Текст книги "Записки переводчицы, или Петербургская фантазия (СИ)"

Автор книги: Татьяна Катерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Он задумчиво погладил бороду.

– А у меня здесь воздуха много, аллергией мы с Трехой не страдаем и используем печатную продукцию по прямому назначению – читаем и наслаждаемся. Так что считайте меня еще и библиофилом.

Он очень старательно ухаживал за мной: развлекал разговорами, энергично звенел соском медного умывальника, помогая мыть руки. Потом красиво расставил чайную посуду, разрезал кулич, развернул шоколадку, выложил белую горку пасхи. Последней в пакете была найдена бутылка кагора. Василий извлек ее на свет, склонив по-вороньи голову набок, осмотрел находку, держа за длинное горлышко, с нежностью взвесил в руке, блеснул карим глазом и убрал за книги.

– Эх, с глаз долой – из сердца вон! Не буду: запойный я, Анна Александровна, могу праздник испортить.

Но я уже не боялась и, глядя на довольного спасенного Треху, свято верила в порядочность его хозяина. Однако поддеть все-таки хотелось.

– Боитесь выпить и встать на путь грязных сексуальных домогательств?

– Так я с него никогда не сходил, матушка, зачем для этого пить? Это мой путь по жизни, я всегда готов. Только путь этот не грязный, а полный веселья и радостных сюрпризов, уж поверь старому секс-инструктору.

Мне вдруг стало смешно, хотя я для порядка состроила гримасу и дала понять, что такие неприличные речи оскорбляют мой филологический слух.

– Ну извини, извини! Тебе этого не понять, ты же фея! А мне нужно обязательно накуролесить, хулиган я!

– А это как?

– Каждый раз по-новому бывает, главное – выпить. Однажды я подумал, что птица, и вышел в окно. Так что давай лучше за праздничек чаю вскипятим, нам здесь до заката сидеть. Или ты не хочешь на единорогов смотреть?

– Разумеется, я хочу посмотреть на единорогов! Кто еще их покажет, как не вы?

Он был милым! Кошмарный Василий был весьма обаятелен, и мне нравились его ухаживания. Нет, безусловно, между нами нет ничего общего и подобные романы, как правило, плохо заканчиваются, но что же делать, если мне хорошо и уютно в этой комнате под крышей и не хочется уходить? Я грелась в лучах его энергии и чувствовала, как моя заснувшая, казалось, навеки душа вдруг начинает шевелиться. Конечно, если он себе что-то позволит, получит чайником по голове. Интересно, а я, случайно, не ханжа?

– Вот сейчас, точно, на монаду похожа! Как будто сидишь на спинке стула. Греешься под солнышком и крылышками прозрачными машешь – медленно-медленно...

– Послушайте! Я видела монад в Крыму: они, когда не летают, очень уродливые! Похожи на крошечные высохшие щепочки.

– Не обижайся. Ты создана для полета – я тебя так вижу своим художественным воображением. Именно когда твоя душа парит над повседневностью, ты безумно красивая!

Он встал – мышцы топорщили рубашку, как надкрылья. Красивая все-таки фигура у этого цыганского ангела! Подошел к полке и достал какую-то фотографию.

– Возьми, мать, это тебе. Сфоткал двадцати лет от роду, когда в Польше по обмену был и понятия не имел, что ты есть на свете. А теперь дарю – видишь, как информационное поле работает.

Я с удивлением рассматривала поблекший черно-белый снимок в деревянной рамочке: там был холм, размытые деревья вдали, на переднем плане лежал камень с тремя коронами.

– Это что?

– Ты же из Мнишеков, Анна Александровна? По крайней мере, я тебя так понял. Значит, твоя историческая вотчина – Самборский замок.

Меня передернуло: опять эта тема! Опять кольцо...

– Отчасти! А вот вы-то откуда?

– Не знаю, – чистосердечно признался Василий, – слишком много во мне намешано. Я сам не знаю, какой и за кого – за черных или за белых? Люблю поститься и молиться – ощущения непередаваемые, Анна Александровна! Но и погулять люблю! Это же ужас какой-то! Комнату потерял, чуть не убили меня, а раскаяния нет! И боюсь, не будет... Когда росписи поновляю, сердце начинает сильнее биться и слезы на глаза наворачиваются. Только есть такие умения, каких лучше бы не было: иногда смотрю на человека и уже все про него знаю.

