясь не хрустнуть сухой веткой, он подошел сзади, заглянул ей через плечо и вполголоса, чтоб не напугать, спросил:

– Что это?

Янка нисколько не удивилась его возникновению из ниоткуда, спокойно подняла от мольберта огромные ясно-карие глаза:

– Это пирамида. Через нее идет подпитка Земли космической энергией. Это как наши электростанции…

На рисунке скупыми резкими линиями был набросан вроде бы тот же самый парковый пейзаж, что раскинулся перед ними до горизонта, но в каких-то неправильных, фантастических тонах. Синие с фиолетовым деревья, серебристо-голубая трава, вызывающе-белое небо, и посреди этого сюрреалистического буйства красок – непонятного вида конструкция на весь лист. И действительно, выкрашенная в нежно-бирюзовый пирамида Хеопса – вот ведь у Куклы воображение!

А сама она сегодня совсем другая, строгая и повзрослевшая – ну никак не похожа на очаровательную застенчивую девчушку, какой он запомнил это чудо в последний раз. Поза расслабленная и непринужденная, глаза смотрят прямо и без тени смущения, и чуть подрагивают тронутые розовой помадой губы, словно силятся что-то сказать. Ему вдруг почудилась в этом лице едва заметная аскетическая нотка: то ли от ее обычной аристократической бледности, то ли от синеватых теней под глазами. (Не выспалась, может? И чем же тогда занималась?..) Или от слегка запавших щек – надо же, а совсем недавно была круглая полудетская мордашка! Да она ли это вообще?..

"А может, просто волосы от лица убрала, женщины от этого сразу меняются", – Богдан разглядел едва заметные темные дырочки от сережек у нее в ушах. (А уши-то – вот умора! – маленькие, почти круглые и заметно лопоухие.)

– Что ты здесь делаешь? – недоверчиво спросила Янка. И сама через секунду ответила, он и рта не успел раскрыть: – А-а, у вас ведь институт рядом… Присаживайся, что ты как неродной! – гостеприимно похлопала по усыпанной желтыми листьями траве.

Богдан с поразившей самого себя непринужденностью уселся рядом, подтянув на коленях брючины джинсов. Ну, а дальше завязался увлекательный диалог двух сумасшедших, такой же нереальный, как этот ее бредовый рисунок в стиле Дали:

– Ты это видишь? – спросил он, мотнув головой в сторону деревьев. (И ни на йоту не усомнился, что да, видит, рисует с натуры.)

– Ага, вон там на месте Дуба, – сосредоточенно протянула она, сдвинув у переносицы пушистые русые брови.

– Почему я этого не вижу? – вопрос прозвучал достаточно тупо, но было поздно исправлять: слово не воробей, как известно!.. Лялька опять озабоченно нахмурилась:

– Не знаю… Судя по твоей ауре, ты должен видеть.

– "Должен"? – помимо воли вырвалось с неприкрытой издевкой. (Как бы его сейчас не послали с этими умными замечаниями подальше! К примеру, к такой-то и такой-то бабушке.) Но Янка и не думала обижаться, на удивление мирно пояснила:

– Ты никогда не замечал… световые блики, перед глазами все как будто засвечивается? Если долго смотришь в одну точку?

– Это у всех бывает.

– Это и есть начало вИдения, – самым что ни на есть будничным голосом подытожила Лялька и потянулась к своему рисунку. Но дорисовывать ничего не стала, сидела, теребя в руках длинную тонкую кисточку, и искоса посматривала на него из-за упавших на лицо прядей. Как будто вспомнив что-то неотложное, с поспешностью вскинула руки к голове, распустила закрученный на затылке хвост и энергично встряхнула волосами. Те вспыхнули под косым закатным лучом нестерпимо-золотым светом, отчего она еще больше стала похожей на "эльфийскую принцессу" (как однажды не без ревности упомянула Галя). Даже прозаические джинсы не в силах развеять эту иллюзию, Толкиен отдыхает!

"А что, и уши как раз подходящие", – ухмыльнулся своим мыслям Богдан и указал одним подбородком в направлении дуба (не пальцем же тыкать, в самом-то деле):

– Разница лишь в том, что я ничего там не вижу.

– Ты неправильно смотришь, – оживилась Янка и придвинулась поближе. Да она ли это?.. – Расслабься. Пусть взгляд будет мягким, рассеянным. Как будто в никуда… Попробуй увидеть то, что находится сбоку, справа и слева на сто восемьдесят градусов. Будто смотришь не глазами, а всем телом…

Под влиянием ее слов со зрением действительно стало что-то происходить, Богдан успел невнятно пробормотать в ответ:

– Точно, засвечивается…

И весь мир вспыхнул невыносимо-серебряным светом – примерно таким же, каким Лялька рисовала свою сюрреальную картину.

