Текст книги "Записки переводчицы, или Петербургская фантазия (СИ)"

Автор книги: Татьяна Катерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Зимние месяцы были посвящены упорному и плодотворному труду. Давно так хорошо не работалось! Переводы шли как по маслу, однако ровно в девять часов вечера я неумолимо ставила точку и открывала окно во Всемирную сеть: я хотела представить тех людей, с которыми, хочешь не хочешь, теперь связывал перстень желаний. Разумеется, больше всего интересовала неожиданно появившаяся дальняя родственница. Я даже завела в компьютере специальную папку, куда тщательно копировала все собранные сведения, и сделала вывод, что эта панночка оставалась притягательной и после смерти, почти как в гоголевском «Вие». По крайней мере, писали про нее многие – кто с осуждением, кто с восхищением, – но заглянуть в хрустальный гроб истории было интересно. Однажды я подумала о том, что ее посмертная жизнь оказалась не менее драматичной, чем жизнь реальная. Пожала плечами, осознавая этот факт, заварила кофе и погрузилась в содержимое своей папки. И зазвучал странный хор!

Кто-то восторженно называл ее изящной и чарующей полькой с необыкновенно выразительными глазами. Другие, наоборот, полностью отрицали женское обаяние, говорили о сходстве с отцом, обращали внимание на высокий лоб, ястребиный нос и острый подбородок, тонкий рот и плотно сжатые губы. При этом все отмечали силу воли, честолюбие и удивительную харизму этой женщины, которая магнетически притягивала мужчин. Недаром называли ее ведьмой и «еретицей».

«Ну это уже слишком! – кокетливо вздохнула я. – На редкость разноголосый хор летописцев! Интересно, живой-то они ее видели?» Я отодвинула ноут, посмотрела в окно и счастливо пересчитала признаки фамильного сходства: ястребиный нос, блестящие серые глаза, тонкие губы, маленький рост, при этом волевая, целеустремленная, честолюбивая. Ну что же, лестно, приятно до головокружения, хотя и странно... Хотела бы я с ней встретиться, поговорить. Я представила себе наш диалог и окончательно размечталась. Взгляд скользил от предмета к предмету, потом упал на страницу ежедневника, и я, охнув, подскочила. Скоро МЖД – 8 Марта! МЖД – это аббревиатура, придуманная Демиургом, которая мне очень нравилась. Ничего личного, просто Международный женский день. А какой же праздник без веселья и застолья? Веселье же Леонид понимал по-своему, и к этому нужно было подготовиться.

Пришлось все бросить и выйти на улицу. В витрине какого-то магазина засмотрелась на симпатичное пальто, немного поколебалась и нырнула внутрь. Магазин оказался больше, чем я предполагала: длинные ряды пальто и пуховиков самых невообразимых расцветок и фасонов уходили за горизонт – во всяком случае, стены было не видно. Я почему-то занервничала. Вообще-то давно хотелось что-то поменять, тем более что наступала весна и в глубине души мне нравились элегантные кашемировые пальто, но вылупиться из привычного пухового кокона было не так-то просто. Элегантность обязывает и поэтому неизбежно внесет напряжение в мой устоявшийся и всеми принятый образ (простите, имидж), в котором удобно и уютно, как в разношенных тапочках. Я поняла, что не готова поменяться, и собралась капитулировать.

Однако было поздно: по проходу уже мчался продавец-консультант, и я приготовилась дать жесткий отпор в классическом стиле. «Вам чем-то помочь?» – «Спасибо, я только смотрю».

– Дама, извините, мне нужно срочно перезвонить: с девушкой поссорился. Сами выплывете?

Я удивленно кивнула, кинула взгляд на яркие разноцветные пальто и побрела в мрачный темно-коричневый и черный массив. После получасовых поисков настроение стало такого же цвета.

– У вас что, траур?

Паренек нарисовался в отдалении и теперь с удовольствием отхлебывал кофе с чизбургером.

– Мы помирились, и я решил отпраздновать. Возьмите вон то бежевое пальто с поясом и не мучайтесь. Вам подойдет, говорю это как профессионал.

– Не навязывайте мне ничего. У меня есть свое мнение.