– Вы ясновидящий?! Как вас терпят в монастыре?

– Сестры ведь тоже с понятиями, они мудрые. Я в этом никоим образом не виноват и этим даром пользоваться не хочу! Однако это – природа, можно сказать геном, передалось от матери, или бабки, или прабабки, как цвет волос и глаз.

– Ваша матушка умела гадать?

– Умела, к сожалению, и у меня поневоле порой получается. Вот сейчас получается! – Он наклонился ко мне и тихо, серьезно сказал: – Я хотел предупредить, что кольцо у тебя дурное. Боюсь, подставили тебя с этим камушком: может, и не ангельское око, а сатанинское. Ну на что оно тебе? Верни, пока не поздно, откуда взяла.

– Ничего я не брала. Один антиквар вручил! Тут салон неподалеку.

Я покраснела и рассердилась. Мысленно я уже привыкла носить герб Мнишеков, и эта эксклюзивность была приятной. Но в его словах была странная правда, от которой мои нервишки натянулись и задрожали как струны. Теперь я поняла смысл выражения «играть на нервах»! Василий – играл, и играл виртуозно, оживляя в глубине памяти тот нереальный вечер. При словах «сатанинское око» вспомнились волчьи, прищуренные глаза Уса, которые глядели (или следили?) сквозь табачную дымку. Честно говоря, кольцо он буквально всучил – и я почему-то взяла... На душе стало неуютно, и собеседник сразу это почувствовал.

– Вот видите. – Василий задумчиво посмотрел на мое растерянное лицо. – В душе вы понимаете, что я прав, моя доверчивая Анна Александровна! Тем более что никаких антикварных салонов в округе я не знаю.

И почему-то я ему все рассказала!

– Очень плохо, Анна Александровна! По-моему, он просто перевел стрелку, и теперь вы крайняя.

– Ну откуда вы знаете? Откуда?

– Интуиция и немного логики.

– Не интересничайте, пожалуйста! – жалобно попросила я. – Мне страшно.

– А я не интересничаю! Это голая физика.

– В физике я вообще ничего не понимаю.

– Но воображение у вас имеется? Помните, я сравнивал время с катушкой ниток, которые наматываются на ось вечности? И витки где-то могут совпасть, лечь один на другой – тогда получится ловушка времени, через которую можно перейти на другой виток прошлого или будущего. Смотрите, что я покажу! Это не компьютер, а солидные старые издания, где фотошоп исключается.

Он достал увесистую стопку книг и журналов и плюхнул на стол. Почти везде торчали хвосты закладок.

– Я, уважаемая Анна Александровна, обожаю разгадывать загадки истории, и тема Самозванца – одна из моих любимых. Все думаю, был ли он Рюриковичем или не был?

– И что?

– Не отвлекаемся! Не в нем дело... Женщина, в которую влюблен мужчина, – это ключ ко всем загадкам. Посему я внимательно изучал Марину, потом мои занятия прервались из-за недостатка времени. Вот смотрите...

Он медленно переворачивал страницы, демонстрируя портреты, и везде левая кисть Марины была жирно обведена фломастером.

– Видите?

– Ничего не вижу!

– Правильно, потому что на руке ничего нет. А было! На всех этих картинах раньше было кольцо. Я его прекрасно помню и, когда вы лежали бесчувственная в моей сторожке, я не без удивления рассматривал аметистовый перстенек. Сначала не мог вспомнить, где видел. Затем вспомнил, стал листать и... Ни одного портрета с кольцом – как в воду кануло! Я стал думать и понял, что вы в опасности. И поверьте, только этим объясняется навязчивый интерес к данному украшению. Еще во время дождя хотел поговорить, но вы позорно бежали...

– Да погодите вы! – У меня от ужаса пересохло во рту. – Какая опасность? Все участники этой истории давно мертвы. Вы намекаете, что могут обвинить в краже музейной ценности?

– Теоретически и это возможно. Однако мой кладбищенский опыт показывает, что смерть – понятие относительное.

– Относительное?

