Текст книги "Краш-тест (СИ)"
Автор книги: Татьяна Рябинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
= 29.
С трудом я сообразила, что звук идет из-под кресла. Но когда выудила телефон оттуда, он уже молчал. На разблокированном экране висел значок пропущенного вызова.
Максим Фокин.
Я не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Перекладывала телефон из руки в руку, как летом на бульваре, когда ждала, когда уйдет Герман.
В конце концов, что я теряю-то? Теперь?
Он ответил сразу. Неуверенно, как будто сомневался, что это действительно я:
– Нина?
– Я… не успела. Ответить.
– Я просто хотел… – после паузы начал Максим, но запнулся. – Нин, что-то случилось? У тебя такой голос…
– Ты можешь приехать? – перебила я. – Прямо сейчас?
– К тебе? Да, конечно. Скоро буду.
Он отключился, а я посмотрела по сторонам. Уборкой можно было заниматься до следующего года, но у меня не было ни сил, ни желания. Гори оно все огнем. Сняв порванную, заляпанную футболку, я выбросила ее в мусорное ведро и кое-как натянула чистую. Пошла в ванную, смыла кровь с подбородка и из-под носа, посмотрела на себя в зеркало. Красота! Распухший красный нос и губа-вареник. Снегурочка!
Если уж искать хоть какой-то плюс в ситуации, он все-таки был. После такого все мосты сожжены, обратной дороги нет. Ее и так, конечно, уже не было, но я боялась, что при мирном раскладе Герман мог попытаться.
«Скоро буду» – это когда? Я знала, что Максим снимал квартиру где-то у Новочеркасской. Хотя, если ушел от Зои, наверняка нашел что-то другое. Или был на работе?
Домофон запищал минут через двадцать. Я открыла, прислонилась к стене в прихожей. Если уж и сейчас между нами останутся какие-то непонятки…
Додумать мысль времени не хватило. Максим не стал ждать лифт, быстро поднялся пешком. Вошел, посмотрел на меня. Потом увидел дверь на кухню с выбитым стеклом, в потеках крови…
– Твою мать! – он обнял меня, поцеловал – в лоб, в щеку, в самый краешек губ. – Сказала? Или сам догадался?
– Предположил. А я подтвердила. Хотя думала сказать завтра. Что-то такое нейтральное. Мол, извини, ничего не вышло, давай расстанемся по-хорошему. Но он увидел духи, случайно, и понеслось.
– Да, Генрих, мы сегодня с тобой одинаково небрежны, – Максим повесил куртку на вешалку. – Я после корпоратива ехал домой и тоже думал, что скажу что-то в этом роде. Но когда начались вопли на предмет того, где я был, что делал и вообще кто я такой… Тоже подтвердил.
– Да сволочи мы с тобой, Вайс, согласись, – я достала из тумбочки гостевые тапки. – Надевай, тут стекло везде.
– Сволочи-то сволочи, но это не метод. Давай куда-нибудь к свету.
Он вошел в гостиную, оглядел разгром, сказал пару энергичных слов. Поднял и включил торшер, жестом подозвал меня к себе.
– Так, губа несильно треснула, заживет. Если не будешь раскатывать трамплином.
– А я-то только раскатала.
– Значит, обратно не закатывай, пусть висит. Главное – не наступай. Сейчас больно будет, потерпи.
Максим осторожно ощупал мой нос.
– Похоже, перелома нет, только ушиб. Тоже до свадьбы заживет.
– До твоей? – не удержалась я.
– Можно подумать, тебе не доложили, что ее не будет.
– Я надеялась, ты сам скажешь.
– Нин, – Максим сел в кресло, за штаны подтащил меня к себе, и я оказалась у него на коленях. – Не сейчас, ладно? Не сегодня. Потом выясним, кто и насколько дурак. А пока Новый год никто не отменял. Только вот что. Давай мы завтра вернемся и все уберем. А сейчас поедем ко мне. Не дай бог еще Ипполит вернется.
– Не думаю. Он мне ключи швырнул.
– Но вещи-то не забрал? Да и вообще, сейчас примет на грудь и решит, что разговор не окончен. Стеречь тебя круглосуточно не получится, я завтра вечером уезжаю.
– Куда? – огорчилась я.
