Текст книги "Записки переводчицы, или Петербургская фантазия (СИ)"

Автор книги: Татьяна Катерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Только я об этом подумала, как гуляющие бесследно исчезли и я снова одиноко брела, озираясь по сторонам. Я осознала, что все дальше и дальше ухожу в прошлое, поэтому никакой сторожки здесь быть не может, и в растерянности остановилась. Вдруг слева за деревьями звонко рассмеялись дети, и, невольно подняв глаза, я узрела знакомую крышу. Да, это был тот самый купеческий терем-склеп! А вокруг него бегали две девочки, похожие на кукол, в кружевных воротниках-пелеринках. Младшая девочка катила обруч на палочке, старшая в шутку пыталась его отнять, а в полумраке склепа белело ангельское крыло. Увидев меня, девочки замолчали, но не испугались и наперебой стали указывать пальчиками на вход.

И я вошла внутрь на деревянных ногах, обмирая от страха и дурного предчувствия. Там стоял коленопреклоненный ангел, который держал в руках голову Василия. Голова открыла глаза, вздохнула и сказала: «Что, пришла все-таки, матушка? А я теперь вот такой. Видишь? На старости лет ангелом стал». А потом она подмигнула блестящим карим глазом и расхохоталась.

...Я проснулась. Сон подействовал успокоительно: интуиция подсказывала, что с Василием все более-менее в порядке, детки в обиду не дадут – он так самоотверженно защищал их последний приют! Однако понежиться в постели не удалось: бросив взгляд на часы, обнаружила, что опаздываю, и в ужасе заметалась по комнате. Сегодня предпраздничный день, Демиург будет информировать о корпоративном мероприятии, и горе опоздавшим. Если я не появлюсь к выходу господина Бронштейна, то могу лишиться головы.

В редакции царило напряженное предпраздничное настроение, которое в целом выражалось классической директивой Демиурга: «Всем радоваться!» Все эти годы наш начальник целеустремленно взращивал идею корпоративного единства: «Запомните! Мы с вами не команда, потому что я сторонник абсолютной монархии. И тем более не одна семья, потому что я за моногамные отношения. Примите на веру: мы с вами одна шайка-лейка! Ясно, разбойники? А я ваш атаман». Трудно было сказать, что это означало. Возможно, господин Бронштейн намекал на непростые отношения с теми, кто охранял права авторов, или подчеркивал свой авантюрный характер, но с атаманом не поспоришь и в профсоюз не напишешь.

Раз в месяц нас грузили в автобус и вывозили на «день здоровья».

– Давайте я лучше срочный перевод закончу, – пыталась я пойти на подкуп, Демиург же зловеще молчал, вперив голубые очи. – Понимаете, Леонид Петрович, – жалобно скулила я, – мне столько не выпить! Посмотрите, какая я худенькая.

– А ты тренируйся, – чеканил Вий. – И помни, Демиург здесь я. Низвергну с небес – станешь падшим ангелом. Незаменимых у нас нет!

В преддверии 8 Марта, совершенно точно, намечался сюрприз. Коллектив заметно нервничал, потому что фантазия у шефа была неукротимой. И каждый понимал, что, если даже Демиург отвезет все издательство на Игору и предложит прыгнуть с самого высокого трамплина, все так и сделают. Включая лиц пенсионного возраста и тех, кто не видел лыжи в глаза.

Обычно пунктуальный, Леонид Петрович сегодня опаздывал. Я видела, как терялась в догадках Алиса. Она покусывала губу, глядя своими хрустальными очами на страницу гугла, и уже минут пятнадцать не шевелилась, словно мраморная нимфа. Правая рука лежала на мышке, левая поглаживала крышку телефона. Но позвонить красавица не смела. «Может, у него есть еще одна Алиса, – подумала я и тут же смутилась. – Вредничаю, потому что старею». Однако чувствительная чеширская кошечка моментально уловила «волну» и с удивлением посмотрела мне в глаза, как будто укоряла: «И вам не стыдно?» Я вспыхнула как спичка: «Стыдно, деточка. Еще как стыдно! Я в душе завидую тебе – такой молодой, такой красивой!»

Мои покаянные размышления прервал истошный вопль охранника:

– Приехали!

