Текст книги "Выход где вход"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Я привыкла, – без эмоций прокомментировала Марина, повязывая фартук.

Она водрузила на стол ушастую супницу из голубоватого фарфора и приоткрыла крышку. По кухне поплыл крепкий грибной аромат.

– И потом мне вас хотелось получше угостить, – в супницу нырнул блестящий половник. – Вон Петечка у нас давно не был. Хоть покушает…

Петька, натянуто улыбнувшись, присел на краешек стула. Незаметно отодвинулся подальше от Альбины, навязавшейся рядом со своей тарелкой. В прихожей заскрежетали замки. Маринино лицо осветилось, а через минуту в дверях показался Костя.

– Ты почти вовремя, – любовно упрекнула Марина, получив в ответ снисходительно-любующийся взгляд и лучезарную улыбку.

Поцеловав Костю, она прильнула к нему на мгновение. У Веры шевельнулось внутри неприязнь. Прилюдно целующиеся парочки всегда её смущали. Теперь же, когда подруга улетучивалась из Вериной жизни, это выглядело нарочитой демонстрацией семейного благополучия. Вере снова почудилось, что её хотят уязвить.

– Пироги с чем? – вопросительно промычал Петька.

– Вон те – с капустой. Кругленькие – с яблоками, а лодочкой – с грибами, – пояснила Марина. – Берите, берите.

– О, привет! Как поживаем? – расплылся в улыбках Костя, обрадовавшись Петьке. – С Верой-то мы часто видимся, а Вас, молодой человек, давненько не встречали. Как дела? Как информатика? На Олимпиаду, говорят, ездил?

Костя потянулся за пирогом, а Вера, уворачиваясь от его локтя, энергично нахваливала Марину и её кулинарное искусство. Не говоря о личной самоотверженности – такой обед соорудить! Небось, ночь не спала? Или вчера полдня потратила?

– Вчера мне не до обеда было, – скромничала Марина. – Вчера Софья опять забегала – перед отъездом. Но мы уже только о личном говорили. До рассуждений о телесности Москвы и интеллектуальности Питера, дело не дошло.

Веру неприятно поразило, что Софья, обещавшая сидеть в архиве безвылазно, нашла время заглянуть ещё раз к Марине.

– Что, что? – заинтересовался Костя. – Что за сравнительный анализ?

– Ой, мы тут на днях с Софьей и Верой сравнивали Москву с Питером… Разумеется, в пользу Питера, – развеселилась Марина. – У Москвы оказалось главное свойство – страсть к чаепитию и длинным обедам. А у Питера – его фантазийность, сотворение из пустоты. Ещё Вера нам про Петра Первого рассказывала.

– Ей открылось что-то новое, неведомое историкам?! – немедленно впал в саркастический тон Костя.

Вера сумрачно наблюдала за происходящим и с болезненным любопытством прикидывала, до какой степени унижения ей ещё придется дойти? Снисходительно смеются, подтрунивают, обсуждают, будто самой её здесь нет. Так пересказывают дурацкие выходки детей, и скорее – чужих, чем собственных. А ещё на зоопарк смахивает. Обезьяны в питомнике вызывают у публики почти такой же смешливый восторг, как она сейчас – у Кости.

Однажды Вера с Петькой минут на сорок застыли у клетки с орангутангом. Крупный самец, подперев щеку пятерней, задумчиво пялился на зрителей. Рассматривал таращившихся на него людей с печалью и проницательностью Сократа. Давненько Вере не доводилось видеть такую безвыходную скорбь. Орангутанг не смотрел, а созерцал, словно с другой планеты. Но тогда они с Петькой только прыснули хором, настолько уморительно это выглядело: толстопузый уродец с кожаной харей, крупным черепом и щёлочками глаз, а туда же – грустит о чём-то.

– Напрасно веселитесь, – вступилась за себя Вера, копируя Костин иронический стиль. – Петр – это страшная весть русскому уму: 'Жизнь есть только сон, вымысел! Что я намечтаю, то и будет'. Только с такими мыслями человек может основать столицу государства, где ему в голову взбредёт… На пустом месте, с нуля.

