Текст книги "Записки переводчицы, или Петербургская фантазия (СИ)"

Автор книги: Татьяна Катерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Кофе будете? – деловито осведомился он.

– Нет, спасибо.

– Это хорошо, – одобрил Василий. – Я на это рассчитывал, потому что одна чашка для моей крупной персоны – несерьезно.

Когда он могучей лапой взял чашечку, я улыбнулась: очень он напоминал Карабаса Барабаса на кукольном чаепитии.

– А шампанское одно?

– Только для вас, – серьезно сказал Василий. – Я же говорил, что запойный.

– Сногсшибательная откровенность! Как это по-русски: любить свои недостатки. А откуда у вас все эти вещи?

– Вчера убил и ограбил владельца бутика.

– Не смешно, – обиделась я.

Он развел руками:

– Так и мне не смешно, Анна Александровна! Можно сказать, обидно! Если у человека нет прописки и паспорта, это еще не означает, что он не работает, не моется, не читает. От сумы и тюрьмы, как говорится... Ну какой мужик без денег? Это уже получается не мужик, а какая-то волосатая обезьяна. Вот я и тружусь рук не покладая: сторожу, ухаживаю за кладбищем, плотничаю, подновляю росписи и еще дворником подрабатываю. На жизнь хватает, на квартиру – нет.

– Можно я спрошу, что случилось?

– Спрашивайте, конечно. У нас же был договор.

– Только не говорите, что вы пропали без вести в Чечне, а жена с любовником вас выписали.

– Я никогда не служил в армии, – пожал плечами Василий, – и женат не был. Все гораздо сложнее: я жертва эпикурейства. Потерял жилье, дабы насладиться всей полнотой жизни. И знаете, что интересно? Не жалею об этом. Золотая лихорадка, огни большого города и другие зыбкие миражи погубили парня.

– Так вы не из Питера?

– Нет конечно! Жил в маленьком городке, природой любовался, пейзажи писал, детишек учил, но однажды, на свое несчастье, увидел фильм про Питер. И это меня потрясло! Всю ночь не спал, а утром вдруг понял, что буду жить в этом городе. И уехал.

– А родители?

– Отца уже не было в живых, а мать отпустила, хотя, думаю, все обо мне знала наперед.

– Как же так? – искренне удивилась я. – Я бы знала – не пустила.

– Цыгане детей по-другому любят, они не растят их для себя. У них все просто: дети – гости нашего дома; вырастил, выучил – отпусти.

Я вспомнила о своих новогодних сессиях и покраснела.

– Приехал, – продолжал Василий, поглядывая на меня через край чашки. – Гулял по Питеру, задрав голову. Все дома рассматривал – чуть шейный хондроз не заработал! – и решил: остаюсь. А дальше черти помогли, моментально работа на верфях подвернулась. Рисовальщики не требовались, а вот стропальщики – это пожалуйста! От завода комнату на Лиговке дали, и все было хорошо, но...

– Что «но»?

– Не смог стать работягой: люблю я себя очень! Хотелось чего-то, знаете...

– Праздника, – подсказала я.

– Точно! – Он просиял. – И чтобы он никогда не кончался. Только я люблю настоящие праздники! Пусть колеса крутятся, женщины смеются, шампанское рекой. Для вас, наверное, солнечный день уже праздник, а мне надо – чтобы петь хотелось! Чтобы карманы от денег оттопыривались и машина была... О! – Он прикрыл глаза. – Как я мечтал о машине – чтобы черная, блестящая, с тонированными стеклами или красная спортивная, с откинутым верхом... Кабриолет!

При слове «кабриолет» его глаза заполыхали огнем – видно было, что это идея всей жизни. Очень такая, я бы сказала, популярная идея, идейка! Я растерянно молчала, мяла ложечкой мороженое и думала, как этот цыган (честно говоря, до ужаса примитивный) мог превращаться в Деда Мороза, который меня напугал при первой встрече, и в иконописца Золотые Кудри? У него же ничего нет в мозгах, кроме кабриолета! Было полное ощущение, что меня надули. И захотелось сказать что-нибудь ядовитое нахалу, который, не стесняясь, раскрывался, как улитка, покидающая раковину.

– Хотите правду? Вы сейчас такой скучный, прежние маски были намного интереснее.