Потом из-за двери высунулась бритая голова и сказала страшным шепотом:

– Не в настроении... Держитесь!

Мы замерли. И тут же стремительно вошел Демиург; полы французского кашемирового пальто вились за спиной, как складки королевской мантии. Выглядел шеф неважно: воспаленные веки, мешки под глазами, как у породистого бульдога, правое веко слегка подрагивало, кожа бледная до синевы, поэтому веснушки казались не золотыми, а коричневыми. Мы знали, что букет этих невеселых примет означал примерно следующее: «У меня зверски болит сердце, но я на это плюю, и только посмейте что-нибудь сказать про мое здоровье!» Господин Бронштейн быстро и решительно подошел к столу и нечаянно опрокинул переполненную мусорную корзину.

– И это начало трудового дня? Ни стыда ни совести! – зловеще сказал он. – Откуда с утра столько дерьма?

– Уборщица не пришла, – прошептал хозяйственник, который тосковал в заднем ряду. – Мы сейчас позвоним.

– Звонить не надо, – отрезал шеф. – Ищите другую.

– Леонид Петрович, она ведь очень обязательная и аккуратная. Со всяким может случиться...

Рыжая бровь выгнулась дугой, на переносице появилась морщинка.

– Вы не услышали меня, Александр Николаевич? Хотите, чтобы я нашел другого завхоза?.. Ладно, теперь о главном – как будем праздновать МЖД. Я имею в виду Международный женский день. Надеюсь, что все поняли.

Он вытащил из кармана пачку бумажных прямоугольников и эффектно кинул на стол – они легли как карты, веером.

– Подходите берите – это билеты на пекинскую оперу. Каждому по две штуки.

– Как эксклюзивно! – воскликнула Алиса.

Бедный Александр Николаевич, обезумев от страха, снова проявил вольнодумство:

– Леонид Петрович, я все понимаю – это так здорово: дорогие костюмы, декорации... Но они же пять часов поют тонюсенькими голосами! Как ультразвук. У меня мигрень, я сойду с ума... Я ничего не понимаю в китайском искусстве. Я человек православный.

– Одно другому не мешает, – невозмутимо сказал шеф. – Нужно расширять кругозор. И учтите: я никому не навязываю эти билеты.

Леонид Петрович обвел внимательным взглядом толпу сотрудников.

– Проявите характер, откажитесь. Я не против. У вас есть три дня на принятие решения. По крайней мере, я буду знать, кто из вас ленив и нелюбопытен, не хочет развиваться и не любит начальство. Предполагаю, что таковым сотрудникам будет трудно работать в нашем издательстве, потому что... – он презрительно оттопырил нижнюю губу и стал похож на неизвестного римского императора, – у нас без кругозора нельзя. А во-вторых, я за принцип единобожия. Кто не хочет поклоняться кумиру...

Шефа не дослушали. Все дружно шагнули к столу, и образовалась длинная очередь, в которой я оказалась последней. Я озадаченно вертела в руках два беленьких квадратика. Интересно, что делать со вторым?

– Я могу вам помочь, Анна Александровна!

Глаза-драгоценности заискрились под челкой, на щеках появились насмешливые ямочки. Всем своим видом Алиса говорила: «Этому синему чулку – один билет!»

– Мой молодой человек тоже захочет пойти, только... – выразительный взгляд в сторону Демиурга, – мне нужно три билета. Проблема в том, что у меня двое друзей, и я никак не могу выбрать.

– Спасибо, Алиса, – сухо поблагодарила я, – но мне нужно именно два билета.

– Подружку возьмешь? – усмехнулся босс.

– Пока не знаю, – напустила я таинственности.

– Вот и ладушки, – довольно сказал Леонид Петрович. – А сейчас зайди ко мне, Анна. Есть вопросы по поводу нового перевода.

– Моего? – удивилась я.

Такого он еще никогда не говорил!

– Нет – ее.

Босс кивнул на Алису, наблюдая за моей реакцией.

– Ого! Она уже делает переводы?

Алиса очень смутилась.

– Приготовить кофе, Леонид Петрович? – робко спросила она.

– Ты нам не нужна, сиди и работай, пока не позову, – гордо ответил господин Бронштейн.