– Можно подумать у нас один 'вымышленный город' – Питер, – фыркнул Костя, отставляя в сторону опустошенную тарелку. – Да у нас вся страна – вымышленная! Большевизм – вполне успешная попытка начать жизнь 'с чистого листа'… На удивление легко оказалось стереть всё прежнее ластиком и заново придумать, каким должен быть мир, люди, человеческая природа. Не город, а целую страну удалось сочинить заново! И что характерно – воплотить свой вымысел в реальность.

Спор прервался из-за Марины, спохватившейся, что никто ещё не попробовал её салатов и заливного. Она принялась щедро раскладывать угощение по тарелкам. Петька наседал на пироги, а Аля задумчиво рисовала пальцем по скатерти, искоса поглядывая на Петю. Наконец, поддавшись Марининым уговорам, дочь стала развозить вилкой по тарелке составные части салата.

– Что до вымысла, – ухватилась за любимую тему Вера, – мне нравится, что в России такой простор для воображения. Нашу страну какой хочешь можно представить! Можно – злобной, тупой и варварской. А хочешь – духовной и высоконравственной. Или рыночно-банковско-торговой… Каждый верит своему образу. А реальность – бесчисленное множество самостоятельных 'образов-вселенных'.

– Угу, – мрачно кивнул Костя. – Зато, когда один из этих образов стремится подчинить себе остальные, то тут-то и начинается самое интересное… Все массово мимикрируют под победивший образец. Страна-хамелеон! Уж она точно никогда с собой не определится. Сколько опасностей вокруг, столько отыщется и красок, чтобы прикрыться. Главное – вовремя притвориться листиком, камушком или веточкой.

– Интересно, какого цвета сам хамелеон? – загорелась детским любопытством Марина. – Кто-нибудь знает, какой у него натуральный цвет – свой родной, исходный? Ну, ещё до встречи с опасностью? Зелёненький, небось?

Костя недоуменно пожал плечами и вопросительно уставился на детей, изучавших биологию. Петька сделал отсутствующее лицо, Альбина замялась. Не вспомнив ответа, дети уткнулись в тарелки с салатами. Вера почему-то восприняла это как аргумент в свою пользу:

– Никому не удастся придать жизни на этих просторах чёткую форму! – убежденно вступила она. – У нас каждый норовит создать свой собственный мирок, игнорируя чужие. Не сведётся тут все к одному!

– Полет воображения, идейные споры, – перебил её Костя, теряя терпение. – А жизнь-то, жизнь когда здесь начнется? У меня лично она одна. И у моего ребенка жизнь одна. Мне некогда философствовать и гадать, что собой представляет эта страна.

На кухне появился кот. Вошел мягко, крадучись. Ореховыми полусонными глазами оглядел присутствующих и развалился на полу, возле хозяйских ног. Марина наклонилась и взяла его на руки. Запустила пальцы в шерсть, нежно почесала за ухом, потом под подбородочком. Он мерно заурчал, как мини-трактор. Все попритихли – подействовали волны разливающейся в воздухе неги, исходящей от кота.

– Смотря, что считать жизнью, – неуверенно выдавила Вера.

Спор был заведомо бесплодным. А, продлевая его, она только острее казалась себе лишней. Её беспокойные мысли выглядели неуместными в этом уюте и тиши. Вера склонилась к коту, пытаясь присоединиться к Марине в его поглаживании. Но рука лишь беспомощно скользнула по ярко-рыжей спинке.

– Жизнью все считают одно и то же, – напористо возразил Костя. – Отвлеченными рассуждениями детей не прокормишь. А заработать здесь достойные деньги, занимаясь наукой…

Марина охнула и, аккуратно спустив с рук кота, бросилась к плите.

– Забыла про духовку! Хорошо, что напомнил. 'Прокормишь – не прокормишь'… Сейчас бы остались без горячего.

Она с усилием потащила из духовки противень, на котором нечто внушительное запекалось в фольге.

– Так, придется вас вернуть к прозе будней! Хватит философствовать, – скомандовала Марина. – Подставляйте тарелки для горячего! Кость, помоги мне разрезать.

– Ой, да я уже давно ни с кем не спорю, – неохотно признала Вера, наблюдая за процессом извлечения мяса из фольги. – Я давно знаю, что Костя прав. Давно с этим смирилась. Всё-всё, Марин… Мне не такой большой кусок… Еле дышу после пирогов.

