Текст книги "Выход где вход"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– А что же вы из такой красоты уезжаете? – не утерпела Амалия. – Делали, делали. И вдруг…

– Ну, для нас эта квартирка уже маловата. У детей у всех – свои квартиры. После размена нашей общей квартиры мы, собственно, здесь и оказались. Годик пожили, теперь пора расширяться. Купили таун-хауз недалеко отсюда. Раз уж привыкли к этому району… Сейчас там ремонт заканчиваем.

– Да уж, лучше в этом районе! А где же еще? Здесь всё-таки и правительственная трасса, и Верховодино, – пискнула дочка, пожирая глазами подробности.

– Санузел мы расширили, чтобы поставить джакузи! – ворковала хозяйка. – Видите тут несколько режимов, гидромассаж. Ну, зеркальные шкафы в ванной, 'мойдодыр'. Навесной потолок, светильники, дорогая сантехника – это все понятно. Это уж само собой.

Группа смотрящих застыла на пороге ванной комнаты, уткнувшись в свое отражение. Зеркальные шкафы в коридоре и ванной усиливали волшебный мир квартиры многократно. Магическая игра бликов едва не усыпила гостей. Да и вся квартира казалась незабываемым сном наяву.

– Встроенная мебель на кухне остается – вместе с посудомоечной машиной и всей прочей техникой, – многозначительно пояснили хозяева, когда посетители добрались до кухни.

– И вот это всё остается? И вот это? – подыграла Вера, указывая на каждый возможный предмет по отдельности.

– Ну, конечно, – улыбнулась хозяйка. – Все же подобрано по цвету, форме и размеру, сделано на заказ. В новой квартире нам это не понадобится. Туда – всё новое! Карнизы, кстати, мы тоже можем оставить.

– Ну, пойдемте на лоджию, – лукаво промурлыкал хозяин, предвкушая новую порцию восторгов. – Мы туда и батареи провели, и освещение. Поставили шезлонги, мини-бар и телевизор. Считайте – отдельная комната!

Выбравшись, наконец, из подъезда женщины некоторое время шли молча. На лице Амалии было написано нешуточное смятение. 'Небось, сама не ожидала, что всерьёз захочет в Голованово какую-нибудь квартиру, – определила для себя Вера. – Вот и растерялась. Все карты спутались'. Дочка, кашлянув, вкрадчиво произнесла:

– Мам, ну это, конечно, замечательная квартира. И подъезд хороший. Но мы же просто так, на всякий случай решили её посмотреть… Мы ведь планировали двухкомнатную купить.

Амалия мгновенно подобралась, выпрямила спину и королевским оком взглянула на дочь. Та вжала голову в плечи.

– Мам, ну, мы же договаривались, что у тебя внук будет ночевать. Ты же хотела его иногда брать к себе.

– Внук может и на лоджии поспать, – отрезала Амалия, – раз она так хорошо утеплена. Это первая квартира, которая меня заинтересовала! После моей Генеральской набережной хуже нет, чем жить тут на выселках.

– Надо же… Ей и правительственная трасса – выселки! – всплеснула руками дочка. Но испортить ситуацию не успела.

– Именно этот вариант, пожалуй, мог бы меня устроить, – уверенно продолжила Амалия. – Доплата здесь, правда, небольшая выйдет. Зато и в доме, и в квартире все сделано на совесть! Так, чтобы людям было хорошо. Всё равно деньги пришлось бы тратить на ремонт и обстановку. В общем так-на-так получается.

'Ну и ну, – подивилась вывертам судьбы Вера. – Теперь Амалия сможет переехать в Голованово, не уступая дочке, а, наоборот, – наперекор ей. Они всю оставшуюся жизнь будут спорить, стоило ли матери меняться на эту однокомнатную. Кто бы мог предвидеть такой поворот событий? Будто ангелы порадели!'. Вера вспомнила молчаливую печальницу из первой квартиры, тишину вокруг неё, полумрак и иконы. И решила, что просмотр предыдущей квартиры тоже сыграл свою положительную роль – хотя бы по контрасту.