– А ты мне, мать, наоборот, с каждым разом нравишься все больше и больше, – неожиданно ляпнул Василий. – Сначала показалась обмороженной молью снежной, а сейчас напоминаешь монаду с хрустальными крылышками. Знаешь, что это за звери такие – монады?

– Знаю...

У меня вдруг тоже зажгло в глазах. Вспомнился Крым, куда каждое лето упорно вывозили родители, ибо меня, как многих ленинградских детей, нещадно мучили зимние бронхиты и синуситы. В военном санатории было смертельно скучно, и я вечерами бесстрашно сидела в одиночестве на обрыве, свесив молодые и стройные ноги в небесную бездну. Внизу небо превращалось в море, а над ним плясали монады, предчувствуя наступление нового чудесного дня. Мои семнадцатилетние руки, ноги, ключицы, угловатые и тоненькие, придавали мне сходство с удивительными насекомыми, похожими на эльфов. И однажды мне безумно захотелось улететь к сестрам-монадам в розовое небо. Минута – и я как очарованная шагнула бы с обрыва. Но кто-то (я уже не помню кто, в памяти сохранился только голос) крепко обнял меня за плечи: «Осторожнее! У вас нет таких прекрасных прозрачных крыльев!» Может быть, это был мой ангел-хранитель?

– Только... у меня так и не выросли крылья.

– Значит, еще не время. Всему свой черед, птенцы тоже не сразу вылетают.

Василий неожиданно наклонился и взял мою руку в свою огромную ладонь. Он него пошла волна тепла, глаза странно блеснули, и я почувствовала, что мне хочется замереть, расслабиться в этом жаре, прижаться, как к теплой печке. Даже в голове зазвенело от этого желания. А мягкий баритон продолжал ласкать слух:

– Я ценю в женщинах красоту – ни бабские деньги, ни ум мне даром не нужны. Это все пустое. А вы очень красивая женщина, красота у вас неяркая, но такая изысканная! Магически притягательная...

– У меня были знатные предки, – пошутила я неохотно. – Знатные и очень решительные. – Я решительно освободила руку. – А вы, наверное, бабник?

Он улыбнулся:

– Я же честно признался, что цыган, правда, наполовину.

Мне стало немного обидно, и я быстро перевела тему:

– Рассказывайте, вы купили красный кабриолет?

– Мне его отдали.

– Что?

– Ну... в обмен на комнату. И денег еще дали в придачу.

– П-простите, а вам сколько лет?

– Да много мне лет. Но это мечта всей жизни! Плевал я на комнату, тем более они врали, что еще жить в ней смогу полгода. Я просто не устоял. Представил себе, как в бутик захожу, покупаю красивый костюм лучшей фирмы, шелковый галстук с брусничным отливом, трусы «Дольче Габбана»...

– Можно без подробностей?

– Можно. И серебряную зажигалку, а на ней свои инициалы выгравирую.

Он мечтательно прикрыл глаза, погружаясь в сладкие воспоминания. Видно было, что Василий сейчас где-то далеко-далеко.

– А потом покупаю огромный букет белых роз! Опускаю крышу в своем кабриолете и мчусь к любимой женщине.

«Надо же, как он угадал с белыми розами! Я ведь их тоже люблю. Нужно закругляться, пока этот цыган не прочитал тебя вдоль и поперек», – забеспокоилась я.

– Василий, давайте ближе к делу: сейчас будет звонок. Чем все кончилось?

– Украли мой кабриолет. Пока на одном берегу канала Грибоедова цветы покупал, сели в него и уехали. Я бежал за ними, но... В девяностые ОСАГО не было и жаловаться тоже было некому... В комнату меня не пустили, женщина бросила. И тогда я купил путевку в Китай. Головой о стенку биться бесполезно, правильно? Там еще сам по себе месяц путешествовал, на дальнобойщиках катался...

– Вы знаете китайский?

– Нет, как-то договаривался. Объездил весь Китай. На последние деньги купил билет до Питера и цинь. А потом началась моя бездомная жизнь.

– Так вы с тех пор живете на кладбище?

– Нет. Я сначала нанялся за усадьбой присматривать, да повздорил с хозяином. После мало что помню – матушки нашли на паперти полумертвого...