– Для начала хватит, не все сразу, – послышалось словно издалека. – Возвращайся! – в ее приглушенном голосе отчетливо проклюнулись нотки беспокойства, готового в любую секунду перерасти в панику. Но возвращаться что-то не хотелось…

А потом этот милый воспитанный ребенок изо всех сил шарахнул его кулаком по спине, вот ведь!.. Нет слов, одни буквы. Богдан от неожиданности охнул и пришел в себя, заерзал на траве, потирая ушибленную спину. И воззрился на нее с неудовольствием (это еще мягко выражаясь!):

– Что это было?

– Удар Нагваля, – с довольной улыбкой ввернула что-то непонятное Янка, но сразу же посерьезнела: – Нужно было тебя вернуть. Как состояние?

– Хорошо… – он прислушался к себе: и в самом деле, что-то непривычное. – Так спокойно… Мыслей почти нет.

– Поздравляю! Ты остановил внутренний диалог, – Лялька, похоже, собиралась дружески похлопать его по плечу, но Богдан рефлекторно дернулся – а то вдруг опять заедет со всей дури!.. (И самому стало смешно: деликатного сложения девчонка и рядом с нею "шкаф трехстворчатый" – все переживает, как бы не отдубасили!)

А Янка продолжала разлагольствовать с чертовски важной миной, с горящими на вдохновенном бледном лице темными глазищами:

– Чтоб получить это состояние, люди принимают наркотики, гробят свое здоровье. А все настолько просто, представляешь?..

"Таких в средневековье на костер отправляли. Если б родилась в то время…" – промелькнула у него в голове странная донельзя мысль, и откуда только взялась?

– Со мной еще никогда такого не было. Я себя не узнаю, – по инерции проговорил Богдан и рассмеялся, чувствуя, что какие-то невидимые внутренние затворы слетают с него в два счета. Вот ведь как: пыжился до последнего, пытаясь произвести на Куклу впечатление, а теперь в один миг стало все равно. Пускай думает про него, что хочет: – Это не я!.. Но мне это нравится.

– Еще бы! – со знанием дела подтвердила Яна. – Самое главное – тишина и гармония вот здесь… – и с чувством приложила руку к своей куртке (где-то в районе сердца, надо понимать).

– Эй! Поставь на место! – потребовало «деликатное создание» и нетерпеливо задрыгало ногами в ботинках на внушительной шипастой платформе. – Кто протянет руки, тот протянет ноги! Не слышал?

– А как же, слышал! Надпись на трансформаторной будке, – рассмеялся Богдан. – Это тебе за "удар Нагваля", – сообщил не без злорадства и нарочно помедлил несколько секунд, но все же послушался и осторожно опустил ее на землю. (А то еще, чего доброго, обидится, возвышенная ведь натура! "Протянешь ноги", значит.) – Что-то ты в весе пера.

Заслышав про вес пера, Янка заметно подобрела, да настолько, что даже сцен по поводу несанкционированного рукоприкладства устраивать не стала. Вместо того капризным голосом зажаловалась-заныла – скорей всего, только для порядка:

– Терпеть не могу, когда хватают без спросу!.. – и принялась обеими руками приглаживать порядком разлохмаченную шевелюру.

– А что, часто случается? – осведомился Богдан и помрачнел, полезло всякое в голову… А она ничего не заметила, самозабвенно болтала, косясь одним глазом в чисто символическое зеркальце, непонятно откуда взявшееся у нее в ладони:

– Просто на руки – это еще ничего, жить можно. У меня брателло любит вверх ногами переворачивать, морда!..

Обрадовавшись такому повороту событий, он сделал обманный резкий выпад в ее сторону, Лялька проворно отскочила и на всю аллею запротестовала:

– Только без рук! Смотреть можно, трогать руками нельзя.

– Рассвирепела муха, как тигр! Сама ж идею подала, – ухмыльнулся Богдан, но боевую стойку не поменял.

– На "ты" переходить не будем! – торжественно объявила Янка. И засмеялась во все горло так, что весь Приднепровский спуск, наверное, услышал.

Когда пересмеялись и поостыли на холодном ветру, он все же не удержался от весьма оригинального вопроса:

– Лучше скажи, какая у меня аура?

Лялька опять напустила на себя страшно деловой вид и принялась старательно, со всеми подробностями перечислять:

– Хорошая, светлая. Почти нет темных пятен. И сердечный центр открыт…

– Что это значит?

