Текст книги "Записки переводчицы, или Петербургская фантазия (СИ)"

Автор книги: Татьяна Катерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

В сумочке рассыпался танцевальной дробью мобильник, и Алиса порозовела от счастья:

– Это Рома! Скажите что-нибудь на прощанье!

– Будьте счастливы, – растерянно сказала я. – Совет да любовь... Знаете, деточка, вы меня тоже поразили. Все бросить, так влюбиться! Не думала, что вы на это способны.

– И я не думала!

Алиса вскочила, схватила белый пуховичок в охапку и вдруг стала похожа на десятиклассницу на перемене. Такой она мне нравилась все больше и больше.

– А вы не боитесь?

– Бояться? Рома сказал, что боящийся не совершен в любви, – и лучше не скажешь.

– Только это не Рома сказал, – хихикнула я.

– А мне все равно! Обещайте, что утешите нашего ящера! Я прошу у него прощения. И вот это отдайте, скажите, я прочитала. Но в его скучный офис не вернусь никогда. О воля, воля! О свобода! Ты встретишь радостно у входа!

Она бросила на стол красивую пухлую книжку, резко застегнула похудевшую сумочку и выпорхнула на улицу, на ходу пытаясь попасть в рукава модной курточки и одновременно обмотать шарф вокруг шеи. За стеклянной дверью пронзительно и победоносно запела автомобильная сирена, приветствуя Златовласку, потом мягко хлопнула дверь, зашуршали шины и наступила тишина.

Я сидела над горкой душистого мороженого, как Будда Шакьямуни перед цветком лотоса. Я пыталась обдумать ситуацию, однако она не вмещалась в голове. Взглянула на книжную обложку: так и есть, Урсула Ле Гуин...

В офис я вошла боком и, стараясь не смотреть на пустой Алисин стол, протиснулась к себе. Разложила бумажки для вида и, лучезарно улыбнувшись ближайшей соседке, спросила:

– Босс уже, наверное, ушел?

Та энергично затрясла тугими кудряшками:

– Нет, и он просил вас зайти после обеда.

И тут же, словно громовержец с небес, звучным баритоном загремел динамик:

– Анна Александровна, зайдите ко мне!

Я медленно шла и думала, как с ним разговаривать. Самое главное, впервые в жизни было его жалко: Демиург заочно потерпел полное фиаско, но об этом еще не знал. А между тем вредная девчонка, не задумываясь и смеясь, сдернула с него шикарные одежды, и король оказался голым. Ну почему я должна быть первым вестником? Я до сих пор ему так благодарна. И вот сейчас придется обидеть хорошего человека. Какая хитрая бестия эта Алиса! Может быть, сказать, что я ничего не знаю?

Когда я вошла, Демиург был спокоен и невозмутим. Насмешливо покосился на книжку:

– Ну что? Алиска сбежала?

– Откуда вы знаете?

– Я все знаю. Сбежала – и хорошо. А то не знал, как отделаться.

Молодец, Леонид! Он не сдавался и гордо хранил свое мужское превосходство.

– Чего-нибудь передавала?

Я торопливо вложила в лапу томик и слишком быстро выпалила:

– Она... сожалела...

Он поморщился как от зубной боли:

– Какая лирика! А что-нибудь материальное?

– Ничего, только книгу.

Он энергично встряхнул томик и пошелестел страницами.

– Она мне вообще-то пять тысяч должна, но, видно, забыла. Ладно, я не обеднею, она не разбогатеет.

– Ну зачем вы так, Леонид? – искренне расстроилась я. – Она совсем не такая, наверное, действительно забыла. Шутка ли, за один день изменить всю жизнь! Вы знаете много современных девушек, которые рванут с провинциалом из Питера в Челябинск? По-моему, все происходит наоборот, или я не права?

– Думаешь, бескорыстная? Декабристка?

Демиург повернулся, и его грустные выпуклые глаза шельмовски заблестели. Мне тоже стало весело. Он вдруг ухмыльнулся и стал чертовски обаятелен. Я улыбнулась в ответ и подумала, что наш стареющий дракон в сто раз интереснее этого Ромы в скучном сером костюме.

– А что не так?

– Да дура ты полная, Анька! Была дурой и осталась, гы-ы-ы!