– К родителям в Архангельск. Пятого вернусь. Они еще ничего не знают. А должны были бы седьмого приехать сюда. Знаешь, я тогда уже почти взял билет на тридцатое. Ну, позавчера, в офисе. Через интернет. Оставалось только заплатить. И как будто под руку что-то толкнуло: отменить.
– Может, решил не портить родителям праздник такими новостями? – я обняла его за шею и потерлась лбом о висок.
– Нет. Ну, это тоже, но тогда такой мысли не было. Показалось вдруг, что не стоит уезжать. И ведь правда. Короче, Нин, послушай внимательно. Если он тебе позвонит, ну там вещи забрать или поговорить, скажи, что привезешь ему домой после пятого. Не знаю, скажи, что уезжаешь куда-нибудь. Я вернусь и отвезу сам.
– Еще чего! – возмутилась я. – Даже не думай.
– Так, девушка, твой голос даже не совещательный. Если боишься, что будет мордобой, – не будет. Ну если только сам полезет. Но я все-таки травматолог, знаю, что и как хорошо ломается. А вот поговорить с ним поговорю. Чтобы даже близко к тебе не вздумал подходить. Разве что сама захочешь.
– Не захочу. Но все-таки… Может, не стоит? Ну его к черту. Он, конечно, всегда был ревнивый психопат, но до такого никогда не доходил.
– Нин, без разговоров. Если один раз дошел, можешь не сомневаться, последним не будет. Никогда не бывает. Я в травме поработал, знаю. Давай, собирайся. Нет, если не хочешь, можем, конечно, и здесь прибраться по-быстрому…
Я встала. Дело было не в уборке. Менять постельное белье, на котором меньше суток назад спала рядом с другим мужчиной, – вот в чем была главная засада. Что-то настолько неприятное, что…
– Поедем. Только, Максим, надо на кухне немного сейчас убрать. Там кошмары – вонять будут. И присохнут так, что не отдерешь.
Он посмотрел на меня… странно немного посмотрел. Включил свет на кухне, посмотрел на разлетевшиеся по всей кухне ингредиенты салата, подобрал с пола розовое щупальце.
– Да, Нинка, с тобой не соскучишься, – сказал он. – Где у тебя веник, совок и тряпки? Я сам уберу, тут стекла полно. Одевайся.
Я махнула в сторону шкафчика под раковиной, достала из ящика стола таблетки – черт, черт, черт!!! – и пошла в ванную собирать всякие мелочи, вроде трусов, косметички и зубной щетки. А потом зависла перед открытым шкафом, раздумывая, что надеть. Новый год все-таки, правда.
– Надень то платье, – попросил Максим, стоя в дверях. – Ну то, которое тогда…
– Не получится, – фыркнула я. – В стирку бросила. Там пятно здоровенное. Сказать, от чего?
Он смущенно хмыкнул, а я вытащила узкое бирюзовое без рукавов. Сняла домашние штаны и футболку, натянула платье и подошла к Максиму, чтобы застегнул на спине молнию. Он приподнял мои волосы, поцеловал в шею и проворчал, потянув вверх язычок:
– Черта с два тебя из него вытряхнешь.
Я повернулась к нему, прижалась крепко-крепко. И сказала многообещающе:
– Так ведь чем дольше, тем интереснее. Вытряхивать? Нет?
– Ну не знаю, – не согласился Максим, и его руки опустились с моей талии ниже. – Я и так слишком долго ждал.
– А кто тебя заставлял ждать? – мои ладони заняли ту же позицию.
– Черт, Нинка, поехали уже!
Мы вышли на улицу. Красный Сандеро тосковал у парадной.
– Садись, я сейчас, – сказал Максим, отключив сигнализацию, и достал телефон.
Я устроилась на пассажирском сиденье, осматриваясь с интересом и чуть ревнивым любопытством. Словно хотела найти следы другой женщины, которая сидела на этом месте до меня. Максим закончил разговор и сел за руль, протянув мне снежок, завернутый в носовой платок.
– Прикладывай к носу, только не дави сильно. Сейчас в академию заскочим на минутку, а потом надо будет в магазин завернуть, у меня дома шаром покати.
– А ты где сейчас? – спросила я.
– На Кантемировской. Позавчера снял. Зоя уехала к родителям в Гатчину, но все равно не хотелось там оставаться. Вчера все вещи свои забрал. Так что у меня бардак не хуже твоего, разве что стекла нет битого. И кошмаров на стенах.