– Конечно! Не допускаете, что говорили лично с атаманом Усом, а не с его потомком? Как вам такая идея? Одержимый мыслью о родовом проклятии, Ус мечтал избавиться от кольца – и это ему удалось! Теперь вы крайняя.

– В к-каком смысле? Что вы имеете в виду?

– Ну вот скажите: Марина может без боя отдать волшебное кольцо? Тем более что оно по праву ее. И если атаман пробрался сюда, то почему она не может пойти по его следам?

Глава 12

Наступила мертвая тишина. Сначала я почувствовала, как поплыли перед глазами Маринины портреты. Затем лицо ее изменилось: глаза ожили, стали блестящими, она усмехалась, как гоголевская панночка. Потом погрозила мне пальцем и ехидно подмигнула, кривляясь... Я зажмурилась, захлопнула книгу и смахнула всю эту макулатуру со стола.

– Тише, тише, Александровна! Ты чего? Или почудилось что-нибудь?

Василий говорил с легкой иронией, но из-под спутанных черно-седых завитков смотрели пристально вороньи глаза – просто прожигали меня насквозь.

– Вы знаете что-то! Вы все знаете!

Сердце колотилось как бешеное, и страх накрыл волной. Господи, помоги! Помоги, если Ты есть, а я верю, что Ты есть! Во что я ввязалась? Клянусь, больше никакой мистики, я выброшу это кольцо – только помоги уйти отсюда живой и невредимой! Проклятое любопытство и жажда приключений...

– Я хочу домой! Я пойду домой.

– Уже поздно... – спокойно возразил Василий, прислушиваясь.

Треха тоже напрягся и повернул морду к двери. И я поняла, что путь к отступлению отрезан, потому что затылком и спинным мозгом ощутила, как в доме появился кто-то еще. Эта сущность неторопливо и легко поднималась по лестнице! Шаги были почти невесомыми: кто-то как будто не ступал, а скользил по наклонным доскам, иногда случайно касаясь ногой опоры. Потом скрипнула дверь.

– Это Марина?!

– Валентина!

– Дядя Василий!

Три крика – три имени! – слились в один вопль, дополненный звонким Трехиным гавком. И сразу стало тихо: мы оторопело взирали друг на друга, пытаясь осознать случившееся.

В дверях стояла девица лет двадцати восьми и, приоткрыв от удивления рот, пялилась на меня. Рядом с ней померкла бы даже Алиса, потому что девица была просто сногсшибательной, но абсолютно не вписывалась ни в какие эстетические стандарты. Это было нечто невообразимое – рубенсовская красотка, беззастенчиво покинувшая пространство холста и музейные залы: высокая, длинноногая, с красивой шеей, при этом намечался мягкий животик, присутствовали круглые бедра и фантастический бюст. Вошедшая явно никогда не подвергалась воздействию спортивных тренажеров – это был дикий и прекрасный цветок, полный собственного достоинства. Ее совершенно не смущали некоторые особенности, которыми не обладали рубенсовские модели: голова, бритая под ноль, отсутствие переднего зуба, хотя все остальные были белые и ровные как на подбор, и фиолетовый синяк на левой скуле.

Образ, поражавший воображение, дополняли: расстегнутый ватник, мужские брюки галифе и мужская же рубашка без выточек. Удивительно, но этот антидамский наряд делал ее чертовски привлекательной. Коленки, как круглые чаши, выпирали сквозь узкую нижнюю часть штанов; бедра вольготно утопали в верхних парусах и казались еще шире и круглее; грудь мягкими упругими яблоками напирала изо всех сил, пытаясь прорвать белую ткань рубахи. Видимо, чтобы облегчить спелым плодам борьбу, ворот был расстегнут чуть ли не до пупа.

Я видела, как Василий сконцентрировался на ложбинке между сладкими выпуклостями, которые волнообразно поднимались и опускались в ритме с дыханием. Однако все-таки он был джентльменом и, сделав усилие, перевел взгляд на меня.

– Дамы, знакомьтесь! Это Валентина. А это Анна... Александровна. Кстати, Валентина, почему опять без предупреждения пришла? Ты здесь не хозяйка. Я же просил...