Не успели дойти до метро, как Вера получила от Амалии Матвеевны окончательное благословение на то, чтобы звонить Киту и договариваться об авансе. У дочки в глазах стояли слезы, которыми она демонстративно поблескивала. Но все знали, что они скоро высохнут. Квартира-то в перспективе должна быть завещана внуку – со всей переполняющей её роскошью. А, пока суд да дело, может и на лоджии поспать – не сахарный. И дом – почти депутатский.

Амалия пошла в гости к дочери – ссориться и обсуждать перспективы, а Вера заковыляла к метро. Вид их давней с Китом мучительницы, которая на глазах расцвела, окрепла и словно помолодела лет на десять, её глубоко поразил. Выходит, что Амалия с её капризами и болезнями, под густым слоем высокомерия и требовательности сохранила способность увлечься, загореться впечатлением, воплотившим её тайное желание. Так, может, и в Вериной жизни ещё что-то переломится? Вот только одно Вера не могла нащупать – то самое желание… Никак не удавалось понять: а что же, собственно, должно у неё переломиться? Что конкретно не так?

Осталось ещё раз пересечь город из конца в конец и день закончится. Район, в который она теперь направлялась, располагался на Востоке. Считалось, что в нём неважная экология. Вероятно, свежий ветер из Голованово долетал туда не скоро. Успевал по дороге собрать в свой мешок все запахи и гарь по другим частям города. Сам район наскоро слепили из горстки новостроек и парочки свежепрорубленных улиц. Несколько лет назад его и вовсе не существовало. Был лишь пустырь, лесок на пригорке, через поле текла мелкая речушка. А полтора века назад усталый пахарь тянул свою борозду. Но именно это и привлекло Вериного клиента, жаждущего чистоты, новизны и традиционности одновременно.

Они пробовали искать квартиру по всему городу, ближе к окраинам. Обшарили Север и Юг. Заглянули на Запад. Наведывались в промежуточные зоны – вроде Северо-Запада или Северо-Востока. Вера чувствовала себя ходячим компасом, подметками изучившим московскую географию, все её долготы и широты. Районы обживались ни одно десятилетие и отличались пёстрой застройкой. Убогие вылинявшие хрущовки чередовались с растрескавшимися девятиэтажками времен застоя. Непрезентабельное жильё затирали горделивые и осанистые современные дома. Всё это торчало на фоне друг друга, контрастировало и оспаривало право считаться 'основной застройкой'. А в целом оставляло впечатление разброда и беспорядка. До сих пор им не удалось найти в Москве не то что района, но хотя бы улицы, усеянной более или менее однотипными домами.

Павел, потенциальный покупатель, как и Рената, был приезжим. Сумел заинтересовать своими профессиональными навыками нечто внушительно-коммерческое и процветающее. Благодаря фирме, он получал кредит на покупку жилья. Собирался перевезти семью. Хотя, в отличие от Ренаты прибыл он не из маленького городка, а из крупного, промышленного, выстроенного на Урале незадолго до войны. Его родной город отличался четкостью планировки и единообразием. Дышал современностью и непрекращающейся стройкой. И Павел жаждал найти уголок, напоминавший об оставленном доме.

Однако сколько они не колесили по Москве, всякая новизна и современность в ней через два шага оборачивались упадком и застоем. Пряничные новостройки сменялись 'графскими развалинами'. Это постоянное соседство обветшалого и возрождающегося – на каждой улице, в каждом дворе и в каждом районе, Павла глубоко огорчало.

– Вот прошли мы по этой улице, – жаловался он во время очередного путешествия, – и у меня заново настроение испортилось. Такой красивый дом на углу построили – залюбуешься! Я бы в нём с удовольствием квартиру купил. Но на те дома, что стоят рядом, без слёз смотреть невозможно. Что за бараков тут у вас понаставили? Хламьё какое-то.

– У нас есть районы из одних новостроек, – подсказывала Вера. – Там как раз всё одинаковое и новое.

– Нет, там метро далеко. А мне нужно близко. У меня и мама, и жена – обе просили, чтобы было метро.