Мы прошли в кабинет. Босс, не обращая внимания на секретаршу, лично повесил издевательскую табличку «Не беспокоить!» и громко повернул ключ в замке.

– Пусть думают, что мы злоупотребляем служебным положением. Думают и завидуют. Правда, Аня? – Он назидательно поднял вверх указательный палец с идеально отполированным ногтем. – И вообще, надоели, черти. Всех уволю, тебя оставлю... Ознакомься! – Он небрежно швырнул распечатку, снял пиджак, галстук и настежь распахнул окно. – Душно, однако! Там, в принципе, ничего ужасного нет, девка она неглупая, хотя и искры Божьей я не чувствую. Немножко смешно и как-то беззубо – на твердую троечку.

Я пододвинула листы и стала читать, не теряя шефа из виду: раз душно, значит, опять сердце. Но Демиург, отдышавшись, уже совал кофейную таблетку в изящный аппарат.

– Леонид Петрович, а вам можно?

– Права ты, Анька! Как всегда, права: я же сосуды забыл расслабить. – Он налил две огромные рюмки французского коньяка и приказал: – Пей!

Я с удовольствием согласилась, наслаждаясь запахом и цветом божественного напитка и пытаясь понять, что сегодня утром произошло с моим начальником. Потом погладила листы и сказала:

– Леонид Петрович, все неплохо, просто Алиса не любит сказки. Ну, вот этот «гладкий стеклянистый шар» – явная описка... «Осень уже высушила листья, и их коричневые трупики печально шуршали под ногами». Это, конечно, ужас! Максимум – коричневые тела.

– Согласен.

– «Нелюди» – это кто? Призраки или серийные маньяки? Кого она имела в виду? О призраках я бы сказала – нежить. Так... Курганы. Фу, как скучно. Это что, археологический трактат или сказка? Пусть будут... упокоища!

– Гениально! Давай, мудрая сова, давай, родимая...

Через час мы закончили. Демиург был доволен, бутылка на три четверти опустела. Я заметила, что, когда он наливал, рука слегка дрожала.

– Только не увольняйте Алису. Из нее выйдет толк.

– С чего ты взяла, что я уволю такую красивую девушку? – искренне удивился Демиург.

– Но вы непредсказуемы! Вы же утром безжалостно уволили Елизавету Петровну, хотя сами же ее привели!

– Разве я говорил об увольнении? Я, по-моему, ясно сказал, чтобы искали новую уборщицу. А все остальное ты придумала. Дело в том, моя хорошая...

Он наклонился поближе, я увидела капельки пота на бледном лице и невольно вскочила, уступая стул, однако мой сумасшедший босс даже не повел рыжей бровью (самое страшное оскорбление для него было – «сердечник»). Он положил руку на мое плечо и мягко водворил обратно.

– Не дергайся, Анна, тебе стул сейчас понадобится. Умерла наша Елизавета, а если быть точным – ее убили.

– Что вы сказали?.. Простите, я не поняла. Как это?

– Скажи, зачем ты спрашиваешь? – Он поморщился, как будто из-за меня наступил на гвоздь. – Сейчас таких случаев в городе мил-ли-он... Тебе что, интересно?

– Н-нет, но...

– Значит, все-таки интересно. В пятницу на работу через пустырь пошла и не дошла. Сегодня выяснилось, что ее задушили.

– П-поясните...

Он пожал плечами, словно говоря: «Что здесь пояснять? Дело ясное».

– Когда Лиза не пришла домой, никто особенно не беспокоился: она иногда ночевала у подруги. Время было позднее, звонить не стали. А в субботу эта подруга позвонила сама и попросила к телефону Лизу. Тогда сын поднял переполох и вызвали полицию.

Мне стало очень страшно – ледяная рука комкала изнутри желудок и потолок нехорошо наклонился в сторону. Всем своим существом я ненавидела насилие. Кто мог убить эту маленькую беззащитную женщину, похожую на юркую синичку? У какого дьявола поднялась рука?

– Она же птичка божия, безвредная была. Лестницы мыла и пела псалмы. А на вас вообще молилась, Леонид Петрович!