Я наблюдала за тем, как Максим ведет машину. Манера вождения может сказать о человеке столько, сколько не скажет самое тесное общение. Аксиома: каков человек за рулем, таков он и в жизни. Только это сразу видно, а в жизни можно маскироваться. Герман, к примеру, водил нервно, нетерпеливо, с раздражением, как будто постоянно куда-то опаздывал. Максим – наоборот: спокойно, уверенно, никому не мешая, и это мне очень нравилось.
– Пошли, – сказал он, припарковавшись у хорошо знакомого здания ВМА.
– Куда? – удивилась я.
– Рентген носа делать. И справку писать. Нас там ждут.
Я попробовала трепыхаться, но это было все равно что спорить с памятником. Протащив за руку знакомыми коридорами, Максим втолкнул меня в рентген-кабинет, где хмурый парень быстро сделал снимок моего злосчастного носа.
– Посиди здесь, – Максим оставил меня у кабинета и ушел.
Я уже успела перечитать всю наглядную агитацию на стенах и заскучать, когда он наконец вернулся и протянул справку с печатями, из которой следовало, что у меня перелом костей носа без смещения, ушибы мягких тканей и сотрясение мозга.
– Чего? – обалдела я. – Ты же сказал, что нет перелома.
– Так и нет, – он забрал у меня справку и спрятал в карман. – Это для Герочки твоего, на случай, если возникать будет. Аргумент.
– Не знаю, Максим, – поморщилась я. – Как-то это все…
– Согласен, – он посмотрел на меня жестко. – Противно, когда разборки между близкими в прошлом людьми выходят на такой уровень. И я очень надеюсь, что она не понадобится. Но пусть будет. А на нос два дня холодные компрессы, потом наоборот тепло. Если за неделю отек не пройдет, тогда к лору сходишь.
В магазине Максим застрял надолго – еще бы, все разгильдяи и трудоголики спохватились, что до Нового года несколько часов, а на стол поставить нечего. Наконец он вернулся с двумя набитыми пакетами.
– С ума сошел? – заворчала я. – Тебе уезжать завтра.
– Ну и что? – Максим беззаботно махнул рукой. – К тебе отвезем. Будешь меня ждать и жевать, жевать. Будешь?
– Жевать?
– Ждать!
Я улыбнулась, губа тут же напомнила о себе. Максим потянулся ко мне и тут же с досадой сдвинул брови.
– Ну что за черт, даже не поцелуешь тебя толком.
Фокин, поехали уже, а? Или ты не в курсе, что губы не единственное место, которое можно целовать?
Озвучивать мысль я не стала, но он понял. И резко взял с места.
Лесную я не то чтобы совсем не любила, но и позитивных эмоций она у меня не вызывала. Ассоциации были, пожалуй, с унылой февральской простудой. Впрочем, сейчас, снежным новогодним вечером, Кантемировская выглядела даже симпатично.
Максим остановился у старой кирпичной пятиэтажки.
– Хибара, конечно, так себе, но не было времени искать. Хотелось свалить побыстрее, и чтобы до работы не очень далеко. А попадалось или за хреналион денег, или совсем убитое. Или на выселках, причем с южной стороны.
По лестнице, пахнущей кошками, мы поднялись на второй этаж, вошли в тесную прихожую. Раздеваться там можно было только по очереди – чтобы не мешать друг другу. Едва дождавшись, когда я сниму сапоги и надену прихваченные из дома тапки, Максим притянул меня к себе.
– Нина, – прошептал он, опускаясь губами от уха к ямочке под горлом, – Ниночка… Мне это снится?
= 30.
А Новый год мы чуть не проморгали. Или можно было бы употребить любое другое выражение, гораздо менее приличное. Зачем, спрашивается, я платье выбирала? Могла бы в домашних штанах ехать, все равно через пару минут после того, как мы вошли в квартиру, его на мне уже не было. Потерялось где-то еще в прихожей.
Максим подхватил меня на руки. Обняв его за шею, я шепнула на ухо:
– Пуп не развяжется?
– Своя ноша не тянет, – возразил он и добавил в ритме марша: – Вдруг какой-то паучок-старичок нашу муху в уголок поволок.
– Эй, старичок-паучок, где у тебя тут свет включается? – спросила я, когда Максим втащил меня в темную комнату.