– А это сюрприз, дядя Василий! Я тебя с праздником пришла поздравить. Подарок принесла... Хочешь двери-то небесные открыть в честь праздничка?

Она пошарила в кармане штанов и достала жестянку из-под китайского чая: на золотом фоне порхали клювастые длиннохвостые птички.

– Этой дрянью я не балуюсь, сколько раз говорить! – болезненно поморщился Василий. – Я же художник, я и так знаю тропы в тонкий мир. Все внутри человека, деточка! А небесное узрим после окончания нашего земного бытия. Куда торопишься, Валентина?

– Ну, немножко-то можно, чтоб расслабиться! А вы будете?

– Что это? – спросила я и тут же поняла – что.

Девица хихикнула:

– Это трава счастья! Сон-трава. Дурман-трава. Слыхали про такую?.. А вы штучка непростая, гостья дорогая! Вещи у вас будь здоров! Сапоги, наверное, десять тыщ стоят? Сколько это в еврах будет? А, дядя Василий?

– Не трудитесь считать, они дороже, чем вы думаете.

– Ты теперь, наверное, со мной раздружишься? Чего там Валентина, когда такая тетя пришла!

Яблоки возмущенно шевельнулись, нижняя пуговка неожиданно отскочила и звонко шлепнулась на пол. Василий вскочил как ужаленный и кинулся к книжной полке.

– Дамы, не ссорьтесь! Щас... Тут кое-что есть... Нужно выпить – за праздник, за встречу!

Они радостно налегли на кагор; я пропускала. Валентина помягчела, разрумянилась и, уверенная в собственном превосходстве, снисходительно косилась на меня.

– А дяде Василию вы кем будете? Я сначала подумала, мамаша приехала, потом присмотрелась – вроде не старая. Может, сестра?

– Все люди – братья и сестры, – торопливо вставил Василий.

– Просто вы какая-то безвозрастная! Вы похожи на мою учительницу. Хорошая была женщина, только вся замороженная, как вы. Сейчас говорят – закомплексованная. – Валентина рассмеялась. – Вот! Нашла точное слово. Ну разве так можно? Сейчас мы разомнемся, и вам обязательно нужно будет попробовать. – Она кивнула на чайную коробочку. – Иногда помогает, хотя не всем. Давай-давай, льдинка, оттаивай! Такое увидишь – возвращаться не захочешь!

Валентина, ничуть не стесняясь, запустила пятерню в гриву нашего кавалера. Василию было приятно, но он мягко отстранился.

– Так все-таки кем тебе приходится Анна Александровна?

– Аня – моя спасительница, жизнь мне спасла! И вдохновительница – хрустальная монада...

– Знаю этих монад, – лениво сказала Валентина, – я ж из Крыма приехала. Однодневки они... Хламидомонада, дай шоколада... Водоросль ты, а не монада! – И она снова рассмеялась, закинув голову и сверкая щербиной в белой линии зубов. – Скучно сидим. Оба вы какие-то отмороженные... Давай сыграем, дядя Василий! Монаду удивим.

Она наклонилась, я почувствовала душистый приятный запах и по привычке спросила:

– А что у вас за духи, Валентина?

– Это у тебя духи, – рассердилась девица. – По пять тысяч рублей! А я просто вчера в бане была. Считай, аромат молодости – так дядя Василий говорит.

– Нет, точно, нужно сыграть! А то Валентина злиться начала! Ты ведь тоже хулиганка, девочка моя?

– Точно так, дядя Василий, – усмехнулась девица.

– Только не вздумай тут раскардаш нам устроить, я не потерплю, – предупредил Василий, хотя не очень уверенно.

Он быстро нырнул под стол, минуту кряхтел и копался, как сурок в норе, потом вынырнул, красный, довольный, сжимая в руках потертый чемоданчик. На шее висел маленький пузатый африканский барабан.

– Знаете, Анна, в одном мы с Валентиной сходимся – в любви к экзотической музыке! Вы как? Согласны послушать? По-моему, это и есть настоящий проход в тонкий мир! И без всякой дряни...

Он звонко щелкнул замками, и я увидела на дне чемодана большую тростниковую флейту Пана и маленькую, похожую на свирель.