– В некоторой степени это было взаимно, – согласно кивнул он. – Я все думал, что она не из нашего времени, какой-то средневековый реликт: кроткая, почитающая мужчин, молчаливая, верующая, нищая и всем довольная. Не было в ней никакого желания бороться за сытую и счастливую жизнь.

– У нас ее некоторые считали юродивой...

– Придурки! Кроткая, кроткая она была, а кроткие обладают неземным притяжением – это еще умные люди до нас заметили. В наше время они похожи на бабочек зимой. Представь: снег валит, и вдруг летит голубая бабочка! Сейчас кротких почти нет: вымер экзотический вид, что неудивительно.

Несмотря на дурноту, я удивилась: мои самые смелые догадки оправдались – наш грозный Демиург в душе всегда был романтиком. И, судя по всему, очень чувствительным.

– Наверное, из-за этих взаимных симпатий судьба привела меня к месту упокоения нашей несчастной бабочки. Это было – как бы помягче сказать? – очень странное место.

Странное место? От этих слов мне стало совсем плохо и потолок стремительно поехал вниз.

– П-почему странное? Ч-что в нем было такого странного?

– Да, собственно, ничего. Что может быть странного в трансформаторной будке?

Босс достал узенькую коричневую сигариллу и зажег. Секунд пять он смотрел, как разгорается красный кончик, а потом с наслаждением и хрустом смял запретный плод, и правильно сделал, потому что выглядел он отвратительно. Зато мне стало легче: тоненькая струйка дыма достигла носа и окутала запахом вишневых косточек – потолок перестал падать.

– Мы жили в одном дворе. И нашел ее мой пес. Утром приклеился к трансформаторной будке – и ни тпру ни ну. Уши прижал, ноздри раздувает, вытянулся в струну, и нижняя губа дрожит – все как положено! Смотрю, дверь закрыта неплотно, замок не заперт. Какая первая мысль? Правильно – крыса. Наклонился, пригляделся, а изнутри на меня смотрит Лиза: глаза в глаза, веки полуприкрыты, лицо синее... Такие вот гляделки у нас произошли.

Шеф снова наполнил рюмки.

– А потом?

– Потом, как законопослушный гражданин, вызвал полицию, поехал в отделение и очень долго доказывал, что это сделал не я. Если бы дело приняло неправильный разворот, работу издательства, возможно, приостановили и были бы проблемы и, как следствие, санкции. Возможно, мы бы разорились. Самостоятельно работать вы не умеете, но я остался с вами и всех спас. Чуешь, Анна?

– Вы это о чем? – Я растерялась.

Скорость, с которой у Демиурга затягивались душевные раны, всегда поражала. При этом потери переживались глубоко и искренне, однако длилось это недолго. Сейчас был поставлен пятичасовой рекорд. Да, собаку он, наверное, вывел часов в семь, теперь начало первого, видимо, воспоминание о Лизе уже отошло «в шкатулку памяти», повторив судьбу всех кротких и беззащитных, и Леонид Петрович перешел к насущным проблемам.

– Чего молчишь? – Мой шеф сердито смотрел из-под рыжих бровей.

– Если честно, я поражена: у вас акулий иммунитет.

– Поэтому и жив до сих пор. А что ты предлагаешь – сопли жевать? Ей уже некрологом не поможешь, а я не собираюсь стать смертником-сердечником, ясно?.. Было? Было! Было и прошло.

Леонид просканировал взглядом дверь, за которой трепетала Алиса.

– Мне интересно, что в коллективе подумали. Вы же что-то подумали, правда? Или надеялись, что я навсегда исчезну? Какие были версии? Супружескую верность нарушал?

Я неопределенно пожала плечами:

– Н-ну, Леонид Петрович, все, наверное, по-разному подумали.

– Ясно, ясно!

Дзынь! Шеф безжалостно щелкнул по хрустальной рюмке.

– Вот скажи, откуда у вас, у баб, столько фантазий в голове? Ладно бы только эротические – это природа...

– А какие еще? – Я заинтересовалась, несмотря на все ужасы нашей беседы.