– Простите, Леонид, это уже чересчур!

– Не расстраивайся, в этом твое обаяние. Нормальный чел такую Аньку на десять Алис не променяет. Не был бы я женат, я бы на тебе женился. А твоя Алиска – хищница! У Ромчика папа в администрации ценный кадр да еще владелец каких-то холдингов-молдингов. Чуешь, какие перспективы перед девкой открылись? Вот увидишь, станет наша Алиска Хозяйкой Медной горы. Бриллиант мой сапфировый... Тем более какой из нее переводчик? Ты же сама видела.

Он смачно зевнул.

– Дай бог, чтоб у нее все сложилось. Ничего, я-то переживу. Саднит, конечно, немножко, но стопудово не повешусь из-за этого бриллианта сапфирового. Завтра поеду секретаршу присматривать. Есть идеи.

– Может, Саша пригодится?

Он грустно улыбнулся:

– Не потянет! Потому что у нашей драгоценности в голове был трехъядерный процессор плюс врожденная любовь к риску. Ты даже представить не можешь, чего она творила и как мне помогала! А у Сашеньки, увы, в головке только иностранная литература. Как с ней дела делать?

– Вы гениальный психолог, однако согласитесь, что бывают сюрпризы.

– А как же! На то и жизнь. Сколько живу, столько и удивляюсь: почему каждая баба – это маленький кубик Рубика? Представляешь, еще ни разу все грани не сложил... Все-таки объясни мне, что за поп с тобой был?

И это оказалось последней роковой каплей, переполнившей чашу терпения, – минут пять я орала, захлебываясь эмоциями, потом наступила тишина.

– Да... – задумчиво подытожил Демиург. – Видишь, и твой кубик не сложился. Я думал, ты каменная, а тебя зацепило. Но мужчина, в принципе, запоминающийся.

– Вы сговорились с Алисой?

– Нет, – сказал Леонид. – Просто мы с ней одинаково думаем. С этого все и началось, а не с ее неземной красоты.

– А вдруг он бродяга? Это вас не шокирует?

– Так, может, тебе такой и нужен? Кто вас, баб, поймет? Я вот столько женщин перевидал, думал, все про вас знаю, а, выходит, не все! Про Лизу ничего такого не думал. Кроткая, беззащитная – а она наркоту в рюкзаке таскала!

– Как? Кроткая Лиза, лазурная бабочка среди вечной зимы?..

– А вот так. Она деньги так зарабатывала, чтобы купить квартиру. Хотела одна жить.

– А сын знал?

– Догадывался. Так что живи спокойно: бродяги здесь ни при чем. Откуда у этих обмороженных и калеченых силы возьмутся человека убить? Видишь, кубик и с Лизой не совпал. А Алиска казалась веселой, беззаботной как котенок – хотя там все написано. Действительно старею, не распознал... Предательница, даже не попрощалась. Я думал, из нее львица вырастет, а получилась...

Леонид Петрович задумался, и я подсказала:

– Лисица.

– Ведьма. Кстати, в китайских сказках это одно и то же.

Мы посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.

– Я закажу себе перстень как у царя Соломона, – нахально сказал Демиург. – Все проходит. И это тоже пройдет.

– Не надо! – вдруг вырвалось у меня. – Это плохая идея. Пусть что-то останется, иначе жить неинтересно.

Глава 11

Начиналась Пасхальная неделя. Я устало шла к дому, а вокруг бодро спешили веселые и нарядные люди с корзинками в руках. Мне казалось, что с каждой минутой их становится все больше, ручейки сливаются в радостный поток, а я, в черном унылом плаще, пытаюсь плыть против течения. Стало грустно от мысли, что я здесь чужая и это праздник не мой. Я почувствовала непреодолимое желание влиться в реку счастливцев. «Ты же не веришь!» – «Верю! Каждый человек верит!» – «Не молилась, не постилась, не причащалась и даже в церковь не ходила!» Я на секунду остановилась: «Но в храм-то заглянуть можно вместе со всеми?» Совесть промолчала.