– Я не навязываю, а предлагаю. Вы же не видите себя со стороны. Ботинки, пуховик – что за потребительские стандарты! Вы заметили, что сейчас мужчины и женщины одеваются почти одинаково? Такие андрогины в пуховиках – мне кажется, вам стоит выделиться. Вы же необычная женщина, по-своему яркая. И повод есть: завтра, между прочим, 8 марта, а никак не 23 февраля. Шапочку тоже нужно сменить. Вон там, на полочке, лежат вязаные, ручной работы. Это модно!

– А что, у меня плохая шапка? – обиделась я.

– У вас обыкновенная, среднестатистическая шапка, – отрезал паренек. – У моей бабушки такая же. Зачем она вам?

Сердце учащенно забилось.

– Но ведь я тоже бабушка.

Он задумчиво покачал головой:

– Для бабушки вам чего-то не хватает. Во всяком случае, мне про вас так думать не хочется. Но клиент всегда прав – повторяю, я никогда не навязываю свое мнение.

И он исчез в пуховиках.

– Молодой человек! – испуганно заторопилась я. – Я согласна, беру и пальто и шапочку...

Он снова возник передо мной, как вездесущий дух моды, помог облачиться в обновы и строго осмотрел с ног до головы:

– Отлично! Вы стали очень хорошенькой!

Такое замечание из уст молодого человека можно было бы счесть наглостью, но я сейчас себе очень нравилась и не стала возражать. Продавец остановил взгляд на пуховике и старой шапке:

– Что будем делать с вашими доспехами? Помочь донести до машины?

– Я не вожу машину, – застенчиво сказала я. – И вообще, эти вещи мне больше не нужны. Можно я их оставлю здесь?

– Помилуйте, у нас же не склад!

– Так отдайте их кому-нибудь: они хорошего качества и почти новые...

Все мое существо теперь отторгало эту бесформенную оболочку, которая еще полчаса назад согревала меня. В легком золотистом пальто, напоминавшем по форме колокольчик, я чувствовала себя бабочкой, вылупившейся из кокона.

– Ладно, я что-нибудь придумаю, – милостиво согласился молодой продавец. – Честно говоря, вы не первая клиентка, которая так поступает. И это прекрасно. Кстати, советую вам отпраздновать покупку: будет дольше носиться. У нас здесь отличный супермаркет, купите шампанского, деликатесов – устройте праздник, который всегда с тобой, как у Хемингуэя.

– А вы читали Хемингуэя? – с уважением спросила я, но он уже меня не слушал, прижимая к уху мобильник.

Любовь! Весна! И я отправилась устраивать праздник.

Я легко шагала по улице, помахивая пакетом с шампанским и получая огромное удовольствие от каждого шага, каждой витрины, где отражалась золотым огоньком. Оказывается, женщине очень просто стать счастливой: нужно быть модной и красивой – и все! «Праздник, который всегда с тобой!» – пропела я и с интересом посмотрела на прохожих – знают ли они о таком? Нет, они, скорее всего, не знали и энергично обгоняли меня, вперив взгляд в какую-то невидимую цель. Другие, наоборот, устало брели, опустив голову и изучая грязный подтаявший снег и разноцветный мусор. Ни я, ни замечательная обновка никого не интересовали, что, впрочем, было понятно и не обидно. «Это только мой праздник!» – улыбнулась я, вспомнила о том, что завтра, несмотря на холод, начинается весна, и вдруг остановилась.

В голове мелькнула какая-то мысль. Я на секунду задумалась: что-то тревожное... Так бывает, когда вспоминаешь что-то, а вспомнить не можешь. Но стоило повернуть голову вправо, как над крышами домов гордо воспарил византийский купол собора. Небо в небе. Никогда не замечала! Неужели он совсем близко? Я припомнила свои зимние злоключения и торопливо пошла прочь. Углубилась в соседнюю улицу и с досадой обнаружила, что от стены до стены там висит красно-белая лента, а смуглые красавцы в оранжевых жилетах борются с огромной трубой, утопая в снежной каше.

– Мама, у нас авария! Ходи в обход...