– Вы же по природе своей мазохистки – лезете любой ценой всех спасать. И получаете предсказуемый результат. Причем вы все такие: и она, – он кивнул на дверь, – и ты, и Лиза. Суетесь не в свое дело, пока по носу не дадут. Я ведь Лизавету предупреждал. Но не признавала наша Лиза руководящего начала: только Бог, видишь ли, авторитет! Мечтала за веру пострадать и убогим помогала: лечила, кормила, тряпки им собирала. Да не все любят, чтобы их жалели. Некоторые терпеть не могут, когда в рай насильно зазывают... Кажется, это называется гордыней?

– На что вы намекаете? – похолодела я.

– Я о бомжах говорю. Ее рюкзак нашли около кострища на пустыре. А кто у костров греется? Наверняка бомжику проповедовала.

– Не факт.

– Нет, факт! В полиции сказали, что со вчерашнего вечера все бродяги в районе разбежались. Исчезли. С чего бы это? Надо быть разборчивее в знакомствах, правда, Анна?

И «объяли меня воды до души моей»... Я огляделась в тоске – комната начала медленно вращаться.

– Ты чего так странно смотришь? Напугал я тебя? Бомжей боишься?

– Не знаю. Мысли темные появились.

– Так расскажи, поделись, пока не поздно.

– Нет, я сама справлюсь.

– Ты, главное, помни: жизнь никогда не рубит сплеча, она всегда предупреждает, но, пока не жахнет, нам наплевать. А потом появляется два главных вопроса: зачем и почему? Будешь жить с оглядкой?

– Тоже не знаю. Понимаете, тут такая ситуация... Мне показалось, что у меня жизнь меняется.

– Мужика нашла? – хмыкнул босс.

– Нет! Хотя мужик присутствовал, это правда. Просто впервые за много лет я забыла обо всех, кроме себя. Господи, прости меня, эгоистку, это было так здорово! Я не вспоминала о сыне, невестке, внуке, работе. Я, как в молодости, жила сама по себе – без всяких обязательств. Я просто наслаждалась жизнью, но, похоже, это было неправильно или небезопасно. Так что, можно сказать, босс, ваш рассказ разрушил мое личное пространство, которое так и не успело окрепнуть.

– Анна, я не трогал твое личное пространство. Я сознательно уничтожил иллюзии, причем для твоего же блага. Не спорь! Я это чувствую.

– Очень жаль, право... Можно я пойду?

– Ступай и помни, что «все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». Ну, по крайней мере, так думает великий классик. Про гибель не забудешь?

– О нет! Никогда.

На пороге я оглянулась и с надеждой спросила:

– Скажите, Леонид Петрович, вы не придумали весь этот детектив с будкой и бомжами?

Он небрежно пожал плечами:

– А чего ты, собственно, хотела? Хочешь, чтобы отверженные ручки целовали за доброту неземную? Может, тебе тоже слава Гюго покоя не дает?

Я попыталась улыбнуться, но не получилось...

После нашей беседы я пришла домой и буквально упала в кресло. Какое непростительное легкомыслие! Сразу вспомнилась первая встреча, когда Василий рассматривал мою сумку. А как по-вороньи загорелись черные глаза при виде кольца! Нет, я и вправду ненормальная. О, если бы босс видел, как я, скромная интеллектуалка Береста, самый лучший и тихий сотрудник, сражалась среди гробниц, подобно новой Ларе Крофт, спасая отверженного! «Наклонился, пригляделся, а изнутри на меня смотрит Лиза: глаза в глаза, веки полуприкрыты...» А кто знает, вдруг бы и я в том склепе лежала, только без кольца и без сумки?.. Нет-нет, остановись, Береста! Так тоже нельзя. Он же тебе ничего не сделал, только предупредил. А спасенный Треха? Не может быть, чтобы все было именно так... Господи, с кем бы поговорить? «С умершими, конечно!» – словно подсказал кто-то. Я почему-то не испугалась и согласно кивнула.

Действительно, с кем еще можно говорить о хранителе кладбища? Логично. Я найду ответ у той, с кого началась вся эта путаница. Я быстро включила ноут, чтобы вызвать из небытия Маринин портрет.

– Марина, ты, наверное, все знаешь: говорят, ведьмой была...

Но прежде чем загорелся экран, откуда-то из черной глубины зазвучал тихий смех, похожий на эхо:

– Да мало ли кем я была? Почти все красивые женщины – чертовки! А вот тебя, Анна, сам Князь тьмы не превратит в ведьму. У него не хватит ни сил, ни терпения. Зато из тебя получился отличный писарь. Надо же, женщина-писарь! Уму непостижимо! Тебе нравится быть писарем?