Резко зазвенел звонок, я хотела что-то сказать, закрыть тему, но совершенно потерялась: рассказ Василия напоминал театр абсурда или бред больного ребенка. Впрочем, сам рассказчик был абсолютно спокоен и выглядел скорее задумчивым, чем расстроенным.

– А куда делся ваш цинь?

– Ой, мать, лучше бы не напоминала! – Василий сморщился. – Я его о голову хозяина разбил – так инструмент жалко! Настоящий был. Китаец не обманул: ручка как шея лебединая, перламутр кругом, кисточка красная, шелковая на грифе. И вдруг хрясь – и на две половины! А этому бычаре хоть бы что, только башкой покрутил.

– А з-за что вас так? Вы что-нибудь украли? – спросила я, борясь с дурным предчувствием.

– Я женщину привел. – Василий глубоко вздохнул и исподлобья посмотрел на меня. – Меня вообще-то предупреждали, но я не послушался – был молод и горяч.

– Вы развратник, – жестко сказала я, радуясь, что подобрала нужное слово. – Бабник – это слишком мягко сказано.

– Вы не правы, – спокойно возразил Василий. – Я просто стараюсь жить по заветам, где ясно сказано: «Нехорошо человеку быть одному». А во-вторых, никакого разврата не была: девчонка-музыкантша хотела увидеть настоящий цинь. Мы просто музицировали, а хозяин ее толкнул, она упала, я заступился. Как иначе?

– Гуцинь, наверное, – машинально поправила я.

Василий от наслаждения закрыл глаза.

– Вы воистину мудрейшая и образованнейшая женщина! Как я давно не разговаривал с интеллигентным человеком! Матушки, конечно, тоже образованные, однако мышление у них специфическое... Им про цинь не расскажешь.

«Господи, зачем я опять вылезла со своими знаниями? Не женщина, а ходячая энциклопедия на тонких ножках! – буквально взвыла я про себя. – Ну какому цыгану это интересно? Почему я все время делаю что-то не так?»

Но это был особенный цыган.

– А знаете, я никуда не пойду! – Он вальяжно закинул ногу на ногу. – Я сейчас еще возьму кофе, шампанского, и мы будем беседовать! Не хочу этого китайского Якобсона смотреть! Что может быть лучше приятной беседы? Главное очарование китайских гейш заключалось в умении поддерживать беседу! А называли их нюй-куй, что дословно означает «женщина-куколка». Красиво, да? Ну, да что я рассказываю! Ты, наверное, все сама знаешь...

Это было заявлено абсолютно серьезно, хотя я уловила легкую насмешку: он явно мстил за «бабника», намекая на то, что я синий чулок, а нюй-куй применительно к такой ученой даме выглядит сверхглупо и нелепо.

– И кстати, я не бабник, а женолюб. Вернее, жизнелюб.

– Учту. И кстати, я готова стать вашей нюй-куй, если вы сможете завоевать мое расположение. Вы готовы превратиться в китайского императора?

– Я готов, – сказал Василий.

– А вы не боитесь, что перепутали куртизанку с ходячей энциклопедией?

– О нет! – церемонно поклонился Василий. – Я вижу женщин насквозь: в вас дремлет настоящая нюй-куй, только ее нужно разбудить.

Я была польщена и озадачена. Давненько меня не сравнивали с куколкой, а если точнее, никогда, ибо даже в молодости я была серьезной и строгой девушкой. За длинный нос с горбинкой в институте называли Финистой, а куколкой – кто бы посмел!

– Пойдемте в зал, – как можно капризнее сказала я (ибо, по моим представлениям, женщины-куколки ведут себя именно так). – Я все же хочу досмотреть китайский балет.

– Слушаюсь и повинуюсь, нюй-куй, – спокойно согласился Василий и вдруг нагло подмигнул.

После спектакля начался обещанный синоптиками дождь. Мы стояли в портике, и я судорожно пыталась раскрыть зонт.

– Давайте помогу, я же должен заслужить ваше расположение.

Прежде чем я успела открыть рот, Василий выхватил зонтик и сильно нажал – хрясь! Серебристая палочка печально согнулась в дугу, а спицы упали, как лепестки под порывом ветра.

– Вы заслужили мое негодование! – Я убежала в глубину портика, но косой дождь бросил мне в лицо пригоршню ледяной воды.