Пришлось повернуть направо – внутри крепло нехорошее предчувствие. «Это кладбище – патогенная зона с отрицательной энергией. Возможно, она материализует наши страхи. Нужно опустить глаза и пройти мимо – ничего не случится», – сказала я себе, прекрасно понимая, что ничего не получится. И действительно, когда поравнялась с воротами, раздался стон. Это был не истошный крик «Помогите!», а именно стон. Кто-то совершенно не рассчитывал на отклик – просто сообщал, что ему очень-очень больно, и эта безысходность сжала сердце. Теперь бояться было поздно. Я с минуту уныло топталась около входа, представляя себе, что на кладбище умирает тот ужасный бомж, который хотел украсть сумку. Но и он есть человек... Опять же, сейчас день, светло – вызову полицию, да и дело с концом... Снова раздался стон. А может, там ребенок в могилу провалился? Или у любопытной бабушки инфаркт: пошла на могилку к Врубелю – и хлоп! Нужно помочь, потому что по-другому нельзя. Потом себе не прощу.

И, уже не колеблясь, я открыла кованую половинку ворот. Страдалец лежал в кустах и глядел на подошедшую бездонными глазами цвета старого янтаря. Средней величины, грязный, пушистый, с перебитой задней ногой – пес не сомневался в том, что наступил конец его собачьей истории, и последним желанием было избавиться от страшной боли. А дальше будь что будет! Снег под песьим животом был грязно-розовый. Из зарослей желто-серого меха торчала кость, и от этого зрелища к горлу подкатила тошнота, а рот наполнился слюной. «Не смей! Обморок отменяется». Я взяла себя в руки и смотрела только на собачью голову.

– Где же тебя так, бедолагу, угораздило? Что теперь с тобой делать?

Пес из последних сил стукнул хвостом и закрыл глаза. Я стала лихорадочно разрывать упаковку финских сосисок, потому что необходимо было хоть что-то делать. Наверное, есть ветеринарные «скорые»? Можно вызвать, отдать в лечебницу, а что потом? Объявление дать? По совести говоря, к усыновлению я была не готова.

– Са-аси-исечку, значит? А, старая знакомая! Душа христианская, добрая... Эк тебя жалость распирает. Животина подыхает – ты ему сосисочку под нос. Кушай, родной, напоследок! Так, что ли?

Я запрокинула голову и увидела Василия: поскольку сидела на корточках, шапочка пришлась как раз на уровне сапожных голенищ. Снизу его лицо казалось темным: наверное, так падала тень, а может быть, он сильно злится? Глаза недобро поблескивали из-под бровей, как и в прошлый раз, за зиму Василий ничуть не изменился, и манеры были не слишком любезные. Снова вспомнилось покушение на сумку. «А вдруг он меня сейчас пнет?» – подумала я и резко распрямилась.

– Понимаете, я не могу его взять домой! К сожалению, я много работаю и не смогу с ним гулять, а он любит свободу! Подумайте, как он будет жить в четырех стенах? Вы бы так смогли?

Поняв, что сморозила глупость, прикусила губу. Но Василий не обиделся. Он снисходительно закивал, так что заплясали седые кудряшки на голове:

– Правильно, все ты правильно говоришь, добрая женщина. Согласен! Пусть лучше сдохнет на свободе – это ты хорошо придумала.

Не успела я что-то сказать, как гигант поднял зверюгу на руки и пошагал в кладбищенскую глубину.

– Постойте! – Я почувствовала недоброе. – Мужчина, так нельзя! Куда вы его понесли?

– Последний раз спрашиваю: возьмешь? – Глаза смотрели очень внимательно.

– Постойте! Знаете, как мы поступим? Я отвезу его в лечебницу, а потом пристрою... Его, наверное, машина сбила? – заискивающе спросила я, чтобы протянуть время.

– Его трубой ударили.

– За что? С чего вы взяли?

– Да просто так, от скуки. Ну, ему теперь все равно. Труба ли, машина – конец один. Отмучился.

– Почему все равно?

Бомж быстро шагнул в сторону, и тут я все поняла.

– Зачем он вам? Куда вы его несете? Почему все равно?

– А мы их едим, – спокойно сказал Василий. – Собачатина от туберкулеза помогает. Это все знают. А из шкуры шапку сошью: все равно не жилец. – Он широко улыбнулся белыми, совсем не бомжатскими зубами и кивнул на пакет: – Я тоже сосисочки люблю, я бы их покупал, да нам туда нельзя! Вот и охотимся, кто может...