Ноги сами принесли к собору, и стоило подойти к железным воротам, как меня обуяли неподходящие мысли о старом знакомом, который ни сном ни духом не напоминал о себе. И уж совсем не по-православному я, как десятиклассница, загадала: если встречу, значит, все будет хорошо, если нет – увы, забуду.

Служба уже закончилась; несмотря на это, в соборе было много народа. Я робко вошла, и снова у меня захватило душу от этой неземной красоты. Букеты белых лилий в напольных вазах стояли скромно, как непорочные невесты. Ангельские одежды и крылья вверху горели красным золотом. Голубой телец и оранжевый лев с задумчивым, почти детским выражением парили надо мной во всю мощь разноцветных крыльев. И я, увлекаемая восторгом и любопытством, все дальше и дальше отступала от раскрытых настежь дверей вглубь храма. На глаза от умиления навернулись слезы, и вдруг я почувствовала между лопаток некий тупой предмет, который яростно сверлил позвоночник. В ужасе от непонятного обернулась и увидела крупную полную женщину. Ее голова была повязана коричневым платком по-монашески, «внахмурку»; красный обшарпанный ридикюль висел на шее, потому что обеими руками она сжимала палки (почти как я когда-то). Однако эти тяжеленные деревянные клюшки с резиновыми наконечниками очень отличались от легких и элегантных финских собратьев. Одной резиновой блямбой тетенька стучала в мои лопатки, другую блямбу пухлой рукой намертво ввинчивала в пол, потому что с таким животом балансировать ей было трудно.

– Вы что делаете?

– Это ты что делаешь?! Люди в храм молиться пришли, а ты глазеешь, как в музее, аж рот раскрыла! Совесть есть? И еще в штанах, как басурманка! Бесстыжая, дорогу перегородила...

Ума не приложу, как она углядела брюки под длиннющим плащом. Переполненная возмущением, я уже открыла рот, чтобы дать отпор, и тут подумала, что тетке было очень тяжело добраться до храма.

– Извините, матушка!

– Какая я тебе матушка? Ты старше меня!

Непримиримая тетя двинулась вперед, громыхая клюшками, а я дала себе слово, что принесу в храм своих финских «друзей». Может, кому сгодятся? Но мои несчастья на этом не закончились.

– Что вы делаете?! – Это был душераздирающий крик, почти визг.

Опять? Я все время что-то не так делаю? И что же на сей раз? Кричала худенькая высокая женщина в кружевном воротничке и старомодной шляпке с нелепой вуалькой. Она заламывала руки в черных ажурных перчатках и почти рыдала.

– А что? Что случилось?

– Она не понимает! Вы же стоите на коврике...

Да, я действительно нечаянно наступила на старенький выцветший коврик, когда пропускала тетю с клюшками.

– Извините, я не заметила.

– Запомните! Запомните, сударыня...

Дама подняла глаза горе и молитвенно сложила руки на груди. Мне показалось, что она сейчас впадет в транс.

– ...только батюшка может стоять здесь, только священник! Никогда, слышите, никогда не смейте становиться на коврик, сударыня!

– Разумеется... конечно... я просто не знала... извините...

Немножко отдышавшись и поразмыслив, я согласилась про себя, что замечания по существу верные. По форме – своеобразные, но мало ли какие у людей обстоятельства? В храме нужно молиться, а уж коврик вообще не обсуждается. Я отправилась подавать записки и мысленно пообещала, что буду вести себя как все – правильно и разумно. Я даже надела общественную безразмерную юбку, трижды обвив свой тонкий стан завязочками, и поглубже натянула вязаную шапочку на лоб. Искренне удивилась и умилилась, что записки читаются за пожертвование – кто сколько даст, хоть пять рублей! Это в наше-то время! Я приготовила пятисотенную и встала в длинную очередь. Пока мы ползли к окошечку, думала, как обратиться к монахине: матушка или сестра? Эх, не учили нас ничему, не учили! Однако меня опередили.

– Сестра, записка начинается с креста.

Я подняла глаза: монахиня была моего возраста. Лицо, по мирским понятиям, привлекательное, хотя очень строгое, даже суровое. Глаза зеленые, как крыжовник, кожа бледная, а ресницы рыжие и длинные. Видно, ей было жарко в апостольнике, а может, ослабела предпраздничным постом, потому что на лбу поблескивали капельки пота. Рыжие колечки, вылезшие из-под апостольника, были мокрые и прилипали к коже. Тем не менее она держалась стойко и лишь крепче сжимала губы.