– Виноват, Анна Александровна, разучился. Навык потерял... Эх, был бы у меня мой кабриолет, я бы вас домой, как царицу, отвез.

– «Бы» здесь не работает, Василий! Либо вы китайский император, либо нет. Я сейчас вызову себе такси. Или вы вызовите, если хотите.

– У меня телефона нет, я же говорил... – печально сказал Василий.

Пока я рылась в театральной сумочке, он стоял опустив голову – мне даже стало жаль его. Наверное, я слишком жестокая: не стоило напоминать про то, что он изгой. Человек побывал в обществе, а теперь бал кончился. Я набрала номер, прижала трубку к уху, потом не торопясь убрала обратно в сумочку. И тут он взглянул на меня пристально и странно.

– Все-таки красивое у вас кольцо, Анна Александровна, – медленно произнес он. – Королевское. Ему лет четыреста, а может, и более. Вы ручкой и так и этак, а камень искры рассыпает и цвет меняет! Огромный какой... Ох горит, как ангельское око. Откуда оно у вас?

Мне стало жарко, несмотря на мокрую одежду.

– Сейчас придет такси – вы, наверное, понимаете, что я еду одна?

Он молча любовался камнем и ничего не ответил. Подрулила машина, я торопливо залезла в салон:

– Едем!

– А мужчина остается?

– Да! Он живет на кладбище.

Шофер испуганно обернулся. В ответ Василий доброжелательно кивнул, подтверждая мои слова. Водитель нервно повел плечами:

– Дама, разве можно так шутить?

Окно бомбардировали дождевые капли, а Василий все стоял и внимательно смотрел сквозь стекло.

– Я не шучу. Поезжайте, пожалуйста, быстрее. Чего вы ждете?

Мотор заворчал, и тут Василий поднял руку и указательным пальцем описал круг: он явно намекал на кольцо! Я невольно прижала руку к груди. Машина набирала скорость, и Василий стремительно терял очертания, превращаясь в темный силуэт, размытый дождем. Через секунду он, как настоящее питерское привидение, окончательно растворился в дождевых потоках и исчез из виду.

– Я не прощаюсь, Анна Александровна, – шепнули мне на ухо, но в салоне, кроме меня и таксиста, никого не было.

– Простите, это вы сейчас сказали?

– Я не разговариваю со странными женщинами, – водитель вцепился в баранку, – чтобы не нажить лишних проблем. А мужененавистниц нужно лишать гражданских прав – для общественного спокойствия.

– Простите, – заморгала я растерянно.

О ком это он? Я же женщина-куколка, прекрасная нюй-куй! Я уже вошла в эту роль, освоилась и не хотела с ней расставаться. Мне нравилось кокетничать и покорять: зерно, брошенное Василием, за вечер проросло и распустилось в душе прекрасным красным цветком.

– Вы это не обо мне? Я обожаю мужчин!

– А зачем же тогда посылать их на кладбище? Своеобразное проявление чувств, – ухмыльнулся шофер. – Надеюсь, бедолага, которого вы туда развернули, найдет что-нибудь повеселее. Кстати, это ваш муж?

– Разумеется, нет, – гордо ответила я. – Но это не имеет никакого значения.

– Понятно. Значит, ничего личного. Вы просто такая по жизни. – Шофер покрепче сжал руль. – Я сейчас знаете о чем подумал? Что жена у меня очень хорошая...

Я не ответила. И мы еще быстрее понеслись по ночному городу сквозь дождь.

...Когда двери лифта распахнулись и я замерла, не решаясь ступить на лестничную площадку, проклятая лампа дневного света, которая уже два дня нервно подмигивала жильцам, внезапно вспыхнула в последний раз, рассыпалась букетом искр и потухла. Стало темно и страшно. Мне почудилось, что дальний угол подозрительно чернеет и там шевелится кто-то большой и страшный. Что мешало Василию подхватить машину и следовать за нашим такси? Однако выхода не было, и я, вооружившись ригельным ключом и телефоном, бегом рванула вперед. Только бы замок не заело! Ключ сверкнул в луче мобильника, как лезвие кинжала, и мягко вошел в скважину. Я прыгнула внутрь, но не удержалась и напоследок осветила страшный угол, в котором не оказалось ничего, кроме пакета со строительным мусором. Тут внизу щелкнула входная дверь, и я быстро захлопнула свою.