– Видала? – Василий осторожно и нежно поднял с газет огромную флейту. – У настоящего индейца купил, правда, он отобрал все деньги.

Он тихонько дунул, и от густого тягучего звука у меня сладко заныло сердце.

– Между прочим, флейты известны уже в каменном веке. Их делали из костей грифа... О как!

– Дай, дай. Дядя Василий! Дай мне!

Валентина выхватила флейту, но она была ей явно неудобна и вели-ка – звук получился тонкий и слабый, как свист закипающего чайника. Я не выдержала и злорадно хихикнула, радуясь, что самоуверенная Андромеда опростоволосилась.

– Чего ты? Я, кстати, четыре курса музучилища окончила! Могла бы в консерватории учиться.

– А почему не училась?

– Почему? Ах ты... Тварь ты! Из-за таких, как ты, и не училась! Из-за аллигаторов поганых... Крокодилы вонючие!

Ее глаза сверкнули и стали бешеными. Мне показалось, что флейта сейчас полетит мне в голову, однако Василий успел поймать свою Андромеду за талию. Его объятия подействовали просто магически – припадок классовой ненависти угас. Девица обмякла и замерла, прислонив бритую голову к мощному плечу и блаженно зажмурив глаза. Я даже подумала, что она сейчас заснет.

– Не надо так, Аня, не надо... Валентина злая, но ты ее лучше пожалей. Аллигаторами Валька олигархов называет, то есть тех, кого считает богатеями. Ситуация одна была, когда ее чуть не слопали, и она немножко того... Поняла?

Он мягко подтолкнул девушку. Сам взял флейту Пана, Валентина вооружилась маленькой классической флейтой. Минут пять она ее рассматривала с самым серьезным видом, и лицо ее менялось, светлело. Потом они встали напротив, как соперники на поединке, не сводя друг с друга глаз. Девушка прошлась по звукоряду, щелкнула пальцами: «Раз, два, три – жги!» – и началось...

Зазвучала ритмичная мелодия, немного грустная, немного дикая, она шептала и пела, как волшебная речка в древнем лесу. Сначала вела Валентина, затем инициативу перехватил Василий. Они с упоением импровизировали: звук нарастал, мелодия убыстрялась. Это был уже не речной рокот, а древняя и грозная молитва: Перуну? богине смерти? ветру? Или другой таинственной силе? Я мысленно попросила, чтобы не услышали в монастыре, иначе не миновать страшного скандала и позора. Музыканты же обо всем забыли и вошли в раж: флейты воинственно взвизгивали и стонали, как умирающие жертвы; подключился и барабанчик, который, несмотря на маленький размер, рокотал все громче, все более угрожающе...

– Прекратите! Прекратите шабаш! Это же хулиганство!

– Нет, это камлание, только музыкальное, бескровное, – серьезно сказала Валентина.

– И кто жертва? – устало спросила я.

– Не знаю. Это будет ясно потом. Самое главное – войти в небесные двери! Кто-то вернется, кто-то останется. Стоит попробовать – ничего не потеряешь...

– Сядь, Валентина! – Василий попытался схватить ее за руку, но девица с кошачьей ловкостью отпрыгнула к двери.

– Ждите! Я моментом: одна нога здесь, другая там. Сейчас в магазин за бухариком сбегаю, иначе дело медленно пойдет. Только никуда не уходите! Странствовать лучше втроем. А ты, монада, запомни: там лучше, там такая красота, что забываешь обо всем!

Глаза у нее снова стали совершенно ненормальными. Я видела, что Василий обеспокоен, и решительно поднялась:

– Все вместе пойдем!

– Не смеши, монада! Пока ты дохромаешь, магаз закроется! – И она с хохотом выбежала вон.

– Стой! – Василий обескураженно потряс кудрями. – Ну что ты будешь делать? Пришла и все испортила! Посмотри, какая бестия... – Он метался по комнате, разыскивая Трехин поводок. – Не видала, Александровна? Без поводка на улице никак нельзя! Он тоже на голову ушибленный – бросается на собак в комбинезонах и ментов. Первых, наверное, не выносит за беззаботную жизнь, а вторых – за кулаки.

– Послушай, а кто она тебе?