– Все крещеные?

Она разгладила мои записки длинными красивыми пальцами и равнодушно отодвинула в сторонку сиреневую купюру.

– Все, все!

– А это что за имя такое – Сталина? Сестра, вы в своем уме?!

– Сталину нужно обязательно оставить! Это моя тетя, она к Сталину никакого отношения не имела, просто никто не знает ее православного имени... Но я точно знаю, что она крестилась, совершенно точно! Только тайно: время такое было, разве вы не понимаете?

– Понимаю, – спокойно ответила монахиня. – Как не понять? Но разрешить не могу, нельзя. Нельзя на литургии Сталину поминать.

Она взяла синий карандаш и медленно, как-то даже с удовольствием вычеркнула мою бедную тетку. Потом поставила кресты и положила записки в ящик.

– Что-нибудь еще?

– О нет! Больше ничего – на сегодня хватит.

Я стала энергично протискиваться к двери и от потрясения едва не ушла в казенной юбке. Охранник заметил и осуждающе покачал головой. Да нужна мне ваша юбка! Я почти разрыдалась и бросилась к дверям.

– Ты чего делаешь-то? Чуть лампадку не свернула!

Это орал охранник; лампадка, которую я не заметила, качалась вправо-влево, как маятник. Я пулей вылетела на залитое солнцем крыльцо, или по-церковному – паперть. Вот вам и праздник! Не получилось, а в принципе, так тебе и надо. Конечно, я не расплакалась, но слезы были где-то близко.

А перед крыльцом, метрах в двух, вилял хвостом Треха. Правда, стоял теперь Треха уверенно на четырех точках опоры.

– Это сторожа нашего песик, – охотно пояснила мне старенькая горбатенькая монахиня.

Стоя на нижней ступеньке, она готовилась к штурму крыльца и была очень рада внезапной передышке.

– На кладбище у нас иногда пошаливают, а он так хорошо службу несет, что оставили на хозяйстве. Да и детки его любят – это называется зоотерапия!

Она подняла крючковатый палец с желтым ногтем, гордясь своими знаниями. Потом, с трудом преодолев сопротивление больного позвоночника, заглянула под мою шапочку: маленькие глазки, похожие на выцветшие незабудки, были почти прозрачные, смотрели же по-доброму и ласково.

– А ты чего, дочка, такая расстроенная? Вроде из храма вышла, праздник сегодня...

– Мне обидно...

– Да не обижайся ни на кого! Ни на людей, ни на себя – это грех, а сегодня особенно. Иди лучше собачку погладь: он чистенький. Вася его из-за деток раз в неделю специальным шампунем моет. Намывает до блеска, как машину, животное аж блестит.

– А что за детки?

Какой ужас! Неужели этот цыган еще и многодетный? Вот уж учитель рисования...

– Наши детки – особенные. Мы с даунами, с аутистами занимаемся, которых вы ненормальными называете. А у Бога все нормальные! И представь, успехи есть. Еще колокольным звоном лечим. Василий с ними ангелов рисует...

– Рисую – и удивляюсь способностям этих особенных детишек, Анна Александровна! Да, кстати, можно спросить? Чего это вас из храма выкинуло? Летели как пробка из шампанского, прости господи! Наверное, о чем-то постороннем думали?

Мой ворон стоял внизу и сиял улыбкой в тридцать три зуба.

– О вас думала.

Я решила сказать правду, чтобы обескуражить его, но он лишь согласно покивал головой.

– Вот я и пришел. Больше думать не надо. Подожди, Анна Александровна! Я сейчас матери Соломонии вскарабкаться помогу, а потом будем христосоваться.

Пока я соображала, что ответить, Василий нежно обхватил старушку огромными лапами и фактически понес в храм. А на дорожке показалась странная пара: молодая мама, которая держала сцепленные замком руки за спиной, а за этот замок, тоже двумя руками, крепко держался мальчуган лет восьми и бодро семенил сзади. Мама с сыном были очень симпатичными, светло-русыми и голубоглазыми, хорошо и модно одетыми – видно, люди с достатком. Лица спокойные, довольные и даже счастливые – смущало только то, что мальчик часто моргал и морщил лоб. Увидев Треху, он сразу кинулся на мохнатую шею. Я не поняла, понравилось это маме или нет, во всяком случае, она терпеливо ждала. Треха рухнул на спину и изобразил восторг, умильно прижав передние лапы к груди.