Ломая голову над этой загадкой, Вера обнаружила, что Москва опять прибавила в талии. Новый район так и назывался – Пустошино. Его соорудили за счет Подмосковья, задействовав под улицы часть посевных площадей. И даже неожиданно протащили туда метро, быстренько нарастив один из самых длинных радиусов. Впрочем, были этому чуду разумные объяснения. В черте района располагалось крупное кладбище. По слухам, у одного из высших городских чиновников там была похоронена мама. Говорят, поэтому и метро пустили. Трудно предположить, что важный чин ездит к маме на кладбище посредством метро. Но почему-то он решил сделать району такой подарок – 'дать людям всё'. Видно, мысли о маме его растрогали, настроили на душевный лад. С появлением слухов о чиновничьем патронаже цены на квартиры в развивающемся районе уверенно поползли вверх.

Знакомство с Пустошино приятно поразило подуставших Веру и Павла. В окрестностях не было и следа 'хрущовок' или застойных девятиэтажек. Пейзаж не засоряли и малорослые довоенные кирпичные домики. Всё – с чистого листа! Стройные ряды одинаковых башен, выросших в одном и том же году. Прямоугольнички по одной и той же схеме слепленных двориков. Пара идеально прямых улиц. Несколько стеклянных супермаркетов. Что ни возьми, всё новенькое, свежепокрашенное, только что обструганное. Да еще и метро неподалеку. Павел приободрился. Новый район напомнил ему его собственный город. Тот точно так же вырос на пустом месте, из ничего. И потому был лишен некрасивых полуразрушенных построек и архитектурных диссонансов.

Возле станции метро на холмике виднелась церковь. Судя по облику, её возвели одновременно с жилыми домами. Широкий корпус, едва смягченный грубоватыми арками, приземистая колокольня, шлифованная мраморная плитка и тяжеловесные купола, – всё сразу вызвало в Вере отторжение. На её вкус храм представлял собой типичный 'новодел' – тяжеловесную попытку подражания даже не старым мастерам, а их копиистам. Эдакий местный вариант 'храма Христа Спасителя'. Наверняка, постарался всё тот же чиновник, обеспокоенный процветанием родственного ему кладбища. Порадел и профинансировал.

Паша, наоборот, на появление храма откликнулся оживленно:

– О, церковь! То-то мама обрадуется. Она так переживала, что если я куплю квартиру в новом районе, ей некуда будет ходить. А тут – прямо рядом с метро. Красота!

Вера в ответ расстроено посетовала:

– Ну, да, я понимаю, что надо возводить храмы – не будут же люди всякий раз в Центр мотаться. И совсем новые церкви нужно строить, увеличивать их число. Но для постройки храма всегда существовали особые правила, традиции… Не так, чтобы тяп-ляп, как это творение.

Павел, приходящий в восторг от одного только вида строительных материалов, не согласился:

– Ну, почему тяп-ляп? По-моему, внушительно. Чувствуется солидность, основательность.

– Бетонные плиты в основании стен чувствуются – вот что! – осуждающе буркнула Вера. – И купола слишком грубо сделаны – словно шляпы. То ли дело раньше церкви строили! У меня неподалеку от дома церковка стоит, аж XVII века. Так она несравнимо воздушнее – выглядит как кораблик посреди бурного моря. Держит курс на свет маяка, преодолевая бешенство волн. Прямо 'ковчег завета', а не церковка. Ещё бы не возмечтать о 'спасении'! Колоколенка там тоненькая как свечечка, но сразу заметна. Белизна такая, что сияет из любой темноты.

Вера ещё раз оглянулась на храм, сравнивая его со своими воспоминаниями.

– Та церковь – в изящных арочках. Всё в ней закруглено, завершено и изогнуто. Смотришь – и тебя точно внутрь цветка затягивает, как пчелу… Сразу вспоминаешь, что библейские слова 'слаще сотов и капель мёда'. Видно, что каждый кирпичик вручную положен, с молитвой. А это что?

Перейдя через дорогу и озирая храм уже с противоположной стороны улицы, она всё еще не могла успокоиться:

– И, знаете, если сравнивать со старинными церквами… Там совсем другая форма куполов – слезками, как будто они с неба наплаканы. А ещё на язычок пламени похоже.