– Помогите! – закричала я, захлебываясь слезами, задыхаясь от злости и беспомощности. – Это невозможно! Вы не посмеете! Отдайте собаку!

– Цыц, пошла вон! Упустила ты свой шанс, мать Тереза. И за мной не ходи, а то в беду попадешь. – Он легонько толкнул плечом, перехватил поудобнее несчастного пса и исчез за склепом.

Меня бил крупный озноб, но мысль работала ясно и четко. Я пулей вылетела на проезжую часть и поймала машину. Интуиция и здравый смысл подсказывали, что время есть: не станет он убивать собаку средь бела дня! Все-таки кладбище не простое, а мемориальное и в центре города. Экскурсанты лазают. Не пойдет он на скандал, а то выгонят еще с монастырского кладбища...

С быстротой гепарда я побежала домой. Долго не могла попасть ключом в замок: опять затрясло, руки прыгали как на пружинах. Да! Бомжи едят собак и голубей, я много раз об этом слышала, и это очень логично, очень правдоподобно. А что им остается? Как-то переводила на английский книжку о революции: среди прочих ужасов автор упоминал знаменитого чекиста Бокия, который страдал от туберкулеза и, действительно, в трудных фронтовых условиях употреблял собачье мясо – проверенное народное средство Востока. «Ох, что я наделала! – запричитала я. – Почему не взяла эту псину?»

Наконец-то ввалилась в квартиру, скользнула по зеркалу, вспомнила прощальный взгляд янтарных глаз, когда уносил Василий покорного страдальца, и застонала, почти завыла. Минут десять металась по коридору, ломая пальцы и размазывая слезы, которые обильно орошали золотистый воротник нового пальто, а потом осенило. Встала на колени перед зеркалом, извлекла заветную коробочку, надела перстень и прерывисто зашептала. Камень поднесла так близко к губам, что нежное озерцо аметиста запотело от дыхания, как будто камень задумался и прикрыл невидимыми ресницами свое око.

– Ты же можешь выполнить хотя бы одно, ну самое маленькое, ерундовое желание! Я ведь не за человека прошу, – торговалась я с кольцом. – Я выкуплю его и клянусь, возьму домой. Только пусть доживет. Пусть доживет! А с этим уродом сама справлюсь...

И вдруг я поняла, что услышана: истерика прекратилась. В груди больше ничего не дергалось и не трепетало, сердце билось часто, но ровно. Меня охватила холодная спокойная злость – наверное, такое чувство возникало у тех, кто шел в атаку. Эта злость окатила меня с головы до ног и застыла, превратившись в непроницаемый скафандр. Наслаждаясь чувством собственной защищенности, я схватила пакет и деньги (может, удастся подкупить этого урода?), открыла пинком дверь и помчалась по улице. Перстень снимать не стала. Он мне теперь помощник – снимут только вместе с пальцем.

В голову приходили попеременно утешительные и неутешительные мысли. «Он выглядит аккуратным и сытым, не похож на отчаянного. А если он садист? – стиснув зубы от ненависти, бормотала я, сжимая внутри перчатки выкупную купюру. – Или у него действительно туберкулез? Едят же люди барсучий жир... Фу, какая гадость! В магазин его, видите ли, не пускают. Да тебя нужно в психиатрическую больницу сдать! Не согласишься на выкуп – я это сделаю. Даю слово!» Страха не было – была решимость.

Я рывком распахнула калитку, бросилась вперед и остановилась как вкопанная, едва не вывихнув щиколотку. «Что ты, добрый конь, травяной мешок, спотыкаешься?» – прошептала я, пытаясь осознать увиденное. Несчастная лохматая жертва, сморщив нос, старательно выбирала из кустов финские сосиски. Никакого внимания на влетевшую даму пес не обратил, он напоминал ребенка, который с сосредоточенным и довольным видом лопает найденные конфеты. На шее был самодельный ошейник из мужского ремня, лапа забинтована и уложена в ситцевую люлечку под животом.

– Ох, радость-то какая! Живой! Неужели у этого замогильщика есть сердце?

Пес поднял голову, вежливо вильнул хвостом и продолжил обед.