– Мама, с-смотри, какой! – Мальчик чуть-чуть заикался. – Видишь, что Квадрик д-делает! Он меня любит...

– Женщина, вы чего смотрите? Он же блохастый! А потом пацан будет за все в храме этими же руками хвататься?

Это была моя «приятельница» с палками, которая выползла через дверной проем и, тяжело отдуваясь, морщась от яркого солнца, с высоты паперти обозревала всю нашу компанию.

– Собака чистая, это проверено, – вежливо возразила мать. – И у меня всегда есть салфетки.

Она изо всех сил старалась говорить как можно спокойнее, однако было поздно. Ребенка накрыла волна злобы, исходившая от «хромоножки», и случилось странное. Он с тревогой посмотрел на мать, быстро-быстро заморгал, изогнулся, как лук, зажмурил глаза и издал ужасный звук. Это был не то стон, не то вой. Женщина прижала его к себе, пес лизал руки – мальчик же кричал и кричал. Преодолевая страх, я робко погладила ребенка по затылку, но он взвизгнул и сбросил мою руку.

– Батюшки-светы! Бесноватый!

Хромоножка выставила вперед палки, отбиваясь от невидимых бесенят, и вдруг отчаянно завопила:

– Помоги-ите! Ратуйте, люди!

– С ума сошла? Он болен! Ты его испугала своей истерикой. Дай пройти! А ну, вон пошла, я сказал...

Василий стремительно сбежал по ступенькам, подхватил мальчишку на руки и поднял высоко-высоко, к самому небу.

– Ванечка, смотри! Там ангелы летают и солнышко горит! Видишь своего хранителя? Ну-ка, ну-ка, смотри внимательнее...

Вместо того чтобы испугаться, ребенок стал затихать и, часто моргая, напряженно всматривался в небесную высь.

– Мне кажется, я видел, – спокойно и серьезно сказал Ваня.

В этот момент звонко и радостно загудел главный колокол, рассыпались серебром маленькие колокола.

– Все, Ванечка, теперь ангелы в храм полетели, и мы туда же пойдем. А ты, Анна Александровна, не вздумай уйти, меня дождись! Видишь, какие меж нами препятствия возникают – будем преодолевать!

Василий плотнее прижал к себе Ваню, ужасно нахально и обаятельно подмигнул мне из-за детского затылка, так что у меня что-то екнуло в груди и разрумянились щеки, легко взбежал на паперть. Проходя мимо тетки, он беззлобно попросил:

– Мать, дай пройти и умоляю: рот больше не открывай, ладно?

Она послушно закрыла рот, потом, как сырое тесто, медленно стекла со ступенек и сказала Трехе:

– Зачем так глядишь, зверюга блохастая? Думаешь, добрее меня? Думаешь, я злющая? Так у тебя четыре ноги, а у меня получается, что ни одной! Может, ты бы вообще всех перекусал, если бы обезножел...

– Я свободен!

По-военному четкий и веселый возглас отвлек меня от покаянного монолога. Я обернулась и увидела предмет своих, увы, давно не девичьих мечтаний. Вышедший из храма Василий стоял на крыльце, возвышаясь надо мной (стоявшей на три ступеньки ниже), как огромный памятник, закрывая полнеба.

– Очень вы маленькая, Анна Александровна! Чуть вас не потерял: я ведь всю жизнь любил женщин мощных и высоких.

– У вас все впереди, – сурово сказала я. – И христосоваться с вами я не собираюсь, так как не могу понять, что вы за человек такой. Скажите лучше: вы стояли под моим окном? Выслеживали?

– Стоял! Но не выслеживал, а отслеживал – хотел убедиться, что вы благополучно добрались до дома. Это, по-моему, нормально, не правда ли?

Я пристыженно молчала, потом, чтобы не сдавать позиций, пробормотала, что это еще неизвестно, что он там делал. Он не стал слушать и выразительно помахал пакетом, набитым снедью.