– Купола разные были. Смотря по стилю, – нехотя отозвался Павел.

– Шатровые купола такие же тоненькие. Они много места небу дают. Не оспаривают его! – уцепилась за любимое сравнение Вера. – Даже в широких куполах сохранялся этот неуловимый изгиб – возле маковки и у основания, словно они из очей сами вытекли. А по современным куполам сразу видно, что они на заводе отлиты по типовому шаблону, не заморачиваясь.

Вера махнула рукой в сторону оставшегося за спиной храма:

– Тут слишком жёсткие полукружия, без нежных изгибов и утоньшений. Линии куполов спрямлены, стали проще. Да и в арках – то же самое. Разве не заметно? Тонкость-то прежняя где?

Павел недоумевающе обернулся в сторону церкви, пожал плечами. Какая разница! Главное – маме есть куда ходить…

Вера еще раз неприязненно глянула в сторону храмового монолита и подытожила – скорее, для себя:

– Это больше на памятник церкви похоже, чем на саму церковь.

– Ну, не знаю, – смущенно откликнулся Павел – Мама всё равно будет довольна, что тут церковь есть! Отделка, вроде, богатая, судя по виду.

Пока они шли вдоль улицы, Пустошино продолжало радовать чистотой, единообразием и свежестью построек. И Вере вдруг подумалось: 'А, может, это – то? Именно то, что ему нужно? Район тут необычный. Расцвел и благоустроился он благодаря маме, упокоенной на ближайшем кладбище. И раз он развивается под патронажем того чиновника 'на радость маме', то может и Павлу с его мамой тут будет хорошо?'.

Надежда окрепла, когда, завернув за угол нужного дома, они увидели лес, глухой полосой синеющий на горизонте. А перед ним – необъятное, поросшее кустарником поле. Через всё поле ветвилась проводами линия электропередач. Но даже она не портила захватывающего ощущения простора. На проводах Вера с ужасом заметила ворон, распушившихся на ветру. Бесстрашные же они!

– До леса тут – рукой подать, – подтвердил хозяин новенькой, пахнущей краской квартиры. – Можно сказать, от подъезда на лыжах катаемся. Встал прямо возле дома на лыжи и поехал. А летом – по грибы.

– Вот это да! – всю обратную дорогу до метро восторгался Павел. – Вот это другое дело! Наконец-то, в этом городе удалось найти что-то человеческое! Мы ведь с женой – лыжники. Теперь и ребенка к лыжам приучаем. Ух, как она обрадуется! И квартира мне понравилась. Новая. Чистая. Всё большое.

'Хоть она и новая, – упрямилась про себя Вера, – но лес с церковью тебя больше вдохновили. Всё равно без опоры – никуда. Все хотят чувствовать, что их поддерживает нечто вечное, не от человека зависящее. Ну, чтоб хотя бы деревья за окном шептались… И чтоб линия горизонта была видна'.

А вслух сказала:

– Да, Паш, на редкость удачное сочетание – и лес, и район новый, и метро рядом. Все, что мы искали, как-то вместе собралось.

Возвращаясь после бесконечного дня домой, Вера даже не в силах была порадоваться, что в вагоне удалось сесть. Просто плюхнулась безжизненно на пустующее место. Натянула на голову капюшон, чтобы от всех закрыться, припала к боковой перекладине и задремала. В голове плыло воспоминание о поросшем кустарником поле. На перетянутых проводах торжественно восседали вороны. Наверху густо серело вечернее небо. Это зрелище осеннего поля родило внутри у Веры тяжкий стон, горчайшую жалобу на вечно тянущуюся дорогу, нескончаемость разъездов и огромность московских расстояний. Город-дорога, город-вокзал, город-стройка! И так – изо дня в день, без надежды остановиться.

День, казалось, был полон чудес: нашлась, наконец, квартира для Амалии. Согласился на вариант привередливый Паша. А Вера уже ничему не радовалась. Словно от бесконечных разъездов стаптывались не только её подошвы, но и что-то внутри неё приходило в негодность. Вчерашнее ощущение холода и пустоты, возникшее возле Кремля, ширилось и росло внутри как полынья во льду.