– Милый, ты празднуешь спасение! Кушай, кушай, родной! У меня тут такие штучки разные. Сейчас, сейчас...

Вдруг пес вылез из кустов и, склонив лобастую голову, прислушался. Он тянул в себя воздух так, что дрожала нижняя губа. Потом прижал уши – шерсть встала! – и поскакал вглубь кладбища. Глядя на этот трехногий галоп, я вспомнила мои финские палки – воистину, никогда не сдавайся...

Очень быстро пес вернулся. Он повелительно гавкнул, но я его не поняла. Тогда собака попыталась схватить за рукав. «Отстань, порвешь!» – отбивалась я. Псина зарычала басом, вцепилась в пакет и настойчиво тянула за собой. Мы дружно бросились в старую аллею, под сень гигантских тополей. Пес, слегка перекошенный набок, припустил изо всех сил, но постоянно оглядывался. Он забыл про бесполезную лапу и на своих троих мчался как сказочный волк, поэтому отставать было стыдно. Наш параолимпийский забег проходил в нужном темпе, плохо только, что нарастала тревога. С каждым метром сердце сжималось все сильнее и сильнее. Наконец мы добрались до конца аллеи и посмотрели друг дружке в глаза. «Не стоит высовываться!» – строго предупредил пес взглядом и потихоньку пополз вперед, а я благоразумно спряталась за деревом. Было ясно, что бездомная зверюга лучше знает местные законы.

Впереди раскинулась полянка, окруженная кустами. Чуть в стороне стоял вагончик для строителей. Перед входом куча песка, расстелен брезент и разложен инструмент: скобы, молоток, чемодан с какими-то отвертками, сверлами, большая коробка со строительными дюбелями толщиной в палец и мощный монтажный пистолет, похожий на боевой автомат.

Напротив вагончика расположился старинный склеп в новых лесах, напоминавший одновременно терем и готический собор – архитектурный китч ХIХ века! В этой наивной купеческой роскоши было что-то трогательное. Над углами сооружения головки херувимов с потрескавшимися щечками задумчиво смотрели в небо. Над входом когда-то был Спас Нерукотворный, но лихие люди или безжалостное время украли икону – остался лишь четкий отпечаток. Лик невидящими глазами смотрел прямо на меня, как эхо Туринской плащаницы, и я невольно опустила глаза. В глубине склепа белела фигура коленопреклоненного ангела. Правая рука прижата к сердцу, а в левой он почему-то держал свою голову.

У входа в склеп стоял огромный Василий собственной персоной. Он широко расставил ноги и раскинул руки, готовясь обнять двух мужичков странного вида. Белая рубаха была разодрана почти на две части, и я удивилась загару и могучим мускулам: «Он больше похож на Илью Муромца, а не на голодного бомжа – дух старого кладбища и его защитник». Впрочем, было не до рассуждений. В воздухе пахло грозой, между тремя напряженными фигурами пробегали искры, и я крепче вжалась в дерево.

Высокий мужичок с низким лбом держал здоровую палку и откровенно примеривался, как неандерталец на охоте. Второй, пониже, опустив маленькую голову на тонкой шее, глядел в землю. Это был пижонистый аристократ с помойки: рваная куртка «Хелли Хансен», вытертые, как рядно, джинсы «Эливайс», модные кроссовки в паутине трещин. Теперь ветер дул в мою сторону и кислый аромат мусорных баков был нестерпимым.

– Что, дядя Василий, страшно помирать? – тихо спросил Пижон.

– Не хочу помирать! – согласился Василий и угрюмо потряс головой.

– А чего? Примешь мученическую смерть и сразу наверх! Помирать всегда нелегко, так что разницы особой нет – когда. Зато из уважения мы тебя в любимом склепе закроем. Только громко не кричи, не беспокой усопших.

– Может, вы уйдете? – кротко попросил Василий.

Он явно не хотел драться.

– Не-а-а... – пропел Пижон. – Лучше мы останемся, а ты навсегда уйдешь...

Он по-кошачьи метнулся к земле и швырнул полную горсть песка в глаза Василию. Раздался оглушительный рев – наверное, так кричали наши прародители на охоте.

– Бе-е-ей!

– Я не могу... – натужно просипели в ответ.