– Ну, с праздником тебя, спасительница родная! Гляди, сколько подарков! Только Анна Александровна без подарка пришла... Ладно, ладно, не сердитесь! Мы с Трехой... Ой, забыл сказать! Он теперь Квадра, потому что у него снова четыре ноги.

– Это вы его переименовали?

– Это Ванечка так обозвал, думал, что это девочка. Я его, правда, Квадригой называю, по-мужски. В общем, Анна Александровна, мы с Трехой-Квадрой-Квадригой приглашаем вас в гости! Пойдемте чай пить с куличом и праздновать.

– Куда? – Меня слегка передернуло. – На кладбище?

– Что вы, уважаемая Анна Александровна, говорите! Покойники чай не пьют, а лично я на кладбище только работаю – сторожу, поэтому у меня там и сторожка есть. А мы вас приглашаем в наши апартаменты и на мою персональную выставку картин. Пойдемте? Вы станете первым и, увы, единственным посетителем.

Треха-Четвереха встал на задние лапы, просительно заглянул в глаза, и я сдалась:

– Конечно, страшно оставаться с таким типом наедине, но у меня есть благородный защитник!

– Разумеется! – радостно кивнул Василий. – Если что – и за меня заступится, потому что опасная вы женщина, Анна Александровна, опасная и непредсказуемая! И ручка у вас, согласитесь, тяжелая. Помните, как вы мужика уложили одним ударом? С вами нужно быть осторожнее. Вдруг чего не понравится...

Его шутка была по-своему милой – и ничего не оставалось, кроме как принять приглашение и отправиться в гости. Или на свидание? От этой мысли я покраснела, разозлилась и растерялась. Стоило мне остановиться, как Треха-Квадрига со всего размаху толкнул головой под коленки, и я ойкнула от неожиданности.

– Треха абсолютно прав, – философски заявил Василий. – Либо не нужно начинать, а уж начали – доведите до конца. Считайте, что у нас экскурсия, потому что в настоящий момент мы с компаньоном проживаем в здании монастырской гостиницы, памятнике архитектуры ХIX века. А наше с ним темное прошлое и смутное настоящее не имеют к вам никакого отношения. Поскольку мы с вами живем, так сказать, в разных плоскостях, я стану вашим... – он прищурился, – гидом из параллельного, незнакомого вам мира, который тем не менее реально существует. Бомж, цыган, художник – разве это не иррационально по определению?

– А откуда вы пришли: из прошлого или вы гость из будущего?

– Из настоящего, мадам! Я не верю ни в прошлое, ни в будущее и представляю себе время как огромную катушку ниток, нанизанную на стержень нашей жизни. Витки повторяются, и в одну реку можно войти дважды и трижды – сколько позволят. Поверьте моему опыту, я тут насмотрелся кое-чего интересного...

– О! Вы путешественник во времени?

– Мы все путешественники. Сейчас будет первый сюрприз.

Мы бодро прошагали еще пятьсот метров. Я немного волновалась (как будто нашла под елочкой долгожданный подарок). Меня до краев переполняла благодарность за исполненное желание, хотя, честно говоря, я не знала, что теперь со всем этим делать. Оставалось только идти и незаметно косить краешком глаза на Василия, до смешного похожего на помолодевшего Деда Мороза с черной, чуть посеребренной бородой. Сходство удачно дополнял туго набитый мешок, от которого пахло ванилью и корицей. Счастливый Треха-Квадрига трусил рядом (видимо, изображая тройку коней), время от времени задирал морду и расплывался в феноменальной улыбке. При этом брови-бугорки подпрыгивали чуть ли не до холки.

Мы завернули за угол, и внезапно появился облупившийся старый дом, на две трети скрытый деревьями и кустами сирени. В нем не было ничего выдающегося – самая обычная, типовая постройка своего времени. Окна первого и второго этажей были заколочены, а в раструбе ржавой трубы голуби вили лохматое гнездо. Молодая березка вскарабкалась на крышу и свесила ветки до круглого чердачного окна. Грустный, притихший вид придавал дому таинственность: по каменным ступенькам бегали солнечные зайчики, между плит белели нежные звездочки ветреницы. Больше всего восхитила старинная медная колотушка, висевшая у входа на толстой цепочке.