– Ты уверена, что стоит?
– Фокин, – я вцепилась ногтями ему под ребра, – если ты сейчас скажешь, что стесняешься и вообще предпочитаешь в темноте под одеялом, лучше отпусти, я домой поеду. Не этого я ждала миллион лет.
– А что, в офисе было похоже, что я стесняюсь? – его рука проделала рискованный маневр, категорически опровергающий мое предположение. – Просто фиговато тут. Не то это место, где бы я хотел с тобой в первый раз.
– А это все равно уже второй, так что ты в пролете. Включай давай, я хочу тебя видеть.
Комната действительно оказалась так себе. Не бомжатник, конечно, скорее, как номер третьеразрядной гостиницы. Разложенный диван, застеленный и накрытый покрывалом, по ширине был не больше кровати-полуторки. Вокруг стояли сумки и еще какие-то вещи.
– Стой-ка! – не успел Максим сгрузить меня на жалобно скрипнувший диван, как я вскочила и подбежала к окну, где из-за гоночного велосипеда торчал сноуборд. – Ты что, тоже на доске катаешься?
– И ты? – невнятно прозвучало из-под джемпера, который он стаскивал через голову.
– Плохо, – призналась я, разглядывая доску. – Года три уже не стояла.
На самом-то деле не стояла потому, что Герман закатил мне знатную истерику, когда мы ездили на Игору – горнолыжный курорт под Питером. Сам он катался как раз на горных лыжах, и ему показалось, что инструктор-сноубордист гладит меня по филейной части, показывая, как лучше делать разворот. С тех пор желания не возникало. Наверно, совсем уже забыла, как это.
– Да иди ты сюда уже, – Максим сдернул с дивана покрывало и сел на край. – Или тебе доска интереснее, чем я?
– Ну ты сравнил! – возмутилась я. – Это же доска!
Я подошла к нему – медленно-медленно. Сожалея, что белье на мне, скажем так, не самое-самое, чтобы ах какое. Не успела переодеть. И вспомнила рассказ приятельницы Оли о ее незадавшемся служебном романе.
«Представляешь, Нинка, – рассказывала она, – я по нему год с ума сходила. А он даже в мою сторону не смотрел. И вдруг заваливает ко мне в кабинет. Типа за справкой. И дверь на ключик закрывает. Изнутри. И начинает меня дико целовать. И руки под юбку тянуть. А на мне байковые розовые панталоны, как бабки носят. С начесом. Почти по колено. Тогда морозы были под тридцать, жалко придатки-то. Ну… в общем. Извини, говорю, но у меня… это. Так ничего у нас и не вышло. До сих пор жалею».
Я стояла между коленями Максима, а он всю эту беду с меня снимал. И улыбался – совсем не так, как обычно. У меня и так от его улыбки всегда дух захватывало, а уж сейчас… Глаза у него горели от нетерпения и предвкушения, и я тонула в его взгляде – то, чего мне так не хватало в ту ночь… которая, казалось, была так давно.
А еще я потихоньку его разглядывала. Ну что поделаешь, слабость у меня к красивым мужским торсам и задницам. Не совсем чтоб были качки, но с рельефом. Чтобы рука сама тянулась обвести его. У Максима с этим все было в порядке. Не атлет, конечно, да и где ему с таким режимом работы по качалкам бегать, но очень даже очень. Рука, в общем, тянулась, да. И я не видела причин ее удерживать.
А вот задница как раз вызывала вопросы – хотя бы уже потому, что сидела на диване, да еще обтянутая джинсами. Тогда как я стояла перед ним полностью обнаженная.
– Ну и? – поинтересовалась я.
Тональность его улыбки несколько поменялась – стала смущенной.
– Ты ржать будешь, – он закусил губу и опустил глаза.
– Насколько я помню, ничего там особо смешного не было. Все в полном порядке. Во всяком случае, на ощупь. Или у тебя там татуировка похабная?
– Ну смотри, я тебе предупредил, – Максим отодвинул меня, встал и начал расстегивать ремень. – Я, знаешь ли, ничего подобного не планировал. И не ожидал.
Когда он снял джинсы, я захохотала и рухнула на диван. На нем были фиолетовые семейные трусы с Лунтиками.
– А помнишь, как ты мои в больнице обстебал? Со скелетами? Это тебе обратка прилетела.