Три... Трижды сверкал его вороний глаз: зимой – с сумкой, после битвы на кладбище и в театре – с кольцом. Три является волшебным числом: третье предупреждение всегда последнее. И вообще... Разве может обычный человек жить на кладбище? А вдруг этот Василий вообще не человек, а какой-нибудь дух, зомби или даже вампир? Первое впечатление самое верное, и, если существует кольцо Марины Мнишек, почему бы не существовать некоей колдовской цыганской сущности?

Я задумчиво наблюдала, как текли по оконному стеклу дождевые реки, а сквозь них смутными пятнами светились фонари. Точно я утонула и смотрю на этот перевернутый мир через толщу воды. Ботинки были мокрые, стало холодно, потихоньку начало знобить: я утонула, утонула. Ввязалась в плохую историю... Цыган, цыган-призрак... Почему он изобразил кольцо? Он хотел сказать, что вернется, вернется во что бы то ни стало, но не за тобой, наивная, а за аметистом! И вешал лапшу тебе на уши, старушка нюй-куй, отводил глаза – суггестия, обычный цыганский гипноз...

И вдруг я увидела его внизу. Василий стоял, плотно прижавшись спиной к фонарю, опустив на глаза капюшон. Он явно меня заметил и пытался вычислить по окну квартиру. Сначала я в ужасе отпрянула за штору, потом поняла, что прятаться поздно. Придется сидеть и ждать, когда он начнет ковыряться в замке, а после сразу звонить в полицию. Господи, как унизительно и страшно! Сидеть и ждать вора в собственном доме! И крохотная капелька бесшабашной Марининой крови вдруг забегала во мне, как льдинка в шампанском. Забыв об опасности, я рванула на улицу. Меня трясло от решимости и злости. Да кто он такой? Отплатил мне черной неблагодарностью...

– Что вам здесь нужно?! – Мой голос звенел от страха и обиды. – Вы удивительно неблагодарны! Думаете, я состою в Армии спасения? О нет! Сейчас у вас будут проблемы с правоохранителями, а кольцо никогда не станет вашим! Знайте, камень сам выбирает хозяев, и вряд ли родовой перстень пани Мнишек заинтересует ваша персона. Никогда вам не владеть ангельским оком: оно всевидящее.

«Вау!» – взвизгнула чайка, устроившаяся на соседнем карнизе, как будто восхищаясь такой решительной женщиной. Но Василий в ответ молчал, потому что... под фонарем никого не было. Фигура в капюшоне, как и притаившийся в углу грабитель, были игрой моего испуганного и обиженного воображения. Внутри меня словно невидимый музыкант ослабил колки и отпустил натянутые до предела нервы.

Мысль о фантоме подействовала как бокал шампанского. Сразу же стало легко и весело – я еще минутку полюбовалась струйками дождя, которые оплетали фонарный столб, как мишура елку, посмотрела на свое окно. Действительно, все прекрасно видно! Да что с того? И уже собиралась отправиться восвояси, когда увидела окурок «Беломора». Кто-то торопливо бросил его, не докурив и трети. Это было очевидно, потому что окурок еще не намок и не утонул, а резвым пароходиком курсировал в луже. Я с тупым удивлением уставилась на него. Неужели и вправду последнее предупреждение?

Глава 10

Быстро и сосредоточенно я плыла в толпе, продвигаясь к эскалатору. По моим расчетам, в запасе было минут восемнадцать. Ровно столько, чтобы добраться до своего рабочего места, ибо Демиург, конечно же, посетит нас, чтобы узнать реакцию коллектива на вчерашнее мероприятие. Я виртуозно обогнула толстяка с портфелем, который напоминал гранитный утес, вписалась в узкий фиорд между двумя мамашами с колясками, ловко увернулась от злющей бабули с палкой. А потом подняла глаза: электронные часы показывали нелепое, нереальное время – без пяти девять! Еще раз доказывая, что время – категория относительная.

– Да-да, мы опаздываем. Бонжур, Анна Александровна! Дракон уже наверняка заполз в пещеру. Вам очень страшно?

Алиса смеялась и сияла, судя по всему, у нее было прекрасное настроение, и она готова была с превеликим удовольствием принести себя в жертву дракону.