– Нравится? – Василий снисходительно улыбнулся. – А теперь скажите, что кажется вам здесь странным?

– Ну-у, я не знаю... – И вдруг меня осенило: – Тишина! Простите, здесь же рядом трасса и супермаркет «Лента» – вот за этими кустами! Разве так бывает?

– Ничего странного, обычная ловушка во времени. Мы с Трехой здесь лишь нечаянные поселенцы. Я крышу потихоньку перекрываю, он вдохновляет и утешает. Конечно, настоятельница от шерстяного компаньона не в восторге, но сделала исключение! Берите молоток и стучите – там живут воспоминания, должны отворить...

Я помедлила.

– Да не бойтесь, этот молоток я нашел и повесил – этакая инсталляция.

– Ведь в каждом старом здании есть тайны!

– Отчасти вы правы: здесь в восемнадцатом году держали противников закрытия храма. Хотя мученики, как известно, спят сном праведным, и их души вы здесь, точно, не встретите.

– А чекисты? Они могли стать призраками?

– Да еще какими злющими! Я про них забыл, однако вы не волнуйтесь: этим – дадим особо решительный отпор. Входите! Не заперто. Это лишь обряд посвящения.

Я трижды стукнула молотком, звук гулко разнесся по пустому дому, и дверь мягко открылась. Впереди был длинный полутемный коридор. Слева и справа зияли остовы дверных коробок. Солнце проходило сквозь щели в деревянных щитах, и золотые лучи, в которых плясали пылинки, косо прочерчивали пространство. Со стороны коридор напоминал старый рояль, в котором выломаны клавиши, но почему-то уцелели золотые струны. Вверх, на второй этаж, вели остатки лестницы с провалившимися ступеньками. Дыры были небрежно прикрыты паркетными досками с прибитыми поперечинами. Я немножко замялась, не решаясь вступить в солнечный лабиринт: мне вдруг показалось, что впереди под лестницей мелькнула легкая тень...

Василий покачал головой:

– Не бойтесь – это просто игра света, потому что качаются ветки деревьев. Ну что, сами подниметесь по такой лестнице? Квадрик и на трех влезал.

– Боюсь, я не смогу конкурировать с вашим компаньоном: две ноги – это все равно не три.

– Полезли? А впрочем, вы, кажется, в прошлом году ножку сломали?

Он подхватил меня на руки, поднял высоко над полом – на секунду почудилось, что я взлетаю, – и зашагал вверх по ступенькам.

– Надо же! Мне кажется, что я несу воздушную фею. А вы действительно ничего не весите, как положено Бересте. Вы фея, признавайтесь? Чего молчите, Анна Александровна? Неужели никто не носил на руках такую хорошую женщину?

– Почему же? Игорь носил. Но давно это было.

– А это кто? Ваш начальник? – прищурился янтарный зрачок. – Видел я, как он в буфете с вас глаз не спускал.

– Это он с вас глаз не спускал, потому что любопытный. А Игорь – мой муж, он умер.

– Извини, Александровна! А можешь глаза закрыть? Я хочу удивить и поразить.

Через минуту меня аккуратно поставили на пол и тихо шепнули:

– Раз, два, три – смотри!

Я стояла в центре странного круглого зальчика под самой крышей, окруженная невероятной, сказочной жизнью. Наверное, такой она будет после конца света, когда цикл начнет раскручиваться заново: ни одного человека на всей планете, только ангелы, за которыми следуют невиданные звери и птицы. Голубой носорог с мудрыми человеческими глазами стоит на радуге, а под ним красный бык раздвигает волны широкой грудью и держит на рогах солнце. На другой картине море соединилось с небом и через морские ворота, на которых сидит ангел, свесив ножки, плывет чудовищная и фантастически прекрасная Чудо-юдо рыба кит. На спине у нее пасется золоторогий олень, и крохотные существа с прозрачными крылышками стайками летят куда-то туда, где солнце садится в море.

– Это монады, – охотно пояснил Василий. – Такие же изящные, как ты. И прозрачные, как стекло, сердце и душу видно насквозь.