– Просто дитя человеческое. Я, конечно, восхищаюсь вашей женской красотой и глазам приказать не могу – но она мне никто. Жалко дуру. А вот ты для меня кто-то... Прости, что так получилось, Александровна, ситуация вышла из-под контроля.

– Так дай я с тобой пойду!

– Только хуже будет! Она очень больна и, когда входит в штопор, опасна. С вами двумя мне не справиться. Эх, и принесла нелегкая, искушение-то какое...

Он уже надел ошейник на Треху и торопливо путался в ватнике.

– Ох, тяжело у меня на душе, ох, неспокойно! Александровна, не убивай меня, дождись, пожалуйста! Мы еще с тобой с чердака на шествие единорогов посмотрим! Обещай дождаться!

– Вызови полицию!

– Жалко девку: у нее проблемы с головой, а в психушку попадет – совсем свихнется.

– А меня не жалко?

– И тебя жалко, и себя жалко, однако придется отступить перед обстоятельствами. Мы сейчас уйдем, а ты дождись меня, не бросай! Мне тебе многое рассказать нужно. Обещаешь?

– Нет, – честно ответила я. – Меня не устраивает роль спасателя и жилетки.

– Злая ты, злая! Эх, почему вы, бабы, так друг друга не любите?! – донеслось уже снизу, и гулко хлопнула дверь.

– Потому что, являясь круглыми дурами, боремся за обладание недостойными, – сказала я, но было очевидно, что меня никто не слышал.

Было немножко грустно. А собственно, почему он недостойный? Он же не рассчитывал на эту Валентину, и ясно, что они не любовники, хотя формы этой необычной девушки вызывают у Василия восхищение, которого он не скрывает. Так, наверное, его и фигура Венеры Милосской сводит с ума: он же художник, не может не откликнуться на красоту... Ты для меня кто-то, сказал он. Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Нет, положительно я его дождусь и спрошу: кто же я? А еще он назвал меня вдохновительницей, хрустальной монадой – тоже очень красиво...

Я подогрела чайник, пошла в комнату с картинами и долго ходила по кругу от одной к другой. Красиво, очень красиво! Прозрачный апрельский день медленно уходил, небо лиловело и розовело, и в этом освещении картины казались трехмерными, а звери и ангелы – живыми. Потом я заметила маленькую приставную лесенку на чердак и вскарабкалась по ней.

В круглое окошко открывался роскошный вид на Фонтанку и крохотных зеленых сфинксов в золотых кокошниках. Справа, у самого окна на гвоздике, я обнаружила большой артиллерийский бинокль советских времен. Неужели? Не может быть! Я поколебалась, взяла бинокль и навела резкость. Минуты две ничего не происходило, только поцарапанные лица сфинксов мелькали в зрительном поле. Качество оптики было отменным! Виден каждый штрих. Я перевела бинокль на воду, и вот, когда солнце уже готовилось упасть вниз, из воды вынырнула голубая лошадиная голова с зеленой гривой и длинный, закрученный спиралью чешуйчатый хвост.

– Гиппокамп!

Зверь словно услышал меня, повернул голову и внимательно посмотрел: в объектив попал бешеный лиловый глаз и белок, пронизанный красными прожилками. Он яростно плеснул хвостом, и изображение размыли сотни капель.

– Гиппокамп...

Минуту я сидела, приходя в себя, затем аккуратно повесила бинокль и тихонько спустилась вниз. Я ни секунды не сомневалась, что видела его, и меня не волновал вопрос, каким образом это могло быть. Видела – и все! Трезвая, здоровая женщина, находящаяся в здравом уме.

– Увидеть морского коня – это не к добру.

Кто это сказал? Или мне послышалось? В комнатах смеркалось, тени сгущались и становилось очень неуютно: электричества здесь, видимо, не было. Я достала мобильник и чуть не уронила: я провела в ожидании сорок минут! Можно было десять раз сходить туда и обратно, судя же по всему, возвращаться эта парочка не планировала. Интересно, куда они подевались, затарившись винишком? Смеются надо мной или нет? Я бы на их месте смеялась.