Вера придвинула тарелку, рассматривая аппетитное блюдо. Всё-таки хорошо, что они попали сюда в гости именно в воскресенье. Неприятно, конечно, что Петька будет сравнивать – что дома, а что в гостях. Но пусть хоть поест по-человечески.

Марина тем временем обхаживала детей:

– Кладите овощи к мясу… Петька, бери побольше зелени. И ты, Аля…

– Ой, Марин, вкусно – сил нет! – заурчала Вера, попробовав огнедышащий кусочек. – Замечательно у тебя все получилось!

– Да, удалось мясо, – авторитетно подтвердил Костя.

– Но знаешь, Кость, – размякла и потеплела Вера, зажевывая лист салата, – если говорить не про заработки, а про частную жизнь… В России до сих пор жива иллюзия какой-то особой, незаметной свободы…

– Ага, ты сама признаешь, что это – иллюзия? Ну, наконец-то! – возрадовался Костя.

– Нет-нет, – заметалась как рыба на крючке Вера. – Я совсем не то хотела сказать! Не про иллюзию… Лучше я на примере Москвы поясню. Мне так проще – я её вдоль и поперёк изъездила.

Водя по воздуху вилкой, Вера увлеченно описывала:

– У нас сразу много миров существует параллельно, и всегда найдутся обходные пути. Например, мы с Китом часто в пробку попадаем. Представь – улица запружена…

Марина отвела Верину вилку от Петькиного уха.

– А кто-то другой знает, как проехать двором, прошмыгнуть по боковой дорожке, по тротуару, – ничего не замечая, продолжала Вера. – Мы живём будто внутри большой горы со множеством норок и лазов, ходов. И способов жизни – столько же…

Все дружно уплетали горячее. Дети поскучнели от сытости и взрослых разговоров. Кот просвечивал сидящих за столом янтариками глаз. Чем-то он напомнил Вере недавно виденного лемура. Такой же загадочно-отстраненный, себе на уме. Не такой безвыходно-печальный как орангутанг, но все же… О чём они думают, эти животные, глядя на окружающие их суетливые создания?

– Вот ты надо мной смеешься, что я всегда встречаюсь у памятника Пушкину, – обратилась Вера к Марине. – Если речь не о деле, требующем приезда в определенное место, я, не задумываясь, назначаю 'у Пушкина'. А всё почему?

– Доедай, Петька, – почти прикрикнула Вера, заметив, что сын собирается выползти из-за стола, оставив часть еды по тарелке.

– Мам, не могу я больше. Объелся! – взмолился тот.

– Пусть идёт, – вступилась Марина. – У нас ещё чай впереди. Петь, может, вы с Алей поиграете? Или кино хотите посмотреть?

Альбина тоже спасалась бегством из-за стола, прихватив вяло сопротивляющегося кота.

– Так вот, про памятник. Мы, Кость, тут с Софьей про две столицы разговаривали… Про то, что у России две столицы: одна – реальная, а другая – символическая, – Вера осуждающе смотрела в след Петьке, забывшему поблагодарить за обед. – Но ведь в Москве такая же история с 'центрами'. Есть два центра: один – реальный… ну, юридический что ли. Места расположения высшей администрации… все то, что называют 'Кремлем'. А есть у Москвы центр символический – памятник Пушкину на Тверской.

– Ну, Пушкин в России – деталь ландшафта, как степь или береза, – со скучающим видом произнес Костя, обильно поливая мясо густым тёмным соусом.

– Да, Вер, я тоже предпочитаю встречаться у Пушкина, – вдруг включилась в разговор Марина, остыв от хозяйственных хлопот. – Но, может, это – по инерции? Просто в нас въелось с детства, что он – 'самый первый'.

– Как же – по инерции? – оторопела Вера. – Ведь Пушкин нам и открыл возможность самому определять свой личный Центр, не смущаясь тем, что другие почитают точкой отсчета. Разве не помнишь:

'Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов', – уныло продекламировала она.

– Не забудьте про сок, а то, может, бутылочку откроем? – спохватилась Марина.