Неандерталец занес было дубину, но трехногий пес крепко ухватил палку молодыми зубами. Пижон засадил ему пинка под ребра. В следующее мгновение Василий ударил сапогом самого Пижона под дых, тот превратился в букву «Г» и завалился набок. Почти одновременно огромный кулак врезался в скулу доисторического охотника, но тот как будто не заметил и боднул противника в грудь. Василий пошатнулся, однако устоял, и тогда они схватились по-русски, на кулаках. Из носов и рассеченных бровей брызнула кровь, и драться стало труднее. Они обнялись теснее и начали бороться. Соперники тяжело дышали, медленно поворачивались, пытались повалить друг друга. Никто не сдавался! Пес бегал вокруг и по-джентльменски не вмешивался. Вдруг он тревожно взглянул в мою сторону.

И стало ясно: что-то изменилось. Пижон больше не валялся на снегу. Он отполз к вагончику и внимательно наблюдал за борцами, стараясь вычислить, когда Василий повернется затылком. Потом медленно, не привлекая внимания, подтянул «автомат», в дуле блеснул толстенный дюбель. «Сейчас он его убьет», – ясно и четко прозвучал чей-то голос. Я почувствовала, как стекленею: ноги стали хрупкие и прозрачные, пальцы похолодели, в голове что-то зазвенело, как проволока на ветру. Пижон сжал рукоятку двумя руками, встал на колено... Я рванула на негнущихся ногах, ожидая, что сейчас сломаюсь, разобьюсь, превращусь в груду хрустальных осколков, не добегу. Стрелок тщательно целился, борцы поворачивались по часовой стрелке, и загорелая спина Василия заблестела на солнце.

– Сдохни, гад! – истошно закричала я и со всего размаху опустила груженый пакет на затылок снайпера.

На секунду заглянула в удивленные глаза со зрачками-точками. Но было уже не страшно. Я уже перешла грань и, упираясь руками в грязный подбородок врага, навалилась худым телом, опрокинула Пижона на снег. Тот попытался встать, но не смог: подоспевший пес крепко ухватил его за нос и прижал. Тошнотворный звериный запах накрыл меня с головой, и сознание ушло.

Очнулась я в вагончике на солдатской койке. Снизу и сбоку внимательно смотрели четыре разноцветных глаза: два человеческих, два золотисто-карих, собачьих. Василий стоял на коленях и напряженно вглядывался в мое лицо. Пес сидел, вытянув морду и навострив уши.

– Фу, очнулась! Очнулась наша Настасья Микулична! – радостно рявкнул Василий.

Песик с облегчением вздохнул и засунул нос в широкий рукав пальто. Нос был, как полагается, влажным и холодным, и я невольно вздрогнула. С тревогой покосилась на легкомысленно распахнутую дверь и ситцевую занавеску, которая шевелилась под порывами ветра.

– Где они? Они... ушли?

– Их увезли. Наша полиция нас бережет, – просиял Василий цыганской улыбкой.

– А вас почему не забрали? Вы тоже участвовали.

– Я потерпевший, – ласково сообщил Василий. – В отличие от тебя противоправных действий не совершал, только защищался. Забрать хотели тебя, матушка, как напавшую. Но я не дал. Сказал, что это за меня жена заступилась, и они поверили.

– Что?!

– Шучу! – с деланым испугом тут же поправился он, и выражение его лица стало очень симпатичным.

– Тоже мне – шутник... – Я даже не обиделась и рассмеялась вместе с ним. – Я, между прочим, переводчик и кандидат наук.

Василий кивнул с пониманием:

– Видишь, Треха, какая серьезная женщина...

Пес зевнул.

– Ясен перец, такая за бомжа замуж не пойдет. Да и я, матушка, жениться не собираюсь: ты не моего поля ягода, уж извини... А сказал, чтобы не увезли с места происшествия в одной машине с теми годзиллами. По-любому спасибо тебе, добрая женщина. Если бы не вы с Трехой, лежать бы мне сейчас в склепе с дюбелем в башке. – Он зажмурился и тряхнул кудрями. – Ох долгая была бы смертушка.

И неожиданно поклонился мне, чем сильно смутил. Я медленно села на постели. В принципе, все было в порядке: немного звенело в ушах, но это пустяки. Желание покинуть сей убогий приют стало неодолимым.