Но много чести – и для тебя, Валентина, и для него! Ситуация у нее была, видите ли, особенная! А у кого их не было? Не все же доходят до жизни такой. И этот добряк бесхребетный... Я надела плащ и медленно застегнула на все пуговицы, пытаясь справиться со злостью, мутным валом поднимавшейся в душе. Меня переполняло презрение и еще раз презрение к леди Рубенс. Я попыталась представить, что бы сделала Валентина, если бы оказалась на моем месте и маялась от ожидания. Скорее всего, она бы раздвинула доски на лестнице, чтобы я начала в темноте подниматься наверх, да не поднялась. Я мысленно одобрила соперницу: просто, коварно, эффективно! Я бы тоже с удовольствием поставила такую ловушку, только, к сожалению (или к счастью?), для меня, как для человека, испорченного гуманной и великой русской литературой, это невозможно. Даже думать о таком грех. Однако же я подумала!

Тут на глаза попалась золотая коробка и полетела в недра моей сумки; представив разочарование любительницы небесных прогулок, я рассмеялась. Какая сладкая месть, и по тому же сценарию: просто, коварно, эффективно! Я стала спускаться вниз.

– Видеть морского коня – это не к добру...

Кто это сказал? Сердце перестало биться, пришлось опереться рукой о холодную стенку и оглядеться. Я как раз стояла между двумя мирами. Наверху, где в окнах были старенькие рамы со стеклами, прямо над моей головой светился квадрат, как кусочек странного лилового неба. Внизу, подо мной, наступали тени: сквозь щели в ставнях еще проникали полоски угасающего света, и на контрасте тени казались совсем черными, густыми, будто темные волны, покачиваясь, обступали со всех сторон и угрожали затопить лестницу. На минуту показалось, что я тону, но деваться было некуда, ибо наверху тоже скоро стемнеет. А внизу выход, свобода – и я нырнула в эту темноту.

Нырнула почти в буквальном смысле слова – поскользнулась и пересчитала спиной последние поперечины на досках (видно, о чем думаешь, то и получаешь). Потом, потирая спину, схватилась за дверную ручку (замков у него нет, говорил хозяин), дверь чуть приоткрылась и застопорилась. Кто-то подпер ее снаружи большой палкой! Это явилось приятным открытием: выходит, он все-таки надеялся вернуться. Впрочем, такое необычное признание в любви ничего не меняло – игра по чужим, очень странным правилам отменялась.

Я все равно уйду. Только как? Я стала размышлять: если через окна проходило столько света, значит, доски прибиты на живую нитку. Значит, можно выйти не через дверь, а через окно! Подсвечивая мобильником, я тщательно обследовала все ставни, демонстрируя преимущества дедукции над примитивной силой. И действительно, в одном из окон щит был не прибит, а просто прислонен к кирпичам, и я без потерь выбралась на волю – даже не порвав плаща и не сломав каблуков. Встала, отряхнулась, представила себе, как Василий возвращается полный надежд, отставляет палку и, придумывая извинительные речи, поднимается на цыпочках наверх. А там никого! Улетела монада. Не поймал! Хотя лучше было бы, чтобы поймал...

Я медленно пошла к автобусной остановке. Василий не встретился, винного магазина в окрестностях тоже не наблюдалось. По улице шагали люди, низкое небо нависло лиловым куполом. Солнце почти село, сквозь темно-синие облака напоследок поблескивал красный свет, и я вздрогнула, вспомнив глаза гиппокампа. Как, однако, неуютно вечером в городе. Скорее домой, хватит приключений!

Но мои испытания не закончились. Обиженная, продрогшая, я стояла на остановке уже полчаса, а трамвай не появлялся. Вот такой праздник я себе устроила! Все ополчилось против меня, а заварил эту кашу Василий. А может, это цыганская магия, отвод глаз? Я вспомнила историю про такси и цыганку с «подарочком»: чем-то это очень напоминало Василия с его безумным чаепитием. Предатель! Шутник!

От возмущения все закипело внутри, и тут я услышала шепот: один мужичок сказал другому, прикрывшись газетой:

– Глянь! Вот на такой женишься – и все, трындец тебе придет!

Это он о ком? Неужели обо мне? Я покосилась на отражение в рекламном щите: женщина с горящими глазами, презрительно оттопыренной губой, почему-то со скрещенными на груди, как у Наполеона, руками. Неужели это я? Не может быть!