– Вы мне льстите, если так думаете. Боюсь, эта прозрачность – оптический обман. Надеюсь, что меня не видно насквозь: простота, знаете ли, хуже воровства, – недовольно сказала я.

И вдруг увидела необыкновенную картину, рядом с которой остальные померкли.

– И там монады! – вырвалось у меня. – Боже, какой золотой цвет! Как красиво! Что эта за картина?

– Называется «Возвращение в Эдем».

Сквозь закат, повернувшись спиной и не обращая никакого внимания на зрителей, ангел и единорог входили в сосновый лес, который художник превратил в золотую чащу. Ангел положил руку на шею единорогу, тот доверчиво прижался к его ноге...

– Единорога отчасти с Трехи рисовал, потому что настоящие единороги – звери очень серьезные и свирепые, а мне хотелось доброты и нежности.

– Вы их что, видели?

– А как же!

– Прекратите!

– Не прекращу! На закате поднимемся на чердак и я покажу место, где в это время открывается проход в неизведанное: сверху отлично видно.

– Там можно увидеть только Фонтанку.

– И что? Это вы видите Фонтанку, а они приходят поболтать со сфинксами и на вечерней заре пьют воду.

– Бедняги! Они же отравятся...

– Щас вам! Единорогу достаточно только посмотреть на сильнейший яд, чтобы его обезвредить. Стоит им дотронуться до воды, как она становится хрустально чистой. А потом из речных глубин появляются морские кони – гиппокампы – и резвятся среди розовых от солнца волн. Знаете как красиво!

– Н-не знаю...

Я взволновалась, а Василий выглядел абсолютно спокойным, никакой сумасшедшинки в глазах. Возможно, он просто притворяется? Но нет! Он смотрел на меня с искренним сожалением – как на упрямое и глупое дитя.

– В знании-то все и дело! Вот вы, женщина очень образованная и начитанная, что видно невооруженным глазом, о некоторых сферах вообще понятия не имеете! А я знаю, видел много раз, так что поверьте на слово.

– Отчего не поверить? По крайней мере, поэтично.

– Не в поэтике дело! Я тут старую подшивку газет нашел за 34-й год – так там написано: когда дорогу строили, отрыли на этом месте капище древнеславянское и под асфальт закатали. Хотя какой-то великий историк умолял те камни оставить или в музей отвезти.

– Выходит, храм здесь не просто так поставили?

– А храмы просто так не ставят: место это особенное. – Он кивнул на картины: – Я, кстати, везде тут был, рисовал с натуры, можно сказать.

– И в Эдеме?!

– Около Эдема, когда ночью на монастырском газоне помирал. Помните, я рассказывал, как бился цинем с отморозками в усадьбе? А потом всю ночь солнечный Эдем видел, поэтому и не замерз.

Я растерянно молчала.

– Да не переживай так, мать! Каждый видит то, что хочет. Пошли лучше в кабинет-гостиную, чая попьем с куличами.

– У вас и кабинет есть?

– Конечно! Себя нужно уважать. Я художник и реставратор – мне нужно место для раздумий. Или я преувеличиваю?

– Нет, не возражаю, все так.

Кабинет находился этажом ниже: небольшая прямоугольная комната с круглым старинным столом; чашки и блюдечки дешевенькие и современные, но безукоризненно чистые – видно, что куплены в магазине, а не на помойке найдены; полки и скатерть были икеевские, зато чайник с лебединым носиком гордо седлал примус, как в довоенных фильмах. А больше всего удивляло количество книг, папок и связок каких-то газет и журналов, которые валялись на полках и рядом.

– Садись! – Василий заботливо пододвинул легкий пластмассовый стул, похожий на стулья в кафе.

– Сколько всего... Сколько у вас здесь книг!

– Ну, Интернета у меня нет, а вечерами приходится себя занимать. Вот с песиком ходим-бродим, подбираем книжечки-журнальчики, даем приют сиротам. Месяц назад почти всего Брокгауза нашли. Переплеты из настоящей кожи. Треха хотел погрызть – да, мой мальчик? – я отобрал. Сейчас очень много книг выбрасывают: люди внезапно поняли, что это не только источник знаний, но в первую очередь источник библиотечной пыли. Воздух забирают...