– Очень, – честно сказала я.

Девушка растерянно заморгала:

– А я хотела вас бросить...

– Бросайте. Вы все равно не успеете, и божественный гнев изольется на вас. А когда приду я, и сказать будет нечего. Я вот думаю, как так получилось? Куда делось тринадцать минут?

– Возможно, они заблудились? Я сбегаю поищу?

– Бегите, деточка, бегите...

И Алиса бросилась вперед на длинных и стройных ногах, только ярко-синий шелковый шарф сверкнул с высоты эскалатора, как весеннее небо.

Когда я открыла дверь издательства, все замолчали: было ясно, что обсуждали меня. Но Леонид Петрович, который был в центре внимания, весело заулыбался:

– О, пришла, опора православия! Пробуешься на должность матушки?

– Что?

– Да ладно! Я же за ним в буфете наблюдал, специально пошел. Видел, как он тебе шампусик подливал, а сам кофеек. Сразу видно, человек скромный, богобоязненный. Батюшка, наверное?

– Да какие батюшки-матушки! – в сердцах закричала я. – У него от батюшки только борода, да и та лохматая. Надо же так в людях не разбираться. Бомж, цыган и бабник!

– И любитель пекинской оперы, – ехидно закончил босс. – Не смей богохульствовать, Анечка! А вы, Алиса Федоровна, перепечатайте отчет.

– Я уже перепечатывала! – возмутилась Алиса и так качнула головой, что рассыпала два золотых крыла безукоризненного каре. – Не может там быть ошибки. Вот где, где? Покажите, пожалуйста.

– Еще чего! Эта твоя работа, милочка, исправляй что, извини, нагадила!

– Леонид Петрович! – еще громче закричала Алиса (у меня даже сердце сжалось, а нижняя губа Демиурга оттопырилась, как у оскорбленного Калигулы). – Зачем вы так... выражаетесь?

– Я не совсем понял... Ты мне указываешь, как выражаться? Намекаешь на старческий маразм?

– Я этого не говорила, – смутилась Алиса и попыталась исправиться: – А давайте... давайте я вам кофе сварю.

Рыжая бровь задумчиво поползла вверх, описала дугу и встала на место.

– Думаешь, таблетку мимо машины пронесу? У меня еще не трясутся руки, дитя мое. А вы, Саша, зайдите ко мне: есть работа. Напомните, у вас английский, французский...

– Испанский! Леонид Петрович, еще испанский свободно.

Молодая и скромная Саша, только что окончившая филфак, вскочила и для храбрости вцепилась двумя руками в крышку стола. Ей выпал шанс отличиться, и девчонка со страхом и обожанием смотрела на Демиурга. Он замер, опустил на свои выпуклые глаза веснушчатые веки и действительно стал очень похож на задумчивого ящера. Это была просто средневековая сцена: девушка и дракон.

– Вот так, господа! Все слышали? Все-таки будущее за молодежью. Что вы думаете, коллеги, о ротации кадров? Все ли сидят на своем месте? А?

Он галантно открыл дверь и пропустил растерянную и красную Сашу в кабинет.

– По-моему, Леонид Петрович стареет. – Я пожала плечами. – У него исчезает чувство юмора. Теперь ему нравится пугать.

– Он пугает, а мне не страшно, – рассмеялась Алиса. – Я думала, она скажет – японский или хотя бы турецкий, а то испанский... Анна Александровна, а вы курите?

– Я не курю, – не очень уверенно сказала я.

– В самом деле? Я вам не верю. Но вам стоит научиться.

– Зачем?

– Почти всех настоящих писателей и великих переводчиков снимали с трубкой или сигаретой. Посмотрите на фотки: Булгаков, Маяковский, Горький...

– И я? Смеяться изволите? При чем здесь писательство?

– Я не смеюсь. Совершенно серьезно предрекаю ваше будущее. Я же немножко ведьмочка и кое-что вижу: у вас есть перспективы, Анна Александровна! Впрочем, речь сейчас пойдет обо мне.

– О вас?

– Вот именно. И о том, кого вы уважаете больше всех на свете!

«Неужели замуж за Леонида собралась?» Я была заинтригована.

– Пойдемте на обед вместе? Я расскажу что-то очень интересное.

И она так зажигательно подмигнула, что я рассмеялась.