– Все уже, не над чем больше смеяться, – проворчал Максим.
Я повернулась к нему – и шутки закончились. Он наклонился надо мной, и я потянулась в истоме, отдавая себя его поцелуям и ласкам. И если о чем-то жалела, так только об одном: что проклятая губа не позволяет целовать его в ответ так, как мне бы хотелось.
Теперь все было иначе – без спешки, без чувства вины, без горького «что потом?». Это было настоящее счастье – казавшееся невозможным, долгожданное и все же неожиданное. Каждое его прикосновение отзывалось во мне горячей волной удовольствия, острого, сладко мучительного, нестерпимого. И все равно хотелось большего. Стать единым целым, слиться в одном порыве, проникая, растворяясь друг в друге.
Сбившееся дыхание, пересохшие губы, проступившая испарина. Движения – навстречу, ближе, еще ближе. Тело, сжавшееся в тугую точку за секунду до того, как по нему пробежит сверкающей спиралью судорога наслаждения, а под закрытыми веками вспыхнет ослепительное пламя.
Ленивые, расслабленные ласки – узнавание, изучение друг друга. Ласки, которые постепенно снова становятся жадными, лихорадочно нетерпеливыми, потому что никак не насытиться, не остановиться.
– Без десяти двенадцать, – с удивлением сказал Максим, посмотрев на телефон, когда мы в очередной раз с сожалением оторвались друг от друга. – А шампанское мы в холодильник поставить забыли.
Он встал и пошел на кухню, а я с удовольствием отметила, что с задницей у него тоже все окей. И что я, кажется, снова его хочу. Да что там кажется, определенно хочу. Кошмар…
Шипение, хлопок, энергичный возглас. Хлопнула дверца холодильника, Максим вошел с двумя стаканами, в которых шампанское пенилось где-то до половины.
– Извини, я очень старался, но… Мою кухню завтра тоже придется оттирать. Это все, что осталось. И бокалов нет. Теплое, зараза. Но я льда бросил.
Я втайне порадовалась, потому что пропущенная таблетка занозой сидела в памяти. Пара глотков – еще ладно. И объяснять не придется, почему так скромно. Я твердо решила, что не скажу ничего, пока все не выяснится. А если обойдется, то и вообще не скажу.
Максим нашарил на тумбочке пульт, включил телевизор, и мы даже успели услышать последние фразы президентского поздравления.
– С Новым годом, ВладимВладимыч, – сказал он. – А как Питер?
– Он обещал, что все изменится после Нового года, – улыбнулась я.
– Он знал, – кивнул Максим. – И как, не ревнует?
– Нет. Ты ему нравишься.
Я подумала, что Герман предложил бы вызвать психперевозку, заикнись я о чем-то подобном.
С последними ударами курантов мы чокнулись стаканами, выпили противное теплое шампанское, в котором плавали здоровенные куски льда.
– Я люблю тебя, – тихо сказал Максим и очень осторожно поцеловал меня, едва коснувшись губами.
– И я тебя…
Поставив стакан на тумбочку, я встала и подошла к окну. Зябко обхватила себя руками под грудью. Это было больше, чем я могла вместить. Как будто мироздание испытывало меня на прочность, то отчаянием, то счастьем, бросая из холода в огонь. Глаза предательски защипало.
– Ну что ты, Ниночка? – Максим обнял меня, прижал к себе. – Теперь все будет хорошо. Помнишь, как ты плакала на подоконнике, когда Макаров тебя пытался сожрать? Мне тогда так хотелось тебя поцеловать…
За окном грохотало, небо расцветало сверкающими огнями, в телевизоре началось какое-то буйное веселье, а мы так и стояли, обнявшись и глядя в темноту.
– Не замерзла? – Максим еще крепче обхватил меня. – Нин, ты будешь смеяться…
– Опять? – фыркнула я, с удовольствием втягивая распухшим носом запах его кожи. – Фокин, да ты клоун какой-то.
– Я есть хочу страшно. А ты?
– И я.
Мы немного поспорили, стоит ли одеться и пойти на кухню, но решили, что лучше притащить пакеты из супермаркета прямо к дивану.
– А потом будем на крошках спать, как две принцессы на горошине, – проворчала я, роясь в пакетах и вскрывая упаковки.
– Тогда не будем спать.