Жизнь слилась для Веры в одну муторную, нескончаемую дорогу, по которой почему-то надо тащиться. Ответов же на вопрос – куда эта дорога вела? – совсем не осталось. Студенткой она неслась в библиотеку. Повзрослев, пережила период, когда все дороги вели домой – в лоно ещё не оборвавшейся семейной жизни, к крохотному Петьке и уютному мужу. Потом были времена, когда все пути заканчивались на кухне у Марины – под мирное журчание разговоров и закипавшей в чайнике воды. Но куда вела её теперешняя колея – это Вера напрочь перестала понимать. Не находила больше в душе ни цели, ни надежды.

Когда она добралась до своего района, совсем стемнело. Дома в полумраке наезжали друг на друга, расплываясь в бесформенные пятна. Некоторые из окон были ярко освещены: жёлтым, зелёным, узорчатым, красным – в зависимости от расцветки штор. Кое-где занавески оставались не задернуты, и по кусочкам интерьеров было видно – кухня это или комната. В иных окнах мерцал лишь маленький огонек или прямоугольник включенного телевизора, прячущийся где-то в глубине жилища. Вера завистливо вздохнула – ей казалось, что от каждого окна дышит теплотой и уютом… Но ей туда хода нет.

Уличный фонарь тускло освещал дорожку между домами. От зданий он выхватывал только мрачные углы, стращал тенями. Вера в ужасе шарахнулась от объемистой, широкоплечей фигуры. Вблизи она оказалась утепленной в ватник теткой, выгуливающей собаку. Напоследок выяснилось, что в Верином подъезде перегорела лампочка. Входить в тёмный дом было боязно, хотя она и ждала этого момента много часов.

Не успела переодеться и разогреть нехитрый ужин – звонок. Вслушавшись в журчание на том конце трубки, Вера испуганно запричитала:

– Ой, нет, Мариш, ничего я от тебя не прячусь, не выдумывай! На меня просто работа навалилась. Сил уже нет – ездить! И сделка у нас сегодня порушилась, которая нужна была как воздух. Зайду завтра, зайду! Не переживай.

Положив трубку, Вера выдохнула и погрузилась в собственные чувства. Попыталась понять, что с ней происходит. С ней, которая ещё неделю назад дня не могла прожить без Марины. Названивала ей ежевечернее. В гости по нескольку раз на неделе приходила. Сидела часами. Да и мысленно подолгу с ней разговаривала… А тут – как отрезало. Не звонить, не видеть никакого желания. Не находя объяснения, Вера спрашивала себя: 'Господи, что же это такое? Неужели я такая плохая? Из-за простой обиды способна вычеркнуть человека… Отказаться от многолетней дружбы. Что со мной?!'.

Часы, тикавшие на столике рядом с постелью, отщипывали от времени всё новые кусочки. Кто-то невидимый питался ими как голуби – крошками. Минуты стружками падали на пол и растворялись в небытии словно крохотные снежинки. Перед глазами кружили и таяли капельки, крупинки, песчинки… Собственная жизнь выглядела ничтожнее самой невзрачной из них.

Много ли нужно, чтобы нечто большое и значительное съёжилось в сознании до макового зёрнышка?

ПЯТНИЦА

За ночь небо наглухо затянуло облаками. Пасмурно, серо, беспросветно. Дымный цвет неба, грязно-бурый вид стволов, сумрачные ветви деревьев – всё выглядело размытым и из окна напоминало выцветшую фотографию.

'Как мы это выдерживаем? – загрустила Вера, пытаясь разглядеть окрестности сквозь мутное стекло. – Полугодовое отсутствие солнца кого угодно сделает мизантропом!'. Всё то время, когда тьма ложилась на землю сразу после обеда, ей казалось, что от целого дня кто-то по-хозяйски откусывает половину. Она чувствовала себя такой же бесправной, как в детстве. Сколько не возмущайся, а чужие правила не перекроишь – всё равно загонят спать, когда не хочется, или накормят насильно…

С утра показов не было и Вере предстояло выполнить обещание: отправиться в гости к Марине – изображать нескончаемую дружбу. Выкатившись из подъезда, она не узнала недавнего заоконного пейзажа. В глазах зарябило от света. Поморгав, как после пробуждения, Вера осознала, что лёг первый снег. Словно небесная старушка, старательно измельчив хлеб, ссыпала его в целлофановый пакет. А затем опрокинула над маленьким пятачком земли, где привыкла кормить птиц.