– Это хорошо, когда открыт. У многих людей здесь все темное, будто цементом залито, – она снова похлопала себя по нагрудному карману, в котором что-то отчетливо звякнуло. – А когда открыта сердечная чакра, это способность любить, доверять другим… У маленьких детей она всегда открыта, пока взрослые не поработают, – Яна с сожалением вздохнула и даже как-то пригорюнилась, повесила нос.

– Интересно с тобой, – прервал он затянувшуюся паузу. (Самая безопасная формулировка, в нейтральных выражениях. Когда хочется схватить в охапку и не отпускать, и тащить на руках до самого дома – тут уже не "интересно", а что-то в корне другое.)

– Приходите еще, – лукаво улыбнулась Лялька и искоса заглянула ему в лицо. Неужели кокетничает? А то Богдану грешным делом стало казаться, что они постепенно съезжают на стереотип "друзья в доску": когда можно от души подуреть и посмеяться, без злости друг друга подкалывая, но не более того. Не зря ведь про своего брателло песню завела – может, занесла уже в ряды "братьев по разуму"!

– А я пока не ухожу, – ответил он, лишь бы не молчать. И оглянулся по сторонам, пораженный: – Время остановилось.

Безымянные парковые деревья сомкнулись с двух сторон, как неподкупные стражи порядка с золотыми эполетами на плечах. И абсолютная, безмолвная тишина кругом: ни редких птичьих голосов, ни детских вскриков, ни дальнего шума машин с визгом тормозов… Даже ветер стих.

– Ты заметил?! – Янка от радости аж никак не солидно подпрыгнула на месте. Потом, спохватившись, торжественно и опять с уморительной серьезностью объявила: – Мы остановили время, попали в другой мир.

– Ведьмочка… – негромко пробормотал он. Просто вырвалось – и зря, как оказалось, вырвалось. В Янкином лице что-то дрогнуло и как будто сломалось, и в ту же секунду с головой накрыл грохот города, окатил штормовой волной. У Богдана на секунду заложило уши.

"Как же я не заметил, что вышли на Перекопскую? Только что были в парке, ну и дела! Точно, ведьма глазастая…" – заметались по всей голове беспорядочные мысли.

Янка вырвалась вперед, почти что бежала по широкому тротуару, отчего-то пряча от него лицо. "Да что за девчонка такая, слова ей не скажи!" – раздосадовался Богдан, но вслух примирительным тоном окликнул:

– Подожди, не убегай! Я что-то не то сказал?

Она не обернулась, неопределенно затрясла головой – так, что парусом забились за плечами длинные эльфовские волосы – и раскинула в стороны руки. Точно собиралась разом обнять весь мир:

– Добро пожаловать в нашу обычную реальность!

Особой радости в голосе, впрочем, не наблюдалось. Неужели расстроилась? Отчего? Ну что за девчонка такая, все у нее шиворот-навыворот!..

– Что там в парке было? Ты что-то поняла?

– Ничего не было! Головку напекло, – преисполненным сарказма голосом отозвалась Лялька и, задрав голову, принялась на ходу изучать нависшее чернильными тучами небо. Два раза чуть не споткнулась на ровном месте, Богдан еле успел ухватить ее за локоть, пряча улыбку – та расползлась в прямом смысле от уха до уха. А Яна нисколько не смутилась от своей неловкости, непринужденно сообщила:

– Освещение такое прикольное! Что-то в пространстве происходит, я чувствую. Что-то должно случиться…

– Дождь сейчас случится. У тебя зонтик есть?

– Какой еще зонтик? За кого ты меня принимаешь?

– Я так и думал, – не удержался он.

Янка сию же минуту надулась:

– Очень смешно!.. – и остановилась на полушаге, в ужасе прикрыв ладонью рот: – Я этюдник забыла!!!

– Быстро в парк! Тихо, без паники.

Послушалась беспрекословно, чудеса да и только! Все эти эзотерические понты в мгновение ока с нее слетели и он, Богдан, сразу же стал главным, ведущей силой. Для верности взялись за руки и ломанулись прямиком через высокие кусты боярышника с красными ягодами и длиннющими сухими колючками. Янка не жаловалась, лишь тихонько поскуливала по дороге, как напуганный щенок:

– Там краски новые, папа привез…

Этюдник был на месте, лежал в точности там, где его легкомысленно бросили. Яна ринулась к нему со всех ног, встала на колени на присыпанную листьями землю, не жалея джинсов, и с непередаваемо счастливым лицом прижала к груди. Словно не веря своему счастью, торопливо раскрыла, выудила из бокового кармана широкую папку и принялась ворошить внутри кипу акварельных рисунков и набросков карандашом, проверяя, все ли цело. Богдан успел разглядеть множество женских лиц, неуловимо похожих на нее, Янку: с удивленными круглыми глазами, мягким овалом лица и чуть припухшими детскими губами. (Только волосы везде разной длины, а так почти тютелька в тютельку.) Еще пару раз промелькнуло что-то похожее на Галю, профиль и анфас в нескольких ракурсах, и недорисованная физиономия того самого байкера Сережи из кафе. Вот эту последнюю Богдан рассмотрел хорошо.