– Все-все, Василий! Я принимаю благодарности и спешу домой. Мне правда пора.

– Ты идти-то можешь? Хочешь, на руки возьму?

– Не стоит, – усмехнулась я и решительно поднялась.

Этому цыгану палец в рот не клади – руку откусит.

– Мы проводим. Айда с нами, Треха!

– Зачем? Думаете, возможны новые сюрпризы?

– На кладбище они всегда возможны. Здесь своя отдельная планета – полюс недоступности.

Мы потихоньку побрели по дорожке. Я быстро поняла, что Василий идет не к воротам, а, наоборот, от них. Спрашивать не хотелось. К тому же Треха, которому я доверяла, был абсолютно спокоен. Он скакал впереди и с удовольствием обнюхивал подтаявший снег. Я подняла глаза и посмотрела вверх. По-зимнему голые, ветки деревьев соединялись в ажурный купол. Изящный узор казался гигантским рисунком черной тушью на синем шелке.

– Посмотрите, как красиво! Если бы я была японкой, я бы посвятила этим веткам четверостишье, – неожиданно вырвалось у меня, и я покосилась на спутника, ожидая реакции.

– Стихи? Это хорошо. – Василий снисходительно кивнул. – Но не торопись, ты еще настоящей красоты не видала. Вот смотри!

Мы остановились перед сиренево-лиловым холмом: с южной стороны, где уже стаял снег, его от подножия до макушки покрывали огромные колокольчики. Венчики изо всех сил тянулись вверх и просвечивали на солнце, казалось, что в каждом пылает маленький огонек.

– Как чаши Грааля... – У меня перехватило дыхание.

– Верно, на чаши похоже. Только вообще-то это обыкновенные крокусы.

– Я в молодости видела такие. Мы тогда поднимались на Ивано-Франковский перевал. Откуда они здесь?

– Не знаю откуда. Я же говорю – своя планета. Ну налетай, собирай.

– Зачем? Я что, варвар?.. Кстати, о варварах. – Я исподлобья взглянула на него. – За что эти люди хотели вас убить? Что вы им сделали? Это гробокопатели, да?

– Да, – неожиданно просто согласился Василий, как будто речь шла о чем-то очень обычном. – Таких археологов здесь много, но эти – профессионалы. И хотя вокруг копано-перекопано, они все равно что-то находят. Не обращайте внимания, уважаемая, это очень давняя история.

Он строго посмотрел на меня, и было ясно, что больше ничего не скажет. Я вздохнула.

– Вот, гостья дорогая, твой пакет с продуктами.

– Оставьте себе, – я небрежно махнула перчаткой, – там, кстати, бутылка шампанского...

– Я непьющий, – обиженно сказал Василий. – То есть запойный, поэтому не пью.

– Отдайте кому-нибудь.

– Треха тоже непьющий. А здорово бутылка сработала! – Он подмигнул, как мальчишка. – Бутылка и консервы – вот в чем дело! А я смотрю и думаю: как такая маленькая, худая тетка с одного раза мужика уложила? Да еще обычным пакетом.

Я поморщилась как от укола, потому что всегда мне было легче сделать больно себе, чем другим. Даже прихлопнуть муху противно, а ведь недавно била по голове человека. Била всерьез, чтобы лишить сознания. А если бы убила? И это все для того, чтобы спасти жизнь этому Василию.

– Можно два вопроса напоследок?

– Зачем же напоследок? Ты заходи...

– Почему ангел в том склепе держал голову в руках? И почему вы его так отчаянно защищали?

– Не защищал – просто они меня подкараулили и к стенке приперли. Я же говорю, давняя история. – Василий пожал плечами. – А ангельскую голову я нашел в кустах и пристроил как мог. Думаю, отреставрирую. Это детский склеп, и на стене есть надпись от безутешных родителей.

– Да что вы! – растрогалась я.

Гигант в ответ поклонился:

– Сия трогательная подробность, естественно, дает мне дополнительные очки в дамских глазах, однако придется вас разочаровать. Не стал бы я за чужих покойничков насмерть стоять. А правды, мать, я тебе не скажу! Считай, что я тех двоих изгонял со своей планеты.