Снег валил из воздуха мокрой крошкой, частыми вертикальными черточками. Питал оголившуюся землю подобием манны небесной. Темная полоса асфальта исчезала прямо на глазах. Тоненькое белое полотнище уплотнялось, покрываясь бледным узором. Вера неуверенно шагнула вперед. Снежные пушинки казались живыми. И она не могла отделаться от ощущения, что ступает по чьим-то головам.

Навстречу двигалась сгорбившаяся фигурка с бесформенными сумками. Вблизи она оказалась пожилой измученной женщиной в изношенном пальто и сером платке. Видно, брела издалека, потому что была уже с ног до головы облеплена снегом. 'Снежная баба' – представилось Вере. Пройдя вперёд, она обернулась – посмотреть на то, что оставила за спиной. Следы от Вериных шагов на глазах затягивал хрупкий полупрозрачный покров.

Пока она добралась до метро, снегопад усилился. Небо насупилось, съежилось, потемнело. Дома, деревья, люди словно прильнули друг к другу, пережидая вспышку небесной активности. Бульвар в Марининых окрестностях был по щиколотку засыпан белым. Деревья распушились. Вера, онемев от перемен, озиралась по сторонам. Засмотревшись, чуть не сбила с ног модную даму. Улыбкой ответила на разгневанный взгляд – снег напитал умиротворенностью. У подъезда Вера бросила прощальный взгляд на свет, теперь по достоинству называемый 'белым'. Минутной тишиной в душе откликнулась на ежегодное таинство.

– Вот прямо сейчас поняла – у тебя в подъезде, – затараторила она, различив на пороге Марину. – Вспомни наш зимний круговорот, когда снег выпадает впервые, потом буреет, тает, превращается в слякоть. А затем опять спускается с неба как новенький… Это же для нас – живой опыт умирания и нового рождения. Такая философия в воздухе разлита – бери, не хочу.

– Привет, – откликнулась Марина, пряча улыбку. – А у меня Софья в гостях, представляешь? Буквально пару часов назад приехала – как твой снег на голову! До сих пор поверить не могу.

Вера охнула. Вот удача-то – и Софью повидать, и с Мариной наедине не сидеть. Не выдумывать темы для разговора, не изображать безмятежность. Едва не промахнувшись мимо тапок, она ринулась на кухню.

Софья редко выбиралась из своего Питера, не в силах доехать даже до Москвы. По профессии она была историком. В одиночку растила без конца хворающего ребенка. Сложно сочетала научную работу с многочисленными приработками 'вокруг, да около'. Временами преподавала. Трудилась над монографией, выкраивая для этого свободные часы и проявляя чудеса организованности. Что-то труднодоступное про старообрядческую рукописную книгу.

– Вот чудеса-то! Как давно мы тебя не видели! – потянулась обниматься Вера, слегка порушив стоящую на столе посуду.

Да вот вырвалась в архив на денёк, – разулыбалась Софья навстречу. – Иначе книгу никогда не закончу. Уговорила тётю с Олежкой посидеть. Он у меня всё болеет. А ты что в коридоре Маринке излагала? Заметки фенолога?

Податься в фенологи – моя тайная мечта, – расцвела в ответ Вера. – Но ещё больше завидую древним китайцам. Вот жизнь у людей была! Сидишь себе на берегу, плетешь корзину и тихо наблюдаешь за переменами в природе. За тем, как всё взаимосвязано. Ветер осенью подул – листья взлетели, а где полёт, там и падение… Так и плетёшь вместе с циновкой или сетью древнюю китайскую философию. Не сходя с места, без лишней суеты.

Следом за Верой на кухне появилась Марина, в лиловом вязаном платье почти до пят, с овальным вырезом, обнажающим ключицы. Разбегающиеся в стороны рыжие пряди прихватила обручем. За ней плелся кот с отсутствующим взглядом и ленцой в походке. Не доходя до середины кухни, развалился возле двери.