– Откуда ты взялась, Марина? Тебя уже четыреста лет нет на свете!

– Неправда! Сейчас я просто тебе снюсь, дорогая. А пустое место сниться не может. И это значит, что я существую. А вроде я тебе какой-то многоюродной теткой прихожусь? Дай рассмотрю тебя лучше. Какие у тебя морщинки – как у моей мамы. Должно быть наоборот, правда? Ну какая из меня тетка? Я еще такая молодая!

– Молодая? Ты старше меня почти на четыреста лет.

– О нет! Я умерла молодой. А вот ты, наверное, родилась старухой, которая и шагу без оглядки не ступит. Боишься своего бродягу?

– Боюсь! Но мне хочется его снова увидеть.

– Так в чем же дело?

– Неизъяснимы наслажденья гибелью грозят, – дрожащим голосом процитировала я.

Марина удивленно вскинула бровь:

– Любое увлечение опасно. Разве от тебя что-то зависит? Мало ли женщин погибло от рук любовников? Что же теперь делать? Может, и вправду спрятаться за монастырскими стенами? Чего ты боишься, женщина-летописец? Тебя же не Московским царством искушают. – Вдруг Марина погрозила тонким изящным пальцем и строго спросила: – А куда ты дела мой аметист? Тебе же отдали кольцо? Почему бы не загадать желание?

– Но у меня пока нет желаний! Я не знаю, чего хочу.

– О! А у меня всегда душа разрывалась от желаний! По-моему, только мертвые не знают, чего хотят. Как странно: из нас двоих, похоже, умерла все-таки ты. Если тебе не нужен перстень, верни его мне. Отдай!

Глаза ее вспыхнули не хуже, чем у Василия. Мне показалось, что моя собеседница стала чуть ближе. А вдруг она выберется, как мертвая панночка из гроба? Я представила, как Марина хватает меня за рукав, и с криком захлопнула ноутбук. Звук был ужасный – будто упала гробовая крышка. «Прости, старина! Нервы. Надеюсь, что ты цел».

Нет, так жить нельзя! Нужно что-то делать с нервишками. Я выпила чаю, посидела около закрытого ноута и почувствовала, что успокаиваюсь. Решено! Я поверю и доверюсь судьбе. Все! И тут в ушах снова зазвучал тихий голос:

– Такие, как ты, не верят судьбе! Нет в вас силы и непреклонности, не годитесь вы в странники, ибо идете до ближайшего поворота, а потом останавливаетесь и раздумываете: что там дальше? Начинаете торговаться с судьбой и поворачиваете назад, потому что не верите ни в себя, ни в свои желания.

– Неправда! Я смогу! Я готова заглянуть за поворот...

– Думаешь, сможешь? Чаще вспоминай меня: даже малое искушение может привести к большим последствиям.

Она замолчала, а я мгновенно потеряла обретенное равновесие и затряслась, как желе на блюдце, мысленно повторяя: «...привести к большим последствиям!»

Возможно, Марина просто смеялась надо мной?

...Тогда я отправилась в храм, чтобы поблагодарить за чудесное спасение и попросить о прибавлении ума. Вошла и замерла, не понимая, где я нахожусь – на этом грешном свете или в небесных садах. Внутри не пустовал ни один сантиметр: все занимали фрески от пола до потолка. Разумеется, я видела подобное в древних церквях и соборах, но там все образы, дописанные великим Временем, были едва различимы, как и положено небесному. А здесь фрески сияли яркостью и новизной: лики, ангелы, звезды, растения и птицы сплетались в единую материю, в иной, многообразный мир. Зрительно роспись сужалась к центру купола; казалось, что она образует тот знаменитый коридор или воронку, по которому мы все когда-нибудь устремимся в другую реальность.

Пространство наверху разделяли расписные арки и своды, благодаря которым падали тени, по-разному ложился свет; представлялось, что крылья ангелов шевелятся и они готовы слететь вниз. Как это отличалось от икон и картин с их четко очерченными границами! Те можно сравнить с небесными окнами, а сейчас я стояла в центре целого мира, который обступал со всех сторон, и арки полунепроницаемой границей отделяли нас друг от друга: мы все видим, но войти не можем.