И вдруг на другой стороне улицы я увидела большой винно-водочный магазин с неоновой рекламой над входом. Под вывеской блестела модная черная дверь с серебристой ручкой. Я могла бы поклясться, что минуту назад его не было. А может, я его не заметила? Тем не менее факт налицо: черная дыра, поглотившая Василия и Валентину, была в двух шагах.

Глава 13

Яркая неоновая надпись гласила: «Вина!» Восклицательный знак был похож на грозящий палец: чья вина? Кто виноват и в чем? И при чем здесь я? Я смотрела не отрываясь и мысленно звала спасительный трамвай, надеясь сесть в него и быстрее уехать! И чтобы больше никаких проблем! А буквы разгорались все ярче и ярче, притягивали, и не было сил отвести глаза.

Однако трамвай где-то подло задерживался. Мне пришло в голову, что автомобильный поток, который то замирал, когда зажигался красный свет, то мчался вперед, похож на воды огромной реки (например, Лимпопо): вспыхивают крокодильими зрачками огоньки иномарок; тяжело отдуваясь, выгребают гиппопотамы-троллейбусы. Казалось, что автомобильная река вот-вот выйдет из берегов – я чувствовала, я ждала, что сейчас что-то произойдет. И совсем не удивилась, когда на переходе возникли Василий с Трехой. Они нелепо подпрыгивали, дружно размахивали руками и хвостом, пытаясь привлечь чье-то внимание – чье-то, но не мое. Меня они даже не заметили.

А через секунду это случилось. Раздался громкий хлопок, и душераздирающе завизжали тормоза. На том берегу, под неоновой надписью, стала быстро собираться толпа. Спустя короткое время плавно подкатила «скорая». Я быстро выхватила из футляра очки – сквозь мощные линзы было видно, как молодой полицейский оттаскивает Василия от санитарной машины. При этом цыган метил кулаком в его солнечное сплетение, а Треха явно примеривался, чтобы схватить стража порядка сзади за брюки.

– Василий, что ты делаешь?! Это же сопротивление властям! Cейчас увезут в отделение, а у тебя никаких документов нет! – Я похолодела от ужаса. – Постойте!

Я рванула через дорогу так, как не бегала в молодости – только полы моего длиннющего итальянского плаща взвились черными крыльями.

– Не трогайте его! Не забирайте! Он нечаянно...

– Аня! Анечка! Успокойся, это совсем не то, что ты думаешь...

Лейтенант и Василий разжали объятия.

– Пожалуйста, объясните! Что случилось? – обратилась я к офицеру.

– ДТП. Девушку сбили. Вы что, не видели?

– Аня! Анечка!

Василий стоял, дыша словно загнанная лошадь. Потом рванул на груди рубаху – пуговицы фруктовыми косточками защелкали об асфальт.

– Ой, лихо мое, лихо! Ох, дышать нечем... Аня, это ужасно! Я ее убил...

– Валентину?!

Он кивнул.

– Ее только что машина сбила. Из-за меня... Увидела и через дорогу кинулась, на красный!

– Насмерть?!

– Я не знаю. Все! Никогда грех не искуплю, доигрался я...

– Я же просила: не ходи...

– Анечка, и зачем я не слушал тебя? Видела бы ты, как ее подбросило, до самого небушка...

– Василий, не надо!

Я почувствовала, как расползаюсь, теряю форму, превращаюсь в воду. Улица вдруг на глазах изменила пропорции: дома поползли в разные стороны, а тротуар наклонился, и, чтобы не упасть, пришлось схватиться за рукав мальчика-полицейского.

– Дама, не слушайте его. Non est culpa vini, sed culpa bibentis, – неожиданно выдал лейтенант. – Почему вы так удивились? Я же второе высшее получаю, на юридическом учусь, латынь – наш хлеб. Давайте успокоимся, и я вам все объясню. Все началось с того, что девушка положила в сумку бутылку виски и категорически отказалась платить, устроила драку с охранником и опрокинула стеллаж с товаром. Потом попыталась сбежать, отвлеклась... – лейтенант кивнул в сторону Василия, – на вашего знакомого и попала под машину.