Зайка, тебе чай или кофе? – нежно поинтересовалась Марина. – А, может быть, ты есть хочешь? Подогреть?

Нет-нет, мне – чай! – бодро откликнулась Вера, внутреннее сжавшись от интимного 'зайки'.

В ребристые темно-синие чашки с золотым узором потекла дымящаяся заварка.

– М-м-м-м, – Вера потянула носом воздух. – Сегодня чай с лепестками розы? Или это имбирь с кусочками земляники? Что-то я в них путаюсь…

– Почему только розы? – поправила Марина, выставляя на стол блюдо с лимонным пирогом и прозрачные вазочки со сладким. – Там еще голубика, соцветия мальвы, макадамский орех.

– Чем вы тут занимаетесь? – изобразила недоумение Софья. – Я прямо в кружке завариваю нашу незатейливую 'Бодрость', да так чтоб ложка стояла. Больше всего люблю простой чифирь, без изысков.

Умные Софьины глаза светились над чашкой. От её фигуры веяло надежностью, энергией и веселостью. За долгие годы знакомства Вера ни разу не слышала, чтобы Софья кого-нибудь винила или на что-то жаловалась… Хотя бесконечно болеющий ребенок, безденежье, съемные квартиры и сварливые родственники были далеко не полным перечнем её жизненных проблем.

– Ну, давай, рассказывай, – потянула она Софью за рукав, тоном ребенка, заждавшегося сказки. – Как там у тебя? Что творится?

Некоторое время тишина нарушалась лишь звучанием хорошо поставленного, благодаря преподавательской работе, баска. Из любой незатейливой жизненной истории Софья ухитрялась слепить новеллу, смакуя детали, живописуя характеры и до конца выдерживая интригу. Но, даже корчась от смеха, Вера успевала подумать: 'Как она ухитряется свои житейские ужасы превращать в уморительный анекдот? Я бы повесилась, если б на меня столько трудностей свалилось. Мне и моих-то достаточно'. Судя по выражению Марининых глаз, она думала примерно то же.

Обе обхаживали Софью чуть-чуть по-детски – подкладывая куски пирога, подливая свежего чая, нежно заглядывая в глаза. Не знали уж, как и выразить ей свое обожание. Но прямо выплеснуть восхищение её личностью почти не удавалось. Она тут же оборачивала всё в шутку, скрываясь за какой-нибудь забавной маской. Подтрунивать над собой Софья никогда не уставала. Друзьям оставалось лишь надеяться, что она чувствует, как те её любят, и смиряться с предлагаемой дистанцией. В конце концов, это была оборотная сторона так восхищавшей их в Софье жизненной стойкости.

По Софьиной голове равномерно пробивала седина – не прядями, а отдельными искрами, отчего волосы у неё стали цвета перца с солью. Вокруг глаз и губ залегли глубокие морщины. Дрябловатая, блёклая, отливающая синевой кожа изукрашена зигзагами сосудов. И сколько бы она не смеялась, глаза оставались серьёзными. Подмечая все эти приметы возраста, Вера считывала по ним степень Софьиной усталости. Догадывалась о том, что оставалось нерассказанным, упрятанным за комичными историями.

Вера вглядывалась в Софью, надеясь получить подсказку. Пробовала за её словами и обликом различить что-то важное для себя… Может, вот как надо жить – упереться в свою задачу, отрешиться от всех и тихо, как крот, рыть свой ход сквозь земную толщу? Ведь и Вера могла бы вернуться к своей научной теме, тупо писать статьи за три копейки. Подрабатывать на пяти работах… Да почему бы и заброшенный диссер не попробовать закончить? Светлана Савельевна будет только 'за'. Формальных препятствий к возвращению в профессию вроде бы не было, кроме соображений о зарплате. По крайней мере, Вере так казалось.