И вдруг я услышала знакомые с детства стихи. Чтец говорил вполголоса, нараспев, явно для себя, однако акустика была такая, что я различала каждое слово.

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть...

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко —

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

Я подняла глаза и увидела улыбающегося ангела. Теплый солнечный свет золотил крылья и хитон; по лицу пробегали тени, и оно казалось живым. В ногах у ангела, на невысоких лесах, стоял Василий, одетый в белый халат, и подновлял лучи. Халат небрежно падал крупными складками, как древнерусское одеяние. Буйные кудри по-старинному подвязаны ремешком. Лоб и седые виски прокрасились золотой краской. Чем не иконописец?

Он сразу заметил меня:

– Анна Александровна! Бога ради, не убегайте! Я так взывал к Господу, умоляя направить вас в мой невеселый приют! У меня нет паспорта и поэтому нет мобилы. Почтовых голубей тоже нет, увы мне, грешному! Оставались только молитвы – это самое действенное.

– Пожалуйста, не притворяйтесь добродетельным – не поверю, – сурово сказала я, с ужасом чувствуя, как в душе поднимается волна радости и начинают розоветь щеки – и с этим ничего невозможно было сделать.

Василий легко и быстро спрыгнул вниз. Интересно, человек, который читает такие стихи, способен совершить циничное преступление?

– А вы меня проведать пришли? Видите, жив-здоров, вашими молитвами. Сегодня даже ангелу голову успел приклеить. Тому, который в склепе.

– Откуда вы знаете эти стихи?

– Со школы, конечно. Это Лермонтов, помните? Всегда думал, почему я, грешный, не могу так написать? По-моему, это несправедливо.

Я хотела сказать, что тороплюсь, но вместо этого спросила:

– Вы сейчас похожи на древнего иконописца – вы художник?

– В прошлой жизни был учителем рисования, – улыбнулся Василий. – Не бог весть какой талант, но игуменья разрешает росписи поновлять. Разумеется, потому что новодел, к Феофану Греку не допустили бы.

– А как дошли до жизни такой? Вы же образованный человек!

Хотела выразить недоумение, сочувствие, а получилось очень резко, как будто я его осуждала. Он не обиделся, лишь горестно склонил голову, как школьник.

– Как все, – кротко ответил Василий. – Дело обычное – бес попутал.

И под опущенными ресницами пробежали подозрительные насмешливые искры.

– Любят эти бесы меня, к сожалению. Вот борюсь-борюсь, сами видите, – он широко обвел рукой пространство храма, – а они все равно липнут. Не отпускают.

– А если уйти в монахи? Там-то их нет.

– Да это не факт. И потом, если начистоту, я есмь человек мира, не готов в монахи. Это у тебя, мать, все просто...

Это был явный намек на зимнее приключение с сумкой, значит, он тоже ничего не забыл. А выглядела я тогда весьма глупо. От этого стало очень обидно, и я поджала губы:

– А вы не осуждайте: я сейчас поумнела... Ну, рада была, что вы пребываете в таком... креативе.

– Где?!

– Ну, в смысле, творите. Желаю успехов, а я спешу: мне нужно найти пару для театра.

– А куда идете?

– На пекинскую оперу, – гордо сказала я, ощущая себя небожителем.

И вдруг Василий преобразился! Огромная длань схватила меня за плечо, и я замерла, как пойманная в силок птичка. Темные глаза его стали большими и бездонными, как на церковных росписях, и он прошептал:

– Возьми меня с собой! Я всю жизнь мечтал, был в Китае и так и не сходил, не успел. А после нормальная жизнь закончилась. В память о прошлой жизни возьми... Я один идти боюсь, а с тобой бы пошел.

– Но там будут мои коллеги, начальник...

– А ты не бойся, прилично буду выглядеть, не подведу. У меня костюм есть! Новый.

Я ошарашенно молчала.

– Мать, ну что я тебе в театре сделаю? А ты меня осчастливишь. А хочешь, я тебе в театре свою историю расскажу? Вижу, что интересно.