– Нет, ты не клоун, ты маньяк.
– Да, а что? Я, знаешь, такой клоун-маньяк, – Максим схватил меня за попу, и я взвизгнула от неожиданности. – Как в триллерах.
Мы сидели на диване, таскали копченую колбасу и ветчину из нарезок и запивали соком прямо из пакета – по очереди.
– По ходу, мы весь год обречены трахаться, пить всякую дрянь и жрать непонятно что, – заметила я. – Как встретили, так и проведем.
– За первое я готов потерпеть второе и третье.
– Ну… пожалуй, – согласилась я, зевнула и поморщилась: губу снова засаднило. – А теперь ты будешь смеяться.
– Спать хочешь?
– Ужасно, – призналась я. – Уже и не помню, когда спала нормально. Последний раз еще до корпоратива.
– Я тоже. Давай ложиться. В душ пойдешь? Сейчас полотенце достану.
Пока я мылась, Максим убрал все в холодильник, перестелил сбившиеся простыни.
– Нинка, ты не храпишь? – спросил он, когда вернулся из ванной и забрался под одеяло, подвинув меня к стенке.
– Вроде нет, – пробормотала я, проваливаясь в сон. – А ты?
Он что-то ответил, но я уже не услышала.
= 31.
1 января
По правде, открывать глаза было страшновато. Нет, не приснилось. Тепло мужского тела, судя по всему, вполне готового к подвигам, рука на бедре, дыхание на шее. Но неужели это правда тот, о ком столько мечтала? Впрочем, страх был мгновенным – как можно ошибиться? Я повернулась к Максиму.
– Привет! – сказал он. – С Новым годом! Тебе тоже было страшно просыпаться?
Вместо ответа я попыталась уткнуться носом ему в плечо, зашипела от боли и тут же оказалась лежащей на нем сверху. И дальнейшее развитие событий сомнения не вызывало.
– Если я сейчас не выпью таблетку, то потом забуду, – пробормотала я с досадой.
– О господи! – закатил глаза Максим. – Беги давай быстрее, я тебя жду.
Ну бежать, я все-таки не стала, пошла медленно, дав ему возможность полюбоваться. Не топ-модель, конечно, но особых поводов стесняться своей фигуры у меня никогда не было. А по пути подумала, что, возможно, и смысла никакого в этих таблетках уже нет. Но тут же эту мысль отогнала пинками. Буду об этом думать, свихнусь за десять дней.
Утренний секс мне всегда нравился больше вечернего-ночного. Несмотря на побочку в виде помятой за ночь физиономии и нечищеных зубов. Но выпадало такое удовольствие нечасто. Поэтому сейчас я чувствовала себя ребенком, которому отдали на разграбление магазин игрушек. Помимо того, что по утрам, в отличие от вечера, я готова была скакать зайчиком, в занятиях любовью при дневном свете чудился мне какой-то особо тонкий, изысканный и поэтому притягательный разврат. Похожий на Каменноостровский проспект.
Все это я и выложила Максиму, когда вернулась. Ни капли не стесняясь. Откуда у меня взялась такая уверенность, что мы на одной волне? Трудно сказать, но я не сомневалась, что это так.
– Я тоже люблю утром, – сказал он, наклонившись надо мной и легко, щекотно целуя живот. – А еще – говорить об этом. И чтобы меня за это не считали гнусным извращенцем.
– Говори, – разрешила я. – Будем оба гнусными извращенцами. Вместе веселее.
– Ну тогда слушай, – он медленно-медленно, по миллиметру, опускался все ниже и ниже…
Из постели мы вылезли ближе к обеду. Только потому, что Максиму надо было собраться, да еще и прибрать у меня не мешало, хотя бы немного. Вообще-то я готова была пожертвовать его помощью ради нескольких лишних часов за более приятным занятием, но он не согласился.
На кухне ноги липли к кафелю: шампанское разлилось по всему полу и высохло.
– Давай так, – предложила я. – Ты собирайся, а я пол помою и что-нибудь параллельно приготовлю.
Наверно, это была не самая лучшая идея.
– Нин, не обижайся, но ты вообще готовить умеешь? – осторожно спросил Максим, старательно распиливая ножом яичницу.
Я покраснела.
– Извини, пока пол мыла, немного пережарилось. Но если честно, готовлю я не очень. Маловато практики было. А в последнее время вообще не готовила.