Она перевела взгляд на Марину. Плечи туго обтянуты шалью. Светло-рыжие кудри рвутся на волю из-под тесной дырчатой вязки. 'Как золотая рыбка, забившаяся в сети', – подумалось Вере. Такая чуткая, восприимчивая, даровитая… А куда всё это ушло? Без остатка ли Маринина одарённость растратилась в устройстве домашнего уюта, на нелюбимой, но денежной работе? Не получалось у Веры смириться с тем, что подруга, которую она с юности считала талантливее и во всём превосходнее, слилась с глянцевыми обложками. Ей упорно мерещилось, что дом и внешний вид Марина поддерживает безупречно, а вот свой дар и литературное чутьё совсем не посчитала достойными пестования и ухода.

Бывало, на кухне, между плитой и раковиной, из Марины выплескивались острые наблюдения над прочитанным, образные сравнения, неординарные мысли. Фейерверком рассыпались в воздухе и гасли, не долетая до земли. Она же первая о них и забывала. Когда-то Марина и стихи с рассказами пописывала, восхищавшие Веру. Но заботы и обязательства её слишком далеко от них увели. А друзей – что слушать? Они чем только не восторгаются… Да и зыбко всё это.

Вера сравнивала Марину с Софьей, прикидывая – чей опыт убедительнее. Внешне они казались такими далёкими друг от друга, совсем разными. Ухоженная, женственная Марина, погрузившаяся в свой семейный мирок, – и измученная, стойкая, рано постаревшая Софья. Вера никак не могла определить, чему больше завидует: Марининому быту или Софьиной поглощенности любимым делом. Тайком от себя она безнадёжно завидовала комфортной и уютной Марининой жизни, её покою и женственности. Но Софьина увлечённость, научный опыт и душевная устойчивость тоже выглядели очень притягательно… Хотя умом Вера прекрасно понимала, что на практике одно с другим никак не соединить. Или Софьин аскетизм – или Маринина обеспеченность.

Прихлебывая из чашки, она продолжала кивать и улыбаться, вставляла 'угу' или 'ух ты' в ответ на Софьины рассказы и реплики Марины. Но мысли гуляли далеко-далеко… Ей вспомнились недавние посиделки на Маринин День рожденья, когда собрались их общие знакомые, даже кое-кто из институтских приятелей. Вера с любопытством прислушивалась к тому, как текло застолье: обмен новостями, жизненными результатами – кому что удалось. Со всех сторон – рассказы о турах за границу и тамошних впечатлениях, забавные историйки и корпоративные байки. Смех гудел вокруг стола. Всё это перемежалось разговорами про 'экономические трудности', ожидания ужасов и нестабильность. Стол ломился от яств. Гостей восхищали кулинарные изыски, на которые Марина – признанная мастерица… Все сосредоточенно ели и пили… Немножко по старинке попели под гитару.

Вера тогда весь вечер сравнивала, как сильно изменилось застольное общение со студенческих времён. Раньше они друг от друга чего-то ждали. Казалось, от того, что другой человек понимает и чувствует, жизнь остальных тоже меняется… А последние годы разговоры в гостях выходили почти сплошь показушными. Борьба шла за минутное лидерство, за то, чтобы вызвать общий смех, на миг почувствовать себя в эпицентре… Да и по рассказам о жизненных успехах получалось, что давних приятелей держит на плаву нечто внешнее – обстоятельства, достижения. Заметны были в разговорах и перекрёстные сравнения – у кого дела и условия теперешней жизни лучше или хуже… Вроде видишь, что у другого не лучше (или у тебя – не хуже), уже и спокойнее становится.

Сама-то Вера с первых же минут втянулась в сравнения. Только и подмечала у всех вокруг недостатки, да слабости: этот слишком озабочен новой должностью, та говорит лишь о своей машине и автосервисе… Третья их подруга хвасталась тем, что исколесила полмира, а по лихорадочному поведению было видно, что она всё время с кем-то соревнуется, словно бежит стометровку. Злосчастная заграница оказалась главным козырем в рукаве. Все, кто мог, описали географию своих поездок, поахали или поворчали по поводу какой-нибудь страны или условий отдыха там. В особой цене была пресыщенность от обилия увиденных мест. Те гости, которые уже по много раз побывали в самых заманчивых городах и странах, вроде как оказались на высшей ступени эволюции.