Вера потянула с блюда зелень, но так и застыла в полуобороте к Косте с веточкой в горсти:

– Мне кажется, он обживал литературу, как реальный мир, не делая между ними различия, – зелёная веточка в Вериных руках приняла на себя роль учительской указки. – Так и родился его ответ Петру. Тот, понимаешь ли, постановил: 'Здесь будет город заложен'. А поэт посмотрел на это, подумал и передумал… Нет, Петр Алексеич! Не здесь, а здесь. Не на гнилых болотах и не на рыхлой горе, где все только обедают… Взял Александр Сергеич и заложил свой камушек в основание невидимого града. Так чтобы каждому следующему писателю потом было, куда свой домишко примостить.

– Вер, мы, компьютерщики, – тупенькие, – насмешливо теребил её Костя. – Я в вымышленных мирах не секу. Мне эти зыбкие образы…

– Ничего себе – зыбкие, – почти обиделась Вера. – Да образы у нас в головах всю реальную жизнь определяют! Я это как риелтор говорю.

Марина, утонув по локоть в ярко-желтых резиновых перчатках, деловито принялась оттирать плиту. Перед этим она сняла с пальцев все свои многочисленные колечки. Теперь, легонько позвякивая, они дрожали на краю стола. Полусогнутая спина в клетчатом жилете смотрелась шахматной доской, на которой Вера с Костей никак не могли закончить свой упрямый поединок.

– Моих клиентов даже не квадратные метры волнуют, а собственные мечты и представления о том, как всё должно быть, – настаивала Вера.

Общаться с одним Костей без поддержки Марины ей было намного труднее. Она терялась, путалась, не могла подобрать слова. А те, что находила, казались ей пафосными, картонными.

– Чтобы найти человеку подходящий дом, нужно отыскать его главную мечту или главный страх, – продиралась сквозь смущение Вера.

– По-твоему, каждый из твоих клиентов живет, как в мыльном пузыре, внутри собственных фантазий? Всемирный слет шизиков, – посмеиваясь, сердил Веру Костя. – А до реальности, стало быть, вообще дело не доходит? Я думал – в твоей работе всё намного конкретнее.

– У нас и то, и другое – реальность, – насупилась Вера. – Квадратные метры и их цена – реальность. Но желания и надежды – такая же реальность, даже более весомая. Постоянно приходится людям объяснять, что Кремль не изо всех окон виден.

– Ну и как? Получается? – поддразнивал Костя. – Вот уж не ожидал, что ты имеешь дело, в основном, с кандидатами в Наполеоны. Прямо филиал палаты номер шесть.

– Они не психи! – заступилась за своих Вера. – Но их бесполезно разубеждать. Им просто нужно этот Кремль нарисовать, как Ольга Леонардовна предлагала Чехову в Ялте на холсте Москву нарисовать и под окно выставить.

Костя скептически сдвинул брови, хотя в глазах зажглось нечто вроде любопытства. Марина успокаивающе поглаживала его по руке.

– Кремль для нашего человека – символ исключительности, выделенности среди смертных. Главное – в нужном районе отыскать клиенту его маленький личный Кремль. Какой-нибудь Дворец спорта или уникальный гипермаркет, куда вся Москва съезжается. Или пусть даже береза в три обхвата под окном – лишь бы ни у кого больше такого не было. Никита в таких вещах – мастер!

Вера разволновалась, вспомнив, как Кит бывает хорош в деле.

– А Никита-то тут причем? – с женской проницательностью заинтересовалась Марина.

– Да просто он умеет эти 'кремли' на холсте людям рисовать, – порозовела от смущения Вера. – Раскапывает из ничего. В любом районе способен найти какую-нибудь любопытную загогулину и объяснить человеку её уникальность. Потрясающе, как он чувствует людей! Видит человека и сразу понимает, как с ним нужно разговаривать. Одному требуется угождение, а другому важнее чувствовать в риелторе решительность и твёрдую руку. Он ко всем подходы находит…

Внимательный Маринин взгляд ей совсем не понравился. Не хватало, чтобы та догадалась о недавнем происшествии. Вера в свои чувства к Киту и сама не хотела вникать, но ещё меньше была готова, чтобы в них вникал кто-то другой. Особенно – подруга, несомненно, превосходящая её в женственности. Тогда вся Верина нескладность и ущербность ещё ярче наружу вылезет.

На кухне возникла Аля с застенчивой улыбкой:

– Пап, тебя к телефону.

– Спасибо, малыш! Мы тут разболтались, ничего не слышим.

Костя устремился в глубину квартиры.

Марина немедленно скользнула со стула и тихонько подошла к Вере.

– Верушик, что с тобой? – ласково прикоснулась она. – Ты какая-то дерганная и скрытная одновременно. Молчишь, ни о чем не рассказываешь. Что-нибудь случилось?

На Верино лицо легла тень. Покрасневшие глаза захлопали мокрыми ресницами.

– Ничего страшного, – испуганно залопотала она. – Всё как обычно.

Немедленно взять себя в руки и держаться. Нельзя позволить себя разоблачить. Но тут на кухню вернулся Костя, азартно потирающий руки.

– Так, маленький мой, – обратился он к Марине. – Назрела важная деловая встреча. Где-то через полчасика надо будет отъехать.

– Как раз успеешь чайку попить, – грустно улыбнулась Марина.

– Как там дети? – изобразила любезность Вера. – Ты к ним заглянул?

– Режутся на компьютере, – весело отчитался Костя, плюхаясь на стул. – Петя великодушно учит Альбину во что-то играть, и она его почти понимает.

– Зачем так высокомерно? – немедленно возмутилась Вера. – Она – умная девочка, по-своему проницательная.

– Увы, она, прежде всего, – девочка! – сокрушенно вздохнул Костя. – А голова у большинства девочек с перебоями работает. Лишь бы математика у неё в колледже пошла. Мечтать под рояль естественно в девятнадцатом веке, но непростительно для двадцать первого.

На столе тем временем появилось варенье в вазочке, конфеты, изящный маленький тортик. При виде тортика Вера закатила глаза к потолку, давая понять, что подруге изменило чувство меры. Хотя, глядя на Маринин безупречный облик и отточенные манеры, трудно было поверить, что оно может с ней разлучиться. Вера позвала детей, и все сгрудились вокруг сладостей, позвякивая ложками.

Ширящимися ноздрями Вера втягивала незнакомый аромат.

– Какой интересный запах! Похоже на что-то цветочное, но не могу угадать. Не шиповник, не розы, не мальвы…

– Проще, – улыбнулась Марина. – И к нам ближе. Тут календула, подсолнечник, соцветия васильков. Такой чай 'Сказкой странствий' называется. Навевает образы, связанные с дорогой, – степные, луговые, травяные. Чуть-чуть отдает сухой смолой.

– А-а-а-а, 'Сказка странствий', – протянула Вера. – А соцветия васильков в чае уже можно считать приступом ностальгии? 'Поле, русское поле'…

– Перестань, – обиделась Марина. – Хватит превращать мой отъезд в предательство родины и национальных интересов. Петя, Аля, Костя, давайте сюда свои чашки, а то я не дотянусь.

– 'А Дуня разливает чай', – не без ехидства процитировала Вера – Как видишь, Кость, кое-что с веками не меняется. Например, женские мечты.

Предполагаемая деловая встреча взбодрила Костю, наполнила новой энергией. Он любил быть в эпицентре дел и решений. Желательно – важных, но можно – и хоть каких-нибудь. В благодушном настроении он лишь ответил:

– Эх, Веруня… Жаль, трогательные фантазии твоих клиентов так далеки от жизни. Кремль там какой-то…

Вера, уже почти расслабившаяся за чаем, подтянулась как солдат на плацу при появлении генерала.

– Как это мечты далеки от жизни? Да они зачастую наш выбор и определяют. Человек всегда ищет что-то похожее на свой заветный образ. И как завидит хотя бы смутное подобие, сразу за это хватается. Ну, если его, конечно, грамотно подтолкнуть. Я сама как риелтор много раз… Главное – угадать невысказанное. Потому что задушевные представления люди обычно скрывают. Как в литературе.

– Ну, а литература-то тут причем? – ввинтился в беседу Костя.

Дети, набив карманы конфетами и печеньем, потянулись к выходу – подальше от взрослых бесед.

– Она же сплошь и рядом – попытка изобрести для своих тайн особый язык, сказать, не называя. Собрать 'малый остаток' из единомышленников, способных это неназванное угадать, – пояснила Вера, тормозя на ходу Петьку и поправляя ему сбившийся воротник. – Да и вообще… Только то, что не исчерпаешь словами, может стать пищей для хорошего разговора.

Петька, увидев, что мама тянется с салфеткой, чтобы промокнуть ему рот как маленькому, решительно удрал с кухни.

– Умолчания значат больше, чем слова, – вздохнула Вера, отказавшись от попытки цивилизовать ребенка. – Тайный смысл похож на змею. Жалит из травы, когда не ждешь… А мысль как основа литературы – это пушкинская традиция.

Марина, заметив на краю стола снятые колечки, потянулась за ними.

– Настоящая литература у нас всегда была катакомбной! – оживилась вдруг Вера. – Жалею, что отказалась этот колодец раскапывать, – как и остальные мои сокурсники, впрочем.

– Наши все совсем неплохо устроились – особенно те, кто поменял профессию, – возразила подруга, любовно возвращая колечки на пальцы. – Одна ты тоскуешь по прошлому, по своим прежним возвышенным настроениям. Очнись.

– Мы недавно со Светланой Савельевной о том же самом разговаривали, – поникла Вера. – Нет, не могу я забыть чувство принадлежности к тайному ордену, которое испытала в молодости. Ощущение, что книги и есть наши катакомбы, пространство, где можно выпестовать 'нового человека', как революционеры мечтали.

Костя помалкивал, глядя на неё как-то сразу и сочувственно, и отчужденно. Возникшую неловкость Вера прикрыла очередным куском торта, уже не лезущим в горло. Рассердившись на себя, всё-таки продолжила, обращаясь, правда, исключительно к Марине:

– Понимаешь, у нас из-за размеров страны общение стало возможно на особенной глубине. Вот представь себе: пустота, ветер, безбрежность. Огромные промежутки между городами…

– Да-да, тут единственное спасение – человеческие связи. Только они и помогают не потеряться, – унизав пальцы, Марина, любуясь, отставила в сторону руку. – Твоё чистое поле – всё равно что открытый космос! В нём без человеческой теплоты не выжить.

– Все 'плюсы' и 'минусы' российской жизни выросли из огромности территории! – впала в привычный транс Вера. – Из наших бескрайних расстояний, а значит из расставаний непрестанных. Из того, что каждый, в конечном итоге, здесь оказался предоставлен сам себе! Отсюда и невытравимая нужда в разговоре.

Марина заметила пятнышко на одном из колец и потянулась за влажной губкой.

– Ну, предположим… Разговор тут главное, что людей объединяет, – на кухнях, в очередях, в маршрутках, – почистив колечко, Марина повернулась к Вере. – Положим, это – универсальный атом здешней жизни! Но ты скажи…

– Нет, а толку-то от подобных разговоров?! – встрял Костя. – Ну, поговорили…

– Уж не знаю, как там в маршрутках, – возмутилась непониманием Вера. – Я сейчас не беру в расчёт бытовой обмен репликами или перемалывание очевидного. У публичного общения – свои законы. Важен только тот разговор, в который вовлекаются всё новые поколения. Люди всерьёз отвечают на реплику, произнесенную лет сто назад. Иные верят, что их слова через десятки лет найдут собеседника… Ведь она после Пушкина так и пошла разматываться, литература-то, – как один общий разговор, в котором все друг друга имеют в виду и все друг с другом собеседуют. Разве нет?

Костя, хлопнув ладонью по столу, решительно подытожил:

– Всё, Верка. Достала! Надеюсь, когда мы уедем, ты перестанешь долбать окружающих речами про российскую специфику. Тебе все-таки надо было в школу идти работать. А про катакомбы и тайный орден – неплохо… Ты это откуда взяла?

– Чувствую, – глухо выдохнула Вера. – Понимаешь, я каждой своей клеточкой изнутри это чувствую.

И добавила, гневно сверкнув глазами:

– Здесь всё – моё!

Костя глянул в ответ примирительно, взглядом приглашая Веру улыбнуться.

– Ну, ты прям как Императрица: 'Всё – моё!', – ласково подтрунил он.

И совсем уже мирно, почти заботливо произнес, как говорят разбуянившемуся ребёнку:

– Твоё, твоё. Успокойся.

Мда. Похоже, все объяснения – мимо. Никогда он не воспримет Веру всерьёз. Его взгляд и интонация не оставляли на сей счет сомнений. Наверняка, Костя умел быть другим: ласковым, понимающим, – с Мариной, добродушным и искренним – с друзьями. Но Вере достаются лишь формальная вежливость, смешки, да колючки. Хотя может ли быть иначе? Вера ведь и сама от него наглухо закрыта. И даже не скрывает от себя, что всегда видела в нем лишь препятствие, помеху на пути к подруге.

– У-у-у, мне пора, – забеспокоился Костя, глянув на часы. – Счастливо, Вер. Может, сегодня ещё увидимся.

И, поцеловав Марину, исчез в глубине прихожей. Она ушла его провожать, о чем-то напоминать, запирать дверь. Вернувшись, обнаружила Веру, с обречённым видом припавшую к спинке стула. Та сидела и смотрела в одну точку.

– Вер, что у тебя случилось? Что ты от меня скрываешь?

Ответа не было, словно Вера не слышала её слов. Мысленно переместилась куда-то, где была недосягаема.

– Вер, мне за тебя страшно! – насторожилась Марина. – Ты замкнулась в своём мирке. Всё меряешь только по себе, ничем не интересуешься. И чем дальше, тем больше.

– А мне уже ничто не поможет, – откликнулась вдруг Вера. – Взять хоть того же Кита… Теперь и он меня будет сторониться.

– А что случилось с Китом? Ты мне не рассказывала.

Марина сдвинула в сторону мешавшую тарелку. Глаза зажглись любопытством как огоньки на новогодней ёлке.

– Да так, – кисло протянула Вера, надкусывая конфету. – Была тут ситуация…

Эх, не хотела же ничего рассказывать! Внутри всё ныло и скручивалось в узел при воспоминании. Ощущение собственной никчёмности, наивности, глупости не давало покоя. Разговор с Мариной только обострит эти чувства. Да и что можно сказать в своё оправдание? А всё же надо с кем-то поговорить, чтобы не свихнуться от тоски и бессилия…

Марина слушала с вытянутым от разочарования лицом. Наконец, посетовала:

– Теперь-то ты хоть понимаешь, насколько у тебя всё запущено? Надо хорошенько все обдумать. Отношения ещё можно повернуть.

– Марин, хватит меня пристраивать, – скривилась Вера. – Мне от этого только хуже. Не хочу я себя менять. Заранее знаю, что бесполезно. На мне уже только крест поставить…

– Вер, нельзя к себе так относится! – возмутилась Марина. – Подумай – ведь ты же женщина! И ещё совсем не старая…

Она недоверчиво всматривалась в Верины бесцветные глаза, пораженная необъяснимым упорством. Не только женские радости и развлечения, но и никакие другие уже не смогли бы сдвинуть подругу с места. Вера то ли совсем превратилась в кисель, то ли на зло пытается себя всем противопоставить. Доказать, будто бы она выше всех этих примитивных попыток 'нравиться' окружающим…

Ещё студентками они спорили, не унижает ли женщину стремление всех к себе расположить, очаровать, притянуть внимание. Марине виделось, что именно таким путём рождается красота, а в Вере то и дело просыпался бунтующий подросток, стремящийся всё сделать наперекор. Чем больше ей мнилось, что она будто бы 'должна' быть женственной, тем упорнее она этого избегала.

Марина включила чайник, чтобы не закипеть самой. Подобрав крошки со скатерти, так и застыла с ними. Горсть, сжатая в кулак, придавала ей воинственный вид. Чайник в который уже раз запыхтел и щелкнул. Стряхнув колючие крупинки в раковину, Марина заторопилась к нему.

– Судишь о чужих делах, а свои-то проблемы ты понимаешь? – сердито упрекнула она. – Неужели не догадываешься, в какой дыре ты сидишь?

Несколько капель от льющегося кипятка попало Вере на руку. Но она не почувствовала.