Я озадаченно смотрела на него: Василий менялся на глазах – забыл свои народные словечки, говорил как интеллигентный человек. Наверное, творчеством занимался, таланта не хватило и, вместо того чтобы смириться, все пропил или спустил на наркоту. Сознание расширял. Слабак! Вспомнилось, как тянуло попробовать эти волшебные штучки, отвлечься, забыться и хоть на минуту стать счастливой. Но на мне был ребенок и я, сжав зубы, лихорадочно переводила и превращала в шедевры романчики, чувствуя, как каменеют мозги, забываются слова и мой писательский дар медленно, но верно исчезает в никуда.

Пес сел на дорожку и сделал акробатический этюд, почесав за ухом действующей задней ногой.

– А с какой стати вы его Трехой называете? У него же четыре лапы.

– Четвертая теперь фиктивная, будет болтаться для красоты.

– А может...

– Нет, не может! – твердо сказал Василий. – Я в таких вопросах специалист: мне много раз руки-ноги ломали и я сам по пьяни ломал. Знаю, что говорю.

Я устало прикрыла глаза. От этих слов повеяло мраком, страшной, пещерной жизнью. В который раз подумала, что животных намного приятнее любить, чем людей.

– Красивый у тебя перстень, – вдруг жестко произнес Василий.

Снова взор его нехорошо, по-вороньи блеснул из-под бровей. Я хотела пискнуть, что это бижутерия, но вместо этого гордо расправила плечи и, бесстрашно глядя в глаза, подтвердила:

– Красивый. Если помните, я люблю красивые вещи, сумки например.

– Настоящий?

– Старинной работы.

– Вижу, что настоящий, я в камушках тоже разбираюсь.

– Надеюсь, вы не забыли, что я спасла вам жизнь? – с вызовом сказала я.

Он усмехнулся:

– Еще не забыл, только у людей память короткая, так что не светись, мать, и не вводи во искушение, как сказано в Евангелии. Не я, так другой – это тебе в назидание. Здесь много любопытных. А теперь иди по этой дорожке и никуда не сворачивай...

Он зашел за дерево и исчез. Треха кинулся следом, а я повесила пакет на тополиный сук и с достоинством пошла восвояси.

Глава 8

Кажется, я открыла глаза ранним утром, а возможно, это был поздний вечер: в комнате царил полумрак и было очень тихо. Нежный голубой свет лился из окон и превращал мою спальню в волшебный венчик крокуса, внутри которого была я...

Я встала, удивилась легкости своего тела и выскользнула на улицу. Вокруг все было так же, как вчера, и вместе с тем по-другому. Внезапно я поняла, что это сон – от этой мысли захватило дух, стало весело и страшно, как будто я неслась вниз по американской горке.

Вот и вход на кладбище, хотя ворота были другие: стандартную решетку заменили изысканные кованые завитушки, цветы и загогулины, словно это был вход в чью-то усадьбу, а не в мир скорби. Секунду я колебалась: туда ли пришла? Однако стоило легко коснуться – и ворота плавно распались на две половинки, приглашая проследовать внутрь. Я поняла, что меня ждут, и бесстрашно вошла.

За оградой начались сплошные сюрпризы. Исчез гневный ангел с изуродованным лицом, который встречал меня зимой. Теперь навстречу летело, едва касаясь мраморной сферы, прекрасное создание в струящихся по ветру каменных одеждах. Изящную голову украшали тугие локоны и лилии, крылья сверкали на солнце. «Ты прекрасен!» – сказала я ангелу и пошла дальше.

За ангелом, сомкнув ветви, стояли вековые деревья, а под ними разлилось лиловое море крокусов без конца и края. Я старалась не наступать на цветы, но скоро обнаружила, что не оставляю следов, и замерла от восторга: наконец-то я стала частью иного, волшебного мира! А возвращение... Я не думала о возвращении, чувствуя себя сидящей в машине времени. На кладбище было солнечно и, несмотря на будний день, на удивление многолюдно. Мимо не торопясь проходили мужчины и женщины в старинной богатой одежде, бегали стайки нарядных детей. Мне было немного жаль этих людей, я расчувствовалась, загрустила. И все же вовремя взяла себя в руки: моя задача – найти сторожку или хотя бы тот склеп...