– Твой что, повар?
– Нет, журналист. Мы вместе учились. Отец у него повар. А у него самого хобби такое – готовить. Так что на кухне я в основном ела. А ты умеешь?
– Ну как тебе сказать? – задумался Максим. – Большую часть взрослой жизни я один жил. Сначала в общаге, потом снимал. Так что умею. Но вряд ли намного лучше, чем ты. Так что насчет того, что есть придется непонятно что, боюсь, ты была права.
– Главное – чтобы не пить теплое шампанское со льдом, – фыркнула я. – Кстати, давай мы на метро поедем? Здесь рядом, там рядом. Поезд во сколько у тебя?
– В девять.
– Могу тебя на Жорке отвезти на вокзал. А потом встречу.
– Хорошо, – согласился он.
Приехав ко мне, мы сразу занялись уборкой. Хорошо хоть мне хватило ума переодеться в домашнее в ванной, иначе мы бы вообще ее не начали. Орудуя пылесосом, я просто диву давалась, как Герман умудрился устроить такой разгром всего за несколько минут. Жальче всего мне было елочные игрушки, некоторые остались еще от моей прабабушки. Максим поставил елку на место и снимал с нее разбитые.
Закончив с гостиной, мы перешли на кухню. С пола Максим салат собрал накануне, вместе с осколками посуды, но вот стены пришлось отчищать от сливочного соуса – благо, обои моющиеся.
– Хорошо хоть ремонт не надо делать, – сказал он. – А что с дверью?
Двери исполнилось в обед сто лет, когда-то она была покрыта лаком, но он весь облез, и потеки крови въелись в светлое дерево намертво. Да и вставить в нее новое стекло казалось проблематичным.
– Может, вынести ее к черту на помойку? – предложила я. – Не хочу я жить с кровавой дверью.
– Можно покрасить.
– Я давно хотела новую поставить. Так что давай, хирург, начинай ампутацию.
– Легко, – кивнул Максим. – Есть топор или ломик? Или что-нибудь в этом роде?
– Под низ подложить? Нет. В машине гвоздодер есть.
– Не пойдет. Ладно, попробую так.
Он приподнял дверь и довольно легко снял ее с петель.
– Помочь тебе на помойку вынести? – предложила я, втайне надеясь, что он откажется.
– Ну я ж не Ленин, чтобы мне стопицот человек помогали бревно нести. Что мне какая-то дверь, я вчера тебя на руках целых пять метров нес.
– Вот сволочь, – пробормотала я, тихо радуясь, потому что рассчитывала за время его отсутствия поменять постельное белье. Ну совершенно не хотелось это делать при нем.
– Угу, – кивнул он. – Сволочь. Сейчас вот дверь на помойку сволоку.
Получив подробные инструкции, как найти помойку и оставить там дверь понезаметнее, потому что за крупногабаритный мусор могло прилететь по башке, он ушел. Я торопливо стала перестилать белье, но не успела. Максим вернулся, когда мне оставался последний пододеяльник, и я застыла, как будто меня застукали на месте преступления.
Покачав головой, он подошел, взял пододеяльник у меня из рук и ловко заправил в него одеяло. Положил его на кровать, накрыл покрывалом и повернулся ко мне.
– Нин, все нормально, успокойся, – он обнял меня, помолчал немного. – Мы сейчас в такой ситуации, что будет еще много неловких и неприятных моментов. Вот так из одних отношений перепрыгнуть в другие – это непросто. Но главное – что мы теперь вместе, да? – я кивнула. – Знаешь, давай кофейку выпьем и поговорим. Чтобы никаких неясностей не осталось.
Кофеварки у меня не было – Герман такой кофе не признавал. Себе он варил в джезве, а я заваривала прямо в чашке через бумажный фильтр. Я засыпала кофе в джезву, залила водой, поставила на плиту.
– Скажи, а когда ты на меня внимание обратила? – спросила Максим, сидя за столом у меня за спиной. – В смысле, когда я тебе понравился?
– Ну точно не на Выборгском шоссе, – ответила я, не оборачиваясь. – Наверно, в больнице, перед операцией. Или после. Когда ты меня за грудь лапал.
– Чего? – удивился Максим. – Это когда?
– Когда показывал моей маме, как бандаж на ребра надевать. Тогда еще Германа принесло, и он, мягко говоря, прифигел.