Я представила лица Демиурга и Алисы, которая, точно, сойдет с ума от любопытства. Во мне неукротимо проснулась женщина, и я решила ее не убивать: действительно, что он мне в театре сделает? А потом мы расстанемся.

– Хорошо, – сказала я, медленно растягивая слова. – Я вас возьму, уговорили. Но если будете выглядеть недостойно, отрекусь и скажу, что вы украли билет, и сдам в полицию. Не пожалею.

– Это же неправда! – растерялся Василий.

– Что делать! Я неразборчива в средствах.

– Понял, – покорно кивнул гигант. – Не подведу. Могу даже подстричься.

– Не стоит, – неожиданно вырвалось у меня, – так интереснее.

И протянула ему билет.

Глава 9

Я сидела в театре, прижимала к животу двумя руками лаковый элегантный клатч, как будто это был спасательный круг, косилась на пустое кресло и чувствовала, что тону. Господи, какая же я идиотка! Сделай, пожалуйста, чтобы никто не пришел. Справа от меня сияла Алиса в шикарном платье с открытой спиной. Платье было телесного цвета, расшито черными кружевами, и издали наша Венера казалась полностью обнаженной. Это вызывало волнение среди мужчин в зале, и ее высокий кавалер немного нервничал, хотя смотрел на свою подругу с обожанием. Демиург сидел в ложе, как положено небожителю, иногда поглядывал в бинокль на Алису, однако чаще – на пустое кресло рядом со мной. Босс явно ждал и сгорал от любопытства.

«Откуда он возьмет костюм? – лихорадочно соображала я. – Возможны два варианта: помойка и секонд. А где он его стирал? Не в химчистку же понес... Интересно, а где он моется? Ладно, теоретически можно сходить в баню, если у него возникнет такое желание. А если не возникнет?» Я бы уже встала и ушла, да Демиург, словно прочитав мои мысли, навел на меня бинокль. Нет, превращаться из-за Василия в падшего ангела я не хотела. Отношения с начальством дороже.

Когда прозвенел второй спасительный звонок, я расслабилась – не придет! В зале начал мягко гаснуть свет, и тут по нашему ряду пошла волна. Между креслами пробирался огромный, но стройный мужчина. Люди вставали, пропуская гиганта, стремившегося ко мне (хотя – увы! – я видела, как его взгляд задержался на Алисиной груди и тут же отвлекся). Он был не в костюме: добротные черные джинсы, идеально отглаженные и абсолютно чистые, как будто их только что достали из пакета, и тонкий серый свитер хорошего качества, под которым бугрились нехилые мускулы. Непослушные кудри Василий собрал в аккуратный тугой хвост.

«Он одновременно похож на священника и художника. Разве так бывает?» – в панике подумала я.

– Бывает, бывает! Вот фра Анжелико, например, или Андрей Рублев, только куда мне до них!

– Мысли читаете? Или я говорю вслух?

– Иногда само получается, ведь у меня мама была цыганкой.

– Боже! Я думала, вы просто похожи: глаза карие, кудри кольцами...

– Зато папа был молчаливый белорус, законопослушный бухгалтер. Скажите честно, а вы надеялись, что я не приду, и радовались? Зря! Я человек слова, извините, что разочаровал.

– Я о вас и не думала, – очень глупо соврала я. – Давайте лучше смотреть спектакль.

– Давайте. – И Василий невозмутимо нацепил на нос симпатичные очки.

Первое действие прошло легче, чем я ожидала, потому что опера оказалась фактически балетом, а костюмы, хореография и талант актеров были вне конкуренции. Когда я кончила аплодировать, Василий пригласил меня в буфет, вид у него был огорченный.

– Вам не понравилось?

– Это что угодно, только не пекинская опера – новодел какой-то! Я очень разочарован, мадам! Но мы это обсудим потом, а сейчас... Разрешите вас угостить? – с гусарской лихостью спросил мой спутник.

– На ваш выбор, – согласилась я и опустила ресницы, как положено благовоспитанной даме.

Он усадил меня за мраморный столик у окна и уже через десять минут, распугав всю очередь своей мощной фигурой, стоял с подносом, на котором шипел бокал шампанского, сверкало мороженое и истекали ароматом две чашки эспрессо.