– Бедные, бедные мужики! Они все обречены. Аля, даже у меня сердце екнуло. Вы просто la femme fatale!

– Ой, а я французский не уважаю! Я немецкий люблю – знаете, что такое die blonde Bestie? Горе тому, кто этого вовремя не поймет!

– Пошли!

Сказала и сама удивилась: мне нравилось ускользать на обед из издательской пещеры в гордом одиночестве, чтобы хоть часик отдохнуть от лиц, которые я вижу ежедневно. Или почти ежедневно. Но сейчас я сгорала от любопытства, потому что в каждой гордой и одинокой волчице, как в любой женщине, живет ужасная сплетница, а новость, которую расскажет Алиса, была явно не рядовой.

В двенадцать мы выскочили на улицу.

– Вы есть хотите?

Я грустно покачала головой, а златокудрая la femme fatale звонко и, как положено роковым женщинам, немножко зловеще расхохоталась.

– Ага, первые признаки влюбленности налицо. Какая вы молодец, Анна Александровна!

– Не лезьте не в свое дело, Алиса! – Я чуть не задохнулась от отчаяния и злости. – Что вы все пристали с этой влюбленностью? Как можно влюбиться в бомжа, который живет на кладбище? Это потенциальный преступник!

– На кладбище? Настоящий преступник? – Синие глаза стали величиной с блюдце. – Это круто! Да ладно вам. Не похоже. А впрочем... Кстати, мы пришли.

– Но это же мороженица...

– И что? Я в детстве всегда мечтала завтракать мороженым, а обедать пирожными. Не относитесь ко всему серьезно! Давайте представим себя детьми, это вам просто необходимо. Вы как сжатая пружина, чуть мне в нос не дали...

– Простите, нервы, – пристыженно прошептала я.

Уютный зальчик с розовыми столиками и стульями, с красными бархатными диванчиками был чертовски милым. Витрина, где в два ряда теснились лотки немыслимых расцветок и названий, поражала воображение.

– Почему у вас такое напряженное лицо, Анна Александровна? Вам здесь не нравится? Хотите на диванчик? Тогда я на стул, чтобы этот телик с мультами не видеть. Нам нужно поговорить.

– Нет... Нет, мне здесь нравится, очень уютно, но... я не знаю, что выбрать.

– Тогда я вас угощу. Я сегодня именинница!

– Как? Но вы же Скорпион! Я помню, как вас поздравляли в холодный ноябрьский день и Демиург торжественно вручил 25 алых роз и обещал еще миллион. А сейчас март, не так ли?

– Да! Я тоже помню это ведро – как в цветочном магазине, – рассмеялась Алиса. – Интересно, как выглядит миллион роз? Миллион убитых роз. Площадь, заваленная умирающими алыми цветами.

– Что за картину вы нарисовали? Это какие-то именины сюрреалиста!

– Да это нечаянно получилось! Какая из меня сюрреалистка? Я оптимистка. Просто я терпеть не могу мертвые цветы... А сознайтесь, уже думаете, как обыграть эту картинку в какой-нибудь переводной книжке, так? Нет-нет, Анна, только не обижайтесь! Можно я буду так называть вас вне работы? Вы же профи до мозга костей. А я, видимо, навсегда останусь любителем.

И она, как фея, упорхнула к витрине – и даже показалось, что за ней остается золотистая искрящаяся дорожка. В памяти зазвенел детский голосок: «В папино издательство приходят только красивые дамы, похожие на фей...» Интересно, сколько сейчас лет Сашеньке? Столько же, сколько Алисе? Деточка, где ты сейчас? Ну да, правильно, Леонид хвастался, что дочь блестяще окончила универ и работает где-то во Франции: то ли в Сорбонне преподает, то ли в российском консульстве переводит. Точно не помню, но взлетела высоко. Значит, вырастил, выучил, можно и о себе подумать... Какие же все мужики сволочи, однако! И эта златокудрая бестия, пожирательница чужих сердец – ни стыда ни совести...

Шлеп! Перед моим носом выросла гора разноцветных шариков, густо политых оранжевой карамелью.

– Все, празднуем! – Алиса взмахнула прозрачной ложечкой, как дирижер. – Я решилась! Празднуем мою помолвку. Он вам понравился, правда? Я видела, что вы на него в театре все время смотрели.