– Слушай, я правда не помню. Для меня пациентки женщины не больше, чем, извини, трупы в морге. Хотя… наверно, с тобой все-таки какую-то защиту пробило, зачем-то я ведь тебе позвонил и справку привез. Хотя никогда так не делал.
– Нормально, – фыркнула я и поставила перед ним чашку. – А в тебя там все тетки влюблены были. Только о тебе и разговоров.
– Ну, это хорошо. Позитивный настрой – плюс для выздоровления. Главное, чтобы в меру. Знаешь, я когда только начал оперировать, заходил в женские палаты и говорил: «Ку-ку, мои красавицы». Тетки млели, но потом меня все стали звать доктор Ку-ку, а это уже было обидно. Кстати, справка-то тебе пригодилась? Я так и не спросил, чем все дело с аварией кончилось.
– А ничем. Полгода прошло, дело закрыли за истечением срока давности. Можно было за обоюдку пободаться, но слишком много времени и нервов. Да и Жорик бы за это время сгнил. Кстати, из-за той справки мы с Германом тогда и расстались.
Я рассказала ему, как все было, и Максим долго молча смотрел в чашку.
– Если б ты сразу сказала, Нина… Просто намекнула бы...
– Я потом знаешь как жалела? Помнишь, когда я болела и ты пришел? Ты тогда еще сказал: «Отправь мужа в аптеку». Я хотела сказать, что никакого мужа в наличии не имеется, но ты о чем-то другом заговорил. А потом…
– Да, потом… – вздохнул Максим. – Знаешь, Нин, я понял, что ты мне нравишься, когда мы с тобой в кафе разговаривали. После экскурсии. И даже не знал, предлагать тебе работу или нет. Подумал, что будут проблемы. В резюме у тебя было написано, что ты не замужем, но я думал, что у тебя серьезные отношения.
– Да так и было, Максим. Мы почти шесть лет вместе прожили.
– Понимаешь, я не знал, смогу ли удержаться просто на симпатии. У тебя все серьезно, у меня Зоя. Но все-таки рискнул.
– Забавно, – усмехнулась я. – А я думала, соглашаться или нет. По той же самой причине. Я же знала, что у тебя Зоя.
– Откуда? – удивился он.
– Ты ей звонил из ГАИ. И потом еще, из пекарни, спрашивал, какой хлеб купить. Я тоже решила рискнуть. Надеялась, что это будет так, легкая влюбленность. Чтобы было ради кого новые юбки покупать и прически делать.
– Так это ты для меня покрасилась? – Максим протянул руку и дернул меня за хвост.
– Нет, это уже потом, назло врагам. Ты ушел тогда… ну, когда я болела… а я поняла, что люблю тебя. И так стало хреново… Нет, вру. Сначала как раз наоборот – эйфория. Каждый день ждала, когда ты позвонишь. Просто твой голос услышать. Хотя и знала, что все безнадега. А когда на работу вышла…
– Подожди, – перебил меня Максим. – Ты же тогда сказала… как-то по-дурацки. Юлька тебя еще спросила...
– А, вернулся ли Карлсон. Мы с ней разговаривали как-то, и я ей сказала, что разошлись с Германом. И что уже тысячу раз расходились и снова сходились. И она сказала, мол, ничего, прилетит твой Карлсон обратно. Только все несколько в обратной последовательности получилось. Я сказала, что прилетел, когда ты с тортом пришел: ах-ах, мы с Зоечкой заявление подали. И тебе это точно не понравилось, я видела.
– Не понравилось? – хмыкнул Максим. – Да я тебя убить был готов. Я ведь тогда с Зойкой поругался и ушел. Думал, все, хватит. И если б я знал, что ты одна...
– А вот не надо! – возмутилась я. – Я это сказала, когда вы уже подали заявление, а не до того. Какого черта вообще?
– Не знаю, Нин. Какое-то затмение нашло. Она пришла, ходит, говорит что-то. А я на тебя смотрю через стекло и думаю: все равно ведь ничего с тобой не получится. У тебя есть фактически муж, и я тебе как собаке пятая нога. Ну и махнул рукой. А она: давай заявление подадим. Ну давай, говорю. В конце концов, мы с ней почти два года вместе были, я думал, что люблю ее. Несмотря ни на что.