Лялька явно не горела желанием показывать ему плоды своего творчества, ревниво прикрывала папку плечом и растопыренными длинными пальцами. Потом все же сдалась с неохотой (спаситель ведь, как-никак!), только уточнила самокритично:

– Папа говорит, что я каждый раз себя рисую. И ничего не себя!.. Смотри, ведь отличается?

– Да Винчи, – виртуозно уклонился от ответа Богдан. Янка непонятно отчего возмутилась:

– Ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках!

– Меня нарисуешь?

Она по своей старинной привычке ничего не ответила, только благосклонно улыбнулась, прикрыв глаза ресницами. Да и вообще заметно повеселела: с прежней своей мечтательной улыбкой пробормотала, глядя на живописно разбросанные по увядшей траве рисунки:

– Странно… Кажется, я давным-давно тебя знаю.

– Мне тоже. Знакомы сто лет.

– Триста, – поправила она с забавной уверенностью.

– Это что, фишка про прошлые жизни?

Янка опять не удосужилась ответить, улыбалась чему-то своему, невидимому. И заговорила точно в забытьи, неудобно сидя на корточках и заглядывая ему в лицо сбоку и немного снизу, как доверчивый большеглазый ребенок:

– Такое чувство бывает… Идешь по улице и все вокруг родные, каждый прохожий. Если посмотреть, сколько раз мы вместе рождались, за сотни тысяч лет на Земле… Получается, я всех знаю, и каждый был моим братом или сестрой, или другом, или… – она чуть запнулась. – Все мне родные, понимаешь?

Богдан понимал. Ну, что все подряд родные – это перебор, а про нее, Ляльку, сомневаться не приходится – своя. Даже чудачества ее не раздражают, а прямо-таки умиляют – ну и въехал же по полной программе! Сам от себя не ожидал.

– Когда все это вспомнят, не будет ни войн, ни ссор… какой смысл, если мы одна семья? – Помолчав, Янка добавила уже совсем другим, почти что извиняющимся тоном, искоса поглядывая на него из-за упавших на лицо волос: – Вообще-то обычно я нормальная, просто день сегодня особенный.

– Ты? Нормальная?..

Обидевшись с новой силой, она с оскорбленным видом принялась выдирать у него из рук свои рисунки. Пришлось для приведения в чувство деликатно пощекотать по ребрам, извлекая при том целую гамму разнообразных звуков – в основном хохот и пронзительное пищание.

– Вот где твое слабое место!

Чинно проходящая мимо престарелая пара затормозила шаг, и строгого вида бабуля в темно-сером плаще и белом вязаном берете принялась их напутствовать:

– Шли бы домой, нечего на земле валяться! Холодно… – и заворчала еще что-то неразборчивое, но явно неодобрительное.

– Дело молодое, не замерзнут, – бодро кашлянул ее спутник, шустрый старикан в наглухо застегнутом пальто с поднятым воротником из искусcтвенного меха. И Богдану представилась уникальная возможность лицезреть, как этот благовоспитанный ребенок густо краснеет прямо у него на глазах, сантиметр за сантиметром.

По молчаливому согласию на Перекопскую решили больше не идти – одного раза хватило с головой, – вместо того свернули в сторону Площади Свободы. В небе громыхало и грозно поблескивало целой серией молний, но дождь все не начинался. А они не спешили, напротив, – не сговариваясь, с каждым метром замедляли шаг. В результате ползли как процессия улиток.

"Неужели это всё?.." – едва ли не с ужасом думала Яна. Что думал в это время Богдан, оставалось сокрыто мраком. (Причем без всяких там высокопарных метафор, прямым текстом – с освещением боковых улочек у них в Городе туговато.) ВИдение на этот раз забастовало: видно, перетрудилось и решило взять до конца вечера отгул без уважительной причины.

– Жаль, я не на колесах, а то бы подвез.

– Пешком лучше, – отмахнулась она, все еще переживая про себя из-за своего дурацкого конфуза в парке. (Это ж надо было так покраснеть! До ушей, в полном смысле этого слова.) – Чего ты смеешься?! Я, между прочим, люблю пешком ходить.