Я вспомнила Демиурга в ложе с биноклем и пожала плечами:

– Да, взглянула пару раз, не все время.

– Через два дня мы уезжаем в Челябинск знакомиться с родителями, и назад я не вернусь. Вы сможете объяснить ситуацию директору?

– В смысле?

– Я выхожу замуж за Романа и переезжаю в Челябинск. Что вас удивляет?

– Но... променять Питер на Челябинск... – От растерянности я сморозила явную глупость.

– Я меняю эрзац на настоящую жизнь, ясно? Думаете, легко с вашим старпером управляться?

– Алиса! Не смейте ниспровергать кумиров...

– Да пусть остается на пьедестале, я разве имею что-то против? – беззаботно сказала Алиса, слизывая шоколад с ложечки тонким и острым змеиным язычком. – Он по-своему неплохой мужик, а когда-то, в девяностые, наверное, вообще был крут. Только ведь это давно было, так? А я не люблю музейные редкости. – Она прищурила свои сапфировые сканеры, взмахнула ресницами и спокойно, без раздражения и злобы, объяснила: – Разве вы не видите? Он уже давно выдает себя не за то, чем является. Является он пожилым дядечкой с больным сердцем, который обожает дочь, жену и радости семейного очага. А хочет казаться роковым и ужасным Демиургом, собственничает. Слышали, какой он концерт сегодня устроил? Это все из-за Ромы. А по какому праву? Даже вы были с мужчиной! Между прочим, я не устраиваю ему концерты из-за жены.

– Вы же сами...

– Да, я воспользовалась предложением. И что? Думаете, я соглашусь стать игрушкой на всю жизнь?

– Но в этом Челябинске...

– Нет Эрмитажа? Я повторяю: музейные ценности не люблю. Можно я кое-что расскажу? Знаете, это я сказала Демиургу, что мечтаю сходить на пекинскую оперу, и он постарался. А на самом деле это Ромчик любит экзотику, и мне очень хотелось поздравить его с днем рождения. Но... я не могла позволить себе такие дорогие билеты. А поздравить хотелось.

– Какое коварство!

– Вот именно, и мне стыдно. Передайте, пожалуйста, Леониду Петровичу, что я прошу за все прощения и желаю счастья.

– Алиса, наберитесь смелости и скажите сами. Так будет честнее.

– А зачем эти отрицательные эмоции? Кому они нужны? Я без них проживу. И во-вторых, я не собираюсь возвращаться на работу.

Она достала пудреницу и посмотрелась в зеркальце.

– Нет, я не похожа на мазохистку. Ничего общего... А вы его уважаете, найдете нужные слова. Память молодости, так сказать... А можно я спрошу? Он был вашим любовником?

Я немножко ошалела от этого нагловатого напора. И все-таки решила сказать правду (тем более что в свое время это меня мучило).

– Увы, нет, Алиса! Леонид Петрович никогда не видел во мне женщину. Даже когда мне было тридцать два, я для него была чем-то вроде живого гугла, переводчика и всепонимающего уха, которому можно излить любые тайны.

– Это вы для самой себя были гуглом-переводчиком. Вы такую роль сами выбрали, а никто разубеждать не станет. Раз выбрали, значит, она вас устраивает.

Алиса вдруг перегнулась через стол, ее прекрасное лицо с гладкой свежей кожей, без всякого тональника, оказалось в нескольких сантиметрах, и я в который раз подумала, какая она красивая и что Демиурга осуждать нельзя: никто бы не устоял.

– Ничего не кончено! Вы восхитили и удивили меня в театре. Такой дядечка! Мощный, высокий. А энергетика? Бешеная! – Она мечтательно закрыла глаза. – Не то что у нашего рыжего ящера – вот, точно, ископаемый реликт. Эх, был бы ваш дяденька моложе – я бы его забрала!

– Разумеется, – ехидно сказала я. – Он физически не может пройти мимо чужой юбки. Заурядный бабник!

– Не ревнуйте. – Алиса лукаво погрозила пальчиком. – И не отпускайте свое сокровище. Помните: не все то золото, что блестит. И наоборот, золото иногда под землей зарыто. Я тоже думала, что Ромчик – замухрышка провинциальная, так себе вариантик, но все оказалось по-другому.