– Ты про деньги? Про куртку? – Вера оторопела от непривычного для подруги ожесточения. – Ну, да. Бывают трудные моменты.

– Какие деньги? – ахнула Марина. – Впрочем, деньги, конечно, тоже… Я имею в виду твоё высокомерное к ним отношение. Но это уже – следствие, а начинается-то всё – в голове… Ты не думала, что пора измениться? Для начала подстричься, одеться…

Марина инстинктивно вырулила на территорию, на которой она чувствовала себя уверенно, а Вера – нет.

– Я что – не в порядке? – Вера принялась озирать себя, заглотнув крючок. – Я Петьку-то толком не могу одеть. А ты говоришь – самой одеться. Да и зачем?

– Вот-вот – 'зачем'? – усмехнулась Марина. – Я же говорю – дело не в одежде, а в голове. В твоём подходе к жизни… Главное – желание. Не на что тебе одеться, так мы что-нибудь из моего старого подберём.

– Я же в два раза толще, – беспомощно посетовала Вера.

– А похудеть? – решительно предложила Марина.

– Ой, нет, не надо меня перекраивать! Я ж говорю – бесполезно. Другой мне уже не быть…

Вера, поёжившись, недоверчиво изучала Марину. Никогда ещё та не была с ней настолько строга и несправедлива.

– Я, конечно, не слишком хорошо выгляжу, – тоном кающегося грешника признала Вера. – Но у меня есть только я сама, понимаешь? Плевать уж на внешний вид… Размышлять, по-моему, гораздо интереснее. Мне нравится, когда вдруг накатывают мысли, настроения, которыми хочется поделиться. Ну, увлекаюсь я монологами, что поделаешь.

– Да уж, витийство – твоя визитная карточка, как у Набокова – его холодность, – не сдержала улыбку Марина. – Я и сама люблю, когда внутри у тебя что-то загорается. Начинает бродить, рваться на волю. Сослепу тыкаться во все углы, а потом искать выхода наружу…

– Зарождающаяся мысль похожа на мычание, – обиженно вставила Вера. – А ещё – на ловлю бабочек. Не успокоишься, пока не огласишь окрестности! Или сачком не прихлопнешь.

На кухню заглянула Аля.

– Мам, мне Петя кое-что интересное хотел в Интернете показать, – деловито оповестила она. – Можно нам в Интернет? Мы ненадолго.

– Можно, – притянула её к себе Марина, пытаясь обнять.

Но Альбина ловко выбралась из тесных объятий, только в нос себя дала поцеловать, и побыстрее унеслась в волнующий мир Интернета. Марина тоже вслед за ней куда-то исчезла. Вернулась с перекинутым через плечо просторным балахоном с зигзагообразной каймой. Густо-зелёное поле пестрело желтыми искорками. Вере вспомнились летние одуванчики с мать-и-мачехой, дразнившиеся из городской травы как солнечный зайчик.

– Примерь, – деловито предложила Марина. – Это – самое большое, что у меня есть. Может, влезешь?

– Да ты что, – оторопела Вера, отстраняя желто-зеленое наваждение. – Зачем? У меня под него ничего нет. И куда я в нём пойду?

– Верочка, пора за себя взяться, – мягко настаивала Марина. – Подумать о собственном устройстве… Мы же говорили. Давай-давай, одевай.

– О каком устройстве? Ты на личную жизнь намекаешь? Зачем мне это?

– Вер, тебе ничего не нужно из того, что нужно нормальным людям. И всё-таки жизнь продолжается. Я уеду. А с тобой что будет?

Марина исподволь направляла Веру на избранную тропу. Но ту слишком одолела подозрительность. Всюду виделись происки врагов, желающих Вериного унижения.

– Опять за своё? Хочешь обрядить меня как новогоднюю ёлку или огородное пугало? – запротестовала она. – Забери свою тряпку. Мне ничего не надо.

– А вот Новый год бы тебе точно не помешал! Давно пора обновиться. Пойдем в комнату – там большое зеркало.

Но Вера уперлась, зацепившись за стул, и не шла. После уселась и подлила себе чаю. Закрутив тонкой серебристой ложечкой тёмный бурунчик в чашке, заключила безоговорочно:

– Не хочу ничего в себе менять. Мне так проще. Без насилия.