– Я знаю. Я тебя на такси посажу, уже поздно.

И песня с музыкального лотка любимая, как по заказу. И слова какие-то тревожные, пророческие, вроде предупреждения:

"Я по асфальту шагаю

С тем, кого сберечь не смогу,

До остановки трамвая,

Звенящего на бегу."

Разве что трамваев у них в городе нет, единственная несостыковка. Может, и обойдется…

…А потом разразилась катастрофа. За спиной требовательно запиликал клаксон, истерически завизжали тормоза и в спину ударил ослепительно-белый столб света от фар. «Сумасшедший какой-то!» – успела подумать Янка и, порядком перепуганная, обернулась, заслоняясь рукой от бьющего в глаза света. Перед глазами поплыли цветные пятна, она зашарила ладонями перед собой, как незрячая. Богдан словил на лету ее ледяную руку и крепко сжал в своей, словно намереваясь прикрыть собой от неведомой опасности, и увлек подальше от дороги. А Яна наконец-то разглядела в этом почти библейском сиянии Сережку – вернее сказать, его темный силуэт. Узнала только по характерному шлему с белой полосой на лбу. «Ты, летящий в даль беспечный ангел…» – назойливо закрутилась в голове популярная мелодия «Арии» (эта песня еще с самого начала включается у нее собой при виде Сергея. Ну да, не зря же он «Арию» любит…)

А еще через секунду на внутреннем экране с деловитым стрекотанием поползла кинолента, черно-белая на этот раз: оказывается, он весь вечер колесил по городу, разыскивая её! Обшарил все любимые места, о которых Яна успела проболтаться еще в первые дни знакомства: два раз объехал вокруг Дуба, распугивая мирно греющихся на солнце голубей, после чего на бешеной скорости помчался вниз к набережной. И затормозил в самый последний момент, будто собирался взлететь с речных ступенек, как с трамплина, и сигануть прямиком в Днепр. (Сцена из байкерских фильмов или той его любимой песни – романтики с большой дороги, ё-моё!..) Потеряв всякую надежду ее разыскать, он уже собирался заворачивать домой, но решил прочесать напоследок еще и Комсомольский парк. (Любимое место номер три, как и было сказано…)

"Так просто взял и нашел в темноте! У него что, радар внутри? – с растерянностью сообразила Яна. – Ну, разве что по волосам узнал… Вопрос только, как себя вести? И Богдан…"

Сережка слез с мотоцикла, для чего-то стащил с головы шлем и, держа его перед собой, как футбольный мяч, выскочил им наперерез. Точней, преградил дорогу одной Янке, потому как соперника вызывающим образом игнорировал:

– В парке была? Поедем куда-нибудь, надо поговорить, – тон вроде бы самый миролюбивый, вежливый до предела, и все равно по голосу ясно, что вот-вот взорвется. Как бы его сейчас утихомирить?..

– Я же просила: не сегодня! – отрезала она, пытаясь скрыть охватившее ее смятение и – да что уж там скрывать! – самую настоящую панику. Катастрофа, по-другому и не скажешь… Обошла Сергея кругом, словно бездушный столб посреди улицы, и демонстративно дернула Богдана за руку. Двинули, ну слава Богу!

– Может, сразу всё решим? – отрывисто бросил им в спины Сережа, и Янка заколебалась, замедлив шаг. Богдан сразу же почуял ее нерешительность, выпустил из своих пальцев Янину только было согревшуюся ладонь и надменно взглянул сверху вниз с высоты своих метра девяноста. В свете одинокого желтого фонаря на щеках его заиграли желваки:

– Тебя никто не держит.

– Слышала? Никто не держит! – с петушиным торжеством подхватил Сережка и придвинулся ближе. Уж не драться ли намылился?.. Каратист, ё-к-л-м-н!

"Я ведь для тебя! – взмолилась Яна в отчаянии. Мысленно, потому что из полуоткрытого рта не вырывалось ни единого звука, только прерывистое дыхание. – Чтобы вы сейчас не скандалили, это хуже всего… Надо по-человечески…" Но Богдан будто окаменел под взглядом древнего чудовища по имени Василиск, которому нельзя смотреть в глаза…

– Ну хорошо… – кляня себя за мягкотелость, согласилась она через целую вечность. Так будет лучше для всех: больше не тянуть резину, как говорит обычно папа папа, а выяснить всё раз и навсегда. И обернулась к Богдану, отчаянно пытаясь состроить хорошую мину при плохой игре: – Счастливо!