Текст книги "Выход где вход"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Под ногами с утра чавкало вязкое серо-бурое месиво. Со всех крыш лила вода, вдоль тротуаров клокотали ручьи, повсюду – лужи. Перейти через улицу невозможно, не утонув в грязевых потоках. И всё это безобразие случилось именно в воскресенье, когда Вера с Петькой собрались прогуляться по парку. После придётся зарулить к Вериной маме, – денег одолжить, а от неё уже ехать на посиделки к Марине. Три неприятности зараз.

Неделю назад Вера и поверить не могла, что о визите к подруге будет думать как о 'неприятности'. Но что делать – время не стояло на месте. Оно шлёпало и шлёпало куда-то вперёд, как Петька по лужам (то есть с тупым упрямством). Если бы уютный кокон не треснул, остались бы и радость, и свет внутри. Теперь же Вера с тоской предвидела тягомотное чаепитие в обществе Кости с Мариной с аккуратным избеганием острых тем. Визит к матушке тоже удовольствия не сулил. Ну, а мечтательные Петькины планы выудить из кладовки старенькие лыжи и открыть зимний сезон размыло нагрянувшим потеплением.

И всё-таки решено было отправиться в парк вопреки погоде. Там граждане стоически прогуливались по топким дорожкам с вытянутыми от разочарования лицами и досадливо месили грязь. Порой в потоке гуляющих сталкивались знакомые – обитатели окрестных домов. Происходил обмен возмущенными репликами:

– Ох, ну и мерзость! Лужи – по колено.

– Погода – жуть! – осуждающе кивал собеседник.

Маленьких детей чуть ли не за ухо приходилось выковыривать из заводей и ручейков. Дети постарше швыряли палками и камнями в середину глубокой лужи, поднимая тучу брызг. Совсем мелкие беспокойно посапывали в колясках, на каждом шагу застревающих в слякотной жиже.

Кроме детей, климат в Москве никого обычно не радовал. То слишком жарко, то холодно, то промозгло и сыро. И всегда – не так, как хочется. В стороне от дорожек снег не успел растаять и хранил память о каждом, кто недавно по нему ступал. Отпечатки лап, птичьи черточки, вмятины от каблуков – всё квасилось и уплывало под землю. Уцелевшие снежные островки пестрели лимонно-желтыми кляксами собачьей мочи. Их радужные оттенки растворялись на глазах вместе со снегом.

– Жаль, что все потаяло. Я так люблю свежий снег, – попыталась излить душу Вера. – Он такой разный, такой… э-э-э… отзывчивый… Чуть переменится освещение – сразу всё отражает. За один миг становится то желтым, то голубым, то розовым.

– Мам, мне рассказы о природе ещё в первом классе опротивели, – доходчиво объяснил Петька. – Терпеть не могу! Нудятина… Хуже всего по ним изложения писать. Никакого сюжета.

'Всё ясно, – вскипела внутри Вера. – Контакта с Петей тоже больше нет! Осталось и его потерять. На вопросы он давно перестал отвечать. О себе и о школе ничего не рассказывает. Уж наверняка ему без мамы кажется лучше, чем с мамой'. Вчера, когда она вернулась домой почти ночью, он даже не особенно волновался. А последнее время стал подозрительно весел после свиданий с отцом. Чем это его папаша там задабривает или закармливает? Вера до судорог боялась, что отцовская заботливость служит слишком невыгодным контрастом её постоянному отсутствию.

На пригорке мокли и оседали снеговики. У одного – круглые ушки, приплюснутый носик с камушком-точкой, тёмные кружочки глаз. Чуть подальше таял снеговик с тоненькими веточками вместо рук. Сам слеплен из больших снежных шаров, крепкий, основательный. А ручки – будто пытается ухватиться за воздух. Себе Вера показалась такой же беспомощной, не способной ни на что повлиять. Вспомнилась вчерашняя площадь на Таганке, где она так же нелепо устремилась к небу как к последнему прибежищу.

На обнажившихся из-под снега прогалинах устроились вороны. Чёрное на чёрном. Угловатые, резкие. Одна из ворон держит в клюве яблочный огрызок, бдительно поглядывая по сторонам. Через минуту крылья с треском захлопали, рассекая воздух, а рыжий спаниель, задрав голову, рассерженно лает на пустоту. От крыльев даже следа не осталось.

Сделав несколько кругов по парку, Вера поняла, что пора выбираться, пока ноги окончательно не промокли. Петька радостно приветствовал эту идею.

– Та-а-ак, сперва едем к бабушке, – твёрдо наметила путь Вера. – А потом – к тёте Марине.

Ну, ма-а-а-ам! – заметался в панике Петька. – А можно я к тёте Марине не поеду? Может, ты одна поедешь, а я лучше дома посижу? Там эта дура Альбина! Что я с ней буду делать? Ты-то сама, как всегда, забьёшься на кухню, а у меня, считай, день пропал.

– Никакая она не дура! – рявкнула Вера. – Сам дурак! Тебе бы только к компьютеру приклеиться. А мать тебе не нужна, да? Может, мне вообще домой не приходить? Совсем куда-нибудь исчезнуть?

Петька удивленно уставился на неё, не понимая – чего с цепи сорвалась. Он хоть и привык, что мама часто не в духе, но за последнюю неделю она себя превзошла. Злая, дёрганная, рычит по каждому поводу, цепляется не по делу. И не разберёшь, в чем виноват. Что-то похожее на страх шевельнулось у него внутри. Странное предчувствие сиротства. Ощущение ноющей пустоты в доме. Стихнув, он неохотно покорился. Они пошлепали по лужам к метро, распыляя брызги.

Бурная оттепель не могла остановить приближение Нового года. В витринах магазинов и в центре площадей, как грибы на опушке, выросли синтетические ёлки. Всюду мерцали гирлянды из лампочек и сверкающей бумаги. С плакатов, реклам и открыток приветственно улыбались Деды Морозы со Снегурочками. Смешливые группы зайчиков, медвежат и белочек приготовились тащить сани с подарками. Но ни один из этих символов обновления не будил в Вере хотя бы зряшную надежду. От наступающего года она ждала только печалей и душевных бурь.

Почему она вдруг застопорилась поперёк течения? Все вокруг радуются, предвкушают, к чему-то готовятся. И только у Веры – желание двигаться не вперёд, а назад. В прошлом у неё было всё, с чем она чувствовала себя уверенно и уютно: любимая подруга, муж, надежда изваять диссертацию и выбиться в ученые. Даже был намек на какое-то к себе уважение. В теперешней перспективе различались лишь опротивевшая рутина, одиночество и недовольство собой. Зачем ей такое будущее?

Крепкая, приземистая пятиэтажка в Копытниках почти не выделялась на фоне соседок – таких же обшарпанных и желтовато-землистых. Ну, разве что размашистая трещина вдоль фасада была позаметнее, пошире. Штукатурили дом раньше других, вот покрытие уже и отсырело, повыцвело. Зигзагообразная трещина на стене была – сколько Вера себя помнила. Девочкой она страшно боялась, что дом развалится. Каждый день, выходя из подъезда, задирала голову и изучала – не расширилась ли трещина. На глазок иногда казалось, что расширилась. Но потом её заново подмалевывали. А дом все стоял и стоял.

Петька не слишком любил бывать у бабушки – утомляло слушать, как они с мамой ругаются. Предпочитал домик папиных родителей в глухом углу Подмосковья. Одноэтажный городок с полуразрушенными корпусами давно остановленного заводика мало, чем радовал. Скучно, пойти там некуда. Поблизости – ни леса, ни речки. Одно только шумное шоссе со свистящими от скорости машинами. Местные жители, как на работу, ходили на обочину трассы – продавать соленые огурцы или банки засахаренной смородины со своих скудных огородиков. Кое-кто приторговывал вениками из дальнего березнячка. Тем и питались.

Но Петька на пыльные улицы с опасными, без дела слоняющимися гражданами, не высовывался. А в доме у бабушки с дедушкой пару дней вполне можно было выдержать. Тепло, ласково. От запаха пирожков щекотало в носу. По ковру расхаживал, волнуясь боками, пушистый трехцветный кот. Рыжие, белые и черные пятна сложно перетекали – одно в другое, придавая его физиономии загадочное выражение. Деловито и внимательно кот рассматривал Петьку круглыми, немигающими глазами. Малышом Петька, радостно повизгивая, пытался обнять его за хвост или поцеловать в ухо. Ухо уплывало куда-то в пустоту. Хвост с птичьей ловкостью ускользал из ручек, чиркнув по щечке. Кот отступал на почтительное расстояние и изучал Петьку на дистанции – толстомордый, упитанный. Но даже издалека смотреть на него было блаженством. Впрочем, все эти радости волновали Петьку давным-давно – когда он едва научился ходить. Сейчас его к 'подмосковной' бабушке и палками не загонишь. А к 'московской' он никогда не любил ездить. Да она особо и не стремилась видеть его у себя в гостях. Ей себя хватало.

Отсыревшая подъездная дверь открылась с трудом. Гулко грохнула, притянутая обратно жёсткой пружиной. Стены дома словно насторожились: что за чужак? Почему шум? Вера медленно поднималась по лестнице, оттягивая неизбежную встречу. Петька плёлся сзади. Почтовые ящики призывно белели уголками рекламных листовок и газет. Пресса торчала из всех щелей, а невостребованные листовки слоями усеивали пол под ногами. Вера потянула за бумажный лист, видневшийся в прорези знакомого ящика. С усилием извлекла на свет газету с полуразодранным заголовком. После путешествия сквозь щель верхний слой сморщился в гармошку.

– Ну, вот порвала, – огорчился Петька. – Опять тебе от бабушки достанется!

– Хотела помочь, чтоб ей лишний раз не спускаться, – огрызнулась Вера. – Она ж еле ходит.

– А что – ключей-то нет?

– Ключи она мне не дает. Не доверяет. Хочет всё сама.

– Ага. Она считает, что ты всё делаешь плохо! Даже замки плохо открываешь! – высунул язык Петька, дразнясь. – И правильно думает.

Опередив маму, он понесся скачками на верхний этаж. Надоело тащиться. Над головой – быстрые, шлепающие удары башмаков. Минута – и он уже на два этажа выше.

Эх, знал бы дорогой сыночек, как всё это не смешно. Сколько душевных вывихов, нервных вздрогов и ночного бессилия связано у Веры с этой пятиэтажкой. Непроизвольно прикоснувшись к перилам – в поисках опоры, она брезгливо отдернула руку. Какое тут всё пыльное, старое… Пропиталось неистребимой плесенью, на которую не действует ни хлорка (тщетно применяемая жильцами), ни побелка со штукатуркой. Плесневелый запах устойчиво висел в воздухе, смешиваясь с пряными ароматами борща и спрея против тараканов. На встречу с мамой Вера так и не успела настроиться. Пока она поднималась, Петька уже долбил и звонил в дверь.

– Тссс… Цыц, – фыркнула было Вера.

Но её шипение перекрыл скрипучий голос двери.

– Бабуль, ну и запах у вас в подъезде! – запыхавшись, делился эмоциями Петька, сдёргивая и бросая куртку на пол.

– Ну-ка подними, подними! – требовательно заголосила Нина Федоровна, не утруждаясь приветствием. – Это мать, что ли, тебя научила такому беспорядку? Нечего у меня тут мусорить.

– 'Мать научила', – с ходу взбаламутилась Вера. – Как будто я не тут стою, прямо перед тобой! Ты что – о посторонней тетке говоришь?! Я вообще-то тебе дочка, не чужая.

– Петь, ты гвоздик, что ли, не видишь возле тумбочки? Ослеп совсем? Ну-ка вешай на гвоздик! – воинственно подбоченилась хозяйка, игнорируя Верины комментарии – впрочем, как и её саму. – Хам какой вырос, это же надо! Совсем некому воспитывать.

– Где тут твой гвоздик? Его в темноте не отыщешь, – сполз на капризный тон Петька, комкая куртку. – Нельзя разве нормальную вешалку повесить?

– Очень она мне нужна – ваша 'нормальная вешалка'. Только деньги тратить! Да сейчас нормальных вешалок и не делают… Мне удобно с гвоздиком, понимаешь?

Нина Федоровна, устав от объяснений, привалилась к соседней стенке.

– Мам, а нам удобно у тебя без вешалки? Ты о нас подумала? – попыталась встрять Вера. – Почему нужно думать только о себе?

– А кто же обо мне подумает? – изумилась Нина Федоровна. – Уж не ты ли? Ты сроду о матери не позаботишься!

– Бабуль, я телевизор включу? – просительно заканючил Петька, устремляясь в большую комнату. – Там сейчас как раз мультики.

Не дожидаясь ответа, он тюкнул кнопку пульта. Экран вспыхнул и почти сразу погас по мановению твёрдой руки хозяйки.

– Оставь, – решительно пресекла Нина Федоровна, отбирая у него пульт. – Я всегда вечером телевизор смотрю. Сейчас не время.

– Мам, ну ты-то тут при чем? – ахнула от возмущения Вера. – Он же для себя просит! Сам хочет мультики посмотреть… Ты что – не можешь для внука?

– А я у тебя – всегда не причем. Тебя послушать – мать у тебя на последнем месте. Тебе до кого угодно есть дело, только не до неё! Зачем приходить ко мне тогда?

Возразить было нечего. Вера и не приходила, сколько могла. Использовала каждую возможность не приходить. Но в этот раз никак не получалось не прийти.

– Мамуль, ты знаешь, – запнулась она. – У нас тут такое дело…

– Положи, положи! Не трогай! – сорвалась с места Нина Федоровна, вырывая из Петькиных рук фигурку оленя. – Сломать хочешь? Давно тут ничего не портил?

– Мам, ему же просто посмотреть, – кинулась защищать Вера. – Этой фигурке – сто лет в обед. Скучно же ему… Ищет развлечений ребенок. Это же так понятно.

– А кто вас звал ко мне, если у меня скучно? Оскорблять меня пришла?

Нина Федоровна, поджав губы, демонстративно повернулась к Вере спиной.

– Нас никто не звал, – окрысилась Вера. – Ты бы только рада была нас не видеть! Тебя, значит, родной внук не интересует, не говоря уже о дочери? Петь, может, пойдем отсюда?

– Ой, ну что вы как с цепи сорвались? – поморщился Петька. – Поставлю я этого оленя на место. Могу вообще ничего здесь не трогать – только не спорьте! Вот видите – даже руки спрячу.

И он, скрестив руки, плюхнулся на диван. Задрожав, диван резко просел к полу. Сердце у Веры ухнуло чуть не в желудок от предвкушения беды. Но Нина Федоровна, вопреки ожиданиям, не закричала. Побелев, как бумага, уцепилась за дверной косяк и неловко поползла вниз.

– Бабушка!

– Мама!

Они дружно ринулись её поддержать, но она слабым движением их отстранила.

– Ох, как прям давление скакнуло! Думала – упаду… Как представила, что сейчас без своего любимого дивана останусь. Петя, пересядь ты на стул, Бога ради! Хватит тут всё крушить.

– Мам, ну если бы ты не держалась так за старые вещи, не было бы поводов волноваться! – запричитала Вера. – Уж диван-то давно могла бы себе купить.

– Ага, – якобы согласилась Нина Федоровна, меряя Веру насмешливым взглядом. – Мне ваше современное барахло не нужно, которое через три года ломается. Мой диван тридцать пять лет прослужил. И ещё столько же продержится, если с размаху на него никто падать не будет.

– Можно найти такой, который не сразу сломается, – нахально вставил Петька. – Сейчас много разной мебели продается… Бабуль, а водички не дашь попить?

– Ой, да, мам… Мы же с прогулки, – слегка стушевалась Вера. – Ты ему бутербродик не сделаешь?

Нина Федоровна со скорбным лицом выдержала паузу. Аккуратно поправила на диване сбившееся покрывало. И нехотя произнесла:

– У меня сегодня обеда нет. Я вас не ждала.

– Ха-ха, а мы предупреждали! – с детской безалаберностью выкрикнул Петька. – Тебе же мама вчера звонила.

Эх, никакого такта! Не чувствует ребенок, как нужно с бабушкой разговаривать. Может, если бы не взяла его с собой, разговор о деньгах и получился бы. А так – шансов уже нет. Все не в ту степь поехало с самого начала. Оставалось только ждать удобного момента, чтобы попрощаться.

– О чём предупреждали? Вы, значит, ко мне пообедать зашли? Решили сэкономить? – радостно оживилась Нина Федоровна, словно сделала важное открытие. – А сама бабушка тебя не интересует? Впрочем, чего ещё ждать… Тебя так родители с детства приучили – быть потребителем! Что с детства в ребёнка заложено, то уже не поправишь.

– Мам, мы просто зашли в гости, – устало выдохнула Вера. – Ты что ему воды не можешь дать? Ребенок попросил воды, а не обеда.

– А вы вечно что-нибудь просите! – проницательно хмыкнула Нина Федоровна. – Без просьб вас ко мне и не дождёшься. Только по нужде.

Вера оцепенела от убийственной правды, словно УЗИ высветил страшный диагноз. Ведь не хотела себе признаваться, а так и есть. На что угодно была готова, только бы пореже видеть мать. И сегодня-то пришла исключительно в надежде попросить в долг из маминых накоплений. А так бы – ни за какие коврижки! Ну, только если всенародные праздники какие – заезжала поздравить. Вера потому и зиму не любила, что к Новому году слишком близко стояло 8-е марта. Да и после – целый ворох майских праздников. Плюс в мае – мамино рожденье. Опять надо поздравлять! Вот с мая до января период был намного спокойнее.

– Баб, ну я попью? – донесся Петин голос с кухни. – Забыл, где тут свет.

– Не надо свет включать! – прихрамывая, пошлепала в кухню старуха. – Ещё день на дворе. Какой свет, когда солнце?

Тусклое, затянутое облаками небо висело за окном. Несмотря на потепление, день выдался пасмурный. В квартире царило ощущение поздних сумерек. Очертания расплывались.

– Ба, ну темно же… Не видно ничего! – заскулил Петька, нащупывая выключатель.

– Не смей мне тут жечь электричество! Я не собираюсь из-за вас переплачивать! – шлепнула его по пальцам Нина Федоровна. – Отойди от выключателя.

– Мам, ты ведь и себе глаза портишь в темноте! – раздраженно возразила Вера, решив, что терять уже нечего и дипломатию разводить бесполезно. – Неужели себя не жалко?

– Вот только мне одной себя и жалко. Больше никому меня не жалко!

Неожиданно задрожавший голос выдал сильное душевное волнение. Нина Федоровна мешком припала к ближайшей стенке, прикрыв глаза руками. А Вера насторожилась – не случится ли нового приступа давления.

– Бабуль, ну где у тебя кипяченая вода? В полумраке не разберёшь…

Позабыв все предостережения и просьбы, Петька резко щелкнул выключателем. Лампа вспыхнула сияющим снопом, осветив мельчайшие подробности. Раздался сухой треск… И кухня снова погрузилась в полумрак. Оторопелое молчание нарушил Верин суетливый призыв:

– Мам, не волнуйся! Это лампочка перегорела. Мы сейчас всё поправим.

– Сама вижу, что вы мне лампу спалили. Без вас у меня всё работало, – деловито заключила Нина Федоровна. – Опять придется соседа просить. Ну, ничего. Веничка вкрутит.

– Мам, почему я не могу вкрутить? Почему нужно просить соседа?

– Потому что ты ничего толком не можешь сделать. Все у тебя из рук валится! – резюмировала мама, пораженная Вериной недогадливостью.

– Ну, у себя же дома я вкручиваю.

– О своем доме ты лучше молчи. Полный хаос и развал! Удивительно, что Кирилл не сразу от вас ушел. Столько лет терпел. А давно пора было. Я его одобряю.

Нина Федоровна присела на стульчик возле стола, смахивая со скатерти невидимые крошки.

– Ты теперь всегда его одобряешь – с тех пор, как мы развелись. Как будто ты его мама, а не моя! – возмутилась Вера. – И вообще – что ты лезешь в наши отношения? Ты же не знаешь, как и что было.

– А что мне знать? – впервые взглянула на неё мать. – Мне важно, что я тебя знаю. Этого вполне достаточно.

– Ничего ты не знаешь, – разъярилась Вера. – Ты только одно про меня всю жизнь знала – что толку из меня никогда не выйдет! И не вышло, по твоему мнению.

– А разве вышло? Мужа нет, дом – в развале, ребёнок заброшен…

Нина Федоровна растопырила пятерню и принялась для наглядности загибать пальцы. Вера с ужасом оглянулась по сторонам, ища Петьку. По светлой полоске из-под плотно прикрытой двери в коридоре догадалась, что он – в сортире.

– Зарплата – раз в полгода, – продолжала перечислять Нина Федоровна. – Вот и сейчас, могу поспорить, явилась за деньгами. Мать-то экономнее тебя живет, откладывать не забывает. А у тебя в доме и в голове ветер гуляет.

– Ничего не за деньгами, – чуть не заплакала Вера. – Мы просто навестить зашли. У нас всё отлично! Лучше не бывает!

Ну, почему в присутствии этой женщины она каждый раз чувствует себя нелепым и беспомощным ребенком, напрудившим в постель вместо горшка? Даже не младенцем, стиснутым пеленами по рукам и ногам, а бездарно осрамившимся, описавшимся у всех на глазах 3-летним чадом. Ему давно пора радовать мать важными успехами. А оно ведёт себя хуже обезьяны – как недочеловек.

– Мам, зачем ты всё время меня позоришь? – выдохнула Вера, перестав сопротивляться ярости.

– Это ты меня позоришь! – взметнулась Нина Федоровна, энергично отставляя в сторону стул. – Разве не позор – иметь такую дочь?! Все – люди как люди…

Мелькнувшее в дверном проеме испуганное лицо Петьки хлыстом щелкнуло по сердцу. И он все это слышит! На ходу запахивая куртку, Вера решительно устремилась к выходу. Идиотка, что взяла сына с собой! Нельзя было его сюда приводить. И самой приходить не надо. С чего она взяла, что мать сможет её выручить?

– Давай, давай… Так я и думала, что ты ко мне с целью зашла! Наверняка заднюю мысль имела…

– Бабуль, ну чего ты, – примирительно мурлыкнул внук, стаскивая куртку с гвоздика.

Куртка не поддавалась. Петька рванул сильнее. Боковой шов с глухим треском расползся, показав обрывки ниточек. У Веры в груди от этого зрелища сердце застопорилось. Во рту – непонятная горечь и жжение, а слов нет. Одно страшное выражение лица, перепугавшее Петьку.

– Мам, ты чего?

– Я же только два дня назад её купила. Всё потратила до копейки, – еле выдавила из себя Вера. – Где я теперь новую возьму?

– Хе-хе, – весело хмыкнула подошедшая Нина Федоровна. – Я же говорила, у тебя руки – крюки! Куртку – и ту купить сыну не в состоянии. Где ты это барахло берёшь? Почему у меня ничего не рвётся, а у тебя всё рвётся? Хоть что-нибудь ты можешь сделать по-человечески?

– Бабуль, мы пошли, – поторопился защитить маму Петька. – Это я виноват. Мы что-нибудь придумаем… Да мне ещё старая куртка годится. Мам, не стой столбом. Пошли.

Сноп света, ворвавшийся с лестничной клетки в приоткрытую дверь, очертил измятый белый прямоугольник на тумбочке.

– А это что? – озадаченно поинтересовалась хозяйка. – Это вы забыли? Забирайте. Мне ничего вашего не нужно.

– Это – твоя газета, – весело пояснил Петя. – Мы из ящика вытащили.

Нина Федоровна с брезгливым ужасом изучала полуразодранный лист.

– Так. Вы зачем мою газету порвали? Я вас просила её рвать?

Ожесточенность тона не сулила ничего хорошего. Вера испугалась не крика, а очередного приступа давления или другого какого осложнения со здоровьем. Смертельным ужасом леденило её всякий раз при взгляде на безжизненные скулы и стянутые в узкую щелочку бескровные губы. То ли из дома бежать, то ли головой об стенку биться, – лишь бы не оказаться убивицей, замучившей родную мать самим фактом своего существования.

– Мы газету не рвали. Она сама порвалась, – продолжал объясняться Петька. – Мама из ящика потянула и…

– Вот, вот. Твоя мама до седых волос дожила, а не знает, как ящики открываются. Нарочно мне гадость сделала, да? Знаешь же, что я без газеты жить не могу. Там мои кроссворды…

– До каких седых волос, мам? Я совсем не такая старая, как ты мне приписываешь.

– Тебе скоро на пенсию, а мозгов – ровно как у младенца! Даже меньше…

– Мам, я же помочь хотела, – плаксиво оправдывалась Вера. – Боялась, что тебе тяжело спускаться без лифта. Думала облегчить.

– Ох, как ты замечательно мне всё облегчила! – прищурившись, ехидничала Нина Федоровна. – Теперь из-за тебя придётся на улицу тащиться, к газетному киоску. Совсем немало работы для моих больных ног. Хорошо ты для матери постаралась!

– Зачем к киоску-то? Газету и так вполне прочитать можно, – настаивал Петя, прикрывая Веру.

– Вот сам и читай! – отрубила бабушка. – А мне её даже в руки взять противно. Забирайте своё достижение.

Вера решительно обернулась уже со ступенек лестницы:

– Мам, я сама сейчас сбегаю за газетой. Не надо тебе никуда ходить. Ещё что-нибудь купить по дороге нужно?

– Обойдусь без твоего участия! – пресекла её излияния Нина Федоровна. – Всё равно всё перепутаешь и купишь не то, что надо. Только деньги на ветер уйдут! Я лучше соседа Веничку попрошу.

Дверь лязгнула, распугав местных пауков и распространив по подъезду робкое эхо. Выйдя из подъезда, они долго шли молча. Уже возле метро Вера спохватилась, что так и тащит в руках проклятую газету. Швырнула её в мусорный бак.

– Мам, а почему тебе бабушка ключи не дает? – полюбопытствовал Петька.

– Сама не знаю. Боится, что я что-нибудь украду у неё, наверное.

– Она же – твоя мама? – недоуменный взгляд исподлобья.

– Сомневаюсь, – едва слышно буркнула Вера. – Мне всегда казалось, что я – подкидыш.

Разбрызгивая слякоть и чихая от сырости, они заторопились к Марине. Сквозь туманную пелену на небе проступило солнце – блёклое, расплывчатое, похожее на луну. Робкие блики отражались в топких лужицах. Влажный запах коры и обнажённой земли принёс ощущение весны. Даже настроение чуть-чуть возвысилось – на минуточку. Вера почти настроилась на размытое солнечное присутствие, как вдруг их с Петькой снова накрыли тень и полумрак. Сначала – в сумрачном подъезде, потом в тесноватом лифте с убогой лампочкой, а дальше их приняла в своё чрево полутемная прихожая.

Марина включила свет и бесформенные, смутные пятна разбежались по углам. Вещи снова обрели чёткие очертания. Пока Петька понуро развешивал куртку, прикрывая свежий разрыв на боку, Вера отправилась в голубую ванную мыть руки. Поневоле встретилась там с собственным отражением. Раздраженно пригладила непослушные, ершившиеся бесцветные волосы. Собственное лицо в зеркале она всегда находила расплывшимся и слегка помятым, а сейчас – особенно. Возле губ и на лбу появились новые морщины, довольно глубокие. Кожа обвисла, выглядела шершавой. Потускневшие глаза горестно изучали саму себя. Права мама – с такой физиономией не на что надеяться. Процесс самоедства прервался с появлением Петьки, которого Марина чуть ли не за руку привела умываться.

– Костя вот-вот появится, – извиняющимся тоном предупредила Марина. – Мы совсем чуточку его подождем, ладно? Хотя вы, наверное, с голоду умираете после прогулки…

– Нет, мы ни умираем! Обязательно подождем! – с энтузиазмом поддержала Вера, заглушая стон в желудке. – Петь, ты с Алей поздоровался? Она, наверное, у себя в комнате.

Изысканная ваза в гостиной опустела. Охапка 'лососевых' роз куда-то исчезла. Усохла, наверное. Вопреки обыкновению, Вера не тарахтела, возбужденно делясь впечатлениями и мыслями, а молчаливо прохаживалась по комнате, словно давно её не видела. Для неё что-то изменилось непоправимо. Дом, который всегда завораживал красотой и стильностью, почему-то вылинял, выцвел. Перестал светиться.

– Ой, а у меня такой ужас! – неожиданно выпалила Вера. – Петьке куртку на днях купила на последние деньги. Так он недели в ней не проходил! Сегодня треснула по швам.

И тут же обкусанные ногти впились в ладони острыми уголками – до того зло взяло на собственную глупость. Не хотела вспоминать, стыдилась признаваться в своих трудностях, а вот пришлось же! Само наружу вылезло.

– Что ж ты сразу не сказала? – забеспокоилась Марина. – Мы сейчас что-нибудь придумаем. Так нельзя. Слушай, Альбина же старше Петьки, больше ростом. У неё голубая куртка осталась совсем ещё не сношенная. Давай померяем, а?

– Петя! – закричала в коридор Марина, не дожидаясь Вериного согласия. – Иди-ка сюда! У нас с мамой к тебе дело есть.

Дальше Вера уже отключилась и никак не участвовала в уговорах Петьки, извлечении куртки и примеривании. Сын кривился и чуть не плакал от стыда, взглядом умолял её вмешаться. Но Вера твердо хранила нейтралитет. В конце концов, в их положении, это прекрасный выход. Не такая уж и девчачья куртка на вид, как ему кажется. Немножко яркая, а в целом – ничего. Для мальчика, которому не в чем ходить…

– Мам, не пойду я в ней в школу! Меня засмеют. Тут и бантики на карманах. Позорище! – не уставал бунтовать Петя, выпрастывая плечи из куртки. – Теть Марин, ну, пожалуйста… Ну, не надо! Она – абсолютно девчачья.

– Бантики мы отпорем, – пресекла его протесты Вера. – Скажи спасибо, что хоть такая куртка есть. Меньше надо за гвозди цепляться.

Позор. Опять прилюдный позор. Что-то слишком часто ей приходится себя стыдится. И сына туда же втягивает. Вот не враждовала бы она так с бывшим мужем, взяла бы у него денег, как все люди делают, и сын бы сейчас не мучался. Значит, опять всё дело в том, что она – плохая? Не такая, как нужно? Вера тряхнула головой, тормозя поток самообвинений, и принялась укладывать Алину куртку в пакет.

– Петь, это не надолго, – шепнула она ему вслед. – Хотя бы через месяц у меня точно будет зарплата.

Только бы не слёзы в его глазах. Уже такой сильный, взрослеющий, почти с неё ростом. А как доходит до слез – таким цыпленком кажется, таким зайчиком, что тянет удавиться, лишь бы не мучить его, не позорить бестолковой мамой. Каждую его слезу Вера принимала на свой счет. Не кто-нибудь – это она была виновата! Она не смогла сделать его довольным и радостным. Не смогла обеспечить. Не смогла…

– Что ж ты не рассказала про деньги? – упрекнула её Марина. – Остаёшься без денег, а мне – ни слова? Я всегда могу одолжить. Ты меня совсем запрезирала что ли?

– Да что ты, – неуверенно оправдывалась Вера. – Это я себя запрезирала. Стыдно стало быть такой неумехой по жизни. Надоело себя стесняться. Думала – обойдусь. К маме сдуру сегодня потащилась. А там, как всегда, та-а-а-акое…

Марина, не дослушав Вериных россказней, исчезла из комнаты. Вернулась через несколько минут с веером купюр в руке. Не говоря ни слова, сунула их Вере и обиженно отвернулась к окну, теребя запястье.

– Ой, Мариш, ну зачем ты? – расплылась в улыбке Вера. – Спасибо, конечно. Только я точно не знаю, когда отдам. Прости уж меня…

– Не надо ничего отдавать, – отмахнулась Марина. – Мне не важно. А вот то, что ты закрылась от меня настолько…

Стыд стыдом, а всё-таки здорово. Просто чудесно, когда помощь приходит так вовремя. Вот что бы Вера делала без Маринки? А дальше что она будет без неё делать? Неприятный поворот мыслей заставил с тревогой осознать, что их дружбе на родной земле остались считанные недели. А потом?

Марина вдруг решительно произнесла:

– Ну, всё, садимся за стол. Больше его не ждем. Иначе я вас совсем голодом уморю.

Судя по количеству посуды на столе и емкостей на плите, им предстоял Большой Воскресный Обед. Оберегая семейные традиции, Марина по воскресеньям устраивала вселенскую трапезу. Сегодня на столе возвышались два огромные блюда с пирогами, вазы с пёстрыми салатами, глубокие тарелки для супа. Блюдо с овощами и зеленью, заливное, сельдь 'под шубой'. А нечто пряно-ароматное, дразня тяжелым мясным запахом, томилось в духовке.

– Это вы каждое воскресенье так едите? – впечатлилась Вера. – Да тут никакого здоровья не хватит. Не говоря уже о деньгах.

– В Костиной семье так принято. Они привыкли по выходным собираться вокруг стола. И даже сейчас, когда все живут отдельно, стараются в своих домах это поддерживать. В больших обедах есть какая-то устойчивость.

– Ну, не знаю, – неодобрительно протянула Вера. – Одно дело в прежние времена, когда все жили в одном доме, и за столом собиралось несколько поколений. А сейчас-то что? Тебе